Н. Косско
Пасынки родной радиостанции
Постепенно я разобралась в структуре нашей редакции, которая показалась мне весьма странной: она состояла из русской части − переводчиков и дикторов и немецкой − редакторов, которые, собственно говоря, и делали программу. То есть всё − репортажи, комментарии, очерки, обзоры печати − писалось на немецком и переводилось, а живой русский звучал лишь, когда давали интервью или читали свои произведения советские диссиденты. Этим и объяснялись некоторая тяжеловесность и неуклюжесть передач «Немецкой волны», да еще выбор тематики, порой весьма далекой от интересов и запросов советских слушателей. В этом плане меня, конечно же, интересовали российские или, как тогда говорили, «советские» немцы: почему они стали пасынками «родной», как они считали, радиостанции?
Однажды, собравшись с духом, я попросилась на прием к «главному» и задала ему наболевший вопрос. Он был изумлен:
− Вы же говорили, что регулярно слушали «Немецкую волну»? Ведь в наших передачах постоянно идет речь о нарушении прав человека в СССР − разве этого мало?
− Мало, − расхрабрилась вдруг я, − потому что вы говорите о нарушении прав евреев, крымских татар, инакомыслящих, кого угодно, только не о немцах. А они находятся в худшем положении, чем другие этнические группы, в частности, евреи… Об этом недавно говорила Елена Боннер, выступая на Всемирном еврейском конгрессе… И А.Д.Сахаров говорит… Да что там − немцев арестовывают за желание эмигрировать, их увольняют с работы, сажают в тюрьмы и психушки, и никакого выхода, никакой защиты… Я привезла списки с подписями желающих выехать, письма и обращения заключенных и их близких… Можно же сделать передачу? - я вопросительно воззрилась на него.
Господин К. досадливо поморщился, но вдруг, хитро улыбнувшись, молвил загадочно:
− А почему бы и нет? Вот вы ее и сделаете!
− Я?! − мне показалось, что он издевается надо мной, но нет, он не шутил, это стало понятно уже на следующий день.
И я горячо взялась за дело. Сначала это были небольшие заметки и репортажи на три-четыре минуты в неделю, со временем тема советских немцев заняла подобающее ей место в сетке наших передач, а через пять лет превратилась в самостоятельную тридцатиминутную еженедельную передачу «МОСТЫ».
Конечно, мои первые репортажи и интервью были весьма далеки от совершенства, но им нельзя было отказать в честности и искренности, а главное − их так ждали наши слушатели ТАМ. Надо отдать должное моему начальству, оно не только создавало мне условия для подготовки этих передач, но и устроило мне своего рода журналистский «ликбез», и мне снова пришлось переучиваться. Но делала я это с огромным удовольствием, и результат не заставил себя ждать: в редакцию хлынул поток писем, и ни одно из них не оставалось без внимания. Да и как можно было игнорировать эти призывы о помощи людей, попавших в беду?
Письма были разные и от разных людей. Разбирая как-то свою домашнюю почту, я обратила внимание на советский конверт с обратным адресом из Караганды. Мне это показалось странным, потому что у нас близких в тех краях не было, да и имя отправителя мне ничего не говорило. Открываю конверт. Читаю: «Уважаемая госпожа Косско! Разрешите мне и моей семье выехать в ФРГ…»
Наивные мои земляки! Прослышали, что я одна из тех, кто в Германии бьет во все колокола, требуя защиты прав немцев в СССР, и решили, что у меня есть какие-то рычаги воздействия на немецких и советских политиков! А их у меня и в помине не было, кроме возможности мобилизации общественного мнения, что мои единомышленники и я делали, не жалея сил!
Было грустно читать такие письма, очень грустно, но вместе с тем ситуация не была лишена комичности: я представила себе, как озадачены были гэбэшники, перлюстрировавшие почту: кто она такая, эта Косско, что может решать такие вопросы? Шмидта знаем, Коля знаем, а вот кто эта Косско?
Шутка, конечно, они прекрасно знали всех, кто здесь воду мутил, иногда даже передавали с выезжающими приветы, типа: утихомирься, у нас руки длинные, если надо будет…
Люди! Какое же великое счастье, что это страшное время в прошлом!
В святая святых «Немецкой волны»
Резкий звук будильника безжалостно вырывает меня из беспокойного сна, даже не сна, а, скорее, короткого забвения. Смертельно хочется спать, но стрелка на циферблате моего не перестающего трезвонить лютого врага показывает пять часов, а значит, надо поторапливаться-новая жизнь диктует темпы.
В шесть утра в редакцию приходят уборщицы (у них ключи от всех кабинетов, где стоят пишущие машинки), и мне можно начинать трудовой день. Катастрофически не хватает времени, и не только потому, что треклятая пишущая машинка тормозит темпы моей работы, нет. Просто сутки оказались слишком короткими, чтобы вместить в себя все, что мне нужно сделать и куда нужно поспеть – «нужно», «необходимо», «следует», «требуется», «должно»… Про «хочется» можно забыть, его в моей теперешней жизни практически не бывает.
Распорядок дня у меня предельно плотный: с шести до двух – переводы и звукозапись в студии, затем лекции и семинары в университете, а поздним вечером − возвращение к домашнему очагу: готовка, стирка, уборка, а еще нужна помощь – одной дочке по немецкому языку, другой – по английскому или латыни… А хождение по учреждениям, а бумажная волокита?! Никогда не думала, что человеку для нормальной жизни нужно такое количество документов, удостоверений, справок!
Когда поздним вечером в доме все затихает, я сажусь за рефераты, готовлюсь к семинарам, а затем, на час-два забывшись коротким, беспокойным сном, пытаюсь восстановить силы, но… некогда! Мой «враг» не дремлет, надсадно и противно верещит в самый неподходящий момент, значит − надо бежать, чтобы снова быть с утра пораньше в редакции. И так день за днем, неделя за неделей. Что поделаешь! Новая жизнь беспощадно диктует темпы, требует максимальной отдачи, иначе того и гляди попадешь под колеса, а потому - беги! И я, выбиваясь из сил, бегу. Бегу, не в силах остановиться.
Потом – срыв: понимаю, что такой нагрузки мне не выдержать. И сдаюсь − бросаю учебу в университете. Шаг серьезный, но дается он мне на удивление легко: я давно уже отказалась от мечты о преподавательской деятельности и нашла себя в другой профессии, к тому же поняла, что тех доверительных, теплых, почти родственных отношений со студентами, которые у меня были в мою бытность преподавателем в советских вузах, здесь быть не может.
Я привыкала тесно общаться со студентами, быть не только наставником, но и мамой, подругой, сестрой, семьей, наконец, а здесь − строгая иерархия, общение между профессором и студентами заканчивается со звонком на перемену, в то время, как у нас оно по-настоящему только во внеурочное время и начиналось. Сколько я себя помню в этой ипостаси, я всегда была окружена толпой студентов, у которых был ко мне тысяча и один вопрос самого разного характера. А здесь − холодный официоз: прочитав лекцию, профессор разворачивается и выходит из аудитории. Есть вопросы? Тогда запишитесь, пожалуйста, на прием у секретарши. Все верно, учеба в первую очередь, но ведь в отношениях между людьми есть и другие, не менее важные аспекты и нюансы.