И. Шёнфельд

На улице было пусто. Время от времени в окрестностях раздавались хлопки праздничных петард и над домами взлетали хилые новогодние ракеты: дачники дожигали запоздалые салюты в честь Нового года. Макс пошёл по улице наугад в расчёте на «бомбилу». Моросил мелкий дождик, похожий на туман, и зябкий ночной бриз мотал по переулкам запахи земной прели, дровяного дыма и шашлыков. Лишь через полчаса откуда-то позади, из-за угла выпрыгнул свет фар и стал нарастать. Макс махнул рукой, и машина затормозила. Это была мелкая жестянка с треснутым лобовым стеклом. Машина называлась «Запорожец». За рулём её сидел молодой парень, он ел краковскую колбасу, откусывая прямо от колечка.

– Сядай, землячок? Тебе куда, к бабе, небось?

– До Инкермана.

– Ого. Далёко. Ладно, за триста гривен до Севастополя доброшу, а дальше сам доберёшься. Идёт? Тороплюсь, понимаешь: женщина позвала... Вот, закусить даже не успел... А всё любов, мать её лохматую!.. – и парень радостно засмеялся, добавив: «Влюблённому кобелю сто вёрст – не крюк!».

Всю последующую дорогу он беспрестанно болтал, поведав Максу истории восьми своих «любовей», начиная с детского садика и включая последнюю, навстречу которой он сейчас мчался по экстренному вызову. Макс слушал влюблённого дурака вполуха, время от времени кивая или вставляя: «Круто!..».

Парень высадил Макса на площади Нахимова, пожелал ему «много счастья и баб» в наступившем году и дал трескучего газу в сторону собственного, восьмого по счёту счастья.

Не успел дым от «Запорожца» рассеяться, как Макс попал в окружение празднующей компании севастопольцев. Народ был всё молодой, парни и девушки, но и несколько бодрых старичков в бескозырках на красных от холода ушах путались у молодёжи под ногами, и один из них был с баяном и время от времени затевал всё одну и ту же песню: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море, и ранней порой мелькнёт за кормой знакомый платок голубой...» Песню каждый раз дружно подхватывали, но она тут же и распадалась в хохоте, воплях и поздравлениях. Сразу по выходе из «такси» эти весёлые люди схватили Макса за рукав и закричали: «С Новым годом, матросик!».

– С Новым годом, ребята! – откликнулся Макс.

– На, выпей, земеля! Выпей с нами! – кто-то уже протягивал ему полстакана водки и кусок хлеба, – За Россию, братва! Пьём за Россию! Чтобы в этом году мы вернулись домой, в Россию!

– Ура! За Россию! Пьём до дна!..

Максу пришлось выпить до дна за Россию. Если бы он отказался, у него отобрали бы стакан, набили морду и бросили в море: Макс вполне мог себе это представить, глядя в разгорячённые лица севастопольцев.

– «Прощай, любимый город...», – затянул баянист, и хор грянул: «Уходим завтра в море...». Под шумок Макс выдвинулся из толпы и направился вдоль набережной в сторону Инкермана. Где-то на полпути ему удалось-таки поймать случайное такси, и в четвёртом часу утра он выгрузился у тёмной, мрачной, пустой «резиденции».

– С Новым годом! – сказал Макс водителю на прощанье, расплачиваясь.

– Ага, – ответил таксист, пересчитывая деньги.

На следующий день, в десятом часу утра Макс проснулся от звуков пионерского горна за забором: таким способом его вызывал на связь владелец мотороллера Муса. Ну да, понятно: месяц начался, хозяин пришёл за арендной платой за январь. Горн не унимался, и Макс со вздохом стал одеваться: он знал уже по опыту, что Муса не отстанет. И где только этот засранец пионерский горн раздобыл – из-под каких развалин советской власти? Чёртов пионер... капитализма.

Но общение с Мусой неожиданным образом пришлось ненадолго передвинуть. В тот момент, когда Макс выходил из ворот здравницы, к «резиденции» подкатила знакомая чёрная «Волга», и Муса остался стоять на углу, наблюдая за происходящим. А происходило следующее: из машины вышел Бердянко, изображающий лицом и фигурой совершенно несчастную, убитую горем жертву нацизма, и издалека ещё заскулил:

– Всю ночь не спал, девок выгнал, хорошо что застал тебя, Максим... Поговорить надо, всю ночь не спал, ты всё неправильно понял, а я забыл тебя предупредить... – На остром носу Юлиана Борисовича висела прозрачная сопелька, в глазах его стояли мутные слёзки. – Максимушка, родной мой... – прижал Бердянко две руки к сердцу, – это жуткое недоразумение получилось. Я не учёл, забыл, что ты – профессиональный этот самый, что ты везде проверяешься по правилам. Это же не для тебя камера поставлена была, она отродясь там стоит у меня. Ну, для шуток, понимаешь... Компания соберётся, понимаешь, ребята куролесят, ничего не подозревают, потом смотрим вместе, покатываемся со смеху... Максим Леонардович, дорогой ты мой, а ты подумал, что это я против тебя устроил... Клянусь! Надо было вытащить, надо было предупредить... Дурак я, дурак безмозглый...

– А ребёнка зачем мне подсунул?

– Ребёнка? Да она сама! Молодёжь такая пошла, клянусь тебе! Вон этим летом четыре таких же детки пятую зарезали. Двадцать две ножевые раны! По двенадцать лет соплюхам! Мальчика не поделили! А ты говоришь – «ребёнок!». Сама она полезла к тебе. Испорченное поколение, что ты с ними будешь делать... Максимушка, прости, бога ради! Ну, забыл сказать! Ну, забыл убрать! Оксана расстоилась так: ты ей сильно понравился. Дину эту пьяную они отлупили, мерзавку, прямо на моих глазах. Я даже заступился за неё: убьёте же, курвы, малолетку... Порадовать тебя хотел праздником, Максимушка, а вон оно как получилось несчастно. Прости, ладно?

– Ладно, иди уже. Я спать хочу: всю ночь домой добирался...

– Моя вина, моя вина, Максимушка... ну, я очень рад, что ты всё понял. Специально приехал к тебе, понимаешь. Всю ночь не спал, глаз не сомкнул. И дальше бы спать не мог, если бы ты меня не простил... Как жить тогда? Спасибо тебе за доброе сердце твоё. Мы же с тобой – одна команда! Куда нам друг без друга? Задание-то выполнять надо! Светлое будущее надо готовить для наших двух великих стран!... Ну, я поехал, Максимушка. Послезавтра нам на очистные, я за тобой заеду как обычно... Ну, пока, Максимушка, ну, бывай здоров, спасибо тебе, прости, до послезавтра... – Бердянко скользнул за руль, хлопнул дверцей и отплыл, интенсивно махая Максу обеими руками, в то время как машина самостоятельно уворачивалась от тротуарных бордюров.

Макс смотрел ему вслед. Ему было противно. Макс не поверил ни одному слову Юлиана. Конечно же, камера была приготовлена для него, и провокация с несовершеннолетней Диной была запланирована. Но в одном Бердянко был прав: задание нужно было доводить до конца, они двое всё ещё оставались командой. По сорока двум объектам Макс сделал уже чертежи и сдал их Линдсу, но сколько ещё объектов имеется для них в запасе у «эколога», он не знал. Что ж, значит, вывод на будущее таков: надо быть впредь крайне осторожным в общении с Бердянко. Если это была попытка личного шантажа «на всякий случай», то он вряд ли попытается её повторить после произошедшего. Если же за этим стоит серьёзная вербовка, то с неизбежностью следует ждать новых подходов...

Подошёл Муса с вытянутой рожей:

– Ишь ты, вон ты кем ты работаешь, оказывается! А я-то думал, что ты один из этих там, амбалов ваших американских.., – он кивнул в сторону ворот.

– А что, ты его знаешь? – удивился Макс.

– Конечно, знаю. Это же «Бабснаб».

– Какой ещё «Бабснаб»?

- Иди ты! А то ты сам не знаешь какой! Ты же с ним работаешь!

– Он пожарный инспектор. И я тоже. Мы объекты проверяем.

– Окей, дядя, ладно. Бабснаб – пожарный инспектор, а я – космонавт Попович. А кто ты сам, я и знать не хочу. Деньги гони за январь!

– Обожди с деньгами. Почему ты этого... Бердянку... бабснабом называешь?

– Так он же этого... девками торгует. Собирает команду малолеток – бомжух или детдомовских – и в бабайские гаремы их продаёт. За границу. Как будто для богатых домов, няньками. А они и едут, дуры. Потому что он им по сто баксов подъёмных выдаёт. Прямо на берегу. Он их из Немецкой балки отправляет, ночами. Шаланда за ними прибывает, а там – неизвестно куда.

– А ты откуда знаешь?

– Девчонка одна знакомая от него сбежала в потёмках, пока Бабснаб зазевался. И сто баксов увела у него...

– Чего же твоя знакомая сбежала?

– Умная потому что. Разговор Бабснаба услышала по мобиле и напугалась. Бабснаб оправдывался кому-то, что одного сердца и двух почек не хватает. Обещал следующей поставкой долг покрыть. Нелька и сдрейфила: сообразила, что их на запчасти везут. Укольчик хлоп! – и вырежут что надо прямо в лодке. А остальное за борт.Так ты что – не торгуешь бабами? Зачем же тебе тогда Бабснаб этот понадобился?

– Нет, не торгую. Пожарное состояние объектов проверяю. Говорю же тебе: он пожарный инспектор, и я тоже.

– Ага, ну да, ну да. А я – Попович, забыл?

– Я помню... Вот что, Муса. На тебе двадцать долларов премии за мотороллер: ни разу он меня не подвёл. А в январе он мне уже не нужен будет, сейчас я тебе его выкачу. Уезжаю я.

– Вот же дерьмо дело! – расстроился пацан, – а если б я не явился сегодня?

– Я знал, что ты явишься.

– Знал он... Брешешь, небось – спереть хотел. Ладно, шучу... А то, если тебе денег жалко, то давай хотя бы за пятьдесят, а? Нет? Не хочешь? Жалко... Ну ладно, иди, веди сюда мою машину... – и Муса огорчённо задудел в горн на все четыре стороны света истерическими пионерскими матюками, с лихвой скопившимися в парадном, изрядно помятом металле за его долгую фанфарную жизнь.

К вечеру этого же дня Макс прибыл в Киев. Информация, которой он располагал, была слишком важной и тревожной, чтобы её игнорировать: сотрудники ЦРУ под прикрытием основной деятельности занимаются, возможно, работорговлей, или даже того хуже: продажей живых людей – детей-сирот! – на органы. Макс обязан был доложить об этом по инстанции, а доверить телефону столь скандальную информацию не решился.

Улыбчивый Джобсон встретил Макса в городе, в условном месте, и доставил в посольство, спрятав за тёмными стёклами. В машине посольский шпион приложил палец к губам: он и автомобилю не доверял. Среди сотрудников ЦРУ бытовала шутка о том, что русский бензин способен впитывать акустическую информацию, которая вылетает потом наружу вместе с выхлопными газами. Чекисты едут сзади, засасывают эти газы и узнают все секреты американцев. Поэтому, мол, они знают порой куда больше, чем сами носители секретов. Кажется, Джобсон относился к этой шутке всеръёз. Но в посольстве, в своей секретной, глухой конурке без окон «диджей» внимательно выслушал Макса. Тот поведал ему о своих собственных наблюдениях, о словах местного паренька Мусы и о попытке провокации со стороны Бердянко. Джобсон, слушая Макса, перестал улыбаться, по окончании разговора передал Максу ключ от гостевой комнаты и велел за территорию посольства не выходить и постоянно находиться в посольском «номере». Макс поступил как было приказано, сидел в кресле и смотрел украинские и американские программы, постоянно отмечая язвительно-уничижительный, антироссийский тон всех подряд передач: идеологическая обработка украинского населения шла полным ходом. Максу всё это надоело. Он лёг на кровать, взял в руки Библию с прикроватной тумбочки, полистал, попытался читать и заснул с тяжёлым фолиантом на груди. Было около десяти вечера.

В первом часу ночи в дверь постучали. Вошёл Джобсон. Он уже опять улыбался:

– Мистер Триллер, у меня для Вас хорошие новости. Я связался с Центром. Вас отзывают для нового задания. Срочно. Вылетаете завтра утром.

– А что с моим сообщением по ситуации в Крыму?

Диджей нахмурился и вопрос проигнорировал. Действительно, любопытство Макса в соответствии с этикой Агентства было неуместным. Правило гласило: доложил – забудь. Что будет дальше – не твоего ума дело. Тем не менее Макс спросил ещё:

– А как же программа обследования объектов в Крыму?

– Линдс сообщил, что программа практически завершена. Материала достаточно. Он доволен Вашей работой и будет ходатайствовать о Вашем поощрении.

На этом командировка Макса на Украину была окончена. Он летел на родину, в Америку, высоко над океаном, сквозь бело-голубые владения господа Бога, со смешанными чувствами облегчения, досады и ностальгии по полюбившемуся ему Севастополю. И ещё – с настойчивым желанием бросить к чёртовой матери всё это мутное гуманитарно-диверсионное дело, которым он занимается в ЦРУ. «Всё, буду разводить япончиков!», – говорил он сам себе, следя глазами за прелестной стюардессой с изумительной фигуркой, раскосыми глазами и прекрасным личиком богини Ориента. Богиня перехватила его взгляд, полыхнула ослепительной улыбкой и ободряюще кивнула: мол, сейчас подойду. Макс попросил у неё водки со льдом и апельсиновый сок, и уже спустя минуту получил просимое. «Только япончиков!», – утвердился в своей мысли Макс Триллер, выпив водку.

Полковник слегка удивился, увидев перед собой Макса – он о новом важном задании для Триллера, о котором тому сообщили в Киеве, ничего ещё не знал. Макс поведал начальнику о своих приключениях в Крыму и предположил с негодованием в голосе, что его удалили оттуда только для того, чтобы он не путался под ногами и не мешал кой-кому обстряпывать грязные делишки. Макфейр воззрился на Макса не мигая, затем интенсивно прокашлялся и изрёк:

– Существует в мире много такого, что в принципе невозможно, но и оно постоянно случается... Будешь тренировать молодых, короче.

От этих слов Макфейра подозрение о том, что его просто убрали из Крыма, чтобы он не мешал кому-то, лишь окрепло в голове у Макса. Ну и чёрт с ними со всеми, решил он: потренирую новичков до лета да и начну искать путь к отступлению, по-Макфейру. Ведь из «ломбарда» просто так не уходят, как из гостиницы, уплатив за номер. Тут подобный номер не прокатит. Тут нужно всё чётко продумать, обосновать и подвести к исполнению.

Благо, времени на раздумия и реальное планирование собственной судьбы появилось у Макса много – в «гуманитарные командировки» его больше не посылали. И он часами бродил теперь по Вашингтону, заглядывая в кафешки, арт-салоны и даже в сумасшедшие поп-молельни, невольно тоскуя при этом по оставленному им прекрасному городу алых парусов, по гордому, свободолюбивому Севастополю, смотрящему в море. Максу не хватало чистого воздуха, свежего ветра, открытых людских улыбок. Что-то в нём изменилось за последние годы. Стареть он начал, что ли?

Но и ещё одну особенность обнаружил в себе Макс, которая удивила его однажды: он совершенно перестал реагировать на имя «Николь». А ведь совсем недавно ещё, несколько лет назад оно казалось ему волшебным – у него захватывало дух от этого слова, сердце окатывалось жаром, или сжималось, или подпрыгивало, или, наоборот, падало в пропасть. И вдруг – ничего. К нему в машину подсела однажды проститутка со своим незатейливым прейскурантом. Её зовут Николь, сказала она. И в Максе ничего даже не дрогнуло. Проститутку он прогнал. И не за то вовсе, что её звали Николь, а просто потому, что она ему не понравилась. И ещё как-то раз прозвучало это имя неожиданно в зале недорогого ресторана при гостинице, куда Макс зашёл поужинать.

– «Ни-коль!», «Ни-коль!», – начали вдруг скандировать голоса в соседнем, угловом зале, и Макс отклонился на своём стуле, чтобы увидеть, что это за великую Николь такую столь громко чествует публика. Эта Николь оказалась чернокожей девушкой под белой фатой – улыбающейся невестой на собственной свадьбе. Макс приветственно помахал ей рукой и снова сел ровно перед своей тарелкой. Сердце его продолжало биться спокойно и размеренно. В тот миг Макс впервые осознал, что его странная сердечная болезнь – любовь к женщине, которой сейчас должно быть где-то уже под пятьдесят – прошла окончательно и бесследно. Это его даже удивило слегка, как удивлял его теперь, с высоты сбежавших лет, сам факт перенесённой им болезни. Но официант принёс ему следующее блюдо, и он позабыл как о чёрной Николь в соседнем зале, так и о своих удивлениях, связанных с другой, белокурой Николь, с которой он познакомился когда-то в далёкой Австралии.

Но даже и свадьба незнакомой чернокожей Николь не явилась ещё окончательным прощанием Макса с его собственной сердечно-очарованной эпохой под названием «Николь». Ещё одно испытание на тему «Николь» выпало ему, и этот следующий спонтанный (а может быть и преднамеренный, организованный хозяевами «ломбарда» в порядке очередной перепроверки своего сотрудника) тест оказался самым серъёзным из всех предыдущих. Потому что совершенно неожиданно он встретился с самой Николь – той самой, австралийской, «своей» Николь, в честь которой назван был магазин в Элис Спрингс, ради которой он вернулся в Америку, сдал свою душу в «ломбард» и стал в конце концов тем, кем он стал.

Давным-давно уже сумасшедший Амурчик, потерпевший поражение, покинул Макса, распихав его былые чувства восторга и отчаяния по глухим сундукам и задвинув их в дальние углы памяти. И вот по всем этим сундукам, чердакам памяти и сердечным кельям, в которых куролесил когда-то безумный Амурчик, пронёсся вдруг ветер нежданной встречи. Причём не где-нибудь, а... на кладбище.

Однако, этому знаменательному походу Макса на кладбище предшествовал в конце марта 2001 года вызов его к Полпоту. Потравски встретил Макса приветливо, но озабоченно.

– Буду краток, господин Триллер. Наш отдел с величайшим сожалением вынужден с Вами расстаться. При первой встрече я говорил Вам, что Вас ждёт у нас большая карьера. Этот выход на финишную прямую к славе начинается для Вас сегодня. Но, к сожалению, это произойдёт в рамках нового проекта, которым занимается другая группа в составе другого отдела. Мне прискорбно расставаться с одним из лучших наших сотрудников, но дисциплина есть дисциплина. Вы будете представлены мною к награде за безупречную службу во благо Соединённых Штатов Америки. Имея в виду, что все Ваши главные награды ещё впереди. Есть ли у Вас ко мне вопросы?

– Что я должен буду делать по новому проекту? Где, в какой стране?

– На все эти вопросы Вы получите ответы уже у своего нового руководства. Могу лишь осветить Вам общую концепцию Вашей новой деятельности. Он имеет очень серьёзный, геоглобальный, если можно так выразиться, геополитический масштаб. В настоящее время в нашей внешней политике происходит корректировка, серьёзно перестраиваются приоритеты. Это связано с новым курсом России. Ельцин обманул наши ожидания – он соскочил с подножки и передал власть несогласованному с нами человеку. Последний год показал, что новый президент России Путин нам не друг – Россию он нам не сдаст, он хочет всю её иметь для себя самого. Это новый Сталин, только в мягкой обложке, и он хочет снова идти своим собственным путём, а не всеобщим, цивилизованным, то бишь нашим, американским. Он очень опасен, этот Путин: хитёр, коварен, умеет выжидать и разыгрывать глубокие партии. Через Украину, за счёт Крыма при таком лидере Россию не обрушить. Поэтому проект «Крым» пока откладывается на холодный лёд. Возможно, он ещё будет востребован в будущем, и все сделанные наработки пригодятся, но теперь, «под Путина» нужна игра совсем другого масштаба. Масштаба Китая, например... Ну да это уже не в моей компетенции, как я сказал. В моей же компетенции остаётся сообщить Вам, господин Триллер, что сегодня, в шестнадцать-тридцать Вам предстоит встретиться в Вашингтоне с Вашим новым начальником. Грэгор Макфейр доставит Вас по адресу и передаст под начало Вашего нового руководителя. Я желаю Вам всяческих успехов, и когда Вы возглавите нашу славную контору, то, надеюсь, не забудете про старого, мудрого коллегу по фамилии Потравски, который подвёл Вас к пьедесталу славы... Прощайте, Макс Триллер, великий взрывотехник и художник подрывного дела!

Макс вернулся к себе в отдел в полном раздрае чувств: он только начал было готовить себя к уходу из Агентства навсегда, а тут его снова суют в какую-то очередную афёру, да ещё и особо важную, геополитических, китайских масштабов. Третью мировую войну, что ли, Америка развязать задумала в ближайшие дни? И от Грэгора Макфейра уходить Максу не хотелось: уж лучше бы он у него в группе дорабатывал до ухода. Да Грэгор наверняка и с уходом из «ломбарда» помог бы, подсказал правильные действия. Макс успел уже полюбить этого старого чёрта, умеющего, всегда оставаясь самим собой, обжиться везде – хоть на раскалённой сковороде – лишь бы заранее знать путь к возможному отступлению...

Выслушав расстроенного Макса, старый чёрт удручённо кивнул, после чего сумрачно добавил, пожевав губами: «Чему быть, того не миновать». А затем объявил:

– Но прежде, чем мы с тобой расстанемся, Макс, нам предстоит совместно посетить фирменное кладбище. Таков общий приказ по багалану. Погиб агент Браун, и всем объявлено собраться на прощальный салют.

Кто такой агент Браун, Макс не знал. Грэгор не знал этого тоже.

6. Похороны

Был серый, неподвижный, промозглый мартовский день, вполне подходящий для похоронного настроения. Единственное цветовое пятно, притягивающее взор созерцателей, составляли золотые трубы военного оркестра за могильной ямой. В очередной раз хоронили агента ЦРУ из числа сотрудников, которых никто не знал. При жизни его звали Браун, но это никому ни о чём не говорило и ничего не значило: он мог зваться хоть Серым Волком – настоящее имя почившего разведчика знали лишь несколько человек из высоких сфер разведуправления, представители которых, кстати, на похоронах отсутствовали. Зато рядовых сотрудников Агентства собралось во множестве, что было необычно. И ещё более странным было другое: к похоронам допущены были журналисты с фото- и видеокамерами. Рядом с ними, правда, дежурили ребята, которые строго контролировали направление объективов, но всё равно присутствие прессы на территории ЦРУ, где в кадр могли попасть лица секретных сотрудников, являлось событием неслыханным, особенно с учётом того, что хоронили нелегала. Правда, коллегам сообщили, что герой умер дома, в тёплой постели, от жестокой болезни, нажитой на тяжёлой работе, но это не меняло дела. Что должны будут написать эти репортёры? «Ушёл из жизни известный американский шпион Джордж Браун, которого никто не знал»? Возможно, с дополнительным комментарием типа: «Мир становится день ото дня надёжней, и жизнь американцев спокойней от незаметной работы этих скромных американских героев, Джорджев Браунов, отдающих свои жизни за свободу и демократию, за интересы Америки, за наше процветание. Вечная память безвестному Джорджу Брауну!». Но ведь абсурд же полнейший! Пошлый спектакль...

Из задних рядов провожающих Макс Триллер рассеяно скользил взглядом по головам коллег, рассматривая в основном скорбно свисающие над людьми мокрые кленовые ветви. Потом, ниже, под чудом оставшимся висеть с осени бурым кленовым листом в поле зрения Макса попал силуэт женщины в чёрном. Она стояла возле могилы, склонив голову. Вдова, не иначе. Что-то знакомое почудилось Максу в её фигуре. Ну да похожих людей бывает на свете множество: в конце концов, все мы от одного и того же обезьяньего племени произошли, если верить старому Дарвину...

Процедура похорон двигалась по установленному сценарию, и вот уже грянул прощальный залп, от которого сорвался и плюхнулся на дно могилы понявший, наконец, своё предназначение последний кленовый лист, после чего толпа пришла в движение и начала распадаться. Макс в ожидании Грэгора, затеявшего в сторонке беседу со специалистом-оружейником, равнодушно озирал редеющую публику. Затем он посмотрел в сторону могилы. Крепкие люди в плащах и шляпах умелыми движениями забрасывали яму землёй. Чёрной вдовы у могилы уже не было.

– Здравствуй, Макс, – услышал он вдруг знакомый голос, который узнал бы и сквозь рёв бури. От неожиданности Макс вздрогнул. Рядом с ним стояла и смотрела на него пожилая женщина в трауре, та самая вдова из-под кленового листа. У неё были черты лица Николь и её же голос.

– Здравствуйте... – растерянно ответил Макс и тут же спохватился: «Здравствуй, Николь... Извини, не сразу узнал... много лет прошло...».

Женщина смотрела на него испытующе и печально одновременно, потом усмехнулась:

– Скажи уж честно: «Ты так постарела...».

Но Макс уже пришёл в себя окончательно.

– Моложе за это время никто из нас не стал, это правда... Но нет, не поэтому. Ты всё еще красивая женщина. Просто не ожидал тебя здесь увидеть, вот и всё. Что ты тут делаешь? Почему в трауре?

– Не догадываешься?

– Не совсем. Это твой родственник, что ли – Джордж Браун?

– Да, родственник. Это был мой муж. Ты его знал как Тома Грэя.

– Что? – изумился Макс, – твой Том Грэй умер? Отчего? Такой крепыш был...

– Он не умер. Его убили. На допросе. Я не имею права говорить. Его пытали. Сердце не выдержало. Потом его тело сожгли. Я была в другом месте. Мне показали видеозапись, друзья добыли по своим каналам. Гроб опускали пустой. Вот так, Макс.

– И теперь ты, стало быть, свободна, наконец, Николь, не так ли? Я, можно сказать, дождался?..

Шутка получилась злая, отвратительная. Макс сам себе удивился, произнося эти слова: видимо, заноза всё ещё сидела глубоко в его сердце, даже если и не мучила его больше. Нет, он вовсе не собирался мстить Николь, обижать её. Он даже вполне искренне сочувствовал её горю в этот миг. Что было – то прошло, а что прошло – то больше не вернётся. Макс отлично понимал это и спонтанно попытался отгородиться от этого навсегда ушедшего прошлого неудачной шуткой.

В глазах Николь отразилась боль.

– Извини, ради бога, – пробормотал Макс.

– Зачем ты так? – спросила она его тихо.

– Прости. Глупость сказал. Всё прошло, всё позади, никто никого больше не ждёт...

Но, наверное, эти слова показались Николь ещё более обидными, потому что глаза её наполнились слезами.

– Ты стал жестоким, Макс, – сказала она дрожащим голосом.

– Да, изменился, наверное, – пожал плечами Макс, – но я действительно не хотел тебя обидеть, Николь. Кстати, интересно узнать: каково твоё настоящее имя? Как тебя зовут от рождения?

– Ирэн.

– О! Ирэн! А ты знаешь, Ирэн идёт тебе больше, чем Николь. Надо будет дать телеграмму ребятам в Элис Спрингс, чтобы переименовали салон в «Ирэн».

– Салон еще существует?

– На всю катушку. Салон «Николь» процветает вовсю. Мои милые аборигены мне время от времени даже деньги присылают. Пишут: «Купи себе новый «Кадиллак», самый длинный во всей Америке». Славные парни.

– А ты знаешь, что Джим Спайкс погиб?

– Джим? Ай-яй-яй... Нет, не знал. Жаль Джима. Хороший был малый. Пива опился, что ли?

– Нет, разбился на вертолёте. Нашли в пустыне через две недели.

– Что ж. Он всегда мечтал погибнуть в честь самого себя, а не ради безумного человечества.

– А ты, Макс? Ты готов погибнуть ради безумного человечества? Судя по твоим подвигам, это выглядит именно так.

– Ты знаешь о моих подвигах? Нет, Николь, ради безумного человечества я, как и Джим, погибать не намерен. А ради безумной Америки, возможно, и придётся когда-нибудь. Благодаря тебе, между прочим. А откуда тебе известно о моих подвигах, если не секрет?

– Том следил за тобой... через знакомых. Интересовался твоей судьбой. Иногда и мне рассказывал о тебе. Проверял мою реакцию, наверное. Ревновал меня к тебе постоянно все эти годы. Не мог забыть той моей поездки... в Элис Спрингс. И я не могу её забыть, Макс...

Поворот темы показался Максу чересчур щекотливым, ему не хотелось развивать её дальше. Ему забавно было разговаривать с этой, в самом деле всё ещё очень красивой, пожилой женщиной из его прошлого, но не более того. Сердце Макса оставалось спокойным.

– Николь, а как тебя зовут на данный момент?

– Ирэн.

– Ага, круг замкнулся, стало быть, и ты стала сама собой?

– Да, я стала сама собой. Я вышла в отставку, Макс. Меня Агентство отпустило. Я теперь действительно свободна... Но только, Макс, это, мне кажется, не совсем подходящее место для таких разговоров. После стольких лет, что мы не виделись. Могли бы мы встретиться позже, вечером? Как ты смотришь на это, Макс?

А Макс увидел в этот момент Грэгора Макфейра, который закончил беседу и махал ему, тыча в запястье с намёком на тающее время. И Макс Триллер заторопился:

– Да-да, Николь, обязательно. Я позвоню тебе, когда освобожусь. Сегодня или завтра. Извини, важная встреча. Труба зовёт. Пока! – и Макс быстро пошагал навстречу Грэгору, забыв спросить у Николь номер её телефона...

(продолжение следует)