В. Лихт

Эта осень была щедра на подарки, и главным из них стало Время. Оно не просто остановилось. Оно расстаяло, растеклось и исчезло. Каждый из нас жил в своем собственном рукотворном рае и был по-своему бесконечно счастлив и безмятежен.

Дед, давно приведший свой дом и участок в идеальный порядок, расширил поле деятельности за счет ларочкиной усадьбы и наконец-то нашел применение своим, не привыкшим к безделию, всё умеющим рукам. Стук молотка или звук пилы то и дело раздавался с разных сторон и, осознание того, что дед всегда где-то рядом, вселяло, как в детстве, чувство защищённости и покоя.

Ларочка, вначале нехотя, а затем всё с большим и большим интересом, принялась осваивать подарок дочери. Новомодный красавец и щёголь оказался не менее интересным собеседником, чем состарившийся и отправленный на покой представитель семейства «Красный Октябрь». Немощный старик с благородными беккеровскими корнями покорно отошел в сторону и замолчал навсегда. Вниманием же нотных тетрадей, вычурного партера и разномастной галёрки теперь всецело завладел новый кумир, который, к слову сказать, вел себя весьма достойно.

Ларочка, задав мне несколько простых, с её точки зрения, вопросов, вынесла свой вердикт:

- Детка! Вы большая умница, но абсолютно несведущи в мире классической музыки! Я займусь вашим образованием! – торжественно провозгласила она и с горящими глазами и неугасаемым энтузиазмом принялась немедленно за дело.

Музыка теперь звучала всегда и везде. Перетекая из ларочкиного дома в наш, она разливалась по саду, оживляя и раскрашивая невиданными красками те идеи, которые рождались во мне. Наконец-то я смогла перенести на полотно ожившие и пробившие себе дорогу в мир образы, которые долгие годы крошечными семенами дремали в моей душе.

Это были уже не те детские рисунки, которые дед заботливо хранил в кованом сундуке, потому как и я не была уже прежней девочкой. И хотя мои старенькие сарафаны и платьица были всё ещё в пору, в зеркальном отражении я видела совешенно незнакомую мне молодую женщину, в глазах которой появился какой-то особенный, таинственный свет.

- Вы удивительно похорошели в последнее время, но почему-то совершенно ничего не едите, - сказала мне Ларочка, разливая по чашкам свой изумительный чай.

- Не хочется, - ответила я.

- Вы очень много работаете. Я вижу огонёк на вашем чердаке и поздно вечером, и рано утром. На всё это нужны силы, - заботливо произнесла Ларочка, - а вы худенькая, словно молодой побег на деревце.

- Ничего, - бодро сказал дед, - соорудим наваристый борщ с армейской тушёнкой и откормим этого городского заморыша.

- Так странно, - сказала я, глядя сквозь чайную чашку на солнце. – Чашка такая тоненькая, прозрачная, даже чаинки на просвет видно.

- Это настоящий фарфор, деточка, - сказала мне Лара. – Он и раньше-то был редкостью, а теперь уж и подавно. Этот сервиз был подарен нам с мужем на свадьбу. Я всегда и везде вожу его с собой и, к удивлению, он цел, за исключением одной чашки. Она неожиданно, как-то сама собой треснула, а на следующий год я получила телеграмму о смерти мужа, - произнесла Ларочка и задумалась. – Вы знаете, столько лет прошло, а я до сих пор храню и треснувшую чашку... и телеграмму...

В кармане деда резко и неожиданно зазвонил телефон. Его хлёсткий звук, словно отрезвляющая пощёчина, вернул всех нас в реальный мир.

- Слушаю вас, - сказал дед, отвечая на звонок. - Да, она здесь, а вы, простите, кто?... А... – дед протянул трубку мне и добавил, - Дашка, кажется, это по твою душу.

Спутать этот голос и манеру говорить с кем-то другим было невозможно. Нинке-балаболке, как все её называли, собеседник был не особенно нужен. Она здоровалась и сама приветствовала себя в ответ, сама спрашивала и сама же себе отвечала, сама спорила и сама во всех спорах одерживала победу. Нинкину болтливость и моё параллельное молчание многие ошибочно принимали за дружбу. Меня же зачастую просто устраивало, что не нужно было ломать голову, придумывая ответы на ее очередную глупость. Когда же общий звуковой фон превышал допустимые пределы, я обычно сбегала. Моё исчезновение не стало для неё неожиданным. Неожиданным было лишь то, что я уехала к деду.

- Могу вас огорчить, - сказала я, возвращая деду телефон. – К нам едут гости.

- Гости! – радостно воскликнула Ларочка. – Это же замечательно!

- Я так не думаю, - невесело усмехнулась я в ответ, представляя, как Нинкина бесконечная трепотня заполонит всё вокруг.

- Хоть незваные гости не всегда в радость, но кормить их придётся, - сказал дед, поднимаясь из-за стола. – Дашка, пошли варить борщ.

- Что?! – возмущённо воскликнула Ларочка. – Борис Александрович, Господь с вами! Посмотрите на Дашеньку! И вы хотите, чтобы эта лесная фея предлагала гостям борщ?!

- Да, вы правы! Цветочная пыльца в данном случае будет более уместна, - улыбнулся в ответ дед.

– Мне совершенно не до шуток! – озабоченно произнесла пианистка. – Дашенька, сколько у нас есть времени?

- Часа два, думаю, - ответила я.

- Вот и замечательно! Этого абсолютно достаточно, чтобы приготовить безе и шарлотку к чаю. Дашенька, скорее надевайте передник и за дело!

- Ну, что ж, двух часов и мне хватит,- сказал дед. - Удачное наступление обеспечивается надёжным тылом. Думаю, что борщ нам тоже не помешает, - добавил он, отправляясь к себе на кухню.

Нинкину машину мы услышали ещё до её появления. Вскоре городская гостья притормозила возле дома деда. Подпрыгивая задними колёсами в такт бухающим в салоне магнитофонным колонкам, она пару минут потарахтела двигателем, а затем, вероятно, заметив меня в соседнем дворе, подкатила к ларочкиной калитке. Нинка, не дожидаясь приглашения, толкнула калитку ногой и бесцеремонно вторглась в ларочкины владения.

- Вижу, вижу, что все мне рады! – безапелляционно заявила она. – Я и сама рада, что наконец-то добралась. Как тебя угораздило забраться в такую глушь? – спросила она и тут же сама себе ответила. - Ну, да, да, разумеется, 130 километров от Москвы - не глушь и тебе здесь всё очень нравится!

Нинка прямиком направилась в дом. Проходя мимо Ларочки и не сбавляя шага, очень громко произнесла:

- Здорово, бабуля! Как живётся - можется? А?

Ларочка, опешив от такого натиска, не нашла что ответить, а Нинка, продолжая активное наступление, уже норовила вторгнуться в дом.

- Обувь сними, не в трамвае, - стыдливо оглядываясь на хозяйку, сказала я.

Нинка, осмативаясь вокруг, пропустила мои слова мимо ушей.

- Говорили, что у твоего деда хибара-развалюха, а тут, оказывается всё не так уж и плохо. Хотя.. лично меня колхозная романтика никогда не привлекала.

- Да не ори ты так, - попробовала я осадить Нинку, – перед Ларочкой не удобно.

- Перед этой? - усмехнулась Нинка. – Да ей, наверное, сто лет в обед и она глухая, как пень. Кстати, что это за бабуленция? Ты же, вроде, как к деду свалила?

- Это соседка наша, Лариса Григорьевна, - ответила я. – Мы с тобой сейчас в её доме и слух у неё стопроцентный, она пианистка.

- Ду, ну! – Нинка округлила глаза. – Дед твой время зря не теряет! Любовь-морковь с пианисткой, у которой, при этом, вполне приличный домишко! Супер! А чё, кого-нибудь помоложе в округе не нашлось? Или недвижимость уж очень пришлась по душе? – Нинка с понимающе-заговорщицким видом подмигнула мне.

- Ты вообще чего приехала?- теряя терпение, спросила я.

- Ну, как чего? За тобой, разумеется! – сказала Нинка, вертя в руках то одну, то другую ларочкины вещицы. – Ты ж, как золушка, смылась с бала и даже туфельку не оставила для ориентира.

- Вам там и без меня не скучно было, - раздражённо ответила я, едва успевая вслед за непрошеной гостьей расставлять всё по местам.

- Да уж! Погудели на славу! Только на третий день заметили, что виновницы торжества на месте нет.

- Вот и гудите дальше. Я-то вам зачем?

- Так меценат наш протрезвел и требует предъявить ему автора. Без тебя ему документы на покупку картин не оформляют. Блин, и нафига столько книг, да ещё и бумажных? Кто их сейчас читает? И этот гроб на колёсиках полкомнаты занимает, - сказала Нинка, пнув носком сапога старое пианино. - А это что? – спросила она и, как всегда, не дожидаясь ответа, сдёрнула кусок ткани со стоящего в углу мольберта.

Я, не успев отреагировать на очередную её выходку, услышала за своей спиной Ларису Григорьевну:

- Это новая работа Дашеньки, - сказала она ровным голосом, в котором зазвучали ледяные нотки, очень похожие на те, что я слышала ранее в голосе её дочери.

Хозяйка дома уже совершенно овладела собой и спокойно, но решительно взяла из рук Нинки ткань и вновь накрыла ею картину.

- Дорогая, - обратилась она к беспардонной гостье, - работа ещё не окончена. Дашенька покажет нам её, когда сочтёт нужным.

Нинка, не ожидавшая отпора от столь слабого на вид противника, как-то растерялась и потянула из кармана сигареты и зажигалку.

- Простите, но у меня в доме не курят, - сказала Лариса Григорьевна. – Мы можем садиться пить чай, - добавила она, обращаясь ко мне. – Я схожу за Борисом Александровичем.

Я была готова провалиться сквозь землю от стыда и потому поскорее вытолкала Нинку с её хамством и сигаретами на веранду.

- Дашенька, - сказала мне Лариса Григорьевна, - наденьте тапочки, уже падают листья.

Послушно обуваясь, я смотрела вслед уходящей пианистке и понимала, что она так же, как и я, слышит наполненный издёвкой Нинкин смех.

- Листья падают в тапочки?! Ой, не могу! Дурдом на выезде! – Нинка захлёбывалась истерическими взвизгиваниями. - Я смотрю, ты обалдела тут совсем на свежем воздухе – платьица, фартучки, рюшечки! Тебя надо спасать, подруга! А то ещё немного и начнёшь чистить фамильное серебро и крахмалить салфетки! Лучше сидела бы у себя в мастерской и шлёпала один за другим свои шедевры. Пока народ тобой интересуется, можно столько бабла снять! Эх, я бы на твоём месте так развернулась!

- Так место свободно, - усмехнувшись, ответила я, - давай шлёпай один за другим.

- Да где уж нам уж... выйти замуж... – сказала она нараспев, надменно приподнимая брови.- Кстати, не хочешь узнать, как там твой ненаглядный? Может, его кто-нибудь уже утешает в твое отсутствие! – добавила она, явно понимая, что делает мне больно.

Ядовитая змея, в последние годы поселившаяся внутри меня и уже почти уснувшая во мне за городом, открыла свои холодные, немигающие глаза и тихо, угрожающе прошипела:

- Поезжай-ка ты обратно. А то, знаешь, свежий воздух – штука не только заразная, но и неизлечимая. А свободное место в нашем дурдоме для тебя вряд ли найдётся.

Нинка швырнула так и не прикуренную сигарету в кусты и направилась к машине.

- Куда же вы, дорогая? А как же чай? – спросила Лариса Григорьевна.

- Я пью только кофе, - ответила Нинка, садясь в автомобиль, – с хорошим коньяком, - добавила она, хлопнув дверцей. Из окна автомобиля вылетел пластиковый стаканчик с остывшим кофе и упал мне под ноги. Запертые под капотом железные кони вздыбились, из-под колёс фонтаном брызнула истерзанная трава, а ритмичное буханье магнитофонных колонок оповестило оглохший лес об отъезде неприятной гостьи.

Снег пошёл поздним вечером. Крошечные снежинки осторожно садились на пожухшую листву и уже не таяли. Всё кругом затихло, глядя, как лес примеряет первый зимний наряд.

Притихли и мы. Из ларочкиного дома больше не лилась музыка. Мне не хотелось возвращаться к своей неоконченной работе. Ворчун, совершенно не заботясь о том, увидит ли его кто-нибудь, кроме меня, уселся рядом и задремал, издавая звуки, похожие на мурчание кота.

Дед долго молча слонялся по дому, а затем растопил печь и, подсев ко мне, виновато произнёс:

- Дашка! Ну, прости меня! В погреб полез за соленьями и не услышал, как прискакала эта вертихвостка. Если б знал, что всё так обернётся – на дух бы её не подпустил! Чего она сказала-то такого? А? – дед обнял меня за плечи и попытался растормошить.

- Да ничего нового она не сказала... всё, как всегда. Если б ты знал, дед, сколько вокруг меня совершенно ненужных людей. Я ерундой какой-то занимаюсь, а все радуются и требуют от меня ещё и ещё... Родители, и те словно чужие. Мне среди всего этого выть хочется, а они не видят и не чувствуют ничего. Гордые такие ходят – дочкины картины нарасхват! А чем гордиться-то? Пустышки всё это. Не могу я так больше, потому и удрала к тебе, - ответила я.– Дед, а можно я насовсем у тебя останусь? А? Закроемся, никого не пустим, и нам будет хорошо! Как раньше...

- Как раньше, уже не будет никогда, - с тихой грустью произнёс дед, укрывая пледом уснувшего Ворчуна.

- Ты что, тоже его видишь? – удивлённо прошептала я.

Дед в ответ лишь хитро, с прищуром улыбнулся, и в этот момент внутри меня кто-то тихонечко шевельнулся. Я замерла, а затем положила ладонь на живот и почувствовала новый толчок.

- Что, хулиганить начинает мальчонка? – спросил меня, приоткрывший глаза Ворчун.

- Пацанка будет, - возразил ему дед.

- Дай послушать, - попросил Ворчун и приложил ухо к моему животу. - Не, мальчишка, - настаивал он на своём.

- А какая разница, - миролюбиво махнул рукой дед. – Пацан, так пацан!

Я неожиданно для себя вскочила и побежала к двери.

- Ты куда? – хором спросили меня дед и Ворчун.

- Мне к Ларочке нужно, - ответила я, наспех обуваясь. - Срочно!

- Так ночь уже!

- Ничего, она не обидится, она поймёт, - не оборачиваясь, ответила я.

- Хоть куртку накинь, - вслед крикнул мне дед.

Ларочка ничуть не удивилась моему позднему визиту и без лишних вопросов впустила в дом. Я прямиком направилась к мольберту и стянула со своей неоконченной работы от преждевременных взоров кусок ткани.

Как я и думала, картина ожила, и сильный ветер уже начал наводить порядок в лесу. Он сорвал поражённые паршой листья, обломал высохшие ветви, повалил на землю прогнившие и изъеденные паразитами деревья. Он выкорчевал покрытые мхом и погаными грибами старые трухлявые пни, и всё это безжалостно вымел прочь, освобождая место для молодой поросли, которая уже пробивалась к свету. Тоненькие, слабенькие на вид росточки с каждой минутой всё больше и больше наполнялись жизненной силой, крепли и росли прямо на глазах. Ослабленный, поредевший, сгорбившийся лес вновь расправил плечи и поднял голову к солнцу.

Морозное утро уже сменило тёмную беззвёздную ночь, когда последний мазок акварели лёг на холст. Я открыла настеж окно и подставила лицо первым утренним лучам. Тоска, заполнившая было все потайные уголки моей души, теперь сжалась в маленькую чёрную точку и уже собралась искать себе другой приют. Но мне почему-то захотелось удержать её ещё ненадолго, сделать последний прощальный глоток, ещё раз почувствовать её горечь и лишь затем отпустить.

- Потрясающая работа! Замечательная! – восхищённо произнесла Ларочка, слегка коснувшись моего плеча. – Это самый необычный автопортрет, который мне довелось когда-либо видеть!

- Автопортрет? – изумлённо переспросила я.

- Разумеется, - подтвердила Ларочка. – Я, конечно, не разбираюсь в живописи профессионально, но, по моим ощущениям, это именно автопортрет. Вы, как настоящий мастер, так точно передали свои переживания и чувства, что, глядя на эту работу, я могу совершенно определённо утверждать, что здесь изображены именно вы и никто другой. И какая идея оригинальная – лес, очищающий сам себя, освобождающий место для новой жизни! Дашенька, разрешите мне задать вам один очень деликатный вопрос? Думаю, что для этого теперь самое время.

- Да, конечно, - ответила я.

- Вы ждёте ребёнка?

Вопрос был ожидаемым и неожиданным. Я прикрыла живот руками и спросила Ларочку:

- Что, уже очень заметно?

- Не в этом дело, - улыбнулась она в ответ. – О том, что вы, вероятно, беременны, я подумала еще в первый день нашего знакомства. Да, да! Ну, чему вы удивляетесь? Я ведь тоже женщина и не всегда была так стара, как сейчас. Хоть и было это давно, но я еще помню своё ощущение материнства. Дашенька, давайте закроем окно, - предложила Ларочка. – Вам сейчас нужно особенно беречься.

- Давайте, – согласилась я, чувствуя, что действительно вся продрогла.

И вот уже шумит чайник. Я усажена в кресло и заботливо укутана пледом. Неспешные движения Ларочки, накрывающей на стол, совершенно умиротворяют меня. Я чувствую себя уставшей, но усталость это приятная, удовлетворяющая.

- Вы уже сообщили своему мужчине эту важную новость? – спросила меня Ларочка.

- Нет, - ответила я, опустив глаза. – Я просто уехала к деду.

- А родителям?

- Тоже нет. Спросите почему?

- Разумеется, спрошу, - ответила Ларочка, разливая чай.

- Ну, вы же сами говорили, что в городе все друг к другу глухи. Порой самих себя и то не слышат.

- Это я сгоряча так сказала, - произнесла Ларочка, задумчиво вертя в руке маленькую серебряную ложечку. - Мы всегда виним других в том, в чём в первую очередь виноваты сами. Я вела себя просто бестактно по отношению к своей дочери и понимаю это только сейчас. Леночка превосходная пианистка, и у неё было большое будушее, но артрит очень рано изуродовал все пальчики на её руках. Играть она давно не может. Я же была готова сидеть за инструментом день и ночь. Просто жуткая эгоистка! Требуя аплодисментов и похвал, я не понимала, что причиняю этим боль своей девочке. Да и вы, вероятно, поспешили с отъездом. Ведь так?

- Может быть, - неуверенно пожала я плечами в ответ. – Не знаю почему, но у меня все отношения с мужчинами какие-то одноразовые получаются.

- Это как, позвольте узнать?

- Ну, не понравилось что-то – до свидания! Обиделась – пошел вон! Ошибся человек - ерунда, найдётся другой, который не ошибается. Перешагнула и пошла дальше, не оглядываясь. Это как пластиковый стаканчик с остывшим кофе – выкинул и купил другой. А теперь так почему-то не выходит... Вы знаете, я не только не стала его слушать... я даже сказать ему ничего не позволила, - произнесла я, разглядывая нежный рисунок на фарфоровой чашке. Чай в ней уже остыл, но мне всё равно хотелось допить его до последнего глотка.

- Так не поздно всё исправить, - сказала мне Ларочка.

- Вы думаете?

- Разумеется... – подтвердила Лара, - пока человек жив, всё можно исправить, - почему-то грустно добавила она. - Вы видели деревянную табличку, которую ваш дедушка прикрепил к моим воротам?

Я вспонила забавные завитушки и сердечки, вызженные на дереве вокруг имени Ларочки и, улыбнувшись, кивнула головой.

- Очень давно её сделал для меня один милый мальчик, с которым я как-то глупо поссорилась. Война рано отняла у него жизнь, так что помириться нам так и не удалось... – Ларочка поднялась из-за стола и, кутаясь в шаль, подошла к окну. - Поглядите, Дашенька! А ведь Борис Алесандрович не спит – свет всю ночь горит в окошке, но он деликатничает и не тревожит нас.

- Дед у меня золото, - с гордостью отвечаю я. – Уж он-то у меня самый настоящий!

Ларочка исчезла из нашей жизни так же неожиданно, как и появилась. Утоптанная тропинка, покрытая осевшим мартовским снегом, предательски выскользнула из-под ларочкиных ног, а сложный перелом бедра уложил её на больничную кровать.

Чуть позже к дому Ларочки подъехал небольшой грузовичок, в который рабочие лихо загрузили электическое пианино. Все же остальные вещи Ларочки были быстро и беспорядочно рассованны по ярко-синим пластиковым мешкам и скинуты в мусоровоз. Последний мешок, оказавшись в куче мусора, всхлипнул звуками разбившегося фарфора. Мы с дедом переглянулись и охнули:

- Сервиз!

Дед стянул с мусоровоза последний мешок, но в нём среди осколков целой оказалась лишь чернобровая тряпичная кукла, которая в этот раз не смогла подолом защитить своих фарфоровых друзей.

- Вот так и мою жизнь когда-нибудь запихают в мешок и выкинут на помойку, - грустно сказал дед.

- Нет, не выкинут, - сказала я, нежно обнимая самого близкого мне человека. Я посмотрела в совсем поблёкшие и от того еще более дорогие глаза деда и добавила: Не выкинут. Я не позволю.

Больше в доме по соседству никто не жил. Старый плющ постепенно оплёл весь забор и калитку, но мы знаем, что под его листьями по-прежнему висит табличка, на которой среди сердечек и вензелей чьей-то любящей рукой выжжено: «Здесь живёт Ларочка».

25.08.2019. Франкфурт на Майне.