Н. Косско

Чтобы сердце дрогнуло…

Позицию тогдашнего руководства Землячества можно понять: его создали и возглавили немцы, выходцы из СССР, оказавшиеся после окончания Второй мировой войны на территории оккупированной Германии. В соответствии с ялтинским соглашением от одиннадцатого февраля 1945 г. относительно военнопленных и гражданских лиц, освобожденных войсками СССР, США и Великобритании, на них была открыта настоящая охота. Отсюда закрытость, чрезмерная осмотрительность, осторожность и подозрительность, царившие тогда в Землячестве немцев из России. Но с притоком новых сил и здесь постепенно менялась атмосфера, а значит и тактика. Уж не помню, в каком году, но нам удалось «раскачать» Землячество на участие в крупной демонстрации правозащитников в Бонне, тогдашней столице Германии.

Во время таких массовых протестных акций мне удавалось собрать богатый «урожай» актуальных материалов, интервью и бесед для передачи «Мосты», чем сама же обрекала себя на адскую работу в студии звукозаписи: забитые, ни на что не претендующие, покорные, изуродованные режимом косноязычные мои земляки терялись перед микрофоном, с трудом, запинаясь и заикаясь, излагали мысли – иногда на обработку трехминутного материала уходило два-три часа, а то и больше. Это вам не диссиденты – уверенные в себе, образованные, эрудированные, с красивым, грамотным языком и оригинальными мыслями. Это, к примеру, дядя Йоханнес, невзрачный мужичонка с узловатыми, натруженными руками и потухшим взглядом. Он ничем не возмущается, никого не обличает, ничего требует. Он лишь просит, слезно просит отпустить к нему в Германию единственную дочь с семьей и будет за это «премного благодарен». А потом замолкает. Молчит, и никак его не разговоришь, потому что он – рабочий человек, привык трудиться, а не лясы точить:

− Ты уж там сама пропиши, дочка… да так пропиши, чтобы сердце у них дрогнуло. Есть же у них сердце, не может быть того, чтобы не поняли отца…

Сколько мне пришлось выслушать таких жалоб, сколько увидеть слез, боли и отчаяния! Перед лицом моих ничтожных возможностей часто опускались руки. Ну, что бы вы сказали женщине, у которой муж увез общего ребенка в СССР?! Не без помощи советского посольства, кстати. Как ей помочь, если у супругов двойное гражданство, а значит, на территории СССР в отношении них действуют советские законы, а германский паспорт − просто бумажка? Женщина бьется в истерике, просит помощи или хотя бы совета. А что тут посоветуешь? Чудес не бывает, тяжба может затянуться на годы, на десятки лет, и еще не известно, чем закончится. Мне хочется крикнуть женщине: «Беги к дочери! Хоть на край земли − беги! Ты ей нужна!» Но мне нельзя этого говорить, я не имею права. И я молчу.

На двух стульях

Человеческому легкомыслию нет предела: на заре перемен в СССР два великовозрастных юнца решили по советским паспортам съездить на родину – на друзей посмотреть, себя, «иностранцев», показать, покуражиться. А их взяли да и забрили в армию – советские граждане! А чтоб неповадно было, упекли в секретные войска! Капкан захлопнулся: быть бы им «невыездными» еще три года после службы в армии, но ребят в конце концов удалось «выбить», сработали дипломатия, пресса и общественное мнение.

Но урока мы из этого случая не извлекли: стараемся во что бы то ни стало усидеть на двух стульях, не задумываясь о возможных последствиях, не говоря уже об этической стороне вопроса. Актуальный пример – шумиха, поднятая вокруг дела «девочки Лизы»: не будь у родителей, а значит и у девочки, двойного гражданства – германского и российского, у К.Лаврова не было бы повода говорить о «НАШЕЙ девочке Лизе», а Германии – впадать в истерику по поводу «путинистов» среди российских немцев и вмешательства в ее внутренние дела. Но это уже тема особого разговора.

От советского гражданства мы «откупились» в 1980 г., причем в полном смысле этого слова. По принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок», бывшая родина в очередной раз обобрала нас, нищих на то время переселенцев, что называется, до нитки, потребовав шестьсот марок выкупа за каждого члена семьи! Мы пришли в ужас, «клок шерсти» − 2400 марок (!) − оказался просто неподъемным. Пришлось брать кредит.

Но не это было самым унизительным во всей процедуре выхода из советского гражданства, а чувство бессилия, беспомощности перед хамоватыми сотрудниками, перед умением советских чиновников подавлять чужую волю: ты обреченно выслушиваешь их, не смея возразить, ибо твой опыт советской жизни подсказывает, что самодурство их безгранично и стоит тебе возразить, считай − дело пропало, быть тебе вечным подданным этой треклятой страны. И ты униженно молчишь, выслушивая обличительные тирады, словно кролик, попадаешь во власть чиновника со взглядом анаконды и с ужасом чувствуешь, как в тебе просыпается синдром преступника, исподволь прививавшийся советским гражданам. А вокруг − напряженная, гнетущая атмосфера, пропитанная страхом и отчаянием посетителей, униженно и терпеливо ожидающих своей очереди у окошечка, из которого то и дело слышатся команды:

- Фотографии! Анкеты! Квитанция об уплате пошлины!

С нами − ох, как это знакомо! − разговаривают грубо, презрительно цедя слова сквозь зубы, как и положено говорить с врагами, предателями и отщепенцами. Стараясь не замечать хамского тона, прошу выдать квитанцию об уплате пошлины.

− Какую такую квитанцию?! – глаза чиновника белеют от бешенства. – Какую еще квитанцию тебе надо? - понизив голос до шепота, он шипит: Уноси ноги подобру-поздорову, пока не поздно. А ну выметайся! Вон пошла!

Четырех лет, прожитых в вежливой, пусть и равнодушной Германии, где уважают чувство собственного достоинства человека, причем любого и каждого, как не бывало: я словно снова оказалась на прежней родине, в стране господ и рабов, где человек не представляет из себя никакой ценности. Угроза подействовала на меня отрезвляюще, и я, не помня себя, выбежала из здания консульства, зажав в руке четыре своеобразные индульгенции − справки о выходе из гражданства СССР. За воротами, где меня ждала моя семья, я с облегчением вздохнула: всё! Наконец ничего больше не связывает меня с этой страной, и можно забыть ее, как кошмарный сон…

Но как же я ошибалась! Это я поняла гораздо позднее, хотя и всё еще не могу привыкнуть к суровой неприступности пограничников в аэропортах Москвы, к резкости официальных лиц, спорадическому хамству обслуживающего персонала. Но я очень надеюсь, что и эти рудименты советского образа жизни когда-нибудь канут в Лету. Надеюсь, потому что люблю эту страну!

Эпизоды из прошлой жизни

«Пойду, поклевещу!» − шутил советский писатель-диссидент Виктор Некрасов, работавший в изгнании в парижском бюро радио «Свобода», а Наум Коржавин со свойственным ему юмором «вскрыл» причину всех бед России:

Баллада об историческом недосыпе

(Печатается в сокращении)

Любовь к Добру разбередила сердце им.

А Герцен спал, не ведая про зло...

Но декабристы разбудили Герцена.

Он недоспал. Отсюда всё пошло.

И, ошалев от их поступка дерзкого,

Он поднял страшный на весь мир трезвон.

Чем разбудил случайно Чернышевского,

Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,

Стал к топору Россию призывать,

Чем потревожил крепкий сон Желябова,

А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,

Идти в народ и не страшиться дыб.

Так началась в России конспирация:

Большое дело − долгий недосып...

Всё обойтись могло с теченьем времени.

В порядок мог втянуться русский быт...

Какая сука разбудила Ленина?

Кому мешало, что ребёнок спит?

На тот вопрос ответа нету точного.

Который год мы ищем зря его...

Три составные части − три источника

Не проясняют здесь нам ничего.

И с песней шли к Голгофам под знамёнами

Отцы за ним, как в сладкое житьё...

Пусть нам простятся морды полусонные,

Мы дети тех, кто недоспал своё.

Мы спать хотим... И никуда не деться нам

От жажды сна и жажды всех судить...

Ах, декабристы! Не будите Герцена!

Нельзя в России никого будить.