Е. Зейферт

…Подруги не оказалось дома. Женя поехала к себе. Сначала она немного полежала, закутавшись в клетчатый плед, затем включила компьютер. Обрадовалась – пришло письмо от Марка из Штатов. Вот кому можно излить своё горе: Марк разберётся в создавшемся лабиринте, что-нибудь посоветует, посочувствует. Письмо почему-то было на русском языке – может, Марк прогнал текст через электронный переводчик? Но текст был грамматически правильный:

"Ну, Женя, я считаю, настала пора сказать в полный голос: я отомщён…"

"Что это значит? – забеспокоилась добрая Женька. – У него были какие-то проблемы?"

"Марк? – продолжалось письмо. – Неплохая маска. На самом деле меня зовут Марлен Алимов. Помнишь такого?"

Женя отпрянула от экрана. Это был старший брат Жаната (старше его на год), Мара. Внешне они были похожи, как близнецы.

"Несколько лет назад ты испортила мне жизнь, и я отомстил тебе. Это стоило мне денег и сил, но итог феноменален. Ты не живёшь в Америке: вы по горло нахлебались чиновничьих отговорок! Главное: ты лишилась мужа! Он явно сошёл с ума. Я видел его сегодня: Борис почти разлагается. Он бросит работу, и ты вновь станешь нищей.

Я писал тебе, конечно, не из Штатов – из Джезказгана, порой из соседнего с твоим дома. Я был с тобой и с Борисом всюду; сегодня меня, а не Жаната ты спросила: "Жан, ты не видел Книжника?"

Женя вздрогнула, вспомнила, как взяла Жана (Мару!) за рукав – его голос, якобы изменённый, высокий голос… Марин голос. Братьев отличал голос – баритональный у Жана, визгливо-высокий у Мары.

"Марлен Алимов мстит тем, кто ему мешает. Каково тебе моё Антиевангелие от Марка? На этом наша переписка заканчивается. Теперь тебе некому будет писать слюноточивые письма: "Ах, Марк, ты живёшь на той стороне планеты, а понимаешь меня, как никто другой!.. Ах, Марк, а мы женимся с Борисом и уезжаем в Штаты!

С неуважением, твой враг Марлен Алимов

P.S.: Я не простил тебя, хотя и отомщён. И жить тебе осталось несколько минут. Ведь возле тебя сейчас нахожусь я, а вовсе не Жан, как ты сначала подумала".

Женька закричала, зачем-то резко выключила компьютер из сети. Вскочила с кресла.

Побежала в ванную, её вырвало. Вернулась. Озноб, сжало грудную клетку, как будто сейчас на грудь бросится злая собака. Быстрым движением Женя закрылась на ключ в комнате. Схватила телефонную трубку, набрала 02. Ей казалось, что Марлен где-то в квартире. Молодой уверенный голос в трубке немного успокоил её: "Он бы не дал Вам звонить, успокойтесь. У него, видно, не состыковались какие-то намерения. Или он просто решил напугать Вас. По Вашему адресу отправился наряд полиции".

Марлен был в душном прошлом, а разве прошлое возвращается? Тесный двухкомнатный особняк возле Джезказгана, выгоревшие на солнце блёкло-голубые ставни, отец в ватнике, спрыгивающий с подножки "Камаза", сухонькое лицо матери, её потрескавшиеся руки, собака Кутька на тёплой золе возле дома. Женьке девятнадцать лет, она заочница питерского института. Сессия два раза в год. И два раза в год перед Женькиным отъездом – ниагара скандалов в крохотном особнячке. В промежутках – скандалы чуть потише.

– Мама, но ведь я сама заработала себе на дорогу и проживание, – Женькины закушенные губы дрожат.

– Другие дети родителям помогают, а ты только о себе думаешь! Посмотри на соседскую Надю, как она к матери ласково относится. У всех дети как дети, а моя стерва родную мать готова продать за свою выгоду…

– Мама, ведь Надя тоже учится – ещё и в коммерческой группе, родители за неё платят тысячу долларов в год. И разве она лучше меня относи…

– Была бы ты человеком, и мы бы с отцом за тебя платили! – мать яростно строчит пёструю наволочку и не желает слушать Женькиных пререканий.

– Ты говоришь неправду. Вы бы не платили.

Дом, без Женьки зараставший паутиной, жалостно глядел замытыми полами, тусклыми окнами. Он был с печным отоплением, ветхий, с неровными углами. При редких посещениях Женькиных друзей старый довоенный домишко стеснялся самого себя, но больше – скандалов хозяйки: "Женька, где ты там, чёрт тебя побери?! Отнеси воды свиньям!". Отнесла. "Женька, подотри пол!" ¬– "Мама, можно потом, у меня гости" – "Никаких потом, подождут!". Дом сочувствовал сырым, сирым нутром.

Женька беспомощно окинула взглядом кухню – болезненный замкнутый круг!

– Мама, но ведь ты сама образованный человек, бывшая учительница. Я хочу учиться.

– Не то время – сейчас выживать надо, а не учиться, – швейная машинка опять наставительно заворчала.

Родители были напуганы постсоветским кризисом. Мать, учительница химии, ушла из школы, где платили копейки. Сделала всё, чтобы и муж, историк в той же школе, нашёл другую работу. Он, недолго думая, взял в аренду грузовик и занялся перевозками зерна, сена, песка, порою сидя за баранкой целыми днями.

Построили теплицу – огромную, не сразу обойдёшь; под строительство теплицы продали "Москвич". Через два года купили иномарку: Женька-школьница и мать не разгибались в теплице круглый год с утра до вечера. И зачем девочке быть студенткой? Когда учиться?..

…Вот Женькина комната с высокой этажеркой, полупустым шифоньером, кроватью и тумбочкой из плохонького спального гарнитура… Как страшно здесь бессонными зимними ночами одной (нет, нет, не одной – с плюшевым медведем, Митькой), на улице – буран, в посёлке авария, света не будет скорее всего несколько дней… В доме маленькие окошки, на них – давно не стиранный, штопанный тюль. Деньги в семье берегут, не тратят. Пришлось девчонке, кроме домашней работы в теплице, устроиться (через знакомого!) в типографию наборщицей, чтобы иметь возможность учиться, – дома скандал за скандалом. Мать ударила половой тряпкой по лицу. Отец вступился… за мать: "Женя, ты почему не можешь с матерью ладить?"

Сердце болезненно ноет. У Митьки – лицо, мокрое от Жениных слёз, измятая шёрстка. Зовут его в честь Димы – эгоистичного молодого человека, многолетней Женькиной страсти. Она любила его, он тоже любил себя… "Ты всегда нервная, затравленная… А мне нравятся уверенные в себе девушки, таких хочется на руках носить!" – с высоты Диминого роста слова звучат веско и хлёстко.

Вой ветра, а завтра с раннего утра Жене сквозь буран на работу: по занесённой снегом тропке полчаса пешком до остановки, затем – полтора часа маршруткой, до центра города. Девчонки приходят в типографию нарядные, подкрашенные, с уложенными волосами, не спешат, хохочут. Некоторые выходят из соседних многоэтажек не раньше, чем за десять минут до начала работы. А Женька уставшая, подавленная, в сумке – Митя, ведь надо же к кому-то прижаться, если станет совсем худо…

Щелчок в ушах (наверное, трещит время?), Женя с трудом возвращается в реальность.

– Евгения, расскажите, пожалуйста, о Марлене Алимове, – молоденький полицейский задумчиво водит по своей щеке колпачком ручки. По возрасту он не старше Женьки – ему лет двадцать пять, не больше, ещё не опытный, но зато очень старательный. Он представился Ильёй, без отчества.

– Марлена знаю с детства. Я с детских лет дружна с его братом, Жанатом: познакомились на соревнованиях между школами. Они не близнецы, но очень похожи, почти одинаковые. С Марленом общалась крайне редко, иногда он появлялся возле Жаната, – голос не слушается Женьку, чуть срывается.

– Они похожи внешне? – переспросил служитель закона.

– Их часто путали даже родители. И я несколько раз. Вот, взгляните, – Женя сняла со стеллажа пухлый альбом, нашла нужную фотографию.

Следователь взял её в руки. Два высоких, молодых, практически одинаковых парня! Худощавые, скуластые, с красивыми восточными лицами: небольшие умные глаза, чувственные губы. У левого, в светлой футболке и шортах, – открытая улыбка. Правый, в джинсовой одежде, внутренне зажат, но тоже улыбается.

– Чёрт побери, как они похожи, – удивился полицейский.

– Очень! – подтвердила Женя. – Эта фотография сделана в 1996 году. С того времени я Марлена больше не видела.

– Кто же из них Марлен?

– Тот, что на фотографии справа.

Зазвонил телефон.

– Женя, возьмите, пожалуйста, трубку.

– Алло! Здравствуйте. Это Вас, – Женя передала трубку следователю.

Поговорив, он сообщил ей:

– Жанат, как видно, и не знает о смерти Иванны. Выяснилось, что Жанат Алимов уже три недели находится в командировке. Вы знали об этом?

Илья передал фотографию братьев Алимовых своему напарнику.

– Знала, но он, то есть Марлен, сказал, что уже вернулся… Ужас, я разговаривала с ним, как с другом, с этим варваром, с этим… – Женя запуталась в словах и эмоциях, сцепила руки, помертвела лицом.

– У Вас были с ним конфликты? – Илья записывает Женькины слова.

– Был конфликт, да ещё какой! Дело в том, что Марлен, под видом Жаната, жестоко избил своего отца. Отец проклял в тот вечер Жана и выгнал его из дома. А я обеспечила Жанату алиби: мы с ним в ту злополучную ночь верстали мою первую книжку.

…Тот день начался, как всегда, с домашнего скандала. На улице разыгралась весна, и Женька заглянула в шифоньер, чтобы достать своё демисезонное, хорошенькое коричневое пальтишко. Мать в прошлом году расщедрилась и сама сшила дочери пальто – дёшево и сердито, но по модным лекалам. И вот это пальтишко в левой верхней части – прямо в области Женькиного сердца – оказалось изъедено молью.

Женька даже вскрикнула. Ведь нет ни плаща, ни куртки – только это пальто, теперь до бахромы изрешечённое на самом видном месте. Мать подошла, сурово посмотрела, ушла на кухню и… принялась в сердцах громыхать посудой, швырять вещи, ругаться и охать, обращаясь к мужу:

– Отец, ну не чучело ли это гороховое! У всех дети как дети, а эта… Я её даже кормить не буду, не заслужила завтрака, дрянь этакая! (Не вздумай сесть за стол, Женька!) На всём готовом живёт – мебель, постельное бельё, печку мы топим, порошком, мылом нашим пользуется, одной стирки сколько…

Женька вбежала на кухню:

– Папа, ну вступись же за меня хоть разочек, я не виновата…

– Пошла вон! Вечно из-за тебя скандалы, – вспылил отец, который причиной сварливости жены всегда видел дочь.

И Женька пошла вон. Надела пальто с бахромой в области сердца, заботливо уложила в сумку Митю, взяла тетрадки со своими стихами и прозой. После недавней поездки в Питер денег почти не осталось – взяла последнюю двухсотку. И пошла вон. Она очень любила родителей, но не знала, что делать.

Прошлое не отпускало Женьку, давило пахнущими железом пальцами.

– Женя, не уходите в себя, нам сейчас понадобится Ваша помощь, – Илья легко прикоснулся к плечу девушки. – У вас есть другие фотографии Марлена Алимова? На той, что вы показали, он снят слишком мелко. У подъезда задержан молодой мужчина восточной внешности, возможно, это Марлен Алимов. Думаю, он ждал, что Вы только сейчас придёте с похорон Иванны.

Девушка испуганно посмотрела в сторону дверного проёма. Сейчас она, наверное, увидит живые маленькие глаза, окаймлённые длинными, растущими вниз чёрными ресницами, нервные пальцы сильных рук, подкачанный торс… Вот так же пристально и затравленно Женя всматривалась тем мартовским днём в даль улицы, правда, ожидая хорошего человека – Жаната. Семья Алимовых жила в "Дворянском Гнезде" – престижном загородном районе. Лежбище двух- и трёхэтажных особняков отделилось от промышленного, зимой черноснежного города – простому смертному туда попасть не так-то просто.

О Женькиных семейных злоключениях Жан узнал недавно. Иногда она порывалась рассказать ему о себе, но умолкала, растерянно улыбаясь, убирая за уши свои мягкие волосы. Он не торопил её. Несколько раз заезжая за Женей, он, конечно, уловил нездоровую атмосферу в их семье. Как-то будто невзначай предложил Жене денег. Она отказалась: "Что ты! Мне мама даст денег, я не нищая". И лишь однажды сама попросила, когда собиралась поступать в питерский институт, а мать в истерике чиркнула спичкой и сожгла купленный Женькой железнодорожный билет в Петербург. Плача, Женька горько пожаловалась на свою семью оцепеневшему от такой правды парню. Через два дня он провожал её на поезд…

Сейчас она позвонила Жанату на мобильный от соседки, принявшей, видно, её необычный наряд за домашнее пальтецо, в котором кормят скотину. Женька горячо произнесла в трубку: "Мне нужна помощь!" – "Где мы встретимся? – сразу же отозвался её чуткий друг. – Возле ЦУМа?". – "Нет, давай лучше в моём посёлке, у клуба. Ты сможешь?" – "Я буду через час, мчусь". Протянула двухсотенную бумажку соседке: "Тёть Даш, возьмите, я звонила с Вашего телефона на мобильный" – "Эх, девка, не по средствам живёшь. Недаром мать на тебя на каждом углу жалуется!".

Он приехал через сорок минут. Она сидела на скамейке, прижимая сумку к бахроме на пальто. Жан выскочил из машины. Женька заплакала.

– Ну, совсем разнюнилась… У тебя есть я!

– И он! – Женька извлекла из сумки замусоленного Митьку, прижала к груди.

– Ну-у… – заулыбался Жанат. – От меня, положим, пользы больше. А вот носить меня с собой в сумке, к сожалению, нельзя!

Жан снял для Женьки квартиру. И купил ей новое пальто.

Они сидели, обнявшись, и читали тетрадку с Женькиными творениями. Она периодически уходила в себя, сильно переживала, иногда всхлипывала.

Жан не знал, чем ей помочь.

– А давай издадим твою книжку? Я сейчас привезу сюда свой компьютер – набирать и верстать ты умеешь, вот и займёмся макетом! Возьми денег, Женя, сходи пока в магазин, купи продуктов, каких хочешь. Я мигом.

Зазвонил мобильный. Жанат взял трубку:

– А, Мара! Да, я сейчас еду домой. Ночевать? Дома буду ночевать. Ты идёшь к подружке, угадал? Ну, привет, брат!

Что это он? – удивилась Женя.

Марику делать нечего – проверка связи!..

В квартиру завели совсем другого мужчину, не Мару.

– Это не он, – сказала Женя.

…Два часа ночи, они с Жанатом в постели. Как это вышло за вёрсткой книги, никто из них двоих не понял – нежная дружба, чувственное восхищение друг другом, и вдруг тонкий плед на его плечах… (Потом было трудно полностью восстановить былую дружбу, но они оба старались изо всех сил и не дали дружбе умереть, превратиться в любовь или, не дай Бог, вражду…). У него прохладное, худощавое тело, ладно нашедшее общий ритм с её. С Димой было не так: "Ты ничего не умеешь, ты виновата, что у нас не получается, ты…". Жанат нежен, она спокойна. Рядом на подушке лежит Митька с глазами-пуговицами: он, похоже, рад за хозяйку.

– Извини, Жан, но больше никогда не нужно… – а жаркий шёпот переходит в поцелуи.

– Конечно, ты же знаешь, что я немного дон-жуан… Ты нравишься мне иначе. Мы сохраним дружбу…– он целует маленькими поцелуйчиками её плечо.

Наверное, так было нужно: она истосковалась по ласке, он дал ей тепло.

Наутро Жан ушёл, а через два часа вернулся, бледный, тревожный.

– Женя, ты не поверишь, но меня тоже выгнали из дома, – лицо Жаната неспокойно, судорожно вздрагивает. – Я ничего не понял, Женя! Отец в больнице, кто-то его жестоко избил. Папа говорит, что это я. Что это?!

Илья подал девушке стакан воды.

Затем сигарету. Она отказалась.

– Мы поехали с Жанатом в больницу, – продолжила Женька. – В палату к Ахметбеку Ильясовичу я зашла одна. Проговорили с ним целый час. Обо мне, о Жанате, о Марлене. Я рассказала ему, что Жан весь вечер и всю ночь был со мной. Добавила, что часов около десяти вечера к нам заходил владелец квартиры, он мог бы быть свидетелем.

– Понадобилась ли Вам помощь второго свидетеля?

– Нет. Ахметбек Ильясович поверил нам с Жанатом, – Женя посветлела лицом, вспоминая этот приятный для Жана момент.

– Хорошо! А как был наказан за избиение Марлен? Надо затребовать из Джезказгана дело.

– В суд дело не отдавали, пощадили честь семьи. А Марлен опустошил отцовский сейф и уехал.

* * *

После Женькиной "выходки" с алиби Марлен скрылся из Джезказгана. Уехал на юг Казахстана.

Построил шикарный дом. На это ушла пара лет. Нашёл женщину, нет, она сама нашлась, вцепилась в него и дом мёртвой хваткой. В загс, конечно, не повёл – зачем ярмо на шее? Родилась дочка – черноглазая Дашка, Дария. Жена, зеленоглазая Лиля, боялась мужа, как огня. Он нередко избивал её, месяцами не показывался дома. Что удерживало Лилю возле такого "мужа"? Хм, деньги. Деньги, которых не было у её родителей. Деньги, которых могло не быть у её дочери. И плебейская натура нелюбимой, но "верной" жены. Мол, буду век ему верна (потому что хорошему человеку я не нужна).

Дашку Мара наряжал, как куклу. Выносил на улицу, прохаживался по улице между рядами добротных гигантских особняков (и его дом не хуже)! Соседи из-за высоких заборов умилялись: и на что Лилька жалуется, муж – любо-дорого взглянуть!

Генетическое древо Алимовых было плодоносящим. С генами отца и матери Марлен, как и Жан, впитал гибкий ум, мятущуюся натуру, стремление к первенству. Но использовали братья Алимовы эти качества по-разному. Внешне почти одинаковый с братом, внутренне Марлен был его негативом. В детстве Марик, обидевшись на Жанчика, ударил как-то его лёгкой гантелькой, а потом связал лежачего, оставил в беседке и не сказал родителям, где братишка. Домашние сбились с ног. Нашли Жаната без сознания. Благо, дело было летом. Плачущего Марленчика поставили в угол.

Всё, всё, что можно, взял Мара от родительского очага: по-английски говорил, как лорд, блестяще разбирался в юриспруденции и экономике. Он был везуч. Деньги липли к его рукам, да ещё и в крупных купюрах, и пачками. Отцовскую школу бизнеса окончил на "отлично": как казалось Марлену, отец нарадоваться на него не мог, а глупый Жан смотрел в рот сметливому и толковому старшему брату.

Жанчика и отца Марлен решил сейчас не трогать – пусть живут себе. Хороший куш от семьи он урвал, но всё забрать не получилось, подвела девчонка, эта нищая сука, со своим алиби. Отец, конечно, не оставит ему теперь наследства. Сорвалась с крючка большая рыба, надо на ком-то сорваться, умыться от стресса. Жертва – Женька.

Было интересно и пикантно следить за её жизнью… Чувствовал себя неким Диаволом, Творцом сродни Богу, нет, даже могущественнее, колоритнее. Гиперболой. Демиургом Хаоса. Сам с собой вёл диалоги, как бы посочнее, покрасочнее разделаться с девчонкой. Раздвоился на Марлена и Марка. Перевоплощаясь в Марка, бывало, даже жалел Женьку, дивился её доверчивости и искренности. А возвращаясь в Марлена, бил её по самым слабым местам.

Он любил крики, мучения жертв. Как-то избил и выгнал из дома жену, посмевшую в чём-то возразить ему. Прочь, надоела! Она ушла под дождь, волоча за собой орущую Дашку. А в родительском доме, вся в синяках и ссадинах, устроила истерику: помогите вернуться к нему, как же я без денег, без моего (!) дома, с Дашкой-обузой! Отец и мать сходили к зятю, прогнулись, чуть ли не в ногах лежали: он взял Лильку обратно. И с тех пор начал выгонять частенько – наслаждался её судорожным желанием вернуться в трёхэтажный ДОМ, в котором ей не принадлежало ни метра. Променяла женщина честь-совесть, родителей, покой крохотной дочери, да и свой покой на особняк – мощная эта сила!

С наслаждением, болезненным наслаждением Марлен избил в 1996-м отца…

Нет у казахов греха более страшного, чем поднять руку на отца: Мара впитывал это правило с молоком матери. И можно ли теперь считать его нормальным – его, осознавшего себя преступником и животным?..

В остервенении казалось тогда Маре, что он барс, впряжённый в одну упряжку с туром: мясо, живое мясо рядом, а зубы в вечной слюне, и вот либо погонщик (Марина совесть) отвлёкся, либо тетива упряжи лопнула – и тур, растерзанный, но по-воловьи упрямый, гордый горец, страшно стонет, мычит, бьётся, и кровь – кр-р-ровь! – бежит по бокам его и по Мариным шерстистым барсовым бокам… Пятна крови на куртке Марлена сливаются с барсовыми пятнами, сознание на секунду меркнет, морда тура теряет очертания… Отец!.. Я не казах! Я дерьмо!.. Я позорю твой род! Аксакал, ты простишь меня, отец! ...Но деньги, истинные Марленовы душевные сокровища, вновь вспомнились ему, и, подгребая к себе лапой золотые слитки, он зарычал, чтобы в новом барсовом прыжке броситься на теряющего сознание родителя…

* * *

Кирилл поздним вечером сидел на полу, на том месте, где днём стоял гроб Иванны. Приходила нанятая им медсестра делать уколы Борису. Кирилл автоматически поздоровался с ней, автоматически провёл к больному. Медсестра оглядела залежи книг, демонстративно втянула носом воздух и посоветовала хорошенько проветрить помещение. Борис закричал: "Нет!..". "Иногда он осознаёт то, что происходит вокруг..." – с жалостью посмотрел на него Кирилл. Проводив до дверей медсестру, он вернулся в кунсткамеру, ещё раз взглянул на Бориса. Тот уже спал. Кирилл не знал, что связывало его дочь и этого красивого мужчину, измучившего раньше своими чувствами его самого. К стене прижался Иванкин школьный портфель.

Звонок в дверь. Кирилл открыл, не спрашивая. На пороге стояла Женя! Короткие волосы растрепались, плащ нараспашку. Какое счастье видеть Женю в череде беспрерывного горя! У Кирилла заколотилось сердце.

– Женя, уже ночь, опасно ходить так поздно, – забеспокоился Кирилл, скорее пропуская её в квартиру. Они прошли на кухню.

– Я приехала на такси. Да, опасно. Особенно сейчас.

Она рассказала про Мару. Кирилл встревоженно следил за её рассказом.

– Сколько боли на свете, – наконец произнёс он. – Марлен стоял у гроба моей девочки. Он мог бы причинить тебе боль…

– Кирилл, ты всегда в первую очередь думаешь о других.

– Я осиротел, – он отвернулся.

– Кирилл, поплачь. Может, так станет легче. Мне очень жаль, что погибла твоя девочка! Я искренне говорю об этом, хотя она и отняла моего мужа.

– Ну что ты выдумываешь!.. Я же говорю – она была почти ребёнок! К тому же Боря никогда и не был до конца твоим, Женечка. Мы все это понимали, – боль о дочери взяла над ним верх, но тон голоса продолжал оставаться добрым.

Женя устало опустила глаза.

– Женя, Борис здесь, с тобой, он никуда не делся.

– Как он себя чувствует? Я зайду к нему.

– Зайди. Он спит. Ему сегодня вкололи какое-то сильное лекарство, – с сочувствием сказал Кирилл.

– Значит, пусть поспит, ему сейчас так плохо. И не до меня, – она горько вздохнула.

Женя откинулась на спинку стула. И вдруг стала с нежностью наблюдать за движениями Кирилла: он хлопотал ради неё – включил электрический чайник, достал банку кофе, белый хлеб, сливочное масло... Кирилл заметил её взгляд:

– Помнишь, Женя, тот сентябрьский день, когда мы с тобой повстречались?

Она помнила. Женька пришла на площадь Матери Республики в Астане в семь утра, зябко кутаясь в кожаный плащ.

Скульптура каменной женщины с чашей в руках. Площадь уже жила людьми. В Казахстане ждали мессу Папы Римского. Боря обещал прийти к десяти. Площадь всё больше оживала. Борис пришёл чуть раньше, но минут двадцать искал Женю. Нашёл, улыбнулся, встал рядом. Глаза его блуждали, он что-то шептал вслух. Женя всегда боялась за него – Борис балансировал между здоровьем и едва ли не безумием.

"Каждый следующий за Христом – совершенным человеком – сам становится больше человеком".

Папа включал в свою приветственную речь фразы на разных языках, в том числе на казахском. Рядом высилась стройка: на верхних этажах недостроенного здания в благоговении застыли рабочие… Все словно породнились.

Женина рука оказалась в чьей-то тёплой, доброй. Незнакомый русый мужчина лет тридцати взял за руки Женю и Бориса. Они познакомились:

– Кирилл.

– Женя. Славинская, – Женьке очень нравилась её фамилия (по мужу), и она добавляла её теперь при всяком знакомстве.

Борис Славинский.

Женьке потом рассказывали, что эта месса состоялась в 2001 году. Но не могло же привидеться всем троим?

Она ждала чуда. А чудо посетило Кирилла и Борю: Кирилл получил в дар любовь к Жене, Борис – к Кириллу.

Каждый выбрал свой крест, а Женькин крест – Борька – лежит сейчас в кунсткамере книг и отчаянно борется с собственным сердцем.

2002, 2006, 2010 г.