Ирене Крекер

Когда бы я ни заходила в комнату к этой милой застенчивой женщине, добрые глаза встречают меня с порога. Мамины глаза. Мама также внимательно всматривалась в меня, когда я, находясь некоторое время вне дома, возвращалась к ней. Она была немногословна, не спрашивая, находила ответ, понимая, наверное, по выражению лица, что всё идёт своим чередом. Думаю, молитва матери спасает детей в круговерти земной жизни.

Когда мамы не стало, когда её душа ушла в необозримое воздушное пространство, я, ещё не осознав, что произошло, вдруг страшно испугалась, что за меня теперь некому будет перед Богом слово замолвить. Помню, как горе разрывало сердце, как я поделилась с дочерью своей тревогой, неподдельным страхом, и моя рано повзрослевшая дочь ответила спокойно и уверенно: „Мамы не умирают… Я всегда знаю, когда ты молишься за меня. Тогда мне легче преодолевать непреодолимое, тогда у меня всё получается. Я прошу тебя, мама, молись за меня всегда “.

Сегодня я не случайно зашла в комнату к этой женщине. У меня есть отправная точка для разговора с ней. В апреле её навестила родственница, племянница, дочь давно умершей сестры. Через несколько месяцев она вновь позвонила в отделение, испытывая чувство вины за то, что тётя забыта ею, обделена вниманием. Племянница говорила о брате нашей пациентки, который во время войны находился в плену в России, вспоминала о матери, о бабушке. По телефону многого не скажешь, но племянница пообещала выслать альбом с фотографиями прошлых лет, как напоминание тёте о годах детства и юности.

Сегодня наша жиличка получила по почте этот альбом, являющийся несомненным и реальным вещественным доказательством существования её прошлого. Она радушно приняла моё предложение посмотреть его вместе, показала фотографии отца, матери, брата. Других родственников не смогла вспомнить. На вопрос: “Когда не стало мамы? – вздрогнув, тихо, но уверенно ответила. – Она жива“.

Я смутилась, понимая, что причинила женщине боль, но она только улыбнулась мне в ответ. Такое милое создание, сохранившее свою непосредственность, естественность, наивность до преклонных лет. На следующий год ей исполнится девяносто. Я знаю её уже тринадцать лет. С годами она совершенно не меняется. Всё также тайком изучает английский, пряча книгу и тетрадь в прикроватную тумбочку, когда кто-нибудь без стука входит в комнату. Она до сих пор делает всё самостоятельно, всё также молчалива и скромна, приветлива и улыбчива. От неё веет аурой человечности, наверное, поэтому даже очень неспокойные обитатели клиники относятся к ней с неподдельным уважением и теплом.

О прошлом этой женщины известно немного. Она родилась в небогатой многодетной семье служащих на бывшей польской территории ещё до второй мировой войны. В Германии проживает с конца пятидесятых годов, а в нашей психиатрической клинике – с середины шестидесятых.

Думаю, ангелы-хранители оберегают эту миловидную женщину на пути её следования по жизни. Она читает молитвы по ночам. Знает их несколько. Произнося вслух слова очередной, смущенно улыбается и, как мне кажется, в мыслях переносится в другой мир, где ей светло, уютно, спокойно, а главное – надёжно.

Я не сомневаюсь в этом. Совершая обход по комнатам во время ночного дежурства, вижу неоднократно одну и ту же картину, как, приподнявшись на кровати в направлении к невидимому собеседнику, женщина молодеет, светлеет лицом, выглядит так, будто сбросила с плеч давящие годы затворничества… и светится…

В последние годы она пережила несколько тяжёлых операций, находясь на волоске от смерти, но каждый раз выходила победительницей в борьбе с недугом.

Племянница поведала, что по рассказам матери, её тётя была жизнерадостной девочкой, привлекающей внимание окружающих своим весёлым открытым нравом и умом. Она успешно закончила школу и мечтала поступить в университет. Война помешала осуществлению этих планов.

Мои попытки поговорить с женщиной до сих пор не удавались. Обитательница нашего необычного дома при психиатрии недоумённо смотрела на меня, не отвечая на вопросы. Она напрягалась, пытаясь что-нибудь вспомнить из прошлого, но не могла. А вот родителей и брата Макса однажды вспомнила и рассказала, что брат был во время войны военнопленным в России, в Сибири. Оттуда он вернулся домой – это она точно знает. А дальше – темнота, никаких проблесков памяти.

Сегодня я её застала в комнате со словарём английского языка в руках. Она пыталась что-то отыскать в нём, или просто вспоминала слова, или заучивала. У неё есть и тетрадь-словарь, куда она записывает слова и выражения. Идёт настоящий процесс изучения языка. Воле этой женщины можно позавидовать.

Сегодня она не спрятала словарик, улыбнулась доверчиво, и я инстинктивно почувствовала, что она хочет что-то рассказать, поделиться сокровенным.

Я откликнулась на её молчаливую просьбу, села на стул, пододвинув его к кровати, застыла в ожидании откровения, и оно полилось…

Женщина чувствовала себя не такой, как все, ещё до войны. Ей чудится до сих пор, что из темноты кто-то не только беседует с ней, но и помогает жить. Родной голос просит ещё немного подождать, потому что ещё не время. Она ждёт, когда её позовут туда, в высоту, откуда ей слышится этот милый голос, призывающий смириться с положением, в котором она находится, молчать и терпеть.

Я глазам и ушам своим не верила. Передо мной сидел совершенно другой человек, умеющий не только говорить, но и думать, и ждать, и терпеть, и нести свой крест по жизни молча, доверяясь голосу из пространства, на который возложены надежды.

Голос матери из глубины мирозданья… звучащий в течение многих лет, дающий силу и надежду на встречу… Да, это откровение женщины многого стоит. Я его оцениваю, как подарок за мой многолетний нелёгкий труд в этом отделении, как признание, что годы работы в нём прожиты не зря, и у нас ещё „миллиарды времени“ впереди. Ведь женщина точно знает, что встреча с матерью ожидает её, значит, и наши надежды не тщетны.

Как хочется в эту правду верить.