Нелли Коско
Не выдаётся счастье просто так
Гром грянул в Бонне, но раскаты его докатились до 22-го этажа радиостанции «Немецкая волна» в Кельне, где у меня шел очередной затяжной бой за полноценную передачу для советских немцев.
Получасовая недельная передача «Мосты», концепцию которой я разработала, регулярно и с успехом выходила в эфир уже год, но официально ее как бы не было: времени на ее подготовку мне не выделяли, приходилось делать все во внеурочное время или между делом, статуса редактора у меня не было. Тем временем передача заставила говорить о себе, пробиваясь через вой глушилок к слушателям, да и сам шеф стал относиться к ней благосклонно и даже, если верить слухам, записал ее в свой послужной список, когда речь в политических кругах заходила об успехах «его русской службы». Казалось бы, все в порядке, я могла быть довольна. Если бы не вопрос о моем статусе, приводивший господина К. чуть ли не в бешенство, едва я об этом заговаривала: у нас редакторами были исключительно «немцы» (помните: программу делаем мы, немцы!). А я осмеливаюсь предлагать шефу, даже требовать от него, чтобы он перевел меня в редакторы!
Противостояние затягивалось, пока у меня не сдали нервы: «Хорошо, будь по-вашему! В таком случае я отказываюсь делать передачи!» Какое-то время я выдерживала объявленный мною же бойкот, но потом срывалась и снова бралась за свое – не бросать же любимые детища на произвол судьбы. Так бы, наверное, и дальше дело шло, если бы в один прекрасный день к нам в кабинет не ворвалась секретарша господина К. и не сообщила, запыхавшись: «Фрау Косско, вас вызывает к себе… интендант, сам Алерс вызывает… завтра в десять…»
«Началось, - подумала я, - только вчера у меня состоялся очередной неприятный разговор с шефом по все тем же вопросам, а сегодня нате вам - еще один подарочек…» Но, как поется в немецкой песне, «за декабрем непременно последует май». Так и в моей истории…
В кабинете интенданта на 33-м этаже навстречу мне из-за стола поднялся невысокий мужчина располагающей внешности, знакомой по многочисленным фотографиям в журналах и газетах. Но в жизни Конрад Алерс был гораздо симпатичнее, как-то человечнее что ли, да и улыбка была какой-то солнечной, не деланной и не служебной, как у большинства моих новых сограждан, когда им по долгу службы нужно быть вежливыми и корректными.
Я волновалась, ожидая получить очередную взбучку за свою самодеятельность (дошли, видимо, слухи о моих «разборках» с шефом уже и до 33-го этажа!), но интендант неожиданно начал разговор с вопросов обо мне, о немцах в СССР, проявив неподдельный интерес ко всей этой тематике. А потом заговорил о передаче «Мосты» и попросил рассказать о моих планах поподробнее. «Да вы не волнуйтесь, - сказал он в заключение нашей беседы, - я постараюсь во всем разобраться и подумать, как вам помочь! Все будет хорошо», - добавил он, пожимая мне руку на прощание, но попросил дать ему немного времени.
Время шло. От интенданта ни слуху, ни духу, но по тону и поведению шефа я поняла: что-то изменилось. Однако предположение, что это связано с моим вызовом к интенданту, не подтвердилось. Ветер подул с другой стороны.
Дело принципа
Здесь я вынуждена сделать небольшое отступление. С первых дней своей новой жизни в Германии, наряду с решением огромного количества проблем житейского характера, я активно включилась в общественную деятельность: участвовала в демонстрациях и пикетах в защиту прав советских немцев, печатала статьи, разъезжала с докладами об истории немцев в России и нынешнем их положении по всей Германии. Должна подчеркнуть, что на первоначальном этапе и еще многие годы спустя организаторами таких мероприятий были исключительно христианские демократы и молодежная организация этой партии − «Союз молодых» (Junge Union), остальные либо игнорировали проблему, либо относились к российским немцам крайне отрицательно, если не враждебно. Мы были для них «трофейными» немцами (Beutegermanen), ненужной обузой, нахлебниками.
Вообще, разобраться, кто здесь друг, а кто враг, было, в отличие от Советского Союза, чрезвычайно сложно: ну, могла ли я предположить, что в свободной демократической Германии по городам могут шагать колонны коммунистов с красными флагами и антиправительственными лозунгами? Или, что во время моего доклада в университете в Тюбингене молодчики из коммунистического союза молодежи «Спартак» («Spartakusbund») с криками «Нацистка!» забросают меня и пригласивших меня студентов из ХДС банками из-под пива и кока-колы? Безнаказанно! Только потому, что речь в докладе шла о немцах!
Было обидно до слез, но я не сдавалась, и вскоре мне удалось познакомиться с видными политиками «Союза изгнанных», депутатами Бундестага Гербертом Хупкой и Гербертом Чая, которые не уставали напоминать в своих выступлениях о трагической судьбе советских немцев. Деятельность этих политиков заслуживает особого разговора, я же упомяну лишь роль Г.Хупки, бывшего в то время членом Наблюдательного совета «Немецкой волны», в реализации темы «Советские немцы» в нашей редакции. Мне не пришлось ничего рассказывать или доказывать - он понял все с полуслова и обещал помочь.
Шеф неожиданно стал относиться ко мне благосклоннее, оказывать помощь, но в целом… никаких сдвигов. Я понимала, что в конечном итоге все зависит от интенданта, но 33-й этаж отмалчивался.
…В то утро я проснулась раньше обычного. Машинально включила приемник и не поверила своим ушам, скорбным голосом диктор новостей сообщил: «Сегодня в пять часов утра в своей боннской квартире в возрасте 58 лет скончался Конрад Алерс, известный…»
Чашка с кофе упала на пол. Как?! Но этого же не может быть – такой энергичный, подтянутый, общительный, веселый… Он был исключительной, сильной личностью, собирался многое изменить на «Немецкой волне», да вот… не успел. Вскользь мелькнула подленькая мыслишка - теперь конец и моим мечтам, но я отмахнулась от нее. Давно смерть человека не вызывала у меня столь сильных эмоций, даже не могу сообразить, почему.
Не знаю, куда девать себя. Какая-то непонятная сила гонит меня на «Немецкую волну», будто еще можно что-то изменить. В редакции никого. Иду по пустынным коридорам в свой кабинет и застываю, как вкопанная: в моей пишущей машинке торчит объемистый конверт с грифом «Служба интенданта». Непослушными пальцами пытаюсь вскрыть конверт, он не поддается, тогда я разрываю корешок пакета, и на стол передо мной один за другим падают документы: решение о включении передачи «Мосты» в официальную сетку передач, приказ о моем назначении редактором русской службы с соответствующим повышением заработной платы, а также три рукописи моих передач, переведенных специально для Конрада Алерса на немецкий язык, на каждой из них его рукой наложена резолюция: «Sehr gut!» И личная подпись.
Снова рассматриваю конверт, на нем дата: 17 декабря 1980 г. и время: 17:00. Значит, одним из последних действий Алерса накануне его кончины были эти документы? Непостижимо! Что это? Провидение, знак судьбы, Божий промысел?
Наверное, все это вместе взятое. Но мне не по себе. Все мои проблемы, хлопоты, обиды сейчас, когда на другой чаше весов − жизнь, точнее, смерть человека, казались такой мелочью! Я вспомнила, как Алерс во время нашей беседы задал неожиданный вопрос: «Вам наверняка коллеги приписывают честолюбие, тщеславие? – „Хочу быть редактором!..“ - это ли не амбиции?! Да понимаю я все, - махнул он рукой, видя, что я пытаюсь возразить. - Ясно, что статус редактора открывает вам доступ практически ко всем источникам информации, а переводчик и диктор − это… Нужна „визитная карточка“, чтобы с тобой стали разговаривать в серьезных кругах. Я уже не говорю о том, что для вас это стало делом принципа, не так ли?»
Пораженная его прозорливостью, я лишь молча кивнула головой – малую бы толику этого знания психологии человека моему шефу… О Господи, про шефа-то я совсем забыла! Что он на всё это скажет?!
Но обошлось, господин К. просто принял всё как данность. Более того, у меня с ним наладились ровные, деловые отношения. Я делала свои передачи, разъезжала по стране, собирая материалы, встречаясь с политиками, общественными деятелями и земляками − немцами из СССР.
Добыть от приехавших в ФРГ немцев информацию было делом нелегким: они пугливо озирались, волновались перед микрофоном, с трудом выражали свои мысли - словом, «разговорить» их было сложно. А еще сложнее была работа монтажной студии: после двух-трех часов работы материала едва набиралось на трехминутную передачу.
Тогда среди переселенцев люди с высшим образованием попадались редко, в основном это были рабочие и труженики села. Мне было жаль мучить этих людей, но мир должен был услышать их голос и узнать об их горе. К тому же стало известно, что работники ОВИРов становились более сговорчивыми, если «дело» звучало в эфире «вражеских голосов» и были названы имена. Нам писали, что после некоторых передач такого рода следовали чистки в рядах ОВИРовцев. Поэтому я старалась, как могла, чтобы в эфире прозвучало как можно больше таких имен. А было их великое множество…