Н. Косско

Ай да бабка!

В начале семидесятых в Молдавии прошли первые демонстрации за выезд в ФРГ. «Протестный вирус» явно был завезен немцами, переселившимися в МССР из республик Средней Азии, где в то время волна протестов набирала силу и повлекла за собой аресты и репрессии многих активистов движения за выезд. Со временем мы стали ездить в Кишинев, как на работу. Бывало всякое, было много горя и слез, но и немало всевозможных казусов. Часто к нашей толпе, например, подходили люди с вопросом: «А что здесь дают?» и услышав: «Всем по-разному, кому год, а кому два», быстро уходили, опасливо оглядываясь.

Однажды из толпы примерно в двести человек вышла древняя старуха. С клюкой, согбенная в три погибели, еле передвигая ноги, она проталкивалась к заместителю министра внутренних дел, который сообщил собравшимся, что сегодня министр не сможет никого принять, ибо уехал по делам. Мы уже собрались было уходить, как вдруг старуха, подскочив к заместителю министра и сунув ему под нос скрюченный указательный палец, закричала:

− Я снайт фас, руски сфини, я снайт: фи фрать, обманыфайт немци! Ти пасурман, не пускайт нас в Германия, а мы серафно уйдем! Сфиньи! − повторила она в сердцах и, плюнув замминистру под ноги, побрела в сторону вокзала.

От неожиданности наша огромная толпа на мгновение замерла, но, поняв комичность ситуации, разразилась гомерическим смехом, который еще долго стоял над центральной площадью Кишинева. Ай да бабка!

Вечные парии

Мы купили дом! Не то чтобы мы неожиданно разбогатели, нет, наш кошелек был по-прежнему хил, жалок и по большей части до безобразия пуст, да и в остальном всюду ощущался недостаток самого необходимого. Но случилось чудо: мы с мужем оба получили постоянную работу – он на заводе Ford, а я на «Немецкой волне».

В моем случае это был просто подарок судьбы, ибо означало, что я как государственная служащая практически не увольняема, разве что, как говорят в народе, «серебряную ложку украду». Столовое серебро я красть не собиралась, как и вообще что-либо другое, поэтому можно было надеяться на некоторую финансовую стабильность. Так, видимо, рассудили и в банке, который без всяких проволочек дал нам кредит на дом, заломив, однако, огромные проценты. Не зная, что нам как переселенцам полагаются кредиты на льготных условиях, мы подмахнули договор и на десятки лет оказались в долгах как в шелках. Но зато въехали в недостроенный дом, доставшийся нам на аукционе по довольно низкой цене.

Мы не унывали: ну и что, что недостроенный? Мой рукастый муж, отработав смену на заводе, достраивал его по вечерам и выходным, а мы с девчонками, его верный «бабский батальон», помогали, как могли. И все было бы замечательно, если бы за нашей бурной деятельностью с презрительным любопытством не наблюдали соседи, обмениваясь ядовитыми репликами. Накануне нашего приезда они собрали десятки подписей под письмом протеста бургомистру «против заселения дома в нашем поселке иностранцами».

- Ты только посмотри! - кричал наш сосед, бездельник и пропойца, хозяину дома напротив, показывая на меня пальцем. - Нет, ты только посмотри, как она ловко орудует лопатой! Хорошо видать их в колхозах-то научили вкалывать, ха-ха-а!

Другие соседи собирались кучками возле нашего дома и подолгу бесцеремонно наблюдали за каждым нашим шагом, будто пришли в зоопарк. Под неодобрительные, порой даже враждебные взгляды и реплики, мы, не реагируя, но глотая слезы обиды, довели до ума дом с участком, запущенный «настоящим немцем» и проданный поэтому с молотка.

Стоп! Уточнение: слезы обиды глотала только я, «истая немка», вопреки всем моим радужным надеждам не пришедшаяся ко двору на своей, как мне казалось, родине и оказавшаяся чужой среди своих. А вот муж начертал на своих знаменах лозунг: «Мы к ним приехали, а не они к нам», а потому, следуя его логике, нам надобно приспосабливаться к местным немцам и к порядкам в этой стране. Ну, а для девчонок, попавших в круг сверстников, этот вопрос вообще не стоял. К моему ужасу они, стараясь привлечь к себе внимание, выдавали себя за русских! И их расчет оправдывался. К счастью, тогда в Германии еще не было такой русофобии, как в наше время.

Постепенно антагонизм в наших отношениях с новыми соседями начал переходить в легкую антипатию, а потом и вовсе наступило примирение: немцы-трудяги высоко ценят усердие и трудолюбие, трудоголики у них в большом почете. Правда, пора горячей любви так и не наступила, просто установились типичные для Германии ни к чему не обязывающие добрососедские отношения. Но за глаза нас продолжали называть „Russen“ со всем негативом, заложенным в звучание этого слова в немецком языке.

Какие имена, какие личности!

Вначале я страдала от такого безразличия, от холода в отношениях и одиночества, но во всем была виновата сама: поняв с первых же дней пребывания в Германии, что здесь не любят пришлых и иностранцев, я долго выбирала место жительства в «свободной от чужестранцев зоне». И нашла его в одном из пригородов Кельна. Однако это была лишь крыша над головой, но не призрачное «место под солнцем», фантом, за которым я гонялась всю свою сознательную жизнь.

Когда становилось уж совсем невмоготу, я отправлялась на «Немецкую волну», в мою маленькую Россию, где между сотрудниками, людьми второй и даже первой волны эмиграции, тоже были сложные отношения, но все же они были мне близки и понятны. Поэтому я с радостью спешила в свой второй дом на окраине Кельна и… забывала обо всем.

Да и какие мелочи наших будней могли бы омрачить радость встреч с выдающимися советскими диссидентами, с которыми мне довелось познакомиться в стенах «Волны»! Резкий, с барскими замашками умница В.Максимов, артистичный, благородный и обаятельный В.Некрасов (лауреат Сталинской премии!), сдержанный, молчаливый скромняга Г.Владимов, аристократичный и блистательный А.Галич, открытый и очень демократичный В.Войнович, импозантный германист и друг Генриха Бёлля Лев Копелев, добродушный, рассеянный и необычайно обаятельный добряк Э.Коржавин – какие имена! Какие личности! Со многими из них мне посчастливилось сделать интервью, с другими побеседовать, с третьими пообщаться в неформальной обстановке.

Но при всей моей восторженности, при всем признании несомненных заслуг и благих намерений этих людей, я никак не могла взять в толк, почему они, борцы за свободу и права человека, не выступали в защиту прав советских немцев? Почему у них зачастую были весьма смутные представления об этой проблеме? Отвечая на этот вопрос в интервью, большинство пространно говорили о притеснении евреев, крымских татар, чеченцев, ингушей и что-то совсем невнятное о советских немцах. Для меня до сих пор остается загадкой, почему русская интеллигенция с ее сверх обостренным чувством справедливости закрывала глаза на рабский удел не десятков и не сотен тысяч, а более двух миллионов человек немецкого национального меньшинства, по численности превосходившего население Эстонии с ее статусом союзной республики?

Да и здесь, в Германии, та же незадача: ни одна организация, ни одна партия, ни одно общественное движение этой проблематикой серьезно не занимались. А если и затрагивался вопрос немцев в СССР, как, например, в ХДС/ХСС, то только за закрытыми дверями и очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не наступить советскому руководству на любимую мозоль. Оставались Общество защиты прав человека во Франкфурте-на-Майне, наша небольшая группа активистов, «дежурившая» с транспарантами и плакатами у ворот советского посольства, и Землячество немцев из России с его робкими призывами отпустить российских немцев на историческую родину.