В. Лихт

- Что, выжали все соки из тебя, да ? – спросила тетя Лида, соседка по этажу. – Садись, отдохни.

- Да уж! Ну и парочку вы мне подкинули, - устало ответила я, устраиваясь рядом с ней на скамейке.

- Ничего, ничего! На безрыбье и рак рыба. Потерпи. Вот найдем тебе хорошее место, тогда и бросишь этих упырей.

- Мы сегодня с Додиком целый ящик баклажан с рынка принесли, вам завтра тоже будет чем заняться, - усмехнулась я.

- Нет, ну что за человек! – всплеснула руками тетя Лида. – Ну, зачем ему столько баклажан! Сонька их на дух не переносит, а сам столько вжисть не съест!

- Так ведь, теть Лид, халява – слово сладкое. Бесплатно же, как не взять!

- Ладно, пойдем. Я тебя обедом накормлю, - сказала тетя Лида.

- Да нет, не надо, - ответила я. – Дома что-нибудь поем.

- Дома она поест! Там твой братец ненаглядный своих друзей–алкашей привел. Уже сожрали, наверное, все запасы!

У меня все похолодело внутри.

- Как привел? Опять! Он же обещал...

- Обещать - еще не значит жениться, - ответила тетя Лида. – Ох, девочка! Ну, кто ж обещаниям алкоголика верит. Это пока похмелье давит, он и клянется, что ни капли в рот не возьмет, а как на пробку наступил... и все! Понеслась душа в рай! Пошли ко мне обедать.

- Спасибо, теть Лид! Но я сначала домой зайду, посмотрю, что там и как, - ответила я. – И это... вы деньги мои возьмите, положите у себя. Если Руслан пить начал, то все до копейки спустит.

- Давай, - сказала тетя Лида, убирая в карман мой дневной заработок. – Я в твою шкатулочку спрячу, как всегда. И недолго там,- добавила она мне вдогонку. - Все горячее, на плите ждет.

Неприятный запах наотмашь ударил меня с порога. Эту жуткую вонь всегда приносил с собой Китаец. Сегодня водка так по-хозяйски разлеглась на мозгах моего брата, что он запросто ел с одной сковородки вместе с этим бомжем. Китаец к Китаю не имел никакого отношения. Звали его все так, потому что от беспробудного пьянства черты этого еще молодого мужчины совершенно потеряли свой первозданный вид. Отёкшее лицо и набухшие, дряблые веки превратили глаза Китайца в узенькие, вечно слезящиеся щелочки. Китаец уже давно разучился складывать отдельные слова в простые выражения, а потому лишь ел, пил и время от времени выталкивал из всех отверстий своего организма продукты переработки съеденного и выпитого.

Брат мой хоть и уходил в недельные запои, но пока еще сохранял человеческий облик. Под водочку, как соленый огурчик, ему нужен был собеседник. Сегодня им оказался Морпех. Он был старше Руслана и Китайца лет на пятнадцать, когда-то служил во вневедомственной охране, где и приобрел привычку много читать и пить каждый день. Морпех не бомжевал, всегда был выбрит и наглажен, пил только хорошую водку и никогда не приходил с пустыми руками.

Видимо, застолье уже было в самом разгаре, потому как от политики и женщин разговор перешел к боевым заслугам Морпеха.

- Я никогда не был сволочью! Никогда! Я не подставлял своих ребят под пули! – громыхал Морпех. – Это наши штабисты ради звёздочек готовы были молодых пацанов положить! Я капитан советской армии, я - морской пехотинец! В этих грёбаных горах взвод моих ребятишек остался! В клочья разодранные... А эти суки канцелярские! ... – огромный кулак Морпеха пытался отомстить нашему кухонному столу за всех погибших.

- А потише нельзя?- спросила я.

- Ой, Верунчик! Верунчик, для тебя все что угодно, - Морпех галантно привстал и припал к моей руке.

- Верка, молодец, что пришла, - Руслан по-братски взял меня за плечи. – Садись с нами.

- Нет уж, спасибо, - ответила я, уворачиваясь от его объятий. Мне хотелось поскорее смыть с себя сегодняшний день и переодеться.

Пока я стояла под душем, водка на кухне закончилась. Морпех из капитана стал майором, а затем и подполковником. Боевые потери от стопки к стопке тоже росли - рота, полк, дивизия. Лишь Морпех выходил из боя живым и лично хоронил каждого боевого товарища.

Дальше тоже все как обычно. Руслан робко скребется в мою дверь и виновато скулит:

- Вер, а Вер! Денег дай... А?

- Отстань, - раздраженно обрываю его я.

- Вер, неудобно ж перед людьми!.. Ну, у Морпеха внук родился. Он, как человек, пришел с бутылкой, а я, как хозяин, тоже должен угостить, обмыть мальца, - канючит Руслан.

- У него каждую неделю то внук, то внучка рождается, - ответила я. – Тоже уже, наверное, целая дивизия. Всех не обмоешь! Да и нет у меня денег. Не работала я сегодня. Старики уехали куда-то, - вру я. – Пусти, мне идти надо.

Крошечная однокомнатная квартира тёти Лиды такая же чистенькая и уютная, как и её хозяйка. Маленькая, худенькая, она напоминает мне мою куклу, с которой я строила свой домик. Кукла эта была только моя, а не общая, как все остальные игрушки в детском доме. Именно её я взяла с собой, когда вскоре, после похорон родителей, Руслана забрали в армию. Длинные волосы куклы я заплетала в косу, а тёть Лидина коса короной лежала на её голове.

- Женя мой сегодня поздно придет. Вдвоем обедать будем, - сказала тетя Лида, ставя тарелки на стол. – Ну, как там дома?

- А... как вегда, - отмахнулась я.

- Гнала бы ты его.

- Вы чего, тёть Лид? Куда я его выгоню? Брат ведь, да и некуда ему идти. Одни мы с ним. Больше нет никого.

- Тебе замуж надо выходить, детей рожать. Сейчас самый возраст. Все надо вовремя делать, - вздохнуда тетя Лида. - Я вот своего Женьку в сорок лет родила. Знаешь, как он мне достался?

- От кого рожать? От алкашей этих? – спросила я.

- Ну, не все мужики алкаши. Ты глаза-то открой – чем тебе мой Женька не пара?

- Женя? Да он же старый! Ой! – спохватилась я. – Я хотела сказать, что старше меня намного. Виновато опустив глаза и не смея поднести ложку ко рту, я стала перемешивать ею борщ.

- Ну, что ты затихла? Ешь, – сказала Тётя Лида, усаживаясь за стол. - Вот и хорошо, что старше. Значит, серьезный, надёжный. Опять же женат не был, детей на стороне нет. Никаких там алиментов и прочих хвостов за ним не тянется.

- Вкусный у вас борщ, - сказала я, стараясь перевести разговор на другую тему.

- Ох, хитрюга! – усмехнулась тётя Лида. – Ешь давай... Скажешь тоже, старый! Тебе что, его варить? Тридцать пять всего. Для мужика самое то.

- Замуж по любви надо выходить, - попробовала возразить я. - А я пока не люблю никого.

- Вот и хорошо, что никого не любишь. Пусть тебя любят. Чего так смотришь на меня? Все так живут. Привыкните друг к другу, притрётесь, а там, глядишь, и любовь появится. Опять же живем рядом. У тебя вон хоромы трёхкомнатные. Пусть по ним лучше дети ваши бегают, чем алкаши вонючие. А с детишками я всегда помогу.

-Тё-ёть Лид, ну, не надо... – взмолилась я. – Не хочу я об этом говорить сейчас.

Телефонный звонок стал моим спасителем и прервал, наконец, этот, не очень приятный для меня, разговор.

- Да, Костик, это я, - ответила тётя Лида. – А что случилсь? Когда? О Боже мой! Да, Верочка сейчас у меня. Мы минут через сорок будем.

Вернувшись в кухню, тётя Лида сказала:

- Давай закругляться. Ехать надо, - говорила она, складывая в сумку очки, пакетик с лекартсвами и прочую мелочь. - Додика в больницу увезли. Камни у него там в желчном пузыре зашевелились. Сын его звонил. Не знает, на кого Соньку оставить.

- Да, конечно, - ответила я. – Сейчас только посуду помогу убрать и домой на минутку заскочу.

- Иди уже, - сказала тётя Лида. - С тарелками я сама разберусь.

Из открытой настежь двери на весь подъед воняло Китайцем. От гостей на кухне остались пустые бутылки и гора окурков в сковороде. Магнитофон надрывным хриплым голосом Высоцкого пытался выяснить, почему ж всё-таки аборигены съели Кука... а я, вынимая тлеющую сигарету из руки уснувшего брата, подумала: «Кто знает, может, тётя Лида в чем-то и права...»

- Нет, что значит он заболел? – возмущалась Сонечка. – А как же я? Он подумал об этом?!

- Мама! Ну, как ты так можешь?! – с болью в голосе сказал невысокий, полный, уже начавший лысеть мужчина, очень похожий на Додика. - Отцу же операцию сделали! Ты понимаешь это?

- Но ведь сделали же уже! Так скажи ему, пусть немедленно возвращается домой! Нечего там разлёживаться, санатории себе устраивать, - гремела на весь дом Сонечка.

- Мам, ты в своём уме? – взмолился клон Додика. – Ему после операции нужно будет не меньше двух недель находиться в больнице. Отцу врачи нужны, уход хороший.

Сонечкины глаза вылезли из орбит:

- Две недели?! Значит, пока твой любимейший папашка под присмотром будет в больнице прохлаждаться, я тут одна сдохнуть должна?! Так по-твоему?

Сын опустился перед Сонечкой на колено и попытался взять её руки в свои:

- Мамочка, ну, почему же одна? Вот тётя Лида будет каждый день к тебе приходить, а Вера вообще будет здесь и днем и ночью, пока я из командировки не вернусь.

- Эта?! – взвизгнула Сонечка и просверлила меня ненавистным взглядом. - И слушать ничего не хочу, - ответила она, выдернув свои ладони из рук сына.

- Знаешь что, Костик... – со вздохом сказала тётя Лида, до сих пор молча сидевшая на дорогущем антикварном стуле. – Ты поезжай в аэропорт, делай свои дела, а мы тут сами разберемся.

- Ой, тётя Лида! Я вам так благодарен, вы просто не представляете! – воскликнул Костик. – У меня самолёт через три часа. Я не могу не лететь. Я не могу сейчас что-то перенести или отменить. Понимаете?

- Ну, сказала же езжай, - успокоила его тётя Лида. – А Соня пошумит и успокоится. Куда ей деваться.

- И про папу не забудьте, пожалуйста, - напомнил Костик уже на пороге квартиры.

- Не забудем. Лети уже, - напутствовала его тётя Лида. – Лети, сынок.

- Чего это ты раскомандовалась? – попробовала возмутиться оставленная без внимания Сонечка.

- Сонь, всё. Зрители ушли. Заканчивай свои концерты, - неожиданно резко оборвала её тётя Лида.

По-хозяйски, словно на своей собственной кухне, она начала накрывать на стол, совершенно не интересуясь при этом прихотями Сонечки.

- Ты сейчас поешь и иди к своему телевизору. Не мешай тут, - сказала она. – У нас с Верой куча дел.

Сонечка было набрала полную грудь воздуха, но тётя Лида спокойно и твердо остановила рвущиеся на волю новые проклятия и возмущения:

- А если будешь выступать, мы разворачиваемся и уходим. Всё, тему закрыли.

К моему огромному удивлению, Сонечка в одну секунду сдулась, как воздушный шарик, и из злобной ведьмы превратилась в маленького, растерянного, обиженного ребенка. Она послушно съела поставленный на стол обед и так же послушно поплелась в зал к своему плюшевому трону. Её неизменное: «О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!..» , - звучало уже в полшепота.

- Пока варится бульон для Додика, мы тебе комнату приготовим, - сказала тётя Лида. Привстав на цыпочки, она стала что-то искать на дверном косяке одной из комнат, которая всегда была заперта. Вскоре в её руке оказался ключ. Она дважды повернула ключ в замке и едва заметное волнение промелькнуло на ее лице, прежде чем открылась дверь.

В отличие от квартиры, просто заваленной мебелью и вещами, в комнате не было ничего лишнего. Тесно прижавшись друг к другу, стояли рядом детская кроватка и узкая металлическая кровать с круглыми шариками на спинках. Небольшой шкаф для одежды, письменный стол и старый венский стул. Вот и все. Но видно было, что вещами этими когда-то пользовались, что когда-то они жили жизнью своих хозяев, а теперь, исполнив свой долг, покорно приняли забвение.

С первых секунд было ясно, что в комнату эту не заходили уже много лет. И дело даже не в толстенном слое пыли, которым было покрыто всё. Здесь, как в гербарии, давно не было жизни. Я просто не осмеливалась прикоснуться к чему- либо, боясь, что всё сразу же рассыпится в прах.

- Девочка моя, не стой столбом. Давай-ка делом заниматься, - строго сказала тётя Лида, уже совершенно овладевшая собой.

Уборка не заняла много времени. Мебель была совершенно пуста, а на стене висели лишь две фотографии. На одной я сразу же узнала молоденькую тётю Лиду, которая в то время еще ни для кого не была тётей. На руках она держала пухленького Костика, лысенькая головка которого была покрыта младенческим пушком. Костик беззубо улыбался и тянул к кому-то свои ручки. Со второй фотографии на меня смотрела волоокая красавица с толстенной косой и комсомольским значком на пышной груди.

- Узнаёшь? - спросила тётя Лида, тоже разглядывая фотографии.

- Конечно, - ответила я, улыбаясь. – Это вы с Костиком.

- А это Сонечка, - добавила тётя Лида, указывая на волоокую девицу.

- Сонечка?! – переспросила я, не веря своим глазам.

- Сонечка, Сонечка... а кто ещё, - сказала тётя Лида, задумчиво глядя на фотографию. – Ты что ж думаешь, она всегда была такая, как сейчас? Неет... Сонька наша была, как в том фильме, – студентка, комсомолка и просто красавица. Лучшая на курсе, умница... всё везде успевала, на всё её хватало... Да... Кто бы мог подумать... А все любовь ваша виновата! Через неё Сонька и сломалась.

- Сломалась? Почему? – удивленно переспросила я. - Ведь Додик служит ей, как собака, каждое слово ловит.

- А при чем здесь Додик? Любила-то она не его, - сказала тётя Лида, застилая для меня постель. – Ты воду в ведре поменяй и еще раз всё обойди. Тогда и порядок будет.

- А кого она любила? - спросила я, вернувшись с чистой водой.

- А кого мы бабы-дуры любим? – усмехнулась тётя Лида, расправляя цветастое покрывало на теперь уже моей кровати. – Пустобрёхов смазливых. Вот и она себе такого же выбрала. Ну, как ведётся, поигрался он с ней, а замуж не взял. Не подошла она ему по фасону. Сонька обыкновенная, с рабочего поселка, а у него папа из бывших, который и при нынешней власти хорошо прижился. Дом, как третьякоская галерея, весь в картинах, коврах и старинной мебели. Больше всего его родителей выводило из себя, что Соня говорила неправильно. Ну, не барского рода в общем. А... – махнула рукой тётя Лида. - Все старо, как мир. Красавчика этого вскоре женили, а Сонька на себя руки решила наложить. Вот и вся любовь, - подытожила тётя Лида.

- А что потом? – спросила я.

- Что потом... – задумчиво произнесла тётя Лида. – Пока Соню в больнице выхаживали, приехала ее мама. Женщина она была малограмотная, но по-житейски очень мудрая. Огляделась она вокруг и сразу, в отличие от Сони, заметила Додика. Мы ведь все втроем – Соня, Додик и я – ещё на рабфаке вместе учились, а потом и в институте в одной группе оказались. Додик за Сонькой, как тень, ходил. В комсомол из-за неё вступил, общественные поручения всякие там выполнял, чтоб всегда рядом с ней быть. Вот Сонина мама их и свела. Как говорится, клин клином вышибают. Сонька согласилась выйти за Додика, но условие ему поставила, чтоб жили не хуже, чем её павлин распрекрасный. Нос ему хотела утереть. Вот Додик всю жизнь и карячится, чтоб жене угодить. Видишь, весь дом захламил.

Додик лежал на больничной кровати бесформенным сморщенным комочком. Из-под одеяла выглядывала лишь голова, покрытая мужским носовым платком. Щёки его ввалились, а потухшие глаза, не мигая, смотрели на муху, сидевшую на оконной раме.

- Как вы себя чувствуете? – спросила я.

- Что? – встрепенулся Додик.

- Как ваше самочувствие? - повторила я.

- Не знаю, - расстерянно ответил Додик и с какой-то надеждой посмотрел на дверь за моей спиной. – Я не знаю, как я себя должен чувствовать. Я ведь никогда в своей жизни в больнице не лежал. Нет. Я болел, конечно, но все это как-то на бегу, на ногах, а тут вот такое... Шо там Сонечка? Наверно, места себе не находит, бедная... Кушает? Ты ее корми хорошо, следи за этим, ей силы сейчас нужны. А меня вот не кормят здесь совсем. Бок болеть перестал, а кормить не кормят, мерзавцы.

- Да нельзя вам пока кушать, - успокоила его я. – После операции только бульон можно. Вот вам Лидия Яковлевна сварила. Пейте... пейте, он теплый еще.

Додик приподнялся в кровати, и носовой платок упал с его головы.

- Вот ведь, - сказал Додик, поднимая платок, - на улице жара страшная, а у меня голова мерзнет. И всю жизнь так, сам не знаю почему. Сонечка почему-то злится всегда, когда я на голову платок ложу. Ой, господи! Кладу! И чего злится – непонятно. И какая разница ложу или кладу, главное, что б тепло было.

Додик отпил бульон и прислушался к тому, как он расположился в его желудке. Потом сделал еще один осторожный глоток.

- За жену свою вы не беспокойтесь. Я у вас поживу, пока вы в больнице, и присмотрю за ней. А вам завтра шапочку лыжную принесу. Оно выглядеть будет лучше и теплее, - сказала я, и мне показалось, что в глазах Додика мелькнуло что-то, похожее на благодарность.

Додик появился в доме через десять дней. Он перешагнул порог, неся в вытянутой руке прозрачный пластиковый стаканчик, до половины заполненный зелеными круглыми камешкми. Додик прямым ходом отправился к плюшевому трону и, преподнеся Сонечке свои трофеи, торжественно произнес:

- Вот!

Сонечка, до этого момента мирно дремавшая в своем кресле, некоторое время рассматривала содержимое стканчика, а затем, подняв глаза на Додика, спросила:

- Это что?

- Это мои камни! – гордо ответил Додик.

- Какие ещё камни? Зачем мне твои камни? – спросила Сонечка, постепенно повышая тон.

- Ну, доктор мне вырезал желчный пузырь, а там камни, - пояснил Додик.

- Я-то здесь при чем?- закипающим от раздражения голосом, спросила Сонечка. – Убери от меня эту гадость! И ... и руки вымой, немедленно! – кипятком плеснула она в лицо мужу.

Додик отшатнулся и как-то вмиг стал ниже ростом. Он повернулся и понуро пошел по длинному коридору в свою комнату. Его лыжная шапочка мерно раскачивалась в такт шаркающим по паркету тапочкам.

- Хорошо вымой! – ударила ему в спину Сонечка.

Через несколько дней стало совершенно ясно, что Додик поспешил с выпиской, но возвращаться в больницу отказался наотрез. Он почти перестал выходить из дальней комнаты и не выпускал из рук стаканчик со своими камнями.

Сонечка, которую больше никто не решался тащить на прогулки и не заставлял передвигаться по квартире, к великому своему удовольствию, все время проводила в постели. Когда ей было что-то нужно, она звала меня:

- Где ты? Иди сюда. Я писать хочу. Иди сюда.

- Ты где? Как там тебя? Неси обед ...

Додик, отслужив свой срок, бесполезной вещью сидел в дальней комнате. Каждый раз, когда Сонечка звала меня, он с надеждой вслушивался в её голос. Но поняв, что от Додика больше нет никакого проку, Сонечка вовсе не вспоминала о муже.

- Что, так и не разговаривают? - спросила меня тётя Лида.

- Нет, - ответила я. – Он о ней ничего не спрашивет, а она о нём.

- Так дело дальше не пойдёт, - задумчиво произнесла тётя Лида. – Знаешь что, послезавтра у Додика день рождения. Давай-ка мы на стол накроем, сядем все вместе и помирим их!

- Думаете из этого что-то получится? – засомневалась я. – Да у Додика и диета строгая, ему ж ничего нельзя.

- Я запеканку творожную приготовлю, кремом лёгким каким-нибудь украшу и фруктами. Чем не торт?! – явно давольная своей идеей, воскликнула тётя Лида. – Решено. Так и сделаем! Помирятся! Никуда они у меня не денутся. В первый раз, что ли, я их мирю!

И во,с утра тётя Лида колдует на кухне у плиты. Сонечка, соблазнённая именинным тортом, согласилась встать с кровати и обедать за столом. А Додик как-то расстерянно затих в своей комнате. В назначенный час тётя Лида отправилась в большую комнату за Сонечкой, а я в дальнюю за Додиком.

- Я не знаю, что мне надеть, - сказал он, стоя перед открытым платяным шкафом. – Костюм, конечно, надевать не стоит, но и в халате появляться негоже.

- Я думаю, что вот эти брюки и голубая рубашка, - посоветовала я. – Голубую рубашку обязательно. Она вам очень идет!

- Правда? – встрепенулся Додик. – Пожалуй, ты права.

Нагнуться Додику было еще больно. Швы после операции почему-то долго не заживали.

- Я помогу вам, - предложила я. – Да вы не стесняйтесь.

- Поможешь? Мне? – удивленно спросил Додик.

- Конечно, - ответила я. – А что тут такого?

- Давыд, Вера! Идите за стол! – позвала нас тётя Лида. – Вы готовы? Скоро там?

Додик как-то бестолково заметался по комнате, а затем, посмотрев на себя в зеркало, воскликнул:

- Побриться... побриться забыл! Вера, ты знаешь, где моя бритва? – спросил он, беспомощно глядя мне в глаза.

- Да вот же она, - ответила я, протягивая электробритву.

- Ну, чего вы копаетесь? – спросила тётя Лида, заглядывая в комнату.

- Лид, я это ... - виновато пробормотал Додик. – Я побриться забыл.

- Ой! Красавец, Давыд! Красавец! И рубашка в цвет глаз! – тётя Лида по-свойски оглядела смущенного Додика со всех сторон.

- Вер, ты побрей его сама. Так быстрее будет. Соня уже за столом сидит, - сказала мне тётя Лида. – А я пока за соком в киоск сбегаю. И шапочку лыжную у него с головы сними. А то ж что это за новорожденный в лыжной шапочке! Верно? – подмигнула она совсем обалдевшему от всей этой суеты Додику.

Додик волновался, словно жених перед свадьбой. Осторожно переступя порог своей комнаты, он направился в кухню. Но дело это оказалось не простым. Болезнь и долгое сидение в одинокой келье сделали свое дело. Ноги Додика предательски дрожали и цеплялись на каждом шагу за бесконечные ящики и тумбочки, которыми был заставлен коридор. Додик держался правой рукой за бок, а левой опирался на меня. И вот, когда путь уже почти был близок к концу, зазвонил телефон.

- Это Костик! – сказал Додик, обессиленно оседая на дорогущий антикварный стул.

- Телефооон! Трубку возьмите! Телефооон! О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!... Телефооон! – вопила из кухни Сонечка.

Додик принял трубку из моих рук и тяжело выдохнул:

- Да, сынок! Здравствуй! Все хорошо.... спасибо, родной... Да, конечно, я понимаю... береги себя... спасибо еще раз, спасибо...

Додик вернул мне трубку. Промакнув платком навернувшиеся слёзы и вспотевший лоб, он с трудом поднялся, и, сделав последние шаги, застыл. Сонечка, придвинув к своей необъятной груди общую салатницу, с аппетитом уничтожала ее содержимое, заедая большим куском, отломанным от именинного пирога.

- Тебя пока дождешься – с голоду сдохнуть можно, - сказала она набитым ртом. – Лидка вон наготовила всего... Садись. Шо там Костик? Он купил мне прополис? Мне это нужно по диабэту.

Додик стоял на пороге кухни и молча смотрел на свой истерзанный именинный пирог. Потом он повернулся и так же медленно, держась за правый бок и опираясь на мою руку, вернулся в свою комнату.

Вернулась тётя Лида, долго шумела на Сонечку, гремела посудой и клялась, что ноги её в этом доме больше не будет. Потом она принесла Додику аккуратно обрезанные и красиво уложенные на тарелке кусочки пирога. Додик посмотрел на меня и спросил:

- Будешь?

- Конечно, - ответила я.

В этот вечер мы молча сидели с Додиком на его кровати. Между нами стояла тарелка с обломками его дня рождения. Мы по очереди брали кусочки руками. Додик ел свой именинный пирог, запивая горькими слезами, которые медленно, одна за другой, катились по его чисто выбритым щекам.

(продолжение следует)