Вита Лихт
***
Опубликовано:
ж. «Литературный Европеец» № 245, ж. «Юность» № 6,7, 8-2018.
Серый четырёхэтажный дом, построенный ещё в сталинские времена, стоял в самом престижном районе города. Вероятно, лет пятьдесят назад он выглядел очень солидно и простым смертным и в голову не приходило претендовать на эту жилую площадь. Теперь же он был похож на старый трухлявый пень. Дом был окружён такими же пожилыми сгорбленными тополями и было непонятно, то ли деревья, желая передохнуть, опираются на проржавевшую крышу, то ли дом укрывается огромными зелёными ветками от наступающих на него многоэтажных новостроек.
Шум машин и июльская жара остались на центральном проспекте. Тенистый двор был прохладен и тих. Птицы, заселившие старые гнезда на тополях, не щебетали, а лишь изредка лениво перечирикивались между собой. Петь им здесь было не для кого. На заброшенной детской площадке в центре развалившейся песочницы торчал облезлый деревянный грибок, а рядом покосившиеся сломанные качели. Огромные, давно не крашенные скамейки, взгромоздившиеся возле подъездов, также были никем не заняты.
Среди всеобщего запустения выделялись массивные металлические двери, годные больше для банковского хранилища, нежели для крайнего левого подъезда этой развалюхи. На дверях красовался новенький кодовый замок и домофон. Всё это выглядело так же нелепо, как золотая пряжка на истоптанном валенке.
Встреча назначена мне была к десяти утра. Без двух минут десять я нажала все необходимые кнопки домофона, и затаила дыхание в ожидании. Довольно долго ничего не происходило. Затем в переговорном устройстве что-то зашебуршало и недовольный мужской голос спросил:
- Кто?
- Здравствуйте! Меня зовут Вера. Я от Лидии Яковлевны, - скороговоркой выпалила я.
- Ничего не слышно, - ещё более недовольным тоном ответил мужской голос, и домофон отключился.
Я замерла, не зная, что делать дальше. Несколько месяцев почти полного безденежья заставили меня браться за любую работу, и это место было для меня просто спасением. А тут всё оборвалось, ещё не начавшись. Пока я раздумывала, стоит ли звонить ещё раз, домофон вновь зашуршал и тот же голос раздражённо спросил:
- Кто там?
Я подвинулась вплотную к домофону и как можно громче и четче произнесла:
- Меня зовут Вера. Я от Лидии Яковлевны.
- Не слышно, - безапелляционно заявил мужской голос и отключился.
Всё, всё пропало! Моя нижняя губа начала предательски дрожать, а на глазах появились слёзы, как вдруг электрический замок загудел и я, не веря своему счастью, очутилась в подъезде.
На верхний этаж, невзирая на крутые ступеньки, я просто взлетела. И тут лестничная площадка встретила меня очередным сюрпризом. Одна из трёх дверей, не менее массивная, чем на входе, была открыта настежь. Тишина и отсутствие хозяев не позволили мне переступить порог. Нерешительно потоптавшись, я вытянула шею и сказала в пустоту тёмной прихожей:
- Здравствуйте!
- Здоровалась уже, - ответил уже знакомый мне мужской голос откуда-то сбоку. – Дверь закрывай! Сквозняки по дому гуляют!
- Да, да, конечно, - поспешно сказала я.
Ответом мне было полное молчание, лишь какое-то движение происходило слева от меня. Через несколько минут глаза мои привыкли к полумраку, и я обнаружила, что стою в двух метрах от хозяев, которые тщательно пережёвывали содержимое своих тарелок.
- Меня зовут Вера. Я от Лидии Яковлевны,- сказала я в третий раз, всё же пытаясь обратить на себя внимание.
- Завтракаем мы, обожди,- ответил мне старик, не отрывая глаз от еды.
Утренняя трапеза длилась минут двадцать. За это время, переминаясь с ноги на ногу, я успела рассмотреть старика, его вспотевшие седые пряди, аккуратно размазанные на лысине, его толстые губы, испачканные маслом и волосатые пальцы рук с пожелтевшими ногтями. Его жена сидела ко мне спиной, сосредоточенно ссутулившись над своей тарелкой, время от времени тяжело с присвистом вздыхая:
- О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!...
Для молчаливого разглядывания в моём распоряжении была длинная широкая прихожая, из которой в разные стороны вели шесть дверных проёмов. По этой прихожей можно было кататься на велосипеде, если бы каждый её сантиметр не был заставлен всякой всячиной. Разномастные тумбочки и платяные шкафы перемежались полочками для обуви и ящиками с минеральной водой. На стенах висели картины в золоченых рамах. Между картинами прекрасно уживались ржавый велосипед, норковая шуба в полиэтиленовом чехле и старая пластмассовая ванночка с одной отколотой ручкой. Всё это было облеплено гирляндами давно поблекших искусственных цветов.
Завтрак, наконец, был съеден. Ещё раз внимательно исследовав оставшиеся объедки и более не найдя ничего привлекательного среди куриных костей и яичной скорлупы, хозяйка толкнула тарелку мужу:
- Додик, прибери это.
- Оставь. Она уберёт, - ответил Додик и соизволил поднять на меня выцветшие глаза. – Ну, что тут нам Лида опять прислала?
Хозяйка тоже проявила интерес к новому предмету в своей квартире. По-видимому, шея её давно уже утратила способность двигаться и потому повернулась она ко мне всем своим коротким широким телом. Теперь уже две пары выцветших глаз пристально изучали меня: Додик – снизу вверх, а его супруга – сверху вниз. Кажется, оба они остались недовольны увиденным. Хозяйка сразу же потеряла ко мне всякий интерес и направилась по узкому проходу, протоптанному в середине прихожей между коробок, тумбочек и ящиков. Передвижение это было медленным, тяжёлым, сопровождаемое шумным свистящим дыханием и восклицаниями:
- О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!...
Левая рука её висела, как плеть, и мелко подёргивалась. Правой рукой она опиралась на попадающуюся мебель, в том числе и на меня. Додик ещё некоторое время рассматривал новую прислугу, нисколько не заботясь о том, нравится это мне или нет. Затем, он сложил свои полные губы в трубочку и брезгливо произнёс:
- Иди руки вымой. Только хорошо вымой! – и толкнул меня в противоположную дверь, за которой оказалась ванная комната.
После столь радушного приёма я действительно почувствовала себя грязной с головы до ног. Тщательно, как хирург перед операцией, я несколько раз намыливала ладони, а затем смывала их напором горячей воды. Наконец, по моему мнению, руки стали почти стерильными. Я заставила себя улыбнуться и повернулась лицом к хозяину.
- Вымыла? – спросил он.
- Да, - ответила я.
- Я же сказал: хорошо вымой! - рявкнул он на меня и вернулся в кухню.
Молча, глотая слёзы, я минут пять мыла свои руки. Вдвое дольше покорно ждала в тёмной прихожей, когда же меня допустят к мытью посуды. Если допустят, конечно. Из дальней комнаты, в которой, вероятно, расположилась хозяйка, был слышен звук включенного телевизора. Ведущий программы на все лады расхваливал преимущества нетрадиционной медицины и обещал скорое исцеление от всех существующих болезней.
Хозяин дома пересекал прихожую в разных направлениях из одной комнаты в другую. Вот он зашел во вторую дверь слева, а вышел из неё в одних трусах и направился в самую дальнюю дверь справа, откуда появился через некоторое время в добротном дорогом костюме и нежно голубой рубашке.
- Давид! – позвала его жена. – Запиши телефон и закажи у них эти травки. Мне это нужно по диабэту. Доо-дик! Ты слышишь?
- Ты лекарства не приняла, - ответил Додик.
- Запиши телефон, я сказала.
- Мне некогда – я одеваюсь. У тебя ручка и бумага на столе. Запиши сама, - ответил Додик, обувая начищенный ботинок.
- Ты что, оглох?! – гавкнула на него хозяйка. – Запиши телефон, я сказала!
- Да, Сонечка! Иду, иду,- испуганно пролепетал Додик и в одном ботинке поспешил исполнять приказание.
- Скажи этой, пусть воды принесёт. Я лекарства запью. Она руки вымыла?
- Да, да, Сонечка, - услужливо лепетал Додик.
- Ты проверил? – продолжала рычать хозяйка.
- Да, да. Проверил.
- Ну, так неси воды! Полный дом прислуги, а я лекарства не могу принять! О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!... – злобно засвистела Сонечка.
Додик уже летел по коридору в своём начищенном ботинке и, не сбавляя скорости, втолкнул меня в кухню.
- Вот Сонечкина кружка, воду нальёшь из той бутылки и бегом! Сонечка сердится!
- Доо-дик! Запишешь ты телефон, наконец!
Начищенный ботинок поспешил обратно.
Комната, в которой восседала Сонечка, была так же, как и прихожая, напичкана всевозможной разномастной мебелью. Все эти стулья, шкафы, кресла и пуфики не сочетались друг с другом ни цветом, ни стилем, ни формой. Единственное, что их объединяло, это цена. Невооружённым взглядом было видно, что вещи, купленные в разные годы в составе разных гарнитуров, стоили приличные деньги. Я, да и Додик, несмотря на его хороший костюм, выглядели на общем фоне, как две неструганные табуретки.
Наконец, Сонечка получила всё, что желала и благополучно забыла о нашем существовании. На кухне Додик стоял уже в двух ботинках и, с вернувшимся к нему высокомерием отдавал мне приказания:
- Вымоешь посуду, пропылесосишь, сделаешь влажную уборку и перегладишь бельё. Если Сонечка захочет – оденешь её и выведешь во двор гулять. Одну на улице не оставляй! Дождись меня! Если не поведёшь её гулять, всё сделаешь и можешь идти. Вот тебе деньги за два часа работы. Придёшь завтра в это же время.
Додик величественно удалился, а я с тоской посмотрела на часы. Было почти одиннадцать. Огромная квартира ждала уборки. Что и где находится в этом невероятном количестве комнат и шкафов, найти было практически невозможно. Почему-то на цыпочках я направилась в комнату хозяйки.
- Извините! – робко обратилась я.
Сонечка не отрывалась от телевизора.
- Извините! – чуть громче сказала я. – Ваш муж ушёл. Вы не могли бы мне подсказать, где у вас пылесос, вёдра, тряпки?
- Что-о?! – хозяйка развернула в мою сторону своё квадратное тело. – Деточка, - сказала она с нескрываемым ко мне отвращением, - запомни: Я в этом доме знаю только две вещи – где лежит пульт от телевизора и где стоит холодильник. Запомнила? Теперь иди и делай то, что тебе велено.
В половине второго я, наконец, справилась с заданием и, изнемогая от усталости, присела на краешек стула. Очень хотелось пить, но спросить на это разрешения у хозяйки я не решалась. Она проходила мимо меня каждые полчаса, абсолютно не замечая, а вот к холодильнику обращалась как живому, любимому и равному себе существу.
- Ну, что, мой хороший, ты для меня припас? Колбаску? А, может, сметанку? Я съем и то и другое! Спасибо, родненький мой!
Мне почему-то казалось, что после каждого свидания с ним, любимым, Сонечка гладила его белые холодные бока и нежно целовала в никелированную ручку. Увидев, что я сижу на стуле, она, наконец, заметила моё присутствие:
- Немедленно встань! Это же антиквариат! Ты испачкаешь обшивку! – закричала она, срываясь на визг.
- Извините, - ответила я, подскакивая со стула, как с раскалённой сковороды. – Может, вы хотите выйти во двор погулять?
- Какие гулянки могут быть! На улице такая жара! Ты всё сделала?
Я кивнула в ответ.
- Тогда иди домой.
- Я приду завтра к десяти, - сказала я .
- Мне без разницы, кто придёт завтра и во сколько.
Вот так: ни спасибо, ни до свидания, но в кармане у меня лежали реальные деньги, и это уже было хорошо.
На следующее утро всё в точности повторилось.
- Кто? – недовольно спросил меня Додик.
- Это Вера, - ответила я как можно громче.
- Не слышно, - ответил Додик и отключился. Через минуту он повторил:
- Ничего не слышно, - и открыл дверь.
Одна неделя сменяла другую. Постепенно я привела квартиру в порядок и научилась, как хотели того хозяева, быть незаметной и в то же время всегда быть под рукой. Сонечка вообще перестала меня замечать. Все свои пожелания она сообщала мужу, а уже он отдавал приказания мне:
- Не стой столбом! Неси Сонечке бульон! Ей это надо по деабэту!
- Постель надо всю вытрусить! Сонечка задыхается в этой пылюке! У нее же астма! Развела тут срач! Толку от тебя никакого! Никто ничего делать не хочет! Всем только деньги подавай! - брюзжал Додик.
- С мебелью аккуратней! Это же антиквариат! Такие деньжищи плочены! Сидеть можешь только на этом стуле! А вообще-то нечего рассиживаться, работай давай!
- Руки мыла? Мыла? Иди мой, как положено!
Всевозможных требований и обвинений было столько, что вскоре я перестала на них обращать внимание. Пока я занималась хозяйством, Сонечка смотрела программы о здоровом образе жизни, кулинарные шоу и светские новости. Все это бесконечно чем-то заедалось и запивалось. Додик метался по квартире, выполняя Сонечкины поручения, или затихал на обшарпанном беспородном стуле в те минуты, когда из огромного, похожего на трон, обитого бардовым плюшем кресла, доносились подхрапывания и посапывания.
Иногда Додику удавалось уговорить жену выйти во двор. Из кресла перед телевизором Сонечка перемещалась на огромную кровать в спальне. Как новгородский купец, Додик раскладывал перед ней юбки, блузки, трусы и бюсгальтера, коробки с обувью. Сонечка к этому вороху одежды была абсолютно равнодушна и в итоге всегда выбирала трикотажные брюки с вытянутыми коленками и длинный серый свитер. Непременно надевались янтарные бусы и широкополая шляпа с огромным бантом.
Далее Додик осыпал проклятиями тех идиотов, которые спроектировали и постороили этот дом. И тут я была с ним полностью согласна, потому как лифт в подъезде располагался между этажами и, для того чтобы войти в него, необходимо было либо спуститься на шесть ступенек вниз, либо на шесть ступенек подняться. Для Сонечки, которая еле передвигала ноги, это было суровым испытанием. Добравшись, наконец, до скамейки во дворе Сонечка произносила неизменное:
- О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!.. – и благополучно засыпала.
Вскоре, измученный сборами, одеванием и ступеньками, засыпал и Додик.
Дважды в неделю вместе с Додиком мы шли за покупками. По вторникам в огромном продуктовом магазине обычно бывали скидки. Пропустить это мероприятие было просто не мыслимо. Каждый раз собирались мы, как на войну. Сумка должна быть самой большой, трость самой крепкой, а обувь самой удобной. Надевая перед зеркалом шляпу, Додик был полон решимости одержать очередную славную победу над представителями сетевой торговли.
Магазин обходился по часовой стрелке не меньше трех раз. Товар надо брать или с самого дна коробки или же ближе к задней стенке стеллажа, потому как ближе к покупателям выставляют дерьмо собачье, которое никому не нужно. Додик, как заправский сыщик, выискивал изъяны, старался немного надорвать упаковку, мял, нюхал содержимое и неизменно приговаривал:
- Думают, я не понимаю, почему все это уценили! Проквасили у себя на складе, а теперь наровят втюхать людям эту гадость! Не на тех напали! Вот и жрите это сами! – говорил Додик, заканчивая свои исследования, и брезгливо кидал товар обратно. Продавцы не вмешивались в это действо, так как знали, что почти всё, что было перемято и перенюхано Додиком, на третьем заходе все же окажется в нашей корзине и в итоге будет оплачено.
Черным вторник становился, если магазин не делал скидок. Возмущению Додика не было предела и месть его была страшна. В этом случае надрывалась упаковка на самых дорогих продуктах, в торговый зал вызывалась заведующая и при большом количестве покупателей товар все же уценялся и отправлялся в наши сумки. Продавцы облегченно вздыхали, когда мы отправлялись на выход и следующий вторник уж точно не был «черным».
По субботам рано утром мы отправлялись с Додиком на рынок. Торговцы, давно его знавшие, натягивали на свои лица приветливые улыбки, справлялись о его и Сонечкином здоровье, на что следовал ожидаемый и много раз слышанный ответ:
- Какое, ну какое может быть здоровье! Врачи сволочи! Дерут такие деньжищи, а помочь ничем не могут! Неучи! Все твердят: нужно правильно питаться, нужно двигаться, а сахар сбить Сонечке не могут, давление тоже! У меня вот в боку уже которую неделю болит и всем все до лампочки. Терапевт наш мог бы заглянуть после работы, поинтересоваться, мол, как вы себя чувстуете, Давыд Самуилович? А вот хрен – то вам на постном масле. Сидят в своих кабинетах, задницами к стульям приросли и дела им нет до людей!
Мы двигались вдоль мясных рядов под непрекращающееся ворчание Додика:
- Ну, какая тут диета может быть?! Приличного куска мяса купить невозможно! А где вилка? Как я могу здесь что-то выбрать? – говорил Додик и при этом его указательный палец безжалостно вонзался в нежнейщую парную телятину. Но поскольку клиент он был постоянный и покупал всегда много, то продавцы молча терпеливо выслушивали Додика и согласно кивали головами.
В овощных рядах Додика сегодня ожидала большая удача – целый ящик подгнивших баклажан и болгарского перца. Все это можно было просто забрать. Додик, складывая дармовое добро в наши необъятные сумки, прочел молоденькой узбечке, стоявшей за прилавком, целую лекцию о правильной организации хранения товаров и о том, что следовало бы еще и приплачивать тем добрым людям, которые помогают избавиться от испорченных овощей. Узбечка, родившаяся уже в независимом Узбекистане, по-русски говорила плохо. Чем был недоволен этот прилично одетый дедушка и почему нужно платить ему деньги, узбечка не понимала, но на всякий случай услужливо кланялась и повторяла: «Спасыбо большой! Спасыбо большой!».
В общем очередная битва за хлеб насущный была выиграна. Додик, весьма довольный проделанной работой, в приподнятом настроении, с добычей, победно возвращался домой. Впрочем, Сонечку это совсем не воодушевило. Глядя, как мы разбираем покупки, она сказала:
- Опять гнилья натащил!
- Ну, что ты, Сонечка! Только посмотри какие синенькие! Сейчас мы все, все переберем, обрежем и завтра Лида закрутит икру в банки.
- Давешнюю еще не съели, - буркнула Сонечка.
- Ну, как было не взять! Целый ящик и задарма! Теперь вот надо все это извести. Давай-ка вон тую мыску, - сказал Додик, обращаясь ко мне. – Лушпайки в поганое ведро, а синенькие ложи в мыску.
- Не ложи, а клади! Сколько можно тебе это говорить! – хлопнула по столу ладошкой Сонечка.
- Да, конечно, клади, - засуетился Додик.- Я же так и говорю.
- А, делайте что хотите, - махнула рукой Сонечка и понесла свое грузное тело вон из кухни, приговаривая: О, Хоссспади, Хоссспади, Хоссспади!...
- И я что говорю – клади, а ты все ложишь и ложишь! Ложишь и ложишь! - уже на мне сорвал свою досаду Додик.
(продолжение следует)