Иван Антони

Шёл третий набор

В колхоз «Светлый луч» пришла разнарядка по третьему набору в трудармию. Председатель сельского Совета Михайло Петрович Сир`ота, переговорив с председателем колхоза Василием Петровичем Пилипенко, поручил бухгалтеру колхоза Браун Владимиру Фёдоровичу составить список немцев, подлежавших призыву. Он, мол, своих немцев знает лучше, чем представители местной власти.

В сущности, составить список не составляло труда, потому что призыву подлежал всего один немец, возраст которого достиг пятнадцати лет. Этим «призывником» был сын бухгалтера Ёрих, возраст которого превысил шестнадцать лет. Он был «переростком», ибо от второго призыва отец его всеми правдами и неправдами открестил. Но освободить от призыва ещё раз возможности не было. Просить же председателя колхоза о помощи в приобретении медицинской справки для списания Ёриха по болезни, что было сделано ранее для супруги Вильгельмины, смысла не имело; не пойдёт председатель на это ещё раз.

Старший сын Владимира Фёдоровича Эдгар, ушедший первым призывом в трудармию, вскоре погиб, о чём родители получили извещение-похоронку. Теперь же отцу предлагалось внести в список Ёриха, отправив его на верную гибель, так как младший сын в отличие от Эдгара был болезненным и физически слабым. При его здоровье он не перенесёт условий жизни и работы в трудармии, слухи о которых просочились в «тылы» благодаря переписке трудармейцев с родственниками. Не исключено, что именно поэтому составить список трудармейцев предложили отцу, чтобы не мараться в неблаговидном деле, ведь о гибели старшего сына в селе было известно.

Отец с матерью проплакали всю ночь, ломая голову над тем, как им удержать сына дома. Под утро отца осенила мысль:

— Возьму грех на душу, — объявил он супруге, — задержу ещё раз Ёриха, не допущу гибели сына, а там уж как Господь Бог его судьбой распорядится. Может, призывать в трудармию больше не будут? Забирать-то осталось разве что со школьной скамьи, всех остальных уже выбрали.

Обдумав план, как ему провернуть дельце, Владимир Фёдорович с утра зашёл к соседям. Родителей семьи Розенгартен двумя наборами забрали в трудармию, поэтому важного гостя встретили дети: Ёган, Рудольф и Софи. Братья Ёган и Рудольф получили работу в колхозе и зарабатывали на жизнь, так что поесть в доме было что, хотя недостаток всё же ощущался. Поздоровавшись с детьми, ранний гость спросил, что слышно о родителях.

— Папа работает на шахте под Тулой, — ответил старший Розенгартен, — а мама попала на лесоповал под Новосибирском. Пишут, что приходится туго. Передают всем привет.

Владимир Фёдорович поблагодарил за привет, переданный его семье, и с сожалением покачал головой: плохо, мол, что родителей забрали, а несовершеннолетние дети остались дома одни. Как им живётся, Владимир Фёдорович расспрашивать не стал; бухгалтер прекрасно знал достаток братьев.

— Тут вот какое дело, ребята, почему я зашёл-то к вам. Районное начальство потребовало достоверные данные обо всех немцах, проживающих в селе. Видимо, хотят что-то уточнить. Так я, чтобы вас от работы не отрывать, решил зайти к вам пораньше и взять ваши метрики. Занесу данные в отчёт и верну их вам назад. Никаких трудностей не будет. Можете спокойно с утра идти на работу. Мы, немцы, должны помогать друг другу, не так ли?

— Так, дядя Вильгельм! Большое Вам спасибо за помощь!

Оставшись без родителей, Ёган и Рудольф были благодарны любой поддержке со стороны взрослых, а тут дядя Вильгельм сам всё сделает, и не надо лишний раз ходить в правление. Ёган достал из-под топчана чемодан с документами, порылся в нём, нашёл три свидетельства о рождении, сложил их в конверт, чтобы не растерялись случайно, и передал конверт дяде Вильгельму, ещё раз поблагодарив за помощь. Владимир Федорович положил конверт с метриками во внутренний карман пиджака, попрощался и вышел.

Придя домой, он достал конверт и просмотрел документы. Софи Розенгартен согласно метрикам было три с небольшим года. «Ага, вот почему мать забрали в трудармию во второй призыв: дочке за три года перевалило. Так! Что ещё? Розенгартен Рудольф, одиннадцать с половиной лет. Этому далеко до пятнадцати лет, дома пока посидит. А вот и Ёган Розенгартен. Скоро мальчику тринадцать лет исполнится, а по виду так все пятнадцать дашь! Крепко сшили парня родители! Мой Ёрих старше его на три года, а выглядит куда слабее. Ладно! Раз решил взять грех на душу, значит, так тому и быть! Грех великий, конечно, но другого выхода нет! Бог простит! За сына его принимаю, а не со зла к соседям!»

Владимир Фёдорович вложил обратно в конверт свидетельства о рождении Рудольфа и Софи, а свидетельство о рождении Ёгана положил в коробку со своими семейными документами. «Если всё пройдёт, как задумал, то сожгу — и концы в воду. Ищи после этого!» — решил он хладнокровно.

Вечером того же дня он снова заглянул к соседям и передал конверт с документами. Ёган взял из рук дяди Вильгельма конверт и, не проверив содержимое, бросил в чемодан. На этом сверка документов закончилась. Как говорится, с плеч долой, из сердца вон.

А спустя неделю Ёган Розенгартен получил повестку-уведомление о том, что он призывается в трудармию и через неделю должен быть готов к отправке. Новость была неожиданной и ошарашила мальчика. Он представил, что будет с Рудольфом и Софи, если он оставит их одних в доме, и сердце его сжалось от жалости к ним. Надо было что-то предпринимать, и он побежал в правление колхоза к их защитнику, нашёл дядю Вильгельма и подал ему повестку. Владимир Фёдорович, как всегда степенно нацепил на нос очки, внимательно прочёл повестку сверху донизу и вопросительно уставился на посетителя:

— Что ты хочешь узнать, Ёган? Если тебе не понятно, что написано в уведомлении, то я могу прочесть и разъяснить. Тут написано, что ты призываешься в трудовую армию. Документ подлинный, с печатью.

— Но мне же нет пятнадцати лет! Дядя Вильгельм, они не имеют права забирать меня в трудармию!

— Возможно, они напутали что-то. Значит, надо доказать, что тебе нет пятнадцати лет, и тогда приказ о мобилизации отменят. Если, конечно, не пришло новое положение, согласно которому следует забирать в трудармию при достижении четырнадцати или даже тринадцати лет.

— А как доказать, что мне нет пятнадцати лет, дядя Вильгельм? — Ёган преданно заглядывал в глаза соседу, уверенный, что он поможет ему, ведь он сам говорил, что немцам надо держаться вместе!

— Но у тебя же есть метрики, Ёган! В них написано, в каком году ты родился. Представишь метрики, и вопрос будет решён!

— Дядя Вильгельм! Но вы же видели мои метрики? Я давал их вам для сверки.

— Ах, Ёган! Через мои руки проходит так много бумаг, как я могу их запомнить? Прошла целая неделя, как я смотрел твои метрики. Нет, ничего определённого я сказать не могу. Вот если бы ты принёс и показал мне метрики, тогда другое дело.

— Подождите, сейчас я сбегаю домой и принесу мои метрики!

Довольный тем, что дядя Вильгельм поможет ему исправить недоразумение, Ёган стремглав помчался домой. Но свидетельства о рождении он не обнаружил. В чемодане лежал конверт, в котором неделю назад находились все метрики, но теперь в нём лежали только метрики Рудольфа и Софи. Мальчик перерыл весь чемодан, высыпав содержимое на стол, накричал на брата с сестрой, водите, мол, друзей в дом, вот и пропал документ. Но те только удивлённо хлопали глазами:

— Какие друзья, Ёган? К нам в дом никто не заходит? Заходил на неделе дядя Вильгельм, а больше никого не было!

— Но моего свидетельства о рождении нет! Куда оно могло деться?

Рудольф и Софи недоумённо пожали плечами. Не найдя документа и ничего не добившись от сестры с братом, Ёган побежал в правление колхоза за помощью к дяде Вильгельму.

— Дядя Вильгельм! Я не могу найти мои метрики! Как сквозь землю провалились! Что мне делать?

Дядя Вильгельм неодобрительно покачал головой и, укоризненно посмотрев на Ёгана, пожурил:

— Как же ты не сберёг такой важный документ, как метрики? Как теперь докажешь, что тебе нет пятнадцати лет? Да любой может назвать твой возраст, как заблагорассудится, а тебе нечем будет доказать, что это не так! На слово у нас никому не верят, все требуют документ! Да, заварил ты кашу, парень!

Он потёр лоб, силясь найти решение, чтобы помочь попавшему в беду земляку.

— Есть, есть выход, Ёган! — радостно сообщил он. — Документ можно восстановить через суд. Для этого надо подать заявление. Я помогу тебе написать его. Но потребуются ещё письменные подтверждения трёх свидетелей. Как ты думаешь, кто бы мог стать твоим свидетелем и подтвердить, что ты говоришь правду?

— Мама, папа … и Вы. Вы же видели, что было написано в метриках?

Вильгельм Фрицевич закряхтел и развёл руки, выражая сожаление по поводу невозможность помочь мальчику в этом деле:

— Я-то видел, Ёган. Но утверждать точно не могу, потому что не запомнил, что было написано. А за показания мне придётся отвечать перед судом. Что будет, если я ошибусь? Подсудное дело получается! Лжесвидетельство! Я ведь отправил в район заполненный бланк и сразу забыл, что там было написано. Цифр-то тысячи перед глазами за день проходит! Разве упомнишь все?

Зная, что время военное и, находясь в депортации, сделать это очень сложно, он предложил Ёгану такой план:

— Может, ты спишешься с папой и мамой, и они найдут кого-нибудь, кто подтвердит дату твоего рождения? Тогда всё исправится. Другого пути решения проблемы я не вижу.

— Но мне же подтверждение срочно нужно! А переписка, суд и всё остальное требует времени!

Дядя Вильгельм с сожалением развёл руками: в этом деле, мол, ничем помочь не могу. Таков порядок делопроизводства.

— Но я советую тебе всё же списаться с родителями и приступить к подготовке заявления в суд. До отправки в трудармию сделать документ ты не успеешь, это факт, потому что времени мало. Но зато делу будет дан ход! А когда ты получишь дубликат и подтвердишь, что тебе нет пятнадцати лет, тебя комиссуют из трудармии по малолетству. Так что есть смысл заняться подготовкой дубликата, не откладывая на потом!

Ёган медленно брёл домой, всё ещё не веря, что его отправят в трудармию. Пугала его не сама трудармия, ведь отец и мать находились в трудармии и, слава Богу, пока живы. Как человек, начинающий жизнь, о смерти Ёган не думал, собираясь жить вечно и никогда не умирать, хотя о похоронках на трудармейцев ему было известно. Пугало его, как без него будут жить брат и сестра? Рудольф зарабатывал мало, едва самому на питание хватало. А как быть с Софи? Она же не может работать и добывать себе пропитание?! Мать, уезжая, строго–настрого наказала сыну, чтобы он смотрел за братом и сестрой, не допускал голодания, а также присматривал за хатой, ибо на текущий момент это было их единственное жильё. Он обещал матери выполнить наказ! Никто ведь не мог предположить, что всё так обернётся! Когда мать увозили, ему шёл тринадцатый год, и ни о какой трудармии разговора не было! Но вот невероятный случай произошёл, и надо что-то предпринимать, найти приемлемое решение. Мальчик был уверен, что решение должно быть. Не единственный же он в стране, кто попал в такую ситуацию?!

В голову не приходили никакие мысли, и он направился в сельский Совет. «Советская власть, она народная» — так говорили в школе учителя. Может быть, она поможет мне, одному из народа?» И, не будучи уверен, что что-то получится, он зашёл в сельский Совет. Надо же пытаться что-то делать, нельзя сидеть, сложа руки!

Советская власть, действительно, помогла! Председатель сельсовета, выслушав его, сказал, что права отменить призыв в трудармию у него нет, ибо решение властями принято, а вот позаботиться о малолетней сестре он обязан. Оставлять девочку на попечение Рудольфа нельзя, брат не справится с обязанностями попечителя. Но Советская власть не оставляет детей в беде! Решение, обычно принимаемое в таких случаях, имеется: Софи, как оставшуюся без родителей, надо отправить в детский дом. И, сказав это, сообщил дополнительно:

— По закону и Рудольфа надо бы отправить в детский дом. Но раз он работает в колхозе и может обеспечить себя питанием, то его можно оставить дома. Надо же родителям куда-то возвращаться по окончании трудармии?! Вот он и будет дожидаться их дома! А Софи придётся отдать ... хотя, погоди! Я кое-что уточню, может быть, нам удастся относительно Софи найти лучшее решение. Ты пока иди на работу, а я кое-что узнаю и завтра вечером зайду к вам, тогда и потолкуем предметно.

Получив от председателя сельсовета неопределённое обещание помочь сестре, Ёган отправился на работу. А Михайло Петрович поднял трубку и набрал номер телефона районного ресторана. Вежливо представившись, он попросил пригласить к телефону официанта Анастасию Волкову, работавшую в этом заведении.

— Здравствуй, Настюша! — ласково заговорил он. — Как дела? Давно не звонил, ничего о вас не знаю. Хотел бы вот что спросить: не скажешь ли, голубушка, когда закончатся твои курсы?

— Здравствуйте, дядя Миша! Рада вас слышать! Дела в норме, курсы связисток закончатся через месяц, а потом нас отправят на фронт. Говорят, что связистов на фронте не хватает.

— Мать, наверное, загодя плачет, — высказал догадку Михайло Петрович, — последняя ты у неё осталась.

— Плачет, дядя Миша. Как не плакать? Две сестры выучились, их отправили на фронт, и они там погибли. Мама боится, что со мной будет так же, и тогда она останется одна.

— Зачем же ты на курсы-то пошла, дурочка моя сладенькая, раз так с сёстрами случилось? Ведь мать и впрямь может одна остаться! Ты её последняя надежда на старости лет!

— Как же было не пойти, если был объявлен комсомольский призыв? Выступила на собрании ячейки комсомолка-активистка, давайте, мол, девчата пойдём все вместе на курсы связисток, а потом отправимся на фронт немцев бить! Что против такого призыва скажешь? Вот так всей ячейкой и пошли на курсы связисток. А комсомолку, которая призывала идти на курсы, медицинская комиссия не пропустила, так она дома останется. А нас всех отправят на фронт.

«Да, да! Рассказывай мне сказки, не прошла она медкомиссию! Мама, небось, сообразила, нашла болезнь, какую медики проверить не могут, а на фронт с такой болезнью не берут. Тем курсы у дочки и закончились. А подружек идти на курсы спровоцировала. Теперь она дома останется, женихов с фронта дожидаться будет. А может, эта активистка по заданию партии сагитировала подруг? А что? У нас с этим просто! Однако, надо бы сестре по-братски помочь, дочь от фронта оградить. И так двух дочерей потеряла, хватит с неё жертв! Звонила на днях — плачет. Сердце, говорит, разрывается, чувствую, что с Настей то же будет, что и со старшими дочками случилось».

— Послушай, Настенька, что я тебе скажу. Женщин, какие за малыми детишками присматривают, на фронт пока не берут. Что, если мы тебе опекунство оформим? Есть у меня задумка, и возможность имеется. Оформим опекунство, и будешь ты после окончания курсов с мамой сидеть, как говорится, в резерве для фронта, когда действительно связистов не будет хватать. Я пока ничего не предпринял, решил прежде с тобой и с твоей мамой поговорить. Так ты переговори с ней, и если вы согласны, то приезжайте завтра ко мне вдвоём. На месте обсудим. Только ты конфет привезти не забудь — ребёнок всё же. Дети любят конфеты.

Был разговор, и на следующий день ближе к обеду приехали к Михайлу Петровичу гости — сестра Акулина и дочь её Настя. Попили чаёк, поговорили о городских и сельских новостях, а вечером отправились в гости в дом семьи Розенгартен. Решили, что разговор будет предметным, если на ребёнка сразу посмотреть и на месте определить, стоит ли надевать на шею хомут. За ребёнком-то смотреть придётся! А вдруг это не ребёнок, а зверёныш какой-то, злой и непослушный? Тогда уж лучше ничего не начинать, толку не будет, одни слёзы. Посмотреть, решить, а после с братьями девочки детали обговорить, как договор оформить, если разговор до этого дойдёт. Короче, собрались и пошли. Михайло Петрович взял с собой сельсоветскую печать и листы чистой бумаги. Это на случай, если до оформления документов дело дойдёт, тогда уж чтобы разом всё сделать.

Дверь гостям открыл худой бледный мальчик. Как позже узнали, мальчика звали Рудольф. Гости вошли в дом и расположились вокруг грубо сколоченного стола. Ёган как хозяин дома предложил гостям горячего чаю, но они отказались, видя крайнюю бедность в доме. Зачем детей объедать? Настя не спускала глаз с малышки. Девочка походила личиком на фарфоровую куколку из дорогого магазина детских игрушек. Несмотря на то, что на ней было старенькое неумело залатанное платьице, тряпицей свисавшее с худеньких плеч и болтавшееся при ходьбе, схожесть с куколкой это рубище не скрывало. На ножках девочки были дырявые чулочки, требовавшие ремонта. Она ходила по дому в носочках толстой вязки, запасливо связанных мамой перед отправкой в трудармию и служивших ей и носками, и тапочками одновременно, так как пол был земляной, холодный. Шелковистые волосы её были неестественно белы и торчали сзади головки неумело собранными в косички. Девочка была небольшого росточка, но довольно быстро передвигалась в пределах небольшой комнатки. Временами она пряталась за братьев и выглядывала из-за них, с любопытством разглядывая гостей. Голубые глазки её имели настолько чистые белки, что казались фарфоровыми. Они постоянно перебегали с одного гостя на другого, не задерживаясь подолгу на одном из них.

— Как тебя зовут? — ласково обратилась Настя к девочке.

— Die Frau fragt, wie heißt du, — повторил вопрос гостьи Ёган.

— Sofie, — ответила девочка, переведя любопытный взгляд со старшего брата на Настю.

— Она что, совсем не понимает по-русски? — удивилась Настя.

— Софи не выходит на улицу, потому что остаётся дома одна, пока мы находимся на работе. А между собой мы разговариваем по-немецки. Так нас приучили родители.

Настя удивилась затворнической жизни малютки Софи, и ей стало жалко ребёнка. Про себя она решила, что если ей удастся взять к себе девочку, она устроит Софи в детский садик, и там девочка быстро научится говорить по-русски. Маленькие дети легко осваивают языки.

— Сколько тебе лет, Софи? — снова обратилась Настя к девочке.

Софи вопросительно посмотрела на Настю, потом перевела взгляд на старшего брата.

— Wie alt bist du, Sofie? — повторил вопрос Ёган.

Девочка, улыбнулась, отчего на щёчках появились красивые ямочки. Она оттопырила три пальчика и протянула ручку гостье.

— Ах, умничка! — похвалила её Настя. — Иди ко мне, я дам тебе конфетку!

Запустив руку в карман пальто, Настя достала конфету в красивой обёртке и протянула её Софи. Девочка, привлечённая красивой обёрткой, с опаской приблизилась к тёте, оглянулась на братьев и снова посмотрела на конфету

— Nimm doch, Sofie! — сказал Ёган.

Девочка опять посмотрела на братьев и с опаской протянула ручку за конфетой. Получив конфету, она стала с интересом рассматривать её, поворачивая из стороны в сторону. Обёртка показалась ей занимательной. Но вот маленький носик почувствовал приятный запах, она принюхалась и снова оглянулась на братьев.

— Das muss man essen, — объяснил Ёган.

Он взял из рук сестры конфету, развернул обёртку и подал конфету Софи. Софи надкусила маленькими зубками, пожевала немного, и лицо её расплылось в довольной улыбке; такой вкусной еды ей ещё не приходилось есть!

— Вкусно, Софи? — спросила Настя, и Ёган перевёл:

— Schmeckt es gut?

— Ja!

Настя была довольна общением с ребёнком. Опередив дядю, она обратилась к Ёгану, старшему из братьев:

— Я хотела бы взять вашу девочку на воспитание. Михаил Петрович сказал мне, что тебе надо идти в трудармию, поэтому Софи придётся отдать в детский дом. Пусть лучше она поживёт у меня.

Ёган нахмурился:

— Из детдома мы всегда сможем забрать Софи домой. А сможем мы взять её назад, если отдадим вам? Мы не хотим отдавать сестру насовсем.

Вопрос касался законов об опекунстве, и в разговор вступил Михаил Петрович:

— Забрать у вас девочку никто не имеет права, если не будет на то согласия родителей и решения суда. Речь идёт о том, чтобы взять Софи на попечительское содержание до тех пор, пока родственники в силу разных причин не в состоянии её содержать. В настоящий момент дело обстоит так: у вас есть две возможности. Первая — отдать сестру в детдом, вторая — отдать её на попечительство Насте. А забрать её у вас так и так придётся. Твой брат Рудольф не сможет содержать Софи.

Пока взрослые вели разговор о судьбе девочки, Софи съела конфету и стала заглядывать в глаза тёте Насте. Настя улыбнулась и достала ещё одну конфету. Софи бесстрашно протянула ручку, взяла конфету, развернула её и смело засунула в рот, вызвав улыбки у присутствующих.

— Если вы возьмёте Софи, вы должны дать нам документ с печатью, что мы можем забрать её назад, когда появится возможность. Иначе пусть лучше она находится в детдоме, — настаивал на своём Ёган.

— Требования законны. Похвально, что вы заботитесь о сестре. Всё будет оформлено так, как ты говоришь, ибо иначе и быть не может. Мы же сегодня должны договориться, что ты передаёшь сестру Софию на попечение Волковой Анастасии. Если ты согласен, мы можем составить документ сейчас же; я захватил с собой печать и бумагу. А завтра я съезжу в район и согласую формальности, чем и завершится передача девочки попечителю. Вы получите документ, а Анастасия — Софию. Согласны?

Ёган подумал коротко и согласился с предложением. Михаил Петрович раскрыл дорожную сумку, извлёк из неё канцелярские принадлежности и принялся составлять договор. Потом прочитал содержание договора вслух и указал Ёгану, где следует поставить подпись. Ёган посмотрел на занятую конфетой сестру и расписался. В заключение Настя выгребла из кармана конфеты и высыпала на стол. Ешьте, мо, с чаем! А у нас с Софи их будет достаточно. Поцеловав в щёчку Софи, она вместе с мамой и дядей Мишей удалилась из дому, помахав Софи рукой. Софи радостно помахала доброй тёте ручкой; приходите, мол, ещё с конфетами!

Гости ушли. Ёган убрал со стола конфеты и положил их на полку. Брат и сестра получили по конфете с предупреждением, чтобы не ели сразу, а оставили к чаю. Сахара в доме нет.

На следующий день ближе к вечеру председатель сельсовета и Анастасия снова зашли в дом братьев Розенгартен. Михаил Петрович торжественно вручил Ёгану документ с печатью и подписями, помог прочитать текст, потому что написано было от руки и не поддавалось прочтению. Ёган передал документ Рудольфу, выглядевшему расстроенным, несмотря на заверения тёти Насти, что конфет у неё хоть веником мети. Ему было наказано хранить бумагу до возвращения домой папы, мамы или Ёгана. Потом вместе с гостями пили на дорожку настоящий грузинский чай с конфетами, привезёнными из города Анастасией. И вот час расставания настал. Ёган, сдерживая набегающие слёзы, собрал вещи Софи в небольшой узелок, одел и обул сестрёнку, поцеловал в лобик и передал в руки тёти Насти. Тётя Настя дала Софи большую-пребольшую конфету в блестящей обёртке, и занятая ею девочка не заметила, как покинула братьев и дом, ставший им по воле судьбы родным. А неделю спустя увезли в трудармию Ёгана, и остался Рудольф Розенгартен, мальчик одиннадцати лет, дожидаться, когда вернутся в дом раскиданные по России родственники.