В. Шнайдер

I Х

…В канун того Нового года Михаил заболел. И как-то удивительно быстро его скрутило. С утра лёгкое недомогание. И отметил он это так, мельком. Да и то сказать: с чего ему быть бодрым и энергичным, когда третью неделю доживал в раздевалке. К обеду разболелась голова, и в жар стало бросать. Ну, а к пяти часам вечера, когда с ног стало валить, он пошёл в здравпункт. Замерили температуру – тридцать девять и восемь. Фельдшерица заохала, заахала и в больницу его на «скорой». Оказалось, воспаление лёгких.

Тяжело Михаил выкарабкивался из болезни. Ох, как тяжело. Даже в реанимации побывал. Но ничего, победил хворь, и к концу января дело пошло на поправку. А когда глянул на себя в зеркало – ахнул! Кожа да кости. В народе про таких говорят: в гроб краше кладут. Хотя он и до болезни не был упитанным да румяным, но всё-таки. А теперь и вовсе: скулы торчат, глаза ввалились, кругом синева, нос – как клюв, грудь – стиральная доска, рёбра торчат. Взвесился и улыбнулся – полцентнера с маленьким хвостиком. Почти двадцать килограмм как ветром сдуло.

«Ничего, - утешил себя Михаил, - были бы кости, а мясо нарастёт»

Хотя с чего мясу нарастать-то? Аппетита никакого. Придёт в столовую, через силу того хлебнёт, этого куснёт и пошёл. Правда, компот, кисель или чай выпивал всегда. Да и так воды пил много, видно, пока хворал, организм обезвожился и теперь требовал жидкости. Но как бы там ни было, а Михаил с каждым днём шёл на поправку. И с каждым днём всё тревожней становилось на душе от вопроса – куда идти жить после выписки из больницы? Назад в раздевалку? Можно. Искать квартиру денег нет. Неопределённость с жильём сильно тревожила Михаила и выписка из больницы, откровенно сказать, пугала.

Но, как говорится: сколько верёвке ни виться, а концу быть. Во время очередного обхода заведующий отделением и лечащий врач, осмотрев Михаила, переговорили между собой о чём-то коротко, полистали историю болезни и решили готовить его на выписку.

«Ну, что ж, - решил Михаил, - на выписку так на выписку. Пока пойду в раздевалку, а там видно будет».

Человек предполагает, а бог располагает. После тихого часа в палату зашла санитарка и, глянув на Михаила, сообщила:

- К тебе пришли!

Михаил нехотя поднялся, пошаркал в приёмный покой. Видеть никого из знакомых не хотелось: начнут расспрашивать, лезть в душу, охать-ахать, сочувствовать, советовать. А ему не нужны ни советы, ни тем более сочувствия. Премного благодарен. В своей жизни уж как-нибудь сам разберётся.

И каково же было его удивление, когда он увидел Лиду! Он бы не удивился, встретив там кого-нибудь из бригады, профкома или просто товарищей, но Лида… Как и от кого она узнала, что он в больнице и именно в этой?

Лида, в отличие от Михаила, не растерялась. Держалась спокойно, так, как вроде бы они расстались только вчера и между ними не было никакой ссоры. Поздоровалась, взяла его за локоть, отвела к скамье, сели.

- Ну, как себя чувствуешь-то?

В голосе её, как показалось Михаилу, были нотки и сочувствия, и заботы. Дрогнуло в душе, запершило в горле от сочувствия.

- Так… вроде, уже нормально.

- Да уж, вижу, как нормально – кожа да кости. Лёгкие-то пролечили? Не температуришь? Не кашляешь? Хотя иначе не стали бы они тебя выписывать. Врач сказал, что поступил-то ты сильно в тяжёлом состоянии.

Лида говорила долго. Про болезнь Миши, про больницу, врачей, какие они тут хорошие. Что, мол, у неё здесь знакомая лежала с какой-то тяжёлой болезнью и её вылечили. И что уход здесь, по сравнению с другими больницами города, лучше. Потом попрощалась, сказав, что они с Галей придут завтра за ним и ушла.

Свидание с Лидой, казалось, вспороло душу и перемесило всё её содержимое. Мысли, чувства, радость, обида - всё пришло в такое движение, что сосредоточиться на чём-либо Михаил не мог. Вся жизнь с Лидой прокрутилась в памяти кадр за кадром. Как же это так получилось, что началась жизнь с любви, а через несколько лет дело дошло до кулаков? Что делать? Как же дальше-то жить, если нет ни любви, ни уважения, а только горечь? И куда любовь-то ушла? А, может, её и не было вовсе? Нет, была любовь, была! Большая, настоящая! Вот только не уберегли они её.

Остаток дня и ночь Михаил провёл в смятении – вроде бы, и домой хочется вернуться, душа по детям изболелась. В то же время боится он возвращения. И особенно встречи с детьми, ибо слишком ярки в памяти лица и взгляды Гали и Толика. Лида-то, вроде, и забыла о случившемся. Вернее, не забыла, а сделала вид, что забыла. А дети?

Да. Вот как повернула жизнь – детей родных боится.

Х

Странно, наверное, но после знакомства с Марией на душе у Михаила стало чуточку теплей и светлей. А в минуты, когда они были рядом, к этому добавлялся ещё и покой. Он обволакивал и душу, и разум, и всего Михаила. И ещё в минуты общения с Марией болячки Михаила как бы замирали сами собой, или кто-то или что-то заставляло их затихнуть, чтоб не мешать беседе. А может, это присутствие Марии и её задушевный голос заговаривали боль? А что - запросто может быть. От этого и жить Михаилу в доме престарелых стало много легче.

Каждый вечер Михаил начинал думать, что расскажет о своей жизни Марии завтра, о чём спросит её. Но наступал день, они встречались, Мария заговаривала, и Михаил слушал её, слушал и огорчался, когда наступала пора расходиться. И всё, что он хотел рассказать о себе и о чём хотел расспросить, всё это так и оставалось желанием.

Отношения Марии и Михаила не остались незамеченными обитателями и работниками дома престарелых. И первыми, кто на них обратил внимание, были Квазимодо и Марго.

Произошло это так. Михаил и Мария сидели как всегда на лавочке и, наслаждаясь полуденным майским солнцем, беседовали. Вернее, Михаил слушал Марию. И вдруг невесть откуда появились Марго и Квазимодо. Покой, тихий говор Марии и – они перед лавочкой.

- Встретились два одиночества! – зло проскрипела Марго.

- Ага, - гнусаво поддакнула поломойка. - Воркуют голубки задрипанные!

И, дружно ухмыльнувшись, подались в сторону здания. У Михаила чувство, будто рядом с лавочкой кто-то выплеснул помои. А Мария, замолкнув на несколько секунд, продолжила как ни в чём не бывало.

- А ещё я любила сенокосы. Тяжело там, конечно, было – к вечеру ни спины, ни рук, ни ног. Но зато какая благодать потом, когда лежишь на свежескошенной траве и - запах! Надышаться не можешь! Смотришь в небо, а оно звёздами усыпано рясно… И думки всё ладные… Хорошо. И небо всегда было в звёздах и чистое-чистое… А тятя достанет кисет, скрутит козью ножку и закурит. Я страсть как любила, когда пахло самосадом.

- Я тоже, когда был маленьким, любил сидеть рядом с отцом и нюхать дым. У нас этого самосада целых две грядки росло. Сушили всегда на крыше, а зимой резали…

- Да, зимой, - задумчиво произнесла Мария и чему-то улыбнулась. – Зимой всегда было интересно. К нашей маме и бабушке приходили товарки или прясть, или вязать. Сидят, бывало, прядут и поют. Ох, как они хорошо пели! Я лежу на полатях, слушаю, слушаю, да и усну. Вот ведь, сколько лет прошло, а я те песни-то почти все помню.

- Да ну?! – удивился Михаил.

- Правда. Как-нибудь уйдём подальше, я тебе попою.

- Хорошо, - улыбнулся Михаил.

В палате о встречах Михаила с Марией знали только Макар и Дюньдик. И для них знакомство Михаила с Марией – повод позубоскалить.

Едва Михаил зашёл в палату и лёг, как Дюньдик нарочито громко обратился к Макару.

- Слышь-ка, Макар, чё скажу-то, - и хитровато покосился на Михаила. – Вот как ты думаешь, мерин может интересоваться кобылами?

- Ну, ты и загнул, Дюньдик! – хмыкнул Макар. – На что мерину, да ещё если он сивый, кобылы?

- Так вот и я тоже голову ломаю: на что? Но ведь наш-то мерин не просто мерин, но и копыта волоком таскает, а кобылку плюгавую охмурить пытается. Вот нашто, а?

- А ведь и правда, Мишка, - обратился Макар, - для какой корысти ты возле этого одуванчика петли вьёшь?

Стиснув зубы, Михаил отвернулся. Ну что ему сказать, быдлу преступному? Он же всю жизнь за колючей проволокой просидел, одичал. О душе, чувствах и даже простых человеческих отношениях понятия не имеет. Одни пошлости на уме.

- Наверное, это его детская первая любовь! – ввернул Дюньдик и захихикал.

- А что? Может и такое быть, - согласился Макар. – Да, Мишка?

- Да иму ж впадлу с тобой базарить! – плеснул керосину Дюньдик.

- Ну и ладно, - спокойно согласился Макар. – Не хочет и не надо. Мы люди не гордые, можем и не задавать вопросов новоиспечённому Ромео.

Х I

Зайдя в ограду дома, Михаил сразу отметил, что двор прибран мужской рукой: дорожки к бане, дровянику, уборной почищены широко. Крыльцо обметено до последней снежинки.

От самой больницы, ещё с приёмного покоя, у Михаила заметался в груди волнующий холодок. И чем ближе подходили к дому, тем беспокойней становилось. А когда прошёл сени и взялся за ручку избяной двери, показалось, что ещё немного и сердце или выскочит, или захлебнётся этим холодком.

В доме натоплено. Хорошо.

Детей не было.

- А где ребятишки-то? – расстроенно спросил Михаил.

- Толик с Галей в школе, а Люда в училище. Забыл что ли?

- А… да, да, - пробормотал Михаил.

- Ну, ты проходи, чего встал у порога-то? Иди пока в зал или спальню, отдохни. А я займусь обедом.

Михаил разделся и неуверенно, как в гостях, прошёл в зал. Осмотрелся. Воровато прошёл в спальню. Всего лишь три месяца не был дома, а кажется, целую вечность.

И если раньше, до ухода из дома, для него здесь всё было обыденным и многих вещей он не замечал, потому как для него они были само собой разумеющимися, то теперь он на всё, даже на такую мелочь, как половик, обратил внимание.

Прошёл по спальне, осмотрелся и потрогал каждый предмет, каждую вещь: кровать, подушки, накидки, шифоньер, стул, этажерку. На этажерке фотографии в рамках: дети, Лида, их свадебная фотография. В принципе-то, всё как было, так и осталось. Вот только чувство появилось, что всё это ему не родное, новое. Хотя он это покупал, приносил и расставлял, но… Возможно, это чувство временное? Пройдёт день, другой, неделя, и всё встанет на свои места? Возможно.

Встречи с детьми Михаил ждал с нетерпением и в то же время боялся. Как они себя поведут? Простили ли они его за тот раз? А если и разговаривать не захотят, что тогда?

И он не знал, что тогда делать.

Но, к немалому его изумлению, встреча с детьми прошла нормально. Первой явилась из школы Галя.

- Привет, па! – с порога прокричала так, как будто они расстались утром, и сразу же переключилась на мать. – Мам, мне будет нужна твоя помощь.

- В чём?

- Мы пацанам к Дню советской армии готовим концерт!

- Ну, а я-то тут причём?

- Мам, костюм для выступления мне надо сшить. Помочь сможешь?

- А-а… ну, конечно.

Михаил от такой встречи даже оторопел. Нет, он не ждал, что дочь бросится к нему на шею и начнёт его расцеловывать. Он боялся, что дочь сделает вид, будто вообще его не видит. И такое ещё можно было как-то объяснить. Но вот так спокойно, вроде как и не было трёхмесячной разлуки… Как не с отцом, а со знакомым, пришедшим в гости: привет! Обидно, ёлки зелёные!

С Толиком встретились почти так же, с разницей лишь в том, что поздоровались по рукам, и Толик спросил, как здоровье.

Тяжелей всех встреча была с Людой. Она пришла ближе к вечеру и даже взглядом его не удостоила. С матерью разговаривала сухо и кратко.

Михаил чувствовал себя чужим и лишним. Нежеланным, по крайней мере, для Людмилы.

- Наверно, мне надо уйти, - сказал он Лиде, когда легли спать.

- Ага. Сам додумался или кто подсказал? - голос Лиды спокойный, уверенный. – Это из-за Людки что ли? Ты что, забыл, что она всю жизнь такая бука?

Тяжело вздохнув, Михаил повернулся на бок.

(продолжение следует