И. Шёнфельд

Три недели спустя военно-транспортным самолётом Макс Триллер был переправлен в Америку. Через пару недель он пошёл на поправку, и ему очень захотелось узнать, что же случилось с ними, по какой причине сорвалась их операция? Поначалу он сумел лишь выяснить, что Саддам Хуссейн жив-здоров, а вот на бывшего президента США Джорджа Буша в те же самые дни готовилось, оказывается, ещё одно покушение, раскрытое спецслужбами Кувейта, куда экс-президент прибыл со всей семьёй на юбилей в честь победы над Хусейном в недавней войне в Персидском заливе. Весьма странной в этой истории покушения на Буша показалась Максу одна деталь: диверсия в Кувейте готовилась, как сообщали источники, с помощью микроавтобуса, начинённого взрывчаткой.

В дальнейшем, по сложным и запутанным каналам межведомственных отношений агентов ЦРУ с сотрудниками Федерального Бюро Расследований, из ФБР просочились кое-какие сведения об апрельских событиях в Кувейте. Сводились они к следующему: в ночь с тринадцатого на четырнадцатое апреля в Кувейте был раскрыт заговор. В одном из гаражей столицы агентами спецслужбы Кувейта был обнаружен подозрительного вида синий микроавтобус «Тойота». При нём находились три человека – все иностранцы и все трое мусульмане. Осмотр показал, что автобус под самую крышу начинён взрывчаткой – впору полгорода поднять в воздух – а также снабжён электронным устройством для дистанционного подрыва. Террористы были немедленно арестованы и при первом же допросе начали давать показания. Они заявили, в частности, что являются членами террористической исламской группировки «Аль Джама аль Исламия», которая планировала совершить покушение на бывшего американского президента четырнадцатого апреля, в день посещения Кувейта Джорджем Бушем для участия в торжествах по случаю совместной победы в войне против Ирака в 1991 году. Кувейтцы немедленно вызвали представителя ФБР, и дело перешло к американцам. Что сталось с террористами дальше – никому не известно.

И хотя разгадки не было, Макс чувствовал огромное облегчение. Не потому, что смерть прошла мимо него и что раны затягивались и почти уже не мучили его (то есть поэтому тоже, конечно), а потому, главным образом, что совесть его оставалась чиста: он никого не убил. На этот раз, во всяком случае.

Грэгор Макфейр, посетив однажды выздоравливающего Макса в больнице, озвучил собственные версии произошедшего.

– Давай-ка пораскинем мозгами активно, сынок, хотя это и не наша работа, – сказал он. –Так вот: я вижу во всей этой мутной истории три варианта. Во всех трёх вариантах есть одна константа – это тот факт, что мы с тобой нужны были для высокопрофессиональной подрывной работы – для закладки бомбоавтобуса. Так. Теперь вариант первый: теракт на Саддама планировался действительно, и именно силами его же оппозиции при нашей спецпомощи. На случай провала нас с тобой нужно было либо уничтожить без следа, либо вытащить оттуда – опять же без следа. Уничтожить нас можно было только силами «дуболомов» – отдавать нас саддамовцам было бы слишком рискованно. Но «дуболомы» – тоже американцы, и их самих пришлось бы либо ликвидировать, либо вывозить, чтобы американских следов не оставлять в Ираке. Но кто же ликвидирует «дуболомов»? Некому. Значит, их надо было спасать. Так зачем же тогда нас убирать, а их спасать? Нелогично. Значит, спасать планировалось всех на случай неудачи. Что и было сделано. О’кей, с этим разобрались: нами жертвовать фирма не собиралась, поэтому мы с тобой сейчас тут, живые, почти уже здоровые и мирно разговариваем. Ладно. Однако, ты с дырками в тушке. Значит, нас всё-таки убивали не шутейно. Вывод: операция сорвалась, арабы где-то напортачили, или у них действительно уши и глаза вставлены во все стены, но это теперь уже неважно... Итак, Халида повязали так стремительно, что он даже сигнала «Авария» нам подать не успел. Мы, считай, спаслись чудом: нас кошка спасла, как ты утверждаешь... Ладно. Но дальше начинаются чудеса. А именно: наш автобус обнаруживается в Кувейте, в руках какой-то там «аль-Исламии». Что это? Случайное совпадение? Не верю. В нашем деле таких случайных совпадений не бывает. Отсюда возникает вариант второй, более абсурдный: операция «Саддам» была только прикрытием, а Халид – тоже сотрудник нашей фирмы. Наша задача была – подготовить бомбу, а его задача – доставить её в Кувейт и подорвать семью Бушей от имени этой самой «аль-Исламии» четырнадцатого апреля, в день посещения Джорджем Бушем Кувейта для участия в торжествах по случаю совместной победы в войне против Ирака в 1991 году...

– Мистер Макфейр, а Вы случайно не спятили, сэр? Может быть, пуля и Вам в голову попала, но Вы скрываете это?

– Спокойно, сынок. Я только теоретизирую. Наши яйцеголовые ещё не до того додумываются – ты не беспокойся.

– Но убивать собственного Президента! Это же безумие, даже теоретически!

– Не скажи, сынок, не скажи... Если под эту диверсию можно объявить террористами весь арабский мир и взять его под полный контроль Америки, включая их нефтяные поля, то не скажи... Арабская нефть в американских руках подороже будет даже жизни Президента США – тем более, уже бывшего. Так что не скажи...

– Да, но как наш автобус очутился в Кувейте, если операция провалилась, Халида повязали, а мы вынуждены были бежать?

– Вопрос разумный. Из него вытекает версия номер три. Ликвидация Саддама действительно планировалась. Но на случай провала нашему коллеге Халиду дана была такая вот легенда: он – член террористической организации «Аль Джама аль Исламия», которая на территории Ирака планировала и готовила теракт на семью президента Буша в Кувейте. Расчёт состоял в том, что Саддам не захочет скандально засвечиваться предоставлением территории своей страны этим экстремистам из «аль-Исламии» для подготовки столь чудовищного преступления. Саддам и так уже расплевался с могучим врагом своим Америкой дальше некуда, и дразнить Штаты ещё больше было бы с его стороны полнейшим идиотизмом. А он не идиот. Уж поверил ли он легенде Халида, или не поверил, но поверить в неё было ему выгодно – вопрос не главный. Главное – идея сработала, и по тайным каналам спецслужб сбагрил кувейтской разведке ценный подарок – раскрытый заговор вместе с Халидом и вещественным доказательством: начинённым взрывчаткой автобусом. Кувейтские полковники уже купили себе, наверно, генеральские галифе с лампасами и просверлили дырки для орденов в кителях, но скоро стало понятно – и на это тоже был расчёт – что рыбка им окажется не по кастрюльке: покушение на американского Президента – это не их калибр. И пришлось им передать Халида вместе с вещдоком американскому ФБР. Круг замкнулся. Герои вернулись на родину вместе с материальными ценностями. Как первый, так и второй вариант операции ЦРУ провалились, да. Враги остались целы – это плохо, но зато все свои остались живы – и это хорошо. А как уже наши перетрут эту проблему с фэбэеровцами – то нас с тобой не касается, сынок, и волновать не должно. Может быть, это был совместный проект двух ведомств – кто его знает? Главное: своё дело мы выполнили достойно, и родина на нас обижаться не вправе. Отсюда следует: да здравствует Америка, которая нас бережёт! – и Грэгор вытащил из бокового кармана плоскую фляжку и плеснул в больничные мензурки.

– Ваше здоровье, сэр! – вежливо чокнулся с ним Макс и охнул: рана на шее всё ещё дёргала.

Вполне возможно, что последняя версия опытного цэрэушного волка Грэга Макфейра была близка к истине. Что сталось с Акрамом Халидом, Макс так никогда и не узнал. Может быть, ему отрастили бороду, назвали Бином Ладеном и поручили создавать террористические банды в разных странах, чтобы дать Соединённым Штатам повод вторгаться затем в эти страны под предлогом борьбы с терроризмом? А может быть, Акрам Халид внезапно умер за ужином от сердечной недостаточности после всех пережитых им стрессов? Всё это было возможно, и ни одному из этих вариантов Макс не удивился бы: он уже начал неплохо ориентироваться в коварном мире кривых зеркал своей конторы.

Итак, операция «Саддам» провалилась. И всё-таки, хотя бы одну свободо-демократическую пользу из несостоявшегося иракского проекта американское правительство извлекло-таки. Следователи, допрашивая Халида и его террористическую группу, докопались всё-таки – и это наверняка было частью заранее расписанного сценария, – что покушение на Бушей готовилось в Ираке под личным контролем Саддама Хусейна. Этот факт привёл в бешенство очередного Президента Америки Билла Клинтона, и он распорядился совершить акт возмездия. Жестокий и показательный. И вот двадцать шестого июня 1993 года, спустя два с небольшим месяца после провалившейся «командировки» Макса Триллера в Ирак, этот акт возмездия был осуществлён. Во втором часу ночи, сразу после начала мусульманского праздника, двадцать три ракеты «Томагавк», пущенные с американских самолётов, ударили по одному из кварталов Багдада, в недрах которого размещался штаб иракских спецслужб. Ракеты размели квартал, включая жилой дом, в котором погибли гражданские лица, к деятельности спецслужб совершенно не причастные. Но тем резонансней стал запрограммированный эффект: народы мира сверху вниз – от президентов и падишахов до их рабов и евнухов – ещё раз убедились в том, что поднимать руку на Соединённые Штаты Америки недопустимо. Нарушение этого первого и главного закона глобальной демократии карается смертью.

Данным актом возмездия частично оказался отомщённым за своё ранение и Макс Триллер. «Частично» потому, что ровно через десять лет, в середине апреля 2003 года он будет отомщён полностью. А именно после того, как оруженосцы предоставят своему американскому президенту – властелину мира – неопровержимые доказательства наличия у Саддама Хусейна химического, бактериологического и ядерного оружия. Оруженосцы сошлются при этом на данные ЦРУ и умолчат о том, что источником информации является курсовая работа английского студента, будущего политолога, который смоделировал начало третьей мировой войны через предположение о наличии у Саддама Хусейна всех поражающих видов современного оружия. Президент США, которым на этот момент оказался очередной Джордж Буш, теперь уже сын того, «кувейтского» Буша (кстати, этот Буш-младший – президент с самым низким показателем интеллекта IQ за всю историю американского президентства – тоже присутствовал тогда в Кувейте, стоя за спиной у папы), пришёл в полный восторг: «Ага, попался, Саддамчик! Допрыгался, сукин сын!..». Час расплаты, таким образом, наступил. В результате Ирак был подвергнут нападению с суши, моря и неба, Багдад разбомблён и разграблен, «сукин сын» Саддам пойман и повешен у себя в подвале. Поражающих видов оружия, правда, в Ираке нигде не нашли, но это было уже неважно. Америка совершила благо более высокого порядка: она избавила народы Ирака от тирана! А Макс Триллер – так получается – оказался отомщён окончательно.

Перебитая ключица вылеченного Макса, усиленная титановым штифтом, стала крепче прежней, а сам Макс получил медаль за храбрость из рук мистера Потравски и благодарность от имени Президента страны в письменном виде и под грифом „TS“ («Top secret»).

Последние дни Макса в больнице прошли под знаком греха, в свинском прелюбодеянии, которого он явился не столько инициатором, сколько жертвой. Прослышав о геройском ранении любимого ученика, его посетила в госпитале рыжая Варвара с термосом борща и шматом сала размером с Библию. Отобедав, учитель и ученик занялись русским языком по теме «Анатомия человека». С прикосновениями к произносимым частям тела: для активизации моторной памяти. Активизация эта довела Варвару до экстаза, и дело закончилось международным сексом с мычанием на трёх языках, включая украинский. На следующий день Варвара явилась снова – для закрепления материала, и они материал успешно закрепили. На третий день их лингвистического свидания палату Макса без предупреждения навестила монашка – свидетельница Иеговы – с целью умиротворения телесных ран больного путём исцеления ран духовных, и засвидетельствовала жуткую картину насилия: некая абсолютно голая фурия, вращая красным полотнищем буйной гривы над больничной кроватью, методически вплющивала больного агента Триллера в матрац койки и что-то требовала от него при этом на тарабарском языке. Несчастный допрашиваемый жалобно верещал под пыткой и издавал странные звуки типа: «Щожтыробышькурватыбисова!». Монашке послышалось в этом крике: „Youllnevergetanysecretsaboutouragency!“. Непрерывно осеняя себя мелкими крестиками в районе живота, она помчалась в сторону кабинета заведующего отделением, именем Иеговы ворвалась без стука на консилиум и заявила, что на агента ЦРУ, больного сына божия Триллера из угловой палаты осуществляется зверское нападение со стороны представительницы иностранных разведок. Консилиум в полном составе помчался в угловую палату, вооружаясь по дороге инфузионными штативами и сосудама Эсмарха. Невропатолог бежал с резиновым молоточком, терапевт выхватил хромированный поднос из-под кофейника для защиты от града пуль, а главврач никуда не побежал, а кнопкой тревоги вызвал спецназ. Расшвыряв как котят врачей, занявших оборону у дверей палаты, спецназ вышиб стеклянные двери и спас Макса от дальнейшего истязания. Но в тот момент, когда с Макса стаскивали отчаянно сопротивляющуюся и цепляющуюся за него рыжую фурию, Макс Триллер вместо благодарности спасителям принялся безумно хохотать: вот как повлияла на него продолжительная пытка украинскими глаголами. Смех перешёл в продолжительную икоту, от которой Макс опять смеялся и ойкал одновременно от боли в шее. Завотделением при этом внимательно осматривал и ощупывал пациента-героя, компетентно заявив наконец, что икота скоро пройдёт. Пленную фурию допросили, сняв отпечатки пальцев и взяв на всякий случай кровь на комплексный анализ, после чего отпустили, но впредь посещать выздоравливающего Триллера запретили, дабы не подвергать повторному механическому риску титановый штифт в ключице разведчика. Тем не менее, рыжей Барбаре с целью закрепления повелительного наклонения удалось пробраться к Максу ещё один раз. В это, последнее свидание, измученный украинской грамматикой окончательно, Макс принялся настоятельно рекомендовать пылкой Барбаре оставить его в покое и уделить внимание неравнодушному к ней полковнику Макфейру. Но активная Варвара лишь фыркнула на это и что-то протараторила. Максу послышалось, что она сказала: «Да ну его, у него только характер железный...». Из этих её слов Макс сделал логический вывод, что Грэгору Макфейру внимание со стороны миссис Уайт уже уделялось. Бедный, бедный старый Грэгор...

Видя, что к дальнейшему усвоению западноукраинского диалекта больной уже решительно не способен, Варвара с тяжёлым вздохом покинула ученика. После её ухода Макс сразу заснул, и ему привиделась Николь. Она смотрела на него из зеркала на стене и укоризненно качала головой. Потом из-за зеркальной рамы вывалился её длинный белый хвост, она сильно смутилась и побежала зигзагами по стене. И Макс понял: это вовсе не Николь – это та самая игуана Мурр-Мурра... Она достигла вентиляционной решётки под потолком и исчезла за ней.

Что ж, Макс поправился ещё не окончательно: ему всё ещё чудилась всякая чертовщина...

3. Корробори

Выписавшись из ведомственного госпиталя ЦРУ, Макс Триллер наряду с наградой и денежной компенсацией за ранение, получил от благодарного руководства ещё и месяц отпуска – для окончательного восстановления испорченного Саддамом Хусейном здоровья. Совершенно спонтанно Макс решил полететь в Австралию, посетить свой магазин и навестить друзей. Явиться он задумал без предупреждения, и вот однажды, посреди ясного солнечного дня, перепрыгнув за двадцать часов из прохладного вашингтонского лета в жаркую австралийскую зиму, Макс шагал по знакомым улицам Элис Спрингс, тихо радуясь возвращению в прошлое. Он повернул за угол и сразу же увидел над входом в свой магазин новую вывеску: широкий пласт древесного ствола, покрытый чёрным лаком, поверх которого искуссной рукой Рафаэля в стиле аборигенской графики начертано было знакомое слово:

«NICOLE»

А прямо напротив входа, в прозрачной тени серебристого эвкалипта стоял его, Макса, «Лендровер», но не тот, прежний, песочного цвета, а красочно преобразованный, расписанный Рафаэлем фантастическими узорами. В кабине прыгали дети, крутили руль, переключали сигналы поворота и восторженно верещали. В открытом кузове два бородатых аборигена в австралийских шляпах играли на диджериду. Несколько туристов на тротуаре хлопали в ладоши, стараясь попасть в ритм, которого не было. И Макс понял: дела у магазина всё ещё идут хорошо.

Он вошёл в салон. Один покупатель рассматривал картины, ещё один следил за работой Рафаэля, сидящего спиной ко входу. Адам, обслуживая пожилую пару, склонился над витриной с опалами и что-то объяснял туристам. На звук дверного колокольчика, возвестившего о приходе очередного гостя, Адам поднял голову и... громко закричал. Рафаэль обернулся на крик старшего брата и закричал тоже. Затем закричала пожилая дама: она решила, что происходит ограбление. Немедленно закричал и её глуховатый спутник, очевидно сам в прошлом работник торговли с опытом ограблений. Но он с вершин своего опыта кричал не о том, что его грабят – он кричал жене, чтобы она успокоилась, потому что это никакое не ограбление, а элементарная, внеплановая финансовая проверка. Ещё три секунды спустя посетители салона «Николь» были свидетелями в высшей степени экзотической сцены: художник Рафаэль и менеджер магазина – оба аборигены – выплясывали какой-то замысловатый ритуальный танец вокруг стройного, высокого, белокожего джентльмена с кейсом в руке, и в самом деле изрядно смахивающего на налогового инспектора. Непонятно было только, почему аборигены так радуются внезапному государственному шмону. Да ещё при этом издают странные звуки типа: «Ой-уй!», «Ой-уй! «Ай-яй-яй-яй – ай-яй-яй!..», интенсивно толкая при этом «инспектора», хватая его руками и выдёргивая друг у друга из объятий. Японский турист, всё это время рассматривавший картины Рафаэля, оставил мир красок ради мира звуков и вовсю уже фотографировал происходящее, гадая, будут ли аборигены радоваться столь же бурно появлению судебного пристава, или полицейского наряда с наручниками. Но события развивались по иному сценарию: «налоговый инспектор», счастливо смеясь, то тряс, то снова обнимал ликующих «проверяемых», и вот уже вместе с ним смеялась пожилая пара, и смеялись аборигены, а вслед за ними стали смеяться и все гости салона, включая японца, на всякий случай продолжающего фотографировать и посматривать на входную дверь в ожидании судебного пристава.

Итак, встреча состоялась. Всем гостям салона, в том числе аборигенам-трубадурам из кузова «Лэндровера» и туристам с тротуара налили холодного шампанского. Затем дорогих гостей вежливо выпроводили с наилучшими напутствиями, а магазин закрыли: Адам и Рафаэль просто не могли ждать до конца рабочего дня, им не терпелось говорить со своим другом-хозяином немедленно.

– Ты надолго приехал? Навсегда? – хотели они знать прежде всего.

– Нет, друзья, я ненадолго. Я в отпуске, – объяснил им Макс.

– Ты не будешь закрывать магазин? Имей в виду: дела идут очень хорошо, сейчас я покажу тебе книги и балансы, – забеспокоился Адам.

– Ни в коем случае. Я рад, что дела идут хорошо. Вы молодцы, парни.

Суммарная улыбка двух аборигенов была шире всех витрин с опалами.

– Зачем вы мой «Лэндровер» испортили? – шутливо укорил друзей Макс.

– Мотор застучал. Ремонтировать было дороже, чем новый купить. А выбрасывать твою машину – о таком святотатстве мы и помыслить не могли. Вот и стоит теперь, покупателей привлекает, деньги зарабатывает. Его, между прочим, «Макс» зовут. На борту узором написано. Ты не заметил? А у тебя теперь, считай, новый вездеход есть, белый «Лэндкрузер» – вон он, во дворе стоит. Пойдёшь смотреть?

– Потом. Лучше расскажите как вы живёте тут.

– Живём хорошо. Рафаэль жениться собирается.

– Да ну? И кто же избранница? Сотрудница министерства культуры?

Рафаэль смутился:

– Да нет. Простая девушка. Из наших. Медсестрой скоро станет. Очень красивая...

– По нашим понятиям, – добавил Адам.

– По любым понятиям! – вспылил Рафаэль.

– Да я-то что! Я-то и не возражаю, – замахал на него руками Адам, – конечно, она красавица... – и он шельмовато подмигнул Максу:

– Рафаэль её с натуры рисовал недавно, в голом виде, хи-хи... а получилась кенгуру. Но тоже очень красивый зверёк... – и Адам стал уворачиваться от полушутливых оплеух младшего брата. А у Макса появилось такое чувство, будто он снова очутился в кругу родной семьи, где он свой и где все любят друг друга. Он давно уже позабыл это чувство, и вот – вспомнил вдруг.

И разговоры-воспоминания катились дальше. Братья запротестовали, когда Макс сообщил им, что он остановился в гостинице и на свои апартаменты над магазином не претендует. Макс знал, что братья после его отъезда переселились из подсобки в его комнаты наверху, и не возражал. И теперь он не собирался их стеснять на те несколько дней, что он здесь. Проговорили до сумерек, и Макс пригласил друзей на ужин в ресторан и бар при гостинице «Аутбэк», в которой он остановился. Аборигены заверили его, что будут непременно.

– Невесту приведи, – приказал Макс Рафаэлю, прощаясь с братьями на два часа, – благословлять вас буду! Как невесту-то зовут?

– Лиана. Конечно, приведу! – и Рафаэль радостной улыбкой осветил вечереющее пространство магазина-салона «Николь».

Они провели отличный вечер. До этого Макс успел заглянуть к индусу-ювелиру – мошеннику Найяру, который всё еще благополучно здравствовал, и по старой памяти обрадовался Максу как родному. Макс купил у него два золотых браслета – один побольше, другой поменьше и велел выгравировать на каждом из них скалу, обвитую лианой.

– Завтра днём будет готово, мистер Триллер, – заверил его ювелир.

– Сейчас! – приказал Макс, и ласковый тон этой беспрекословной просьбы удивил мистера Найяра: этот Макс Триллер сильно изменился за год-полтора своего таинственного отсутствия. Крутой стал. Среди больших акул плавает, небось, судя по наглому виду. Коза ностра!.. И Найяр сел за работу, внутренне похвалив себя, что не попытался всучить этому обновлённому, опасному Триллеру золото с фальшивым клеймом. Гравёром он был, однако, очень искуссным (с этого начинался его профессиональный путь в мир бизнеса), и браслеты получились славные. Клиент остался доволен и обещал заходить еще. Найяр повторял: «Конечно, конечно, в любое время дня и ночи, мистер Триллер» и низко кланялся Максу.

Адам Смит-Вандималунгу прибыл на ужин по секундной стрелке, Рафаэль же опоздал на двадцать две минуты и явился с невестой, как и обещал. За опоздание он извинился: дескать, когда женщина собирается, то птицы на лету засыпают. – «Это она губы красила!», – восторженно сообщил художник, с обожанием лаская взгядом свою избранницу. Макс ему охотно поверил: такие широкие и полные губы надо красить долго. Но нельзя было не признать: эстетический вкус художника Рафаэля не подвёл: Лиана была действительно хороша. Она была стройна и молчалива, и последнее качество Макс оценил особенно высоко. Над головой Лианы, как у королевы Нефертити, покачивался конус чёрных, блестящих волос могучей жизненной силы: горному орлу впору было свить гнездо в этой шикарной причёске. И какое же надо иметь художественное воображение, чтобы в этой рассветной царице земной цивилизации увидеть кенгуру? Разве что огромные чёрные глаза красавицы являлись ключом к этой загадке. Но всё равно: чтобы увидеть и воссоздать эту связь на полотне воистину нужно быть великим Рафаэлем! То есть именно то, что мы и имеем в лице нашего Рафаэля, заулыбался Макс, и поздравляя молодых, вручил им свой подарок.

– Браслеты содержат код вашей долгой и счастливой жизни, – предупредил Макс. Адам, стихийный философ, оценил подарок очень высоко:

– Идея, вполне достойная наших духов из Эры Сновидений, – похвалил он Макса.

Когда после ужина Рафаэль и Лиана ушли на балкон ворковать, Макс спросил Адама, отчего тот не женится сам.

– Не хочу, – грустно ответил экономист, – не хочу приводить на эту землю своих детей. На землю, которая им не принадлежит и принадлежать уже не будет никогда. Не хочу вталкивать их в цивилизацию, которая будет вышвыривать их в пустыню и пялиться на них там, как в зоопарке, видя в них не более чем дрессированных обезъян из каменного века. Не хочу! Когда я буду Там, Макс, в Эре Сновидений, то я объясню им, своим неродившимся детям, почему я не позвал их сюда, на землю. И они поймут меня.

– Чушь, Адам, полная чушь... Хотя может быть и нет... Всё слова, слова, слова, а каков он на самом деле, этот путь цивилизации, эта дорога человечества из одной пустыни в другую – никто не знает. Ад, рай, Эра Сновидений, божественные заветы... Сборник сказок, поверх которого дремлет атомная бомба. Лежит и ждёт, когда кто-нибудь дёрнет за верёвочку. И кто-нибудь обязательно дёрнет. По закону подлости, сформулированному кем-то из физиков: «Если что-нибудь хорошее имеет шанс случиться, то вряд ли этого дождёшься. Но если какая-нибудь гадость имеет даже самую мизерную долю вероятности произойти, то она реализуется со стопроцентной гарантией»...

Опечаленный Адам качал головой, обречённо соглашаясь.

Вернулись с балкона Рафаэль с невестой, и все отправились в бар, обмывать события прошедшие и пить за благополучное будущее.

Последующие дни Макс гулял по улицам Элис Спрингс и вдоль сухого русла реки Тодд до самых гор, посетил два музея, навестил нескольких знакомых, закупил партию неплохих опалов для своего магазина у полулегального скупщика по кличке «Дудл», которого знал ещё по временам оным, и часами просиживал за кофе и апельсиновым соком в салоне «Николь», любуясь картинами Рафаэля, разговаривая с посетителями, или рассеяно листая бухгалтерские книги, которые подсовывал ему Адам.

В воскресенье Адам Вандималунгу предложил Максу поехать в Радужную Долину – Rainbow Valley – просто так, посмотреть на озеро, которое скоро, с наступлением лета снова на несколько лет пересохнет. – «Заодно испытаешь свою новую «Тойоту». Это карета для богов, а не человеческий автомобиль!».

Макс уже не единожды замечал, что Адам проводит в отношении его тайную установочную психотерапию, постоянно вставляя в речь: «твой магазин», «твои прибыли», «твоя машина». Братья не хотели, чтобы он уезжал. Странные ребята. Ничего не украли, хозяина любят, работу любят, жизнь свою любят и чужую уважают, к смерти относятся спокойно. Странные люди, загадочные пришельцы из далёкого, здорового прошлого...

До Радужной долины было километров сто пятьдесят, сначала на юг, по шоссе Стьюарт-роад, затем ещё километров двадцать по рифлено-пыльной грунтовке. Поехали вдвоём, поскольку Рафаэль ушёл в буш с Лианой – посетить её племя, встретиться с её родителями и обсудить будущие семейные отношения. Племя Лианы, точней, её клан, её сложно структурированная семья проживала в эвкалиптовом лесу на западе от Элис Спрингс, в той же стороне, где общался с духами Мурр-Мурр.

– А ведь Мурр-Мурр умер, – прервал свой рассказ о родственниках Лианы Адам Вандималунгу.

– Неужели? С чего бы? Год назад он вполне ещё шустро выглядел, техникой интересовался, мылся с мылом. Чем же он духов своих так обидел, что они его к себе забрали?

– Да, непонятно. Пришёл от скалы однажды, где рисовал целый день, лёг на землю, сказал: «Меня зовут, я ухожу», закрыл глаза и умер. Духи его забрали. Между прочим, Макс, он про тебя вспоминал.

– Велосипед сломался, что ли?

– Да забудь ты про этот велосипед! Ведь Мурр-Мурр его не для себя просил у тебя. Он его одноногому мальчику подарил. Чтобы тот верил, что у него вторая нога отрастёт от необходимости крутить две педали.

– Да ты что? И неужели отрасла?

– Пока ещё нет. Но он и одной ногой научился крутить педаль как чемпион мира. Тебя на твоей «Тойоте» обгонит... Нет, Мурр-Мурр вспоминал тебя не из-за велосипеда. Он сказал, что духи потеряли тебя из вида.

– Когда он это сказал?

- Не помню точно. В середине апреля мы с ним виделись, он был у нас, навещал родственника в больнице. Тогда и сказал. Мы с Рафаэлем испугались за тебя. Но Мурр-Мурр сообщил, что ты жив, только душу потерял, и поэтому духи тебя не видят больше.

– Мудрый Мурр-Мурр.

– Макс, а это правда, что ли, что ты душу потерял?

– Что за ерунда, Адам! Ты же образованный человек!

– Образование тут не при чём. Образование на душу не влияет. Только на способы мышления. А ты действительно сильно изменился. Поэтому я и спрашиваю.

– Но ведь это мистика, Адам! Да, человек в отличие от зверя имеет душу. Но это всего лишь та часть сознания, которая отвечает на вопрос что такое «хорошо» и что такое «плохо», что такое «добро» и что такое «зло», что справедливо и что несправедливо. Мораль! Человек, в отличие от зверя, утеряв животные инстинкты, которые животным руководят, установил для себя правила, которые назвал моралью и объявил свойством души. Но и правила эти, и понятия о добре и зле – всё относительно. То, что один считает добром, для другого – зло. Или сегодня это добро, а завтра уже зло. И правда у каждого своя, и представления о справедливости тасуются политиками как колода карт и раскладываются шулерами в нужном порядке. Отсюда все войны, отсюда все бойни. И вот уже мы приходим к выводу, что животные гораздо справедливее устроены, чем люди – без души и без представления о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо».

– Собака прекрасно знает что такое хорошо и что такое плохо.

– Ну да: палка научила.

– И муравей знает. Без всякой палки. Слов «хорошо» и «плохо» не знает, а что это такое – знает. Иначе муравейника бы не построил, размножаться не смог бы и еду бы себе не нашёл. И у муравья поэтому тоже есть душа. И у собаки. И у дерева. И у травы. И у земли. И все эти души складываются вместе и живут вместе, и получается Жизнь. И если потерять душу, то обрывается связь с миром живых. Это очень страшно, Макс, страшней этого ничего не бывает.

– Какая чушь, Адам! Как это можно потерять душу или отдать её кому-то?

– А так. За деньги. Всё продается теперь за деньги в вашем мире. И душа тоже. Есть у вас в каждом городе такая точка беды, называется она «Ломбард». Туда люди несут свои последние ценности и задёшево отдают, чтобы получить взамен деньги, с помощью которых они надеются спастись от несчастий. Люди говорят при этом, что скоро придут за своим добром и выкупят его обратно, но почти никогда этого не делают, потому что подлые деньги их не спасли и спасти не могут...

– И это говорит дипломированный экономист?..

– Не перебивай меня, пожалуйста, я говорю об очень серъёзных вещах. Я говорю о душе, для которой в ваших языках существует ещё одно название: «совесть». Так вот: если ты сдал её на время в какой-нибудь свой ломбард, пообещав вернуться за ней, но не вернулся, то ты живёшь дальше уже без души. Да, можно без неё и кушать, и пить, и ходить по земле, и смотреть на небо и даже размножаться, но как жить без духовной связи с землёй и небом, и со всем остальным живым миром, с духами этого мира, берегущими тебя? Поэтому, Макс, если ты действительно отдал свою душу в тот подлый ломбард, который у тебя её выкупил, то я очень прошу тебя, мы с Рафаэлем просим тебя вместе: срочно вернись и забери свою душу у них обратно. Пока не поздно...

– А Мурр-Мурр сказал, что ещё не поздно?

– Ты зря смеёшься, Макс. Нет, Мурр-Мурр не сказал этого. Ты должен сам это знать...

Они мчались по безлюдной местности, но от дороги время от времени ответвлялись тропинки, указывающие на то, что люди где-то здесь есть, что они обитают где-то неподалеку.

– А я родом отсюда, – сообщил вдруг Вандималунгу, заметив, что Макс смотрит на дорожку, ведущую в буш. – Тут жил мой род, когда нас отловили, и когда меня отправили учиться. Но теперь здесь снова живут аборигены. Только уже из другого клана... Их учат доить коров! – засмеялся Адам.

– А они что – не хотят? Они предпочитают собирать еду в буше?

– Они привыкли собирать еду в буше, да. И они умеют находить её везде. И они считают, что это честно по отношению к земле и к остальному живому миру. А коров доить – это бесчестно. Это воровство. Потому что корова производит молоко для своего телёнка, а не для людей. Но на самом деле об этом мало уже кто думает сейчас из наших людей. Конечно, они доят коров. Хотя коровы и наши люди не доверяют друг другу. Один миллион лет не было никаких коров на нашей земле. Хотя животное это очень хорошее, большое, много мяса на себе носит. Да, наши люди научились их доить. И получают за это деньги. И покупают на них виски. И теряют душу...

– Всё-всё-всё: только про душу не надо больше! – двумя руками замахал Макс, выпустив на миг руль и опасно юзанув по рыжей пыли на крутом повороте между песчаными барханами. Адам огорчённо замолчал и не проронил больше ни слова до самой Радужной долины. Макс тоже оставался погружённым в себя. Лишь однажды он криво ухмыльнулся своим мыслям и пробормотал сам себе под нос: «Ломбард! Хоть буду теперь знать, как моя контора называется...». Адам этих слов не понял.

Впереди, на вершине песчаного вала показалась беседка, возведённая специально для туристов. Только никаких туристов не было вокруг в этот час, если не считать таковыми Макса с Адамом. Они оставили «Тойоту» внизу бархана и по тропинке, продавленной в рыхлом, седовато-чёрном песке двинулись меж пучков жёсткой травы наверх, к беседке. Горячий воздух был неподвижен, решительно настроенные мелкие мушки, возбуждённо суетясь, норовили сесть путешественникам на ресницы, чтобы заглянуть им в глаза и не пропустить вспышку восторженного блеска, возникающую там у любого туриста при виде Радужной долины. Об этом неизбежном эффекте мушкам подсказывал кумулятивный опыт тысячи отмерших поколений. И сиюминутная популяция через несколько секунд узрела то же самое. Радость узнавания вспыхнула в глазах тёмного человека, а глаза белокожего гостя сделались на миг большими и круглыми – такими большими, что на их поверхности могли бы легко расположиться, если бы их туда пустили, сто – нет, триста! – мушек одновременно. И было от чего расшириться глазам визитёров: картина божьего мира распадалась здесь, наверху, надвое. Одна ослепительно белая гора с рыжей вершиной поднималась в пронзительно синее небо прямо перед глазами, другая, точно такая же, опрокидывалась в ещё более синее небо, которое уходило вниз, в землю, и мистическим образом оказывалось вдруг у ног потрясённого зрителя, вместе с рыжей шапочкой белой горы, до которой можно было, казалось, дотронуться руками. И лишь ценой лёгкого головокружения приходило понимание, что вся широкая панорама мира – с горой и горизонтом – отражается в идеальном зеркале совершенно неподвижного озера.

– Огогогого! Алалалала! – закричал Адам Вандималунгу белой горе, и выражение лица его было совершенно счастливым. Зачарованный Макс стал расстёгивать сумочку с «Никоном».

– Подожди! Подожди! – взмолился Адам, сбросил сандалии в песок и шагнул... прямо в небо. И небо удержало его, и он пошёл по нему вдаль, в сторону горы. Вода была ему не более чем по щиколотку. Адам отошёл метров на сто, повернулся и закричал:

– Снимай, Макс! Я подарю эту фотографию Рафаэлю на свадьбу! Чтобы он никогда не забывал нашу землю – куда бы он не уехал! И ты тоже будешь смотреть на неё и никогда не забудешь нашу землю – куда бы ты не уехал!...

И ещё что-то, приплясывая на месте, выкрикивал Адам Вандималунгу, чего Макс разобрать не мог. А потом Адам двинулся к берегу, и Макс припал к окуляру. Он видел ослепительно белую гору, и ослепительно синее небо, и воду до горизонта, и по этой воде навстречу ему, широко раскинув руки в приветствии, шёл... шёл... шёл сам... сам Иисус Христос!.. Ужас, восторг и смятение испытал Макс. Он оцепенел на миг и забыл зачем он здесь и что должен делать.

– Снимай! Снимай! – закричал ему Иисус и... оцепенение отпустило Макса. Нет, это не был Иисус Христос. Откуда ему тут взяться? Ведь Спаситель покинул людей. Люди предали его, предали его заветы, присягнули золотому тельцу, цинично изображая при этом веру в Бога, превратив её, веру, в бизнес тоже, и Бог отвернулся от человека... И теперь мы бредём в пропасть, ведомые дьяволом в футболке со знаком доллара на горбу...

– Снимай! Снимай! – продолжал кричать человек в озере... Нет, это не был Бог, возвращающийся к людям. По синему небу, радостно улыбаясь, навстречу Максу широко шагал всего-навсего Адам Вандималунгу – обычный абориген из племени Арремте, которого отловили в детстве белые люди и отвезли в большой город, где его научили считать деньги и сделали цивилизованным гражданином Австралии. Гражданином, служащим всё тому же дьявольскому доллару...

Когда они возвращались, у Адама всё ещё сохранялось счастливое выражение на лице: таков был эффект от соприкосновения с местами детства, с родной землёй. И Макс подумал: а куда нужно податься ему самому, чтобы испытать подобное? В Даллас, где он родился? Или в Детройт, где он вырос? Или в Юму, где он учился взрывать? Нет, все эти умозрительные примерки сердечной родины оставляли его равнодушным. А может быть, его равнодушие имеет другую природу, спрашивал он себя? Может быть, он просто разучился любить? Может быть, вместе с Николь из сердца его сбежала любовь? И душа его опустела – «ушла в ломбард», в эту «точку беды», по определению Вандималунгу? А освободившееся место заполнила ненависть? Так ли это? В нём что же – поселилась ненависть? Нет, конечно. Хотя... отчасти возможно. «Контролируемая ненависть – обязательная внутренняя пружина хорошего диверсанта», – инструктировал свою группу Грэгор Макфейр, – холодная голова и управляемая ненависть к противнику есть залог любой успешной операции». Да нет, это не ненависть его грызёт, а просто горечь разъедает. Такого же сорта горечь грызла и славного балагура Джима Спайкса, старательно её скрывавшего. Но однажды она прорвалась в очередном пивном откровении вертолётчика, и Джим воскликнул: «Всё всегда крутится по одному и тому же сценарию. Сначала денежные мешки решают кого нужно разбомбить ради увеличения своих доходов, после этого политики, которые всегда находятся в услужении и на содержании у денежных мешков, через подчинённые им СМИ промывают мозги своим народам и убеждают их в необходимости войны. А потом, когда народ под завязку заряжен ненавистью и начинает вопить: «Бомбить! Бомбить! Убейте их!», нас же, безмозглых парней, призывающих войну, политики посылают на бойню. Там нас убивают без счёта, но им это уже по барабану: денежные мешки, потирая ручки, суммируют свои доходы и отстёгивают политикам их долю, а нас, «павших героев», государство второпях, лицемерно оплакивает, отсыпав посмертную горсть оловянных медалек на наши могилы, с тем чтобы к следующей войне все о нас уже напрочь позабыли. Нет, Макс, в эти ваши гнилые демократические игрушки я больше не играю. Не потому что я трус. А потому, что меня дважды сбивали – один раз с земли, другой с воздуха, так что вкус смерти на безумных войнах за чужие интересы я хорошо знаю. Поэтому я и здесь, в этой жаркой пустыне, в своём вагончике, где нет ни газет, ни телевизора, ни ваших поганых политиков. И никуда я отсюда не уеду: подохну здесь в мире и согласии с самим собой. Демократия, между прочим, была бы неплохой вещью, если бы не существовало на свете ни газет, ни телевизоров. Тогда политикам нечем было бы промывать мозги народам, и демократия оставалась бы честной. Тогда её можно было бы ещё терпеть...».

Погружённый в собственные мысли и воспоминания, Макс не заметил, как они домчались до Элис Спрингс. Он попросил Адама высадить его у гостиницы: ему хотелось принять ванну и посидеть на балконе в одиночестве. Что-то напрягало его, какое-то смутное нетерпение подступало из глубин его психики, природу которого он не понимал, но хотел разобраться, чувствуя, что это важно для него. Вечером, на балконе, за бутылкой красного австралийского вина, следя за перламутровым огрызком луны, неподвижно висящим над неподвижными эвкалиптами, Макс внезапно понял простую причину растущего в нем нетерпения: ему пора уезжать. Хорошо ему дышалось все эти дни воздухом прошлого – того недалёкого прошлого, в котором он был ещё другим человеком, в котором у него ещё была душа, наполненная любовью, надеждой и ожиданием прекрасной жизни впереди. Но судьба перенесла его в другой мир, на планету с иной атмосферой, и он научился дышать этим новым воздухом, этим насыщенным, возбуждающим кислородом опасности и риска, пьянящее действие которого заменило ему с некоторых пор все былые эмоции. Теперь он чувствовал, что ему того воздуха не хватает. У него «садились аккумуляторы». Они требовали подзарядки. Макс вспомнил вопрос Адама о душе, сданной в ломбард, и ему стало на миг не по себе. Он налил себе полный бокал вина и выпил разом: что-то всё же есть в этой первобытной мистике, в этих странных видениях Мурр-Мурра. Ведь он вспомнил о нём и «потерял его из вида» как раз в те дни, когда Макс был ранен, и когда жизнь его висела на волоске...

Макс снова поднял глаза к небу, но луны над эвкалиптами уже не было. Воспользовавшись тем, что Макс отвлёкся, она улизнула: растворилась в пространстве тихо и незаметно, в точности как Николь...

С утра следующего дня Макс развил бурную деятельность. В своём магазине он сделал ряд копий с документов, после чего, по дороге в адвокатскую контору, зашёл в агентство авиакомпании «Qantas» с целью перебронировать билет до Америки с конца августа на следующую неделю. Однако, свободных мест до конца месяца не было. Кроме одного, на завтра. Решать нужно было немедленно. И Макс сказал «О’кей».

С новым билетом в кармане, он заторопился к адвокату Брюсу Айзенроку, с которым уже имел дела в недавнем своём предпринимательском прошлом. Брюс собирался куда-то и складывал бумаги в портфель, но Макса узнал сразу, заулыбался и предложил встретиться завтра с утра. Однако, узнав, что утром Максу уже улетать, вернулся в кабинет и сел за рабочий стол в позе готовности к оказанию услуги. От него требовалось оформить завещание. Из нескольких десятков вариантов стандартных заготовок Брюс мгновенно нашёл подходящий и быстро внёс имена, адреса, паспортные данные наследников и составил приложение со списком наследуемого имущества. В случае своей смерти Макс Триллер завещал, к плохо скрываемому удивлению стряпчего, магазин-салон «Николь» и всё связанное с ним имущество, а также свободные денежные средства на счетах фирмы, в равных долях братьям Адаму и Рафаэлю Вандималунгу. Депонировав беспрецедентное по австралийским понятиям завещание в сейфе адвоката и распрощавшись с юристом, Макс успел ещё продлить доверенность на имя Адама у нотариуса напротив, и к закрытию салона был снова в магазине, чтобы сообщить друзьям о своем внезапном отъезде. Те были горестно потрясены этой новостью, и Рафаэль закричал:

– Что мы тебе сделали плохого? Почему ты уезжаешь так срочно? Мы думали, что ты вообще останешься здесь! Насовсем. Что случилось?

Объяснять этим честным, мирным людям о своей внутренней пустоте, требующей заполнения какой-то активностью, более масштабной, динамичной и адреналинной, чем работа в маленьком магазине для туристов в центре австралийской пустыни, было слишком сложно. Поэтому Макс счёл за благо соврать:

– Срочно вызывают. Служба требует моего присутствия.

– И что же это за служба такая, которая больного человека из законного отпуска выдёргивает? Это просто вампирская фирма какая-то! Как она называется, кстати? Ты нам до сих пор ещё не сказал, где ты работаешь у себя там, в Америке.

– Фирма серьёзная. «Ломбард» называется, – усмехнулся Макс и взглянул на Адама. Тот нахмурился и покачал головой.

– Ты работаешь в ломбарде? – изумился Рафаэль, – ты, большой Макс Триллер, работаешь старьевщиком? Скупщиком хлама?

– Нет, Рафаэль, конечно, нет. Это шутка. Адам её понял. А работаю я в одном специальном агентстве. Оно занимается... гуманитарными проектами в разных странах мира.

– И там тебя как раз и подстрелили, в одном из этих гуманитарных проектов?

– Именно так. Не все люди относятся к гуманитарности благожелательно...

– Это я могу подтвердить лично, – кивнул Адам, – когда на нас охотились в буше, как на диких зверей, нам это тоже не нравилось. А ведь то был гуманитарный проект! Ведь нам подарили свободу и демократию! Как будто у нас не было свободы! Нет, свобода и демократия были у нас и раньше – они были у нас всегда: все решения мы принимали сообща и были свободны на своей земле. Но нам сказали, что наша свобода – это неправильная свобода и что нам нужна другая. Наши родители плакали, когда нас отнимали у них во имя новой свободы, а многие люди убегали от этой новой свободы в безжизненную пустыню, или брались за копья и тяжёлые бумеранги. Но что эти деревяшки могут поделать против ружей и автоматов? Так что не все в мире любят вашу гуманитарную помощь, я это компетентно подтверждаю...

– Прекрати, Адам! Вечно ты со своим нигилизмом носишься и ноешь! Что случилось – то случилось, и вернуть прошлое невозможно. Нужно бороться за то, чтобы аборигены имели все гражданские права и жили достойно, а не швырять камни в былых врагов. Сегодня все мы – одна нация!

– Начитался газет, дурак молодой! – огрызнулся на него Адам и спохватился: – Максу уезжать завтра утром, а мы тут политический диспут устраиваем! Предлагаю пойти к нашим людям в буш и устроить Максу проводы по аборигенскому ритуалу. Рафаэль, садись на велосипед и дуй. Собери всех трезвых, пусть готовятся. От моего имени. Мы подъедем через час. Так и быть, скажи им, что Адам привезёт спиртное. В виде исключения и совсем по чуть-чуть. Ты понял, балбес?... а то: «единая нация», «единая нация»... В зеркало поди глянь на себя, питекантроп австралийский...

Щекотливый вопрос о месте работы Макса сам собой отодвинулся в сторону. Почему-то Максу не хотелось признаваться аборигенам, что он является сотрудником ЦРУ. Почему-то ему казалось, что от такого сообщения его честные друзья придут в ужас. А он вовсе не желал пугать этих добрых людей, своих лучших и единственных на белом свете друзей.

С предложением поучаствовать в отвальной по аборигенским обычаям Макс с удовольствием согласился: это будет «экшн» на долгую память, и не придётся весь вечер смотреть в вопрошающие и тоскливые глаза друзей за ресторанным столом. Срочные закупки продовольствия и спиртного «по чуть-чуть» на сто пятьдесят – двести участников Макс взял на себя. Кроме того, для главных танцоров вечера и для детей закуплены были подарки: ремни, шляпы, перочинные ножи, куклы «Барби», плюшевые кенгуру и леденцы на палочках. Макс денег не жалел. «Гуляй, Вася!», – называла по-русски такое лихое настроение Барбара-Варвара. К сожалению, перевести это выражение на английский язык при сохранении всей психологической смачности соответствующего состояния души невозможно. Поэтому, загружая товарную гору в кузов «Тойоты», Макс произнёс без расшифровки:

- Guliaj, Wasja!

Адам коротко взглянул на количество купленного и понимающе кивнул:

- Guliajwasja is OK!

Когда они прибыли в табор аборигенов километрах в семи от Элис Спрингс, костёр уже вовсю пылал: с этим у местных ребят всё обстояло «рук-цук», как любил говорить дядя Теодор, черпая народные выражения из своего немецкого прошлого. С водой у аборигенов было туговато, а что касается энергетики, то она рассыпана была по всей родной земле столь щедро в виде трескучей сухой коры и высохших до железной твёрдости отмерших ветвей, что для разжигания костра аборигену не требовалось иной раз даже задницу от земли отрывать. Тем более, что спички или зажигалка были у каждого: посильная компенсация за утерянную аборигенами свободу. Что на этом огне жарить – это была уже другая, более актуальная проблема. Духовное единение с животным миром, испокон веков поставляющим экологически сбалансированное пропитание, молодое поколение аборигенов утратило, бумеранги метать разучилось, а ещё бегающая, ползающая и летающая еда вписана была белыми зоологами в разного рода красные книги, запрещающие лишать жизни широкий спектр бабочек, протеиновых червячков и гусениц, мышек-норушек, зелёных лягушек, витаминных муравьёв и богатых аминокислотами личинок. Все эти запреты подорвали природные инстинкты аборигенов. Их обновлённые вкусы переориентировались на товары повседневного спроса, приобретаемые на социальные пособия и подачки от туристов в магазинах для бедных. В результате аборигены стали отлично разбираться в сортах пива и виски, но зато бумеранги, пущенные их дрожащими, промилльными руками, назад уже не возвращались и ни обеда, ни ужина обеспечить не умели больше (а завтраков у аборигенов отродясь не бывало). С приходом в Австралию евродемократии запах мяса от костров почти перестал исходить, и если он разносился вдруг по бушу, как в тот вечер, то выступал магическим зовом предков, на который отовсюду из окрестных пространств стягивался к эпицентру аборигенский народ, помнящий эти волшебные запахи на генетическом уровне. Так что желающих достойно проводить за океан мистера Триллера из Америки собралось, по прикидкам Макса, гораздо более двухсот человек, и пришлось послать Адама к знакомому мяснику ещё за двумя свиными тушами.

Между тем в лагере полыхали уже целых четыре костра. Возле одного из них – «правительственного» – на старых автомобильных покрышках, устланных шкурами кенгуру, устроены были пять тронов – для трёх почётных гостей, старейшины клана и шамана. Над двумя другими кострами – в сторонке – жарились куски мяса на вертелах-копьях. Наконец, четвёртый, самый большой, в центре утоптанной площадки, предназначен был для предстоящих ритуально-танцевальных мероприятий.

В густеющей темноте актёры уже гриммировались: расписывали лица и тела белыми и красными полосами и точками, надевали на шею диковинные ожерелья и амулеты из неведомых клыков, хвостов, костей и корешков, вплетали в волосы необходимую символику – в основном, полоски кожи и обрывки бус, в том числе заметил Макс и несколько ремешков от часов, которые олицетворяли, надо полагать, связь времён. Иные потряхивали копьями, примеряя их на вес, но не все молодые бойцы производили при этом впечатление искушённых воинов: некоторые рассматривали копья с искренним любопытством, с каким деревенский новобранец взирает на ракетную установку «земля-воздух», или баран – на новые ворота. Тем не менее, хорошее настроение в быстро растущем обществе било через край, и в особенности бурно веселились косматые, кудрявые детишки, которые носились друг за другом и вокруг костров и визжали на совершенно понятном, интернациональном языке.

Виновники праздника – Макс и его друзья – вежливо поздоровались за руку с двумя авторитетными дедами (местными князем и кардиналом, если брать за аналог средневековую Европу), уже занявшими почётные места на своих покрышках. Деды объединяли собой власть светскую и духовную в данной местности, которая хотя ничем реально и не руководила в приданном ей обществе, но уважалась согласно традиции и привлекалась иногда для высказывания мнения по тупиковым проблемам. Эти авторитетные мнения, впрочем, учитываются не обязательно, что свидетельствует о безусловно детском ещё, первобытнообщинном уровне развития аборигенской демократии, основанной на абсолютной свободе слова, жеста и поступка. Свобода и демократия в аборигенском понимании, таким образом, очень сильно отличается от демократии в западном её понимании, как системы угнетения большинства (народа) меньшинством (властью) по обоюдной договорённости, одобренной большинством. Коренному аборигену Австралии такого рода фокус умом не понять и воображением не охватить: взять и передать кому-то, какой-то кучке людей по всеобщей, всенародной договорённости широкие права на то, чтобы этот же народ грабить и убивать на основании специальных правил, называемых законами, да ещё и не нести при этом никакой ответственности за совершённые преступления. Как вообще можно жить на земле без ответственности? На земле, где каждое существо перед каждым другим в ответе: человек отвечает за землю, земля за траву и деревья, листья отвечают за животных, а животные за людей. И камни отвечают за реки, а реки – за рыб, а рыбы – за стрекоз, и так происходит по вечному, бесконечному и единому кругу. Нет, без ответственности не может быть ни неба, ни земли, ни солнца, ни жизни, ни человека. И если кто-то из этого сложного, но абсолютно гармоничного мира всё-таки совершит безответственность в виде преступления в отношении тех, за кого он отвечает, то такого нарушителя следует отправить в Страну Сновидений, к Духам на перевоспитание. Чтобы он научился у Духов ответственности и жил там у них дальше уже правильно. Как такого безответственного отправить к Духам? С помощью пронзания копьём, например. И это очень даже просто и понятно. А вот как отправить к Духам кучку безответственных правителей, если они поступили безответственно по отношению ко всем сразу, ко всему миру? Ведь в этом случае для отправки к Духам всего лишь нескольких человек должно собраться в одном месте много-много-много копий – больше чем звёзд на небе! Как такое можно осуществить? Как вообще может быть такое, чтобы несколько человек обманули и обидели всех, целую планету живых и неживых существ? Нет, западная система ценностей для аборигена совершенно непостижима.

Впрочем, справедливости ради: не только аборигены, но и многие белокожие мыслители с докторскими степенями по сей день чешут репу над разрешением этого парадокса современного мира, называемого «западной демократией».

(продолжение следует)