Е. Зейферт

Какие-то дети (или ты?) нарисовали на асфальте свой город. Всё, что нужно, чтобы припарковать здесь машину, посадить цветы или утолить голод, – цветные мелки.

Хищные дети играют в игрушку по имени Благодать. Это тонкая деревянная женщина, её шея, локти, колени на шарнирах. Дети заламывают ей руки, сгибают назад ноги в коленях, поворачивают голову к спине. Её длинные русые волосы закрывают грудь. Шёлковые пряди лежат в беспорядке, щекочут деревянные соски. Дети не унимаются. Женщине мало, мало боли.

Брось! Ты чертовски неправ, Кирилл. Я всегда хотела заботы, уважения, восхищения, а не боли. Я сижу у зеркала и смотрю на своё нежное лицо, длинные волосы, открытые плечи. «Неужели он не понимает, что я живая девочка?» – спрашивала в сторону Суок. Тутти, в отличие от тебя, понимал, хоть и был ребёнком. Меня нельзя, обидев, отставить в уголок и подойти ко мне через время как ни в чём не бывало. Я за это время изменюсь, запечалюсь, заболею. Твой контрастный душ – приближение, отдаление, приближение, отдаление – меня не оздоравливает.

Недавно в сквере, где ты целовал меня, как пятнадцатилетний мальчишка, ты сравнил меня с маленьким героем Джейсоном из кинофильма «Догвилль»: Грейс шлёпает его, а ему мало, мало... Я предложила тебе встретиться в следующий раз на похоронах этого мальчика из Догвилля. Вечером дня моего рождения, когда меня поздравили и засыпали цветами и другими подарками четыреста человек, а ты обо мне забыл, я написала тебе: «Может, мальчик из Догвилля умер сегодня, когда я родилась? Или он ещё не умер, раз я пишу тебе это смс?» Ты не ответил.

Дай хищным детям игрушку, и они отхватят тебе руку.

Мальчик Джейсон всё не умирал. И мы не виделись. И я жила находками извне.

Пока тебя не было, мне, от германского приятеля, досталась любопытная рукопись романа совершенно неизвестного немецкого автора Инго Арцта. Сюжет оказался примитивен. Я прочла роман только ради того, чтобы убедиться ещё раз: немецкий – это язык передачи эмоций. Вот этот сюжет. Фридрих, интересный мужчина чуть старше сорока, издатель, даровитый литератор, переживает незавершённый гештальт. Он вовремя не покинул семью и потерял отношения с любовницей Элиной, которая тогда хотела быть его женой. Фридрих пишет ей, звонит, ищет встреч, но она не отвечает, не идёт на контакт, избегает встреч. Элина жестоко молчит. Он мучается. Проходит четыре года. Он встречает другую, по-настоящему милую, молодую женщину, по случайности тоже Элину, и добивается её расположения. Не сразу, но довольно быстро она проникается к нему. Они становятся очень близки. У Фридриха и Элины почти нет разделения между психическим и физическим восприятием друг друга. У неё длинные волосы, нежное лицо, красивые преданные глаза, она ему невероятно нравится. Им очень хорошо вдвоём. Элина ничего не просит – только чуть-чуть общения, взамен на своё, а ведь он этого общения так хотел…

Вот она, параллельная ситуация, в которой можно завершить гештальт. И Фридрих его завершает. Он прекращает общение с Элиной. Она удивлена, тянется к нему. Потом успокаивается. Даже рожает ребёнка от другого мужчины, с которым была раньше. Но Фридрих дорог для неё и как человек. Ей хочется говорить с ним, слышать его, видеть, она зовёт его. Он возвращается. Он желает физической любви, она рада. Их отношения вновь идут по той же синусоиде. И однажды, в период накала (а в этот день он уже сомневался, заниматься с ней любовью или нет), Фридрих просто останавливает половой акт (это был потрясающий секс). И уходит. «Я не могу с тобой общаться, потому что втягиваюсь в эти отношения, мы становимся всё ближе друг к другу. К тому же у меня чувство вины перед женой. Занимайся лучше своей дочерью». Завершение гештальта происходит по полной программе. Мужской персонаж уходит с авансцены, оставшаяся треть книги – о женщине.

Ребёнка Элины и жену Фридриха зовут одинаково. Зачем страдала маленькая Гретхен (Элина после болезненного завершения Фридрихом гештальта лежала два дня в больнице, в разлуке со своим младенцем)? Как видно, ради спокойствия взрослой, старше Фридриха, Маргариты, которая рядом своих свойств в своё время оттолкнула мужа.

Всё просто в этом дурацком романе. Арцт был бы известен, будь талантливее. Но его язык хорош. Своим немецким он будто передаёт, как Фридрих целует Элину. Или: герой вдруг резко и нежно говорит ей – «Делай что хочешь», разрешая им быть вместе... Такая нежность в резкости возможна только на немецком.

Возвращение Элины к Фридриху теперь невозможно, герой покинул орбиту восприятия героини. Элина в последней трети романа осознаёт себя красивой женщиной, которой ничего не нужно делать, лишь быть самой собой. И к ней стекаются мужчины. И она самоценна. «Быть самой собой» – вот она, суть преображения. Эта истина относима и к женщине, и к мужчине. Лу Саломе могла обратить эту просьбу к юному Рильке, в то время как Ницше написал ей, юной: «Будь самой собой», а мне эту фразу как цитату из Ницше на титуле переведённой им книги написал в своё время издатель Олаф (именно тот, что подкинул сейчас отвергнутую им рукопись Арцта): «Werde was du bist» .

Героиня не становится другой. Ей можно быть такой же живой, какой она была раньше. Она вернулась в то состояние, когда Фридрих не был ей нужен, когда он был лишь случайный, влюблённый в неё знакомый. Появляется просвет в тёмных аллеях. Фридрих теряет для неё плоть. Она уже не та река, в которую ему чудом удалось войти дважды.

Зачем Арцт сделал героя редчайшим интеллектуалом? Вот это непонятно. Ложный художественный шаг? Боюсь, что из-за другого языка культуры суть от меня могла ускользнуть. Несмотря на смехотворность фабулы, главный герой сам восторг! Умён, интересен, сексуален. Нет ли особой философии в его молчании, его уходе? Ведь должно быть в романе сердечко философии.

Мне кажется, я нащупала его ритм. Не только героиня, но и герой поступает так, как хочется. Он остаётся самим собой.

Захер-Мазох? Красноречиво. Но зато Фридрих не теряет себя.

Кирилл, я рада, что ты не потерял себя.

Фридрих – принцесса из сказки, которая хотела не живого, а механического соловья. Кирилл – мастерица вязать крючком, цеплять на крючок, как петельки, женщин. Фридрих видит живое, искреннее, тянущееся к нему, а ему почему-то хочется, чтобы стволы этих деревьев были из папье-маше, а листья раскрашены гуашью... Элина настолько живая, что её хорошо бы заменить куклой, похожей на Суок. И обвинить эту куклу в неумении любить, беречь. Кирилл купил новый, более удобный сачок: бабочки – существа вёрткие, ветреные, здесь нужна не только сноровка, но и хороший инструмент.

Ты не впускаешь меня в свою жизнь, как что-то наносное и, значит, ненужное. Ты думаешь, что я соединена с тобой витально, ты в своё время этого виртуозно добивался. Милый, ты не сошёл с ума, ты не болен? Оставь свои эксперименты. Тебе хочется поставить кого-то на своё место в отношениях с первой Элиной? Не смей. Ты сам говорил, что я красивая хрупкая женщина. Я потерплю ещё какое-то время, ради спасения отношений с тобой, но потом порву путы.

Лучше сделай так, чтобы мы были. Ведь мы существуем как данность. И нам нужно место – между звуками джаза в твоём автомобиле, между гудками в твоём мобильном, между буквами в письмах Лу Саломе к Ницше, Рильке и Фрейду, в кафе на «Лубянке», в постели, в кривоколенных переулках Москвы. Найди нам пристанище. Только вовремя, ведь всё умирает.

Глупость! Зачем я о чём-то тебя прошу? Ведь я сильная и нередко веду себя, как мужчина – и в чувствах, и в сексе. Я всегда добиваюсь желаемого.

Сколько игры и творчества в нашем контакте!

Я устала от тебя, ухожу в себя и ощущаю наслаждение жизнью. Ты не понимаешь этого.

Ах, Кирилл! Маятник чувства качнулся в твою сторону. Ты поймал его и не отпускаешь. Ты ласково и настойчиво просишь встреч. Я гуманнее тебя и соглашаюсь. Хотя мне эти встречи уже не нужны.

И вот ты опять рядом. Но ты опоздал, и я не чувствую потребности в тебе.

Где-то в другой реальности Фридрих берёт в руки деревянную куклу по имени Грейс. Её бросили дети. Она не больше ладони. Фридрих щурится от любования и наслаждения. Слегка проводит указательным пальцем по её торчащим деревянным соскам. Женщина закрывает глаза от стыда и блаженства.

Я смотрю на рукопись Арцта в своих руках. Бумага стала невидимой. Буквы рассыпались и лежат в моих ладонях, на коленях, на столе, на полу… Складываю руки ковшичком, закрываю глаза и протираю лицо буквами из тёплого пепла. Кирилл лежит в моей постели. Его глаза закрыты. Как на картинке, его прямой нос и столь любимая мной припухлая верхняя губа. Я тихонько закрываю дверь и ухожу из своей квартиры. Сбегая по лестнице, достаю из кармана мобильный и на ходу, рискуя упасть, переименовываю абонента Кирилла в Леокадию Адамовну. Юмор ещё никому не помешал.

У подъезда меня встречает Фридрих. Я не верю своим глазам. Он безотрывно глядит на меня. «А, – вспоминаю я, – у меня же лицо в пепле». Я хватаюсь руками за лицо, но оно чистое. Фридрих нежно трогает меня за подбородок. Его глаза влюблены в меня.

Но он говорит о чувстве вины перед женой. Маргарита – практически эпизодический персонаж романа – опять выступает на авансцену.

Однако уже через час мы с Фридрихом ласкаем друг друга в небольшой знакомой квартирке. Я не понимаю, где Кирилл. Тонкое мускулистое тело Фридриха меня завораживает. Такого блаженства я ещё ни разу не испытывала. И вдруг мне становится страшно, за него. Как он будет жить дальше, с этим чувством вины перед Маргаритой, да и я ведь уйду от него в нехудожественную реальность? «Милый, мне страшно», – я не нахожу ничего лучше, как сообщить ему шёпотом об этом. Фридрих секунду прислушивается, потом резко вскакивает, поднимает с пола свои трусы и брюки, судорожно одевается. Разгорячённая, нагая, я вскакиваю за ним, пытаюсь остановить его, обнять. Но он суров. Он почти грубо отталкивает меня и через короткое время покидает квартиру.

…Мне почему-то видится, что Фридрих едет в своей машине и слушает, к примеру, «Pink Martini». Неустанное чередование разных стилей – джаз, классика и даже старая поп-музыка – окунает его в приятные ощущения сейчас и здесь и одновременно не сейчас и не здесь...

«Эй, парень, – хочется сказать ему, – а чашка-то вот-вот разобьётся!» Или даже прямо: «Есть разные способы сказать другому, хорошему, человеку «Прости».

Есть разные способы – добрый голос, тёплый взгляд, поцелуй, прикосновение... Ты же человек.

Зачем тебе жить с тяжестью? Её пока нет, но она придёт. Хотя снять её с твоих плеч, может, уже некому. Река по имени Элина утекла...

Но нет, не слышит. «Pink Martini» звучит громче воды. И Фридрих Кирилл летит на машине в поисках механического соловья. А мне уже нет до этого дела. Я уклонилась от маятника.