(Повесть в форме художественных рассказов)

Антонина Шнайдер-Стремякова

С его уходом яркими зарницами унеслись в бесконечность бабушка, дедушка, наводнение и бычок...

***

Лёгкое, нежное прикосновение мешало спать. Миша отмахнулся, увернулся, но кто-то надоедливой мухой снова коснулся волос. Чтобы отделаться от этих прикосновений, он натянул на голову лохмотья одеяла.

- Мишенька, пора, – прошептали голосом бабушки, и рука убрала с головы лохмотья. – Пора, сынок.

- Не мешай... спа-ать, – гнусаво отозвался он, не открывая глаз.

- Подымайся, родной, я тя на саночках повезу. Добудем пшенички, сварю чо-нить и выспишься, – потянула она его за руки.

Он приоткрыл веки. Коптилка тускло высветила телогрейку и серую кайму тёмной шали поверх телогрейки. Бабушка была одета. Натянув на внука старый дедов ватник, она опоясала его верёвкой, на голову водрузила вытертую цигейковую шапку с ушами, что побывала не на одной только его голове. Ноги в бабушкиных носках Миша затолкал в подшитые валенки, руки просунул в протянутые варежки, и они вышли в ночь.

Было тихо и морозно. Тёмное небо украшали горохом рассыпанные звёзды. Бабушка бросила на сани немного соломы, накрыла её мешком и тихо велела:

- Садись, поспи ещё.

Захрумтел затянутый ледком снег, и сани покатили мимо тёмных землянок. И от того, что ни одно окошко не светилось, казалось: на всём белом свете никого больше нет – только они одни. Проехав длинную и единственную улицу, выехали с одного конца деревни на другой. Накатанную дорогу сменили бугры и колдобины – приходилось держаться, чтоб не вывалиться из санок.

- Я замёрз, – пожаловался Миша.

- Пройдись – согреешься. Бог даст, наберём полмешка, и голод нас минует. Хорошо – никого не встретили.

Она взяла его за руку, они пошли рядом, и он забыл про холод. Шли, казалось, в степи по бездорожью.

- Ба, мы заблудились?

- Нет, вот колея – вишь? Неделю назад женщины на розвальнях возили отсюда солому на ферму. Под скирдой мама тогда заприметила зерно, а то – откуда б я знала. Думаю, за неделю оно вытаяло. Бог даст, намолотим зерна, и – заживём.

Он плёлся рядом, а бабушка тянула сани и без конца говорила, что, если доберутся к скирде на рассвете, домой придут с поживой.

- Вишь, световой день какой длинный – хватит времени, штоб добыть зерна. За него ж, – приглушила она голос, – в тюрьму сажают, но мы, слава Богу, никого не встретили. Домой придём, как партизаны, ночью – в деревне уже все спать будут.

- Ба, я есть хочу.

- Потерпи, милок, придём – наедимся. Светает, скоро будем.

- Я устал.

- Ну, садись – покачу.

Белая, бескрайняя степь не имела, казалось, конца, и Миша снова замёрз. Он только собрался было на это пожаловаться, как бабушка вскрикнула:

- Мишенька, а вот и скирда – вишь?

Миша скирды не видел – никакой. Бросив саночки, бабушка молодо крикнула «ура-а!» и устремилась к снежной горке. Упала на колени и энергично, как делают куры, начала разгребать снег и что-то из-под него извлекать. Рукавицы, видимо, мешали, и она отложила их в сторону. Миша видел, как бабушка без конца что-то растирала в ладошках, дула в них и бросала в рот. И он понял: это место спасёт их от голода – недаром шли всю ночь. Роясь, растирая и всё бросая что-то в рот, бабушка совсем забыла о любимом, но замёрзшем и голодном шестилетнем внуке. Ему стало обидно, он слез с саней и вплотную подошёл к ней.

- Ми-ишенька? – нараспев, точно вспомнив о его существовании, удивилась она и протянула ладошку с зерном. – На вот, сынок, поешь.

Зёрна обожгли холодом. Тягучая от долгого разжёвывания масса оказалась вкусной, и он решил, что зёрна прячутся в снегу так же, как прячется смерть Кащея Бессме́ртного: дуб, сундук, заяц, утка, яйцо, игла. Вместо всех этих предметов в хитроумной сказке перед ними было только два: снег и полова, но находить в них зёрна было так же трудно, как искать иглу со смертью Кащея. И всё же определять беременные колоски и добывать зерно он научился довольно быстро. Радуясь каждому зёрнышку, делал то же, что и бабушка, – растирал, дул и бросал в рот. Первое время мёрзли руки, но потом притерпелись, да и солнце стало пригревать.

- Ба, я пить хочу.

- Значит, наелся. Поешь снегу. Только немного.

Вынув из мешка дерюгу, бабушка расстелила её на снегу, и они начали бросать на неё колосья вместе с половой . Когда образовалась внушительная горка, бабушка попросила:

- Миш, попрыгай на них – у меня ладошки болят.

- А у меня зубки.

- Ну-к, покажь.

- Не-ет, то не зубки, то дёсна. И у меня болят. Ничо – пройдёт боль.

- Ну да, зёрнушки твёрдые, – рассудил Миша по-взрослому.

Солнце грело по-летнему. К обеду ледяная корка исчезла, снег сделался мягким, рыхлым; разгребать его становилось всё легче. Когда на дерюге образовывалась внишительная горка, бабушка запускала в неё пригоршню, поднимала и пропускала содержимое сквозь ладошки – зёрна падали вниз, а отходы относило ветром. Сытому Мише надоело рыться в снегу, и он начал бегать за сусликами и мышами, что без стеснения шныряли туда-сюда, точно соревнуясь с людьми, которые отнимали то, что по праву принадлежало им, жителям степи. Рыться в снегу Миша устал, и он попросил бабушку разрешить ему просеивать сквозь ладошки полову, но вскоре и это надоело.

- Ба, пойдём домой.

- Мишенька, – не время. До темноты ещё далеко. Смотри, сколь снега осталось, сколь перебрать ещё надо. Помоги. Чем больш наберём, тем сытней заживём. Бросай колоски на дерюгу и не ленись молотить ножками.

И Миша снова начал разгребать снег рядом с бабушкой. Ближе к вечеру он в очередной раз пожаловался на голод.

- Ну, давай пожуём, – согласилась бабушка, мостясь рядом с ним.

Отбрасывая голых мышат, они выискивали зёрна и бросали их в рот со снегом. Утолив голод, бабушка продолжила с жадностью разгребать снег. Миша какое-то время наблюдал и, так как заняться было больше нечем, начал вяло бросать на дерюгу колоски вместе с половой. Солнце пряталось за горизонт. Холодало.

- Ба, темнеет – пойдём, а? Пока дойдём, все уснут, и нас никто не увидит.

- Сейчас, сынок, сейчас, – а сама всё продолжала рыть, растирать, дуть и сеять.

В полной почти темноте собрала с дерюги последние зёрна, бросила их в мешок, подняла его и удовлетворённо оценила:

- Килограммов пять будет. Всё, пошли домой.

Отсыревшие валенки передвигались с трудом, с трудом скользили и санки. Миша сонно спотыкался, но молчал. Молчала и бабушка.

- Садись, – разрешила, наконец, она.

Он плюхнулся, свернулся на дерюге, под которой скрывался мешок с зёрнышками, и уснул, словно на топчане за печкой, – лучшего места было не сыскать! Как проехали деревню, как оказался на реальном топтане за печкой, не помнил. Проснулся от праздничного запаха. На ручной мельнице, рУшилке, бабушка перетёрла немного зерна и утром порадовала внука хлебными лепёшками. Запивая их душистым чаем из чабреца, Миша догадался спросить:

- Ба, ты не спала?

- Как только дед занёс тя в домик, я свалилась от усталости. Поспала чуток, поднялась, затопила печь, перетёрла немного зерна и настряпала лепёшек. Мама тож поела, но ушла уже на ферму.

- Ты самая хорошая бабушка. Лучше тебя нет в целом мире! Вот вырасту, буду работать и тогда есть хлеб будем от пуза.

Незаметно смахнув слезу, бабушка обняла его:

- Будет время, и есть от пуза будем не только хлеб. Скорей бы войне конец.

Снег таял быстро. Весну Миша наблюдал из окна. Он знал жизнь всех ручейков за окном – как они пробивали себе дорогу; как вымерзали за ночь; как превращались в реки, и тогда по ним корабликами носились прутики, что прибивались водой к бережку.

Маму видел он редко – на работу она уходила, когда он ещё спал, и приходила, когда уже спал. Однажды дед выложил на шесток несколько картофелин, живо взглянул на Мишу, что сидел по обыкновению у окна и вынул из-за пазухи большие галоши.

- Гостинец достал. Таперь во двор выходить мошшь. Ничо, шо малость больши, намотам чо-нить, и хорош, – загадочно произнёс он.

***

Вечером пришла мама, когда Миша ещё не спал. В кои-то веки семья была в полном сборе, и дед сообщил, что правление командирует его на всё лето в степь спасать мериносов – ценную породу тонкорунных овец. Женщину посылать опасно, а мужиков, кроме него, в колхозе нет. Дед просил дать ему Мишу: «На вольном воздухе малой чуток окрепнет. Будет морозно – обует галоши».

- Ой, пап, не знаю, – засомневалась мама, – а ежли чо случится? Там волков полно.

- И чо – штоль я внука не уберегу?

Дед убеждал маму отпустить мальца в степь. В конце концов, она согласилась, и утром они выехали в темноте. Бычок медленно тянул телегу, не обращая внимания на лёгкие удары и понукания «цоб-цобе». Миша досыпал под теплым боком деда. Проскочили зайцы, пробежала косуля, дед начал беспокойно оглядываться, и Миша проснулся. Телегу трясло, солнце припекало в спину – время приближалось к обеду. В серой степи начинала местами проклёвываться зелень, вдали чернели холмы, голые деревья, а дед всё не переставал беспокойно оглядываться.

Интереса ради оглянулся и Миша. И испугался того, что увидел: степь, которую они проехали, держа путь к черневшим впереди холмам, бесшумно накатывалась ковром зеркально гладкой, блестевшей на солнце воды.

- Деда, нас вода... догоняет, – заволновался он.

- Снег тае. Наводнение началось, – произнёс дед обыденным голосом. – Хде-сь, должно, реку прорвало.

- А мы?

- Бычок чуе дорогу – вывезе. Понукать его таперь не надо.

Вода накатилась, обогнала, и телега не то поплыла, не то покатилась. Никем не понукаемый бычок брёл по брюхо в воде, и телегу поднимало-качало, как лодку. Бывало, из-под ног бычка уходила земля; тогда он, теряя опору, начинал плавать. Ничего подобного Миша раньше не видел – не знал, что бычки умеют плавать. Степь превращалась в море, которому, казалось, не было конца – по ней плыл бычок, телега и они на телеге. Солнце припекало.

- Деда, а если бычок не найдёт дорогу?

- Найдё-ёт.

Дед стоял во весь рост на местами катившейся, местами плывшей телеге и крепко прижимал к себе внука. И чувство страха покинуло Мишу: в детской душе жила уверенность, что дед, талисман и гарант безопасности, не даст им погибнуть! Плыли-катились они весь день. К вечеру, когда солнечный зайчик от воды перестал слепить глаза, бычок вытащил их к холмику с белым домиком, печкой, деревянным полом, колодцем-журавлём и продолговатым жёлобом. Море осталось позади, они были спасены.

К обеду – времени, когда дед пригонял на водопой овец – Миша обязан был наполнять жёлоб водой. Эта взрослая обязанность доставляла ему такое же удовольствие, как знакомство с многочисленными и разнообразными капканами, применение которых он осваивал.

***

По возвращению их ждала неприятная новость: в счёт налога председатель колхоза приказал сдать бычка.

- Тебе уже семь, – грустно сказала бабушка, – отведи на ферму бычка.

И Миша отвёл. Перед отправкой на мясокомбинат скот сгоняли в длинный загон рядом с конторой, где записывали фамилию владельца и вид живности. Во дворе Мишу встретил мужик.

- Загонишь в загородку, зайдёшь в контору и распишешься, – распорядился он и скрылся за дверью, ёжась от холода.

В загоне мычали коровы и блеяли овцы. Миша отогнал бычка поглубже, погладил его, постоял возле и зашёл в контору.

- Как фамилия? – спросил мужик.

- Хитрова Мария, – ответил Миша.

- Это ты - Мария? – усмехнулся мужик.

- Мария – это моя мама, а я Михаил. Она работает. Окромя меня, привести больш некому.

- Ну, ладно, – враз стал серьёзным мужик. – Значит, сдаёте бычка?

- Бы-ычка, – вздохнул Миша.

- Распишись.

Миша знал только первую букву фамилии и первую букву своего имени, и там, куда ткнул пальцем мужик, написал печатными буквами две буквы алфавита: ХМ. Вышел из конторы, остановился у загородки и стал выглядывать бычка, чтоб попрощаться. Бычка не было. Решив, что его увели, Миша отправился домой.

Вечером в дверь землянки кто-то начал тыкаться, и Миша с бабушкой притаились, прижавшись друг к другу: жили они на самом краю глухой сибирской деревушки, рядом рыскало много волков. Как только тыкания прекратились, дед решил выйти и посмотреть, что произошло.

- Може, ветром чо прибило.

Его долго не было. Узнать, что случилось, не терпелось теперь и бабушке, она натянула фуфайку и вышла следом. Со двора донеслось её радостное восклицание, но вскоре всё стихло. Нетерпение передалось Мише, однако выходить за бабушкой он не стал – боялся. Время тянулось. На топчане за печкой сидел он, напружинясь, – ждал. Наконец, заиграла щеколда, дверь открылась, и у порога показалась бабушка. Миша уставился на неё с немым вопросом в глазах.

- Ложись. Спи, – наигранно спокойно велела она, – придёт наш деда, никуда не денется.

Утром Миша проснулся от запаха наваристого супа. Всю голодную зиму 1943-го бабушка готовила его по ночам, так что перезимовали почти безбедно. Секрет наваристого супа раскрыли Мише, когда он повзрослел. Оказалось, бычок вырвался из загона, прибежал домой, и бабушка убедила деда не возвращать его в колхоз: по таблице отчётности значилось, что бычка они сдали, а колхоз его принял. И доказательством тому служила роспись Миши – ХМ.

февраль 2019