Экипаж – 11часть (31.03.2019)

(хроника одного экипажа)

 

И. Нойманн

 

Опять Крапивин

 

- За тех, к то в море, на вахте и на гауптвахте

 

(третий обязательный военно-морской тост)

 

Звонили с гауптвахты и просили забрать Крапивина. Странно, срок-то еще не закончился. Но “тюремщики” больше ничего не сказали. Добавили только, что – срочно. Командировали за химиком, естественно, Андрея. Начальник гауптвахты, роясь в бумагах, сказал, не глядя на Шарого:

- Какой идиот отправил на гауптвахту больного человека?

Шарый хотел сказать – командир дивизии Караваев, но вовремя спохватился:

- Как больного? Ему же доктор справку выписал, что здоров. Без нее вы не имели права принимать его в вашу контору!

- Здоров… А вы поинтересуйтесь в госпитале, какой он здоровый, – и начальник заведения покрутил пальцем у виска. Поговорив с дежурным, Андрей узнал, что на гауптвахте с Крапивиным был скандал. Его попросили оформить на “губе” наглядную агитацию. Он даже сам напросился, потому что был умельцем на все руки и не хотел скучать десять суток без дела. Мобилизовав сокамерника-подполковника, сидевшего за пьянку и, получив кисти, краски и ватман, энергично принялся за дело. Они с подполковником уже монтировали свое творчество на стенах уважаемого заведения, как в помещение влетел краснорожий от бурных и систематических возлияний начальник карцера, старший прапорщик… этот, как его…

- Ну, как дела, уголовнички? – жизнерадостно поинтересовался он. Крапивин сорвался, спрыгнул с табурета и в запале во всю свою химическую силу влепил старшему прапорщику по пунцовой физиономии:

- Ты… Урод! Какие мы тебе уголовнички? – кричал арестованный химик, молотя здоровяка прапора кулаками.

Но тот уже опомнился и вызвал служак. Бравые ребята вчетвером едва сумели завязать разошедшемуся Крапивину руки за спиной, а потом и ноги, поскольку химик действовал и ими. Подполковник в трансе от таких непредсказуемых событий забился в угол. Связанный химик еще долго бился в конвульсиях, и пена выступила у него на губах. Пришлось вызвать доктора. Увидев посиневшие руки, врач приказал немедленно снять веревки, выгнал всех и кое-как успокоил арестанта. Поговорив с ним минут десять-пятнадцать, доктор доложил коменданту, что арестованный – больной человек, что он неадекватен и его нужно немедленно удалить с гауптвахты.

- А то будете иметь… - местный врач не уточнил, что именно, но догадаться было нетрудно. Пока химик собирался и ему выписывали документы, Шарый смотался во флотский госпиталь. В отделении, где пару месяцев назад лежал на излечении Крапивин, Андрею не очень охотно сообщили, что у пациента воспаление оболочки головного мозга, как осложнение после гриппа, и на этом фоне прогресссирующее слабоумие, обостряющееся в стрессовых состояниях. Шарый обомлел:

- Как это? И ничего нельзя сделать? А как же вы его отсюда выпустили? И какой диагноз записали? Его же законопатили на гауптвахту!

- Ну, гауптвахта – это уже ваши дела. Мы к гауптвахте не имеем никакого отношения, - сразу же парировали госпитальные, - в заключении написано, что у него осложнение после гриппа с ухудшением зрения. Жена очень просила больше ничего не писать. Но в истории болезни, которая в нашем архиве, указано все, что есть на самом деле, - Андрей не нашелся, о чем еще с ними можно говорить.

Но ведь корабельный доктор Ревега и флагманский врач Довганов должны были это знать! А как же исключение из партии? У Крапивина были разбиты костяшки рук и губы. Андрей намочил платок и, сколько мог, вытер на химике кровь. Сашка все еще дрожал, не то от холода, не то от возбуждения. Скорее – от возбуждения.

- Я им всем покажу… - бормотал он.

Куда его везти? На службу? Да он там разорвет Илина на мелкие кусочки и будет новая беда. Поехали в поселок, где жена Наталья и дочь, семилетняя Инна.

- Если ты знала, то почему не сказала об этом мне, - спросил Наталью Андрей. - ты понимашь, ситуация-то осложнилась? Этот дурак Илин… Сашкины документы в парткомиссии.

- А он просил никому не говорить, на коленях просил – Ната, не сдавай меня в “дурку”, - утирая мокрое от слез лицо, бормотала Наталья, - он, когда у него просветление, наверное, понимает, что с ним что-то не так.

Шарый помчался в штаб дивизии к флагманскому врачу.

- Володя, - сказал он Довганову, - ты понимаешь, чем это может для тебя кончиться? С этой парткомиссией, с исключением из партии больного, практически невменяемого человека? Эти начальнички с удовольствием спихнут все на тебя, чтобы избежать личных неприятностей. Знаешь ли ты, что Наталья собирается ехать в Москву, в ЦК. И она говорит, что не уйдет из приемной, пока ее не примут или пока не кончатся деньги. А ведь ее примут! Там прикажут разобраться и свалится это все опять на Северный флот. Госпиталь, прикрывая себя, выдаст диагноз, который у них в истории болезни. А “артиллеристы” илины вместе со всеми политотделами и парткомиссиями сделают круглые глаза и дружно скажут – а мы-то и не знали. Они всегда, когда петух клюет, ничего не знают. И самым знающим окажешься ты, Владимир Иванович, потому что ты флагманский врач и должен знать состояние здоровья воинов своей дивизии. Ну, еще наш корабельный Ревега, но он был полгода на клинической стажировке, мог еще и не успеть… Представляешь, что это будет? Сумасшедшего, которому нельзя волноваться (!), содержат на гауптвахте и с колоколами исключают из партии! И если они тебя за вопиющее медицинское безобразие сошлют на Таймыр, ты будешь всю жизнь радоваться, что не сослали еще дальше! - подполковник Довганов взмок.

- Сашка Крапивин… Я же с ним служил у… Спасибо, старик, что предупредил. Я сейчас…

- Торопись, Володя, парткомиссия через неделю! - и флагманский врач, подполковник Довганов, заторопся.

В ремонте

…все равно, ремонтируется квартира, паровоз, или корабль

 

(А. Реутов)

 

Работяги раскурочили корабль, и ремонтная активность заметно пошла на убыль. К Шарому прибежал взъерошенный начальник цеха Лежнев со слезной просьбой подписать процентовку на якобы выполненные работы.

- Какую процентовку? – возмутился Андрей, - вы даже не все еще разобрали!

- Андрей Викторович, мы тут не успели малость, но зарплата подходит. Если не будет процентовки, рабочие не получат премию. А это для меня, как начальника цеха, сами понимаете…

- Кто вам мешал? В честь каких ваших заслуг я должен подписывать эту липу? И где я вас потом буду искать с вашей липой?

- Андрей, ну подпишите! А работу мы выполним всю, не беспокойтесь. Может быть даже больше, если вам что-нибудь будет нужно, ну мало ли… может, что в ремонтную ведомость не попало. - Ребята очень просят! - на пирсе толпилась бригада.

- Ладно, Лежнев, уговорил. Черт с тобой. Но если подведете…

- Не подведем, Викторыч, слово даю! - Лежнев уже раскладывал бумаги, показывая, где расписаться.

- Знаем мы ваши слова. Жареный петух тебя клюнет, отопрешься и был таков. А мне как с вашими недоделками жить?

- Только строителю Лехину ничего не говори, ладно? - попросил Лежнев, забирая процентовки.

- А чего это ты так строителя испугался? У вас же одна шарашкина контора?

- Да-а, так… - неопределенно протянул Лежнев, отводя глаза, видимо не желая светить их корпоративные отношения. Все же - строитель.

– Ладно, не скажу. Но смотри, Лежнев…

- Все будет хакей, Викторыч, - повеселел начальник цеха, потрясая бумагами через иллюминатор, демонстрируя успех бригаде.

- Ну я и валенок, - не одобрил своей мягкости Шарый, но дело было сделано и процентовки с его подписью на полных парах уже неслись в заводскую бухгалтерию. В сделке Андрей не признался даже механику Малых.

 

Условия для карьеры и Приказ МО № 0125

 

Шарый доложил командиру ситуацию с Крапивиным и что отвез его к жене в поселок.

- Нельзя ему сейчас на службу, он возбужден до невменяемости! Наталья говорит, что он путает даты, имена, календарь событий, ну и вообще, - Леонид Васильевич задумался, помрачнел и скрипнул зубами:

- Ну и му… чудак этот… Илин! - но осекся, поскольку при подчиненном нельзя называть своего заместителя так непечатно, хотя и точно.

“Фараон” вызвал доктора Ревегу, приказал оформить отсутствие химика по болезни и отправил его на базу, то есть в поселок, через флотский госпиталь для выяснения обстановки. Доктор вмиг собрался и убыл, радуясь возможности наряду с делами побывать дома, где ждали жена Лариса и дочурка Лера. Доктор был стопроцентным семьянином и использовал любую минуту, чтобы побывать в семье, где всегда царили спокойствие, понимание и теплота.

- Ну вот, опять закосил, - выразился “артиллерист” в адрес Крапивина, привычно шморгнув носом.

- Ну и гнус, - подумал про себя Шарый, не ввязываясь в дискуссию с замом ввиду полной бесперспективности и вредности для здоровья и боеготовности.

На заводе началась лихорадка. Выходили сроки. Московское техническое управление контролировало теперь ремонтные события каждый день. Наверное, сгущались международные тучи. Ежедневно в 11.00 главный инженер завода Краснов или главный строитель Шагалин докладывали по оперативному телефону о выполненных работах, пытаясь уложиться в разработанный план-график, который был перед глазами и у москвичей. Иногда чуть-чуть лукавили, чтобы не нарываться, потом аврально нагоняли план. Лодка в установленный срок должна стать в док, но при этом необходимо завершить модернизацию ракетного комплекса и опустить ракетные контейнера. А чтобы их опустить, нужно закончить ремонт и промыть системы гидравлики. Строитель Лехин крутился, как юла, организовывая, налаживая и координируя работы. Но что-то у них не клеилось и Петр Иванович, озабоченный графиком, даже пить 100 граммов по вечерам перестал. Механик Малых, комдив Шарый и ракетчик Борис Цыбешко, техника которых пребывала в ремонте у строителя Лехина, сочувствовали бедняге, помогали, чем могли, в организации работ с участием личного состава корабля и в ночь, и в выходные дни, и вообще всегда, когда просил Петр Иванович. Но московская гроза надвигалась.

- Док-то один, а нуждающихся в доковании полфлота! Боюсь, что в спешке они будут гнать картину. И получится из нашего корабля… полуфабрикат. Им бы только сбагрить заказ! – сокрушался “сурок” Малых, мусоля папиросу.

- Все может быть, - подтвердил Андрей, - такая уж у них организация.! Вы посмотрите, что происходит - атомоходов наклепали… до… ну, в общем – много! Казалось бы, здорово - догнали и перегнали Америку… ну - хотя бы в этом. Все правильно – перегнали! Только ма-а-ленький вопросик остался - где всю эту армаду ремонтировать? Или Главком и все они там наверху думают, что корабли вечные?

- Ты прав, - согласился механик, - вот наша дивизия, из двенадцати кораблей четыре не то, что воевать, плавать не могут. Уж я-то знаю. Толя Ващенко с 22-й сказал…

- А как плавать, - продолжил Андрей, - если в текущий ремонт не ставят, потому что – некуда, запчастей не дают. Мы бы и сами могли кой-чего… подкрутить тут у себя. А плавремзавод – сплошная мистификация. Ну, что делать? Запасные части и инструмент, которые на борту, трогать категорически запрещено. Не моги - за комплект отвечаешь головой, - Шарый распалялся, - замкнутый круг. Вот у меня в прошлом походе помпа…, - “черный Анис” хмурился и прятал глаза, слушая “крамолу”.

- А твое очередное звание зависит от степени боеготовности твоей помпы, - перебил Андрея весельчак, командир ракетной боевой части Борис Цыбешко, - и так всё, снизу доверху. Комдив Караваев, чтобы получить адмирала, через своих друзей в Москве добился, чтобы три из этих четырех вывели в резерв Главкома. И что ты думаешь? Вывели! Из оставшихся повысили процент боеготовности. Теперь Брежнев, когда в очередной раз пугнет Рейгана, будет твердо уверен, что у него еще три из этих четырех на ум пошло! Зато Караваю дадут адмирала. А нашему-то “фараону” вставили “фитиля” в штабе флота на совещании по аварийности. Он там заявил, что всплеск аварий и происшествий на кораблях оттого, что срок службы матросов сократили, а программы учебных отрядов не пересмотрели и контрактников не набрали. В смысле – профессионалов… Ну, этих - “золотой фонд”. Ему и всыпали - за паникерство, – Шарый пытался остановить Цыбешко, ввиду “черного Аниса”, но безуспешно.

- Один мой однокашник, тоже связист, только с эсминца, на разборе пожаловался московской комиссии, что на корабль прислали матросов даже без курса молодого бойца и из Молдавии, - вмешался Могилевич, - они по русски-то ни бум-бум! Правда команду ”обедать“ понимают правильно. Инспектор, московский полковник-политработник, председатель комиссии, доходчиво объяснил этому минному дикарю, что Владимир Ильич Ленин знал-де шесть языков, а ты, мол, бестолковщина, не можешь освоить один молдавский!

- Какая-то сплошная… ерунда…, - выругался Цыбешко, - этого полковника, чудака, с сельскими молдаванами и туркменами да в море бы месяца на три! Пусть бы он там обосрался пару раз, может, молдавский и туркменский выучил бы заодно! И был бы, как Ленин… А воевать-то как? Да-а-а… что делается! Ну и пусть они там, наверху, думают, на то у них и погоны с пауками. Идем вечером в “Сугроб”?

- А что за день сегодня?

- Штурману Петрову дали каплея, а моему групману Книжкину (экипажное прозвище–Букварь) старлея.

- А приказ 0125 ? – напомнил минер Кулишин.

- Да пошли они все… к черту со своими приказами! Такие события да не отметить… Кто-нибудь в Армии вообще в состоянии отменить ″обмывание″ звезд? Уже по-человечески и выпить не дают. Впрочем, конспирация будет соблюдена. Штурманец каждого в отдельности спросит – не будет ли он случайно сегодня вечером в “Сугробе”? Таким образом, мы, не нарушая приказа 0125, случайно окажемся в заведении, кто свободен от службы.

- Ну, конечно, если только случайно… - недавно объявили приказ Министра обороны № 0125 от … запрещающий коллективные сборы офицеров по поводу обмывания званий, наград, назначений на вышестоящую, с длинным перечнем безобразий, которые при этом происходят- – кто-то подавился звездой, кто-то устроил дебош со стрельбой, у кого-то семейные неприятности. Запрещено цеплять наградные колодки больше трех одновременно – кто-то укололся булавкой.

- И что? Из-за всех этих придурков мы не обмоем штурмана? – резонно заметил Цыбешко.

И все с ним согласились. Виновники торжества поочередно обошли сослуживцев и таинственным шепотом поинтересовались – не будет ли каждый из них отдельно и случайно сегодня в “Сугробе”? Оказалось, случайно будут все. Ну, кроме командира, зама, старпома и тех, кто на вахте, естественно. Все по очереди стали гладить брюки единственным ржавым утюгом, прихваченным с собой из дома хозяйственным Тимофеем Лисицыным.

 

 

 

 

↑ 643