А. Шварцкопф

Бакчарская средняя школа была единственной в районе и располагалась в центре села. Она была вписана в угол квартала с постройками детского дома. Это было деревянное двухэтажное здание с просторными классными комнатами и спортивным залом. Напротив был стадион, где проводились занятия по физкультуре и спортивные игры. При школе на территории стадиона имелся интернат для проживания старших школьников с периферии. Это была прекрасная школа с опытным и требовательным коллективом учителей.

Недаром ежегодно большинство выпускников поступало в ВУЗы, хотя конкурсы в зависимости от избранного учебного заведения доходили до 10 и более человек. Восьмые классы были сформированы в основном из выпускников 7-х классов Бакчарской средней и семилетней школ. Доля выпускников сельских школ из периферии едва ли превышала 28 – 30 % в классах, но из них многие впоследствии ещё отсеивались. Из выпускников Богатырёвской семилетки нас было двое, я и Роберт. И, вообще, мы как бы проторили путь к получению среднего образования из п. Богатырёвки. В старших классах никто, кроме нас, не учился, и студентов не было летом на каникулах. Но на следующий год у нас уже появились последователи, число которых с каждым годом росло. Но учиться было очень и очень трудно.

Что можно взять с детей, выросших в тайге, без основательной подготовительной учебы, без читки книг, слушания радио, просмотра фильмов? Особые проблемы в 8-м классе были с предметом «Русский язык». Весной я заболел с почками, и меня положили в больницу, я ещё больше отстал и догнать своих одноклассников уже не мог. Я остался на второй год. Роберт остался на осень по русскому языку, пошёл на экзамен без подготовки летом и провалился, сделав слишком много ошибок в сочинении. Мы оказались неразлучными второгодниками. Конечно, мы не были подготовлены к тем высоким требованиям средней школы, но сказывались и условия быта для выполнения домашних заданий, несмотря на то, что за нами был уже 3-х летний опыт самостоятельной жизни вдали от дома, родительской опеки, квартирования у чужих людей.

На второй год костяк нашего 8 –го класса был сформирован из выпускников Бакчарской 7-летней школы и дополнен выпускниками 7-го класса средней школы и ряда прилегающих сёл. По национальному составу в классе были мы два немца, две литовки, эстонец, два ассирийца, азербайджанка, еврей и остальные русские. Со мной в классе учились и дети Бакчарской элиты: сын первого секретаря комитета партии Монголин Леонид, с которым я близко подружился, дочь председателя райисполкома Лиля Круглова, сын директора детдома Игорь Гук, сын секретаря райисполкома Вася Канциялов и другие.

Было два параллельных класса по 33 - 34 человека. Во второй год в классе с новыми соклассниками мы чувствовали себя уютно и уже не как провинциалы. По успеваемости могли себя причислить к лучшей половине класса. И с предметами «Русский язык» и «Литература» не выпадали из общего ряда. Но по правде сказать, правописание по русскому – это была почти поголовная слабость, в том числе и школьников русской национальности, а с «литературой» трудности возникали из-за того, что мы прочитывали далеко не все изучаемые по программе произведения. Занятия в школе проходили в две смены.

Особенно запомнился март 1953 года. Сообщение о смерти Сталина вызвало как бы шок в стране. Целыми днями по радио звучит траурная музыка, нагнетается обстановка чуть ли не «конца света» и дальнейшей безысходности. Большинство населения и школьников поддаются этому психологическому прессингу, все проявляют подчёркнутое чувство скорби и много говорят об этом. Но мы дома, в кругу своём, на смерть реагировали сдержанно и особенно скорбь не проявляли. В нас, немцах, давно внутри укрепилось, что виновником всех наших страданий и ущемлений является Сталин. А со смертью Сталина внутри нас, наверно, ещё неосознанно, начинало зарождаться чувство ожидания улучшения нашего положения.

К дню похорон вся школа была радиофицирована, занятия в день похорон отменены, и все ученики были приглашены в школу. Я же, Роберт и ещё два русских парня из класса, набрались наглости и с утра на лыжах отправились далеко за село к реке Галка и пробыли там целый день. Нас как бы это всё не трогало. Только слышали гудок сирены от МТС в момент похорон в Москве. Это был прекрасный солнечный и неморозный день. На следующий день соклассники рассказывали, что многие девчонки в момент похорон сильно плакали. Но нас никто не упрекнул, что мы демонстративно не подключились к коллективной скорби. Это был необдуманный, рискованный в то время поступок и мог нам очень дорого обойтись, но ангел-хранитель уберёг нас от беды.

В классе были все комсомольцы, кроме нас с Робертом. Нас нельзя было принимать в комсомол (Коммунистический Союз Молодёжи), так как мы были на учёте спецкомендатуры, но мы и сами не рвались.

Но было нам больно быть людьми «2 сорта». А комендатура как бы ещё подливала масло в огонь, во время занятия могли зайти и сказать: «Шварцкопф и Гердт, вас вызывают в комендатуру!» В субботу после занятия школьники из деревень, как правило, отправлялись домой за продуктами на следующую неделю. Но нам нельзя было идти без письменного разрешения коменданта. Мы вынуждены были написать заявление с просьбой о выдаче нам разрешения пойти домой к родителям, накануне или после уроков идти в комендатуру, ждать долгое время в приёмной, чтобы комендант принял и подписал заявление и выдал разрешение, затем ночью вдвоём идти пешком 22 км до Богатырёвки. Там нам надо было сделать отметку на пропуске у коменданта о прибытии и убытии (уходили обычно после обеда в воскресенье), в понедельник сдать пропуск в райкомендатуре. Если приём производил комендант майор Фёдоров, а он относился к нам всегда дружелюбно и с пониманием, то процедуру получения разрешения удавалось пройти быстро. А при его помощнике Токареве, старшем лейтенанте, который старался подчеркнуть свою власть над нами, приходилось долго ждать, потом он давал долгие наставления и обязательно добавлял, что нам оказывается большая честь и доверие - по субботам идти в свой посёлок. Зимой шли домой только ночью, так как сибирский день очень короткий, да и учились мы только во вторую смену - в первую смену учились младшие классы, а мороз, нередко, до - 40 ° C. Только скрип снега под валенками был слышен, говорить было плохо в такой мороз, только иногда останавливались осмотреть друг друга, чтобы не обморозились. Если нос или щёки начинали белеть, приходилось эти места тереть, пока нос или щека не принимали свой нормальный вид. Сам человек не чувствует начала обмораживания.

Сама дорога была скучной, однообразной и проходила по открытой местности полей и мелкорослых кустарниковых рощ. В девятом и десятом классе мы уже реже ходили домой. Продуктов привозили побольше, чтобы хватило на несколько недель. Были уже и другие причины: мы были уже взрослые парни.

Зоя Александровна Александрова, наш классный руководитель и учитель по математике, старалась сделать наш класс лучшим в школе. Написала всем распорядок дня: подъём в 6 утра, физзарядка (в комнате уже висел металлический репродуктор «Север», по которому передавался комплекс физических упражнений), завтрак, подготовка к занятиям, работа дома по хозяйству, обед, школа и т. д. до ухода ко сну. Она регулярно нас всех проверяла. Иногда утром, после шести часов, стучала она в дверь и проверяла наш подъём. Дисциплина в школе была строгая. Другие учителя также следили за нашим поведением. Мы тайком покуривали в туалете, который был во дворе школы, и Зоя Александровна умудрялась нас по табачному запаху ловить и с этими проделками.

Был однажды такой случай: шли мы группой по улице и курили, а навстречу нам идёт наш завуч Людмила Васильевна Казанская. Ребята, жители районного центра, заметив её, быстро спрятали папиросы в рукав, ну а я замешкался и попался ей, и мне пришлось выслушать наставление о вреде курения, а мне шёл уже 21-й год. Курить школьникам было строжайше запрещено, и правильно. Нам не разрешалось праздно болтаться по селу днём и вечерами, надо было больше заниматься. Был случай с одноклассником Маргулисом, которого потом все имитировали. Послала его мать за молоком. Идёт веселый Маргулис с бидончиком, и навстречу Людмила Васильевна, учительница русского языка и литературы. Останавливает его и строго спрашивает: «Вы куда, Маргулис?» «Мы.., мы.., мы за молоком». Она всегда называла всех на «Вы». Очень требовательная и авторитетная учительница, которую мы как-то даже побаивались. Она очень хорошо знала и любила свои предметы и пыталась это передать и нам, своим ученикам. Она требовала, чтобы мы все изучаемые произведения прочитывали, причём вдумчиво и с аналитическим осмыслением. Для большинства из нас это было зачастую просто непосильно. Существующий учебник литературы она использовала мало и считала его недостаточным. Объяснения очередной темы с разбором произведения или характеристик литературных персонажей проводились во второй половине урока часто в форме медленного чтения лекции, и заканчивались они дополнительными часами после уроков. Эти лекции мы были обязаны записывать, а темп задавался таким, который научил и быстро писать, и вырабатывать определённые сокращения слов, что очень пригодилось позднее при обучении в ВУЗе. Общих тетрадей с такими лекциями накопились стопки. И по сравнению с лекциями нашей учительницы учебник литературы (в коричневой обложке, автора не помню) выглядел очень куцым и бледным. Но появившийся уже где-то в середине учебного года в 10-м классе новый учебник (в серой обложке, автора не помню) уже очень сильно был близок по содержанию к нашим лекциям.

В 9 — 10-х классах официального предмета «Русский язык» в программе и расписании не было. Но Людмила Васиьевна периодически проводила обзорные уроки по языку, втолковывала нам правила просто и понятно на свой лад. А слабые места в знании русского языка она выявляла по периодически устраиваемым диктантам, классным и домашним сочинениям. Именно ей обязаны были её ученики, что знания правописания русского языка у старшеклассников постоянно пополнялись и совершенствовались. И в высоком проценте поступлений выпускников Бакчарской средней школы в ВУЗы была её неоценимая заслуга. Людмила Васильевна была тоже ссыльной.

Иногда интересная перепалка шла между учителем физики Иринархом Фёдоровичем Фёдоровым (чуваш по национальности) и учеником Михаилом Биндером (еврей). Миша не мог выговаривать букву «р». При произношении слова четвёрка всегда получалось у него вроде «четвееллка». Иринарх Фёдорович поправлял его: «Не четвеелка, а цетворка». Он не мог произносить мягко «ч», и у него всегда получалась «ц». Это нам всегда нравилось, когда они повторяли это по нескольку раз, без улучшения произношений.

В школе мы начали заниматься художественной самодеятельностью: ставили короткие пьесы, эстраду. Был неплохой струнный оркестр. Мы ездили или ходили пешком в соседние сёла и давали концерты.

Зоя Александровна добилась, чтобы класс был комсомольским. В 1954 году нас с Робертом принудили вступить в комсомол. Я думаю, что она это сделала после согласования с райкомом комсомола. Надо было выучить наизусть программу и устав комсомола. Трое ребят из класса давали рекомендацию и несли моральную ответственность за нас. Приём в школе был очень строгий, но в райкоме прошёл формально, в виде собеседования и простого знакомства. Дома я скрыл свой поступок.

Хорошие знания по химии дала нам учительница Карпова. Ей удалось привить большинству в школе интерес к этому довольно сложному предмету и научить осмысленному пониманию химических процессов.

Ещё хотелось бы остановиться на предмете «Иностранный язык». В нашей школе и, наверно, во всём районе в программе стоял «Немецкий язык». Но изучению языка особо серьёзного внимания не уделялось, программа выполнялась формально, без настроя на конечный результат чему-то научить. Сказывалось и отсутствие преподавателей. Хотя обучение должно было проводиться, начиная с пятого класса, в Богатырёвской школе этот предмет не преподавался. В старших классах в нашей школе преподавала еврейка, (фамилию не помню) со знанием немецкого, но якобы без педагогического образования. Учить немецкий мы начали только в 8-м классе, будучи совершенно незнакомыми с пройденной программой 5-7-ых классов, не зная грамматики и латинского алфавита. Всё приходилось быстро навёрстывать. Но так как обучение было настроено скорее на чтение текста, его понимание и перевод на русский язык, то мы, два немца в классе, хорошо владеющие немецкой разговорной речью на бытовом уровне в семьях, быстро оказались лучшими в классе по этому предмету. Что касается правил грамматики, то этот пробел знаний очень медленно устранялся и, честно признаться, они остались навсегда неудовлетворительными.

Хотел бы отметить, что в то время ещё по утрам гудел заводской гудок, зовя рабочий люд на работу. Часов ведь было мало. В каждой квартире на стене, как я уже ранее писал, висел репродуктор в виде тарелки диаметром порядка 40 см из чёрной толстой бумаги. Позднее эти громоздкие комнатные репродукторы постепенно стали заменяться на более современные, встроенные в металлические коробки, и обладание таким устройством вызывало уже гордость. У нас был такой радиодинамик «Север» производства Томского радиозавода. Индивидуальные радиоприёмники были ещё большой редкостью и вообще не доступны для широкого слоя населения. Начиналась передача в 6 часов утра с Гимна Советского Союза: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь...», после этого следовали последние известия, урок гимнастики и т. д. Репродуктор почти никогда не выключался.

Во время летних каникул нам надо было работать в колхозе. Первый год, после восьмого класса, я косил траву на силос и сено. Я был звеньевой. В зве-не были девушки 16-17 лет. Всему звену утром отбивал литовки и точил их при «перекурах». Выкашивали до 40 соток на человека - это много. Но самое приятное занятие было стогование сена. Это коллективный труд. Сперва строили из жердей остов и на него складывали сено, получалась скирда, которая потом служила нам жильём. Какая красота спать в балагане, где все запахи сибирских трав! В это время питались коллективно: в звене была повариха из девчонок. Сколько смеха, веселья при такой адской работе в жару. Мы были молоды и не знали другой жизни.

Два следующих лета я работал учётчиком бригады колхоза им. Ворошилова. Принимал работы, выполненные за день колхозниками, начислял трудодни. Приходилось к концу рабочего дня ездить по полям и обмерять скошенные участки на сено или силос, принимать у комбайнеров скошенные за день поля или пахоту поля и т. д. Но тут у меня уже была лошадёнка, кобыла Кукушка, которая жеребенком была куплена ещё в колхозе «Рот-Фронт». Сажень для обмера я сделал складной, чтобы не мешал верховой езде.

И заканчивая своё повествование о школе, скажу, что занятия в 10-м классе в последней четверти во многом строились на обзорном повторении материала по программе выпускных экзаменов. Каждый выпускник заранее приобрёл брошюру с билетами выпускных экзаменов, и учителя с ними тоже знакомились и давали консультации. Занятия прекращались 20 мая, а с 1 по 20 июня по всей стране проходили единые государственные экзамены. Особо строго проводился экзамен по предмету «Русский язык и литература». В классе парты раздвигались, созданы были условия, исключающие подсказки и списывания. Запломбированный конверт с темами сочинений открывался комиссией учителей в присутствии директора школы и представителя районо. Проходил этот экзамен в один и тот же день по всей стране и в одни и те же часы по районам со своими темами. Экзамен длился 4 часа. Во время экзамена разрешалось что-то перекусить и попить, посетить туалет, но по одному, исключая всякие контакты между собой. Следили за экзаменующимися 2-3 учителя. Сами сочинения проверялись комиссионно, затем передавались какой-то центральной комиссии для контрольной проверки, и лишь затем, спустя несколько дней, результаты были сообщены экзаменующимся. И какое облегчение наступило для каждого из нас, когда он узнавал, что получил положительные оценки за раскрытые темы и стиль изложения, отдельно по грамматике. Это был самый сложный экзамен для всех. В классе у нас все справились с сочинением. Теперь появилась уверенность, что и остальные предметы — математику, физику, химию и др. можно будет успешно сдать. Готовились к остальным предметам уже по билетам и основательно, более серьёзно, чем в прошлые годы, а я учился, когда, начиная с 4-го класса, каждый учебный год заканчивался экзаменами.

Спустя несколько дней после последнего экзамена в школе состоялся выпуск-ной вечер. В классе были расставлены и празднично накрыты столы, и присут-ствовало уже немного спиртного. Все пришли празднично одетыми, особенно девушек нельзя было узнать, не в их привычной школьной форме из коричневого платья с чёрным фартуком или белым по торжественным случаям. Все выглядели сразу какими-то взрослыми и красивыми. И нас, парней, как-то разом покинуло мальчишество, мы стали более серьёзными. Учительский коллектив поздравил нас с окончанием школы, сказал добрые напутственные слова в большую самостоятельную жизнь. В свою очередь уполномоченный от класса ученик поблагодарил учителей за их добросовестный и усердный труд, который они вложили в каждого из нас за прошедшие годы. Затем были на короткое время розданы аттестаты и после нашего ознакомления с ними снова собраны и положены в сейф директора школы.

После официальной части состоялся ужин с тостами, а затем в спортивном зале проведён прощальный выпускной бал. Количеством спиртного на столе мальчишки не могли быть удовлетворены, они рассчитали заранее и принесли ещё и с собой, но всё было в пределах нормы. Устав от танцев, все отправились большими группами гулять по ночным улицам, сумеречным в этих широтах в конце июня, и как было принято у выпускников школ в Советском Союзе, коллективно встречали восход солнца.

В последующие дни уже неорганизованно каждый приходил в школу и получал свой аттестат зрелости под роспись.

Закончив в 1955 году среднюю школу и получив аттестат зрелости, мы почувствовали себя сразу какими-то взрослыми, самостоятельными и гордыми своими успехами. Неожиданно произошла переоценка в положительную сторону и роли учителей. Но одновременно появилась и тоска, что вся эта привычная жизнь кончилась, что мы, соклассники, ставшие такими близкими особенно в последние месяцы, вдруг расходимся по жизни каждый своей дорогой и уже никогда в таком составе не будем встречаться. И действительно, мне никогда ни с кем, за исключением Роберта, не пришлось встретиться.

Через несколько дней после получения аттестата я отбыл домой в Богатырёвку временно зарабатывать в колхозе «трудодни», чтобы выдали справку, и одновременно готовиться к поездке в Томск для продолжения учёбы. Я и Роберт окончательно решили поступить в Томский политехнический институт.

Но для получения паспорта необходимы были справки от председателя колхоза об освобождении от членства колхоза в связи с выездом на продолжение учёбы и сельсовета о снятии с учёта, но которая без первой не выдавалась. Напомню читателю, что дети колхозников при исполнении ими 16-и лет автоматически считались членами колхозов. Председатель нам такую справку никак не хотел выдавать, не хотел терять двух молодых колхозников со средним образованием. Мы же настойчиво добивались её, затем перестали даже ходить на работу и целыми днями и вечерами демонстративно просиживали в конторе, стараясь измором добиться этой справки. Когда уже выезд нельзя было затягивать, мы, так ничего и не добившись, выехали в райцентр. Автобусы до Томска тогда ещё не ходили. Проискав полдня машину, которая бы нас попутно взяла до Томска, мы нашли наконец-то машину, загружавшуюся в организации «Заготкожсырьё» высохшими шкурами животных. Шофёр согласился нас взять наверх. Машина была загружена «под бастрык» и шире габаритов кузова, и выше кабины. А наверху с чемоданами я, Роберт и Стюра Казанцева, наша ровесница из Богатырёвки, работавшая на Томском электроламповом заводе. Выехали уже после обеда, ближе к вечеру. Дорога была скверная, машина быстро не могла ехать, и мы наверху чувствовали себя, хотя и не совсем уютно, но счастливыми, что едем. Шофёр вместе со своими товарищами в кабине, которые его сопровождали, остановился в поле поужинать, изрядно выпили водки. Когда начали ехать по «знаменитой лежневой (стлани) дороге», начались уже сумерки, но водитель, вероятно, решил этот 40-км участок «проскочить», прежде чем остановиться на ночлег, а дорога - сплошные глубокие ямы. И в один из моментов мы вдруг, как после выстрела из катапульты, летим в сторону, на мох болота, а машина лежит на боку, упершись жёсткими кожами в твёрдую обочину. Помню, как мы, подхватив свои чемоданы, бежали от машины, боясь, что она перевернётся и задавит нас.

Безуспешно прождав некоторое время в надежде на помощь какой-либо проходящей машины, водитель пешком отправился назад в сторону Бакчара в село за трактором. Мы же остались сидеть на дороге и отмахиваться от комаров и мошки. Водитель приехал с трактористом лишь к утру, быстро поставили машину на колёса, и мы снова двинулись в путь. На хорошей дороге от Шегарки до Томска при большой скорости сверху машины было неуютно: и сильный ветер, и держаться не за что. В те времена автоиспекция на дорогах ещё не стояла. Переехав пантонный мост, водитель нас «высадил», а мы далее отправились до института на автобусе.

При сдаче документов в приёмной комиссии к нашим объяснениям об отсутствии паспортов отнеслись с пониманием: документы приняли и выдали направление для поселения в общежитии, а в паспортном отделе института без бюрократизма поставили штамп прописки на свидетельствах о рождении. Дата прописки 30 июля 1955 года.

Мы с Робертом сдали свои документы в приёмной комиссии на факультет «Обогащение и брикетирование угля». Выбор был ещё сделан перед окончанием школы, причём сделан из чисто прагматических соображений, так как в случае поступления, необходимо было жить и учиться только на стипендию. На этом факультете, как и на всех горных, выплачивалась стипендия даже с тройками, причём она была на 100 рублей больше, чем на всех других технических факультетах. Привлекала и такая красивая чёрного цвета форменная одежда с позолоченными пуговицами и металлическими эполетами-погончиками на плечах у студентов-горняков и геологов, которых мы иногда видели летом на улицах Бакчара. Важнейшим моментом было и то, что у соклассника Алексея Бабенко трое старших братьев уже закончили или заканчивали этот факультет – следовательно, по нашей логике, это не могло быть плохой специальностью.

В день сдачи документов конкурс был около восьми человек на место. С направлением в общежитие, в котором нас временно на месяц прописали в пас-портном отделе института, мы поселились в старом деревянном доме по ул. Советская 84 в комнате на 12-15 человек.

С 1 августа уже начинались приёмные экзамены, а ещё с 20 июля в институте для абитуриентов постоянно читались обзорные лекции. Как говорится, мы не могли приехать своевременно и попали с «корабля на бал». Летом дома не имелось возможности освежать свои знания, и здесь времени не было ни для адаптации к городу и институту и тем более для подготовки к экзаменам.

Первый экзамен по немецкому языку я сдал на отлично, а на втором экзамене, моём коронном и любимом в школе предмете математике, а я ведь учился по этому предмету хорошо, провалился. Это был устный экзамен. Я очень хотел поступить и очень волновался. Я сам потом ничего не мог объяснить по поводу провала. Но Роберт, который слышал мой ответ и знал мои математические способности, сказал потом, что я «нёс ахинею», а наводящие вопросы экзаменаторов только сильнее меня запутывали, и меня просто подвели мои нервы. Наверно, он был прав. Моя попытка поступить в институт закончилась неудачно. Я забрал свои документы и уехал домой. И наши жизненные пути с Робертом разошлись.

Роберт успешно сдал вступительные экзамены, прошёл по конкурсу и был зачислен студентом на факультет обогащения и брикетирования угля. Со справкой о зачислении вернулся он в Богатырёвку, не без нервотрёпки и проволочек получил необходимые справки, оформил паспорт и вернулся в Томск. На следующий год этот факультет был присоединён к горному факультету, а специализация расширена на «обогащение полезных ископаемых». В 1960 году он защитил диплом, получил квалификацию «Горный инженер-технолог по специальности обогащения полезных ископаемых» и до конца 1991 года работал на ряде предприятий горно-рудной промышленности Министерства цветной металлургии СССР. Роберт был первым из наших жителей Грюнвальда и принадлежал к тем первым ещё немногочисленным российским немцам, которые после почти 20-летнего перерыва начинали «прорываться» в ВУЗы и получать высшее образование, правда, пока по техническим специальностям. С Робертом мы снова встретились уже где-то лет 15 спустя в г. Усть-Каменогорск и потом из вида уже друг друга не теряли. В декабре 1991 года он тоже переехал на постоянное жительсво в Германию, живёт в г. Констанц. Мы систематически звоним друг другу и иногда встречаемся.