Владимир Штеле

8. Интуиция бабушки Фриды

Народ, освобождённый, якобы, от ига однопартийной системы, гулял где-то высоко, над погребом, причём, гулял с таким же азартом, как и двадцать лет назад. Вывод: общественно-политический строй не влияет на характер и стиль жизни простого народа.

А Володя Пистель продолжал жевать огурцы, но почувствовал себя в могиле, показалось, что его неспортивное, но ещё относительно молодое тело распадается, расползается по волокнам, воняет сырой гнилью. Он помнил, как хоронил его отца, здесь, в этом сибирском посёлке, куда была сослана разорванная на куски семья в 1941 году из Ростовской области, а назад дороги не будет.

Много чего произойдёт и хорошего, и плохого, и будет промозглый день похорон отца с ровным, безразличным бесконечным дождём, будет размытая болотистая дорога в сторону кладбища. Машина по такой дороге не пройдёт, решили на подводе гроб довести, а получилось так, что и конь увяз в этой жиже. Ну, давай на руках гроб тащить, а и мужики проваливались, на колени падали, нехорошо выражались, но покойник молчал, терпел. Уронили гроб в холодную дорожную жижу, подхватили снова, сзади две пенсионерки заголосили, а гроб новенький с обивкой розовой стал тяжёлым, страшным и грязным, как хряк, который только жрёт и валяется в грязи.

Добрались до ямы, которая денег стоила хороших, и она наполовину водой наполнена, на поверхности несколько листиков и дохлая мышь лесная с раздутым облезлым брюхом плавает.

Пенсионерки дотащили две табуретки, которые тоже побывали в болотной жиже, на них поставили грязный гроб, толстая баба стала ладошкой грязь с одного бока гроба сгребать, да толку нету – только размазала всё.

Народ горбился, натягивал капюшоны, ждал конца церемонии. Сказать прощальное слово было некому – старик Пистель уже давно не член профсоюза, двадцать лет как на пенсии, многие и не помнят, где он работал, а там, где работал, уже наверняка пустое место образовалось – нам сейчас производство не нужно, нам бизнес подавай. Да и не любили старика Пистеля – может, сам виноват, а может, народ такой в посёлке. Вот пришло человек десять – и то хорошо.

Володя взял молоток, чтобы крышку приколотить, а кто-то отобрал у него молоток и сам этим делом занялся. «Разве ж сыну можно заколачивать», – горестно закачала головой одна пенсионерка и добавила: «Приблудные, в нашу землю ложатся, а чё-как – знать не знают».

И зачем Семён Бахрушин постарался, зачем плахи сухие, ровненькие выбрал для гроба? Никогда с этими Пистелями, вроде, не дружил, а досточки подобрал одна к одной. Мог такой лес и для короба или для наличников оставить, люди бы спасибо сказали, а тут – встал гроб, как лодочка в могиле, и вниз не хочет. Щелок-то нет, вода не забегает.

Лежит покойничек на сухом, радуется такому обороту. Володя сжал кусок грязи в кулаке и бросил в воду, она отозвалась всхлипом. Потом другие стали грязь бросать, и вода в могиле совсем помутнела, а дохлая мышь затаилась в углу ямы. Грязь на дно пошла, а гроб всё плавает – так можно всю могилу закидать и крест прямо на крышку гроба поставить.

Но нет, и в этой горстке людей нашёлся человек головастый. Поставил двух бестолковых баб по краям могилы, дал им в руки верёвку и приказал эту верёвку над ямой натянуть, вроде как перетягивание каната организовал – это аттракцион такой для отдыхающих был раньше, а сам шагнул на крышку гроба, уцепившись за верёвку. Гроб стал медленно погружаться в пучину под весом человека. Одна дурная пенсионерка ахнула – подумала, что этот человек так с головой и уйдёт под воду, но вода подошла к его мотне и остановилась. «Кидай» – сказал головастый, и тремя лопатами стали забрасывать яму, а человек в могиле отворачивал лицо от грязных брызг и не сходил с крышки гроба.

Да, был такой поступок. А человек этот тоже с Пистелями не дружил и предательское решение Володи не поддерживал, хотя, конечно, народу наплевать было на это решение, а кто осуждал это решение, тот просто завидовал Володе. Завидовал, потому что этот Пистель почти такой же дурак, как Коля Хомутинкин, а жить будет в барских условиях, не будет бояться вечером наших малолетних отморозков, будет ходить в хорошую больницу, и не надо будет ему сдавать регулярно кал на анализ.

Ну, вы догадались, что Пистель тогда, ещё перед смертью папаши, задумал покинуть посёлок, на родину уехать, да не в Ростовскую область, а значительно дальше. Если бы в Ростовскую – было бы не так обидно. Там его достать, если что, можно. А он, так сказать, решил качественный скачок сделать.

Но там, в Германии, наверное, догадывались, что Володя Пистель от наших поселковых придурков сильно не отличается, хотя и в техникуме одно время учился, поэтому долго его проверяли, присылали всякие вопросы и всё не хотели его забирать к себе на полное обеспечение, как жертву притеснений.

Но помог случай. Вася Кочубей в 1992 году, когда в Москве всё в стране на самотёк пустили, организовывал Группировку Кроликов. Все думали, что это будет кооператив по производству шкурок на шапки, хотя тогда нас к этому товарищи уже не призывали, и получилась, наверное, поэтому натуральная банда. И эти братцы-кролики быстро стали братками, и давай делить сферы влияния. А какие у нас сферы, – так мелочёвка одна. Сферы есть у Людки, да ещё у десятка молодых баб, да и солидные женщины, в возрасте – ничего есть, но они разобранные, хотя очень любопытные. Но о женщинах – позже.

Сначала группировка тренировалась на улицах, – среди бела дня жестоко избивали прохожих, нагоняли страх на жителей посёлка, отрабатывали технику ближнего боя. Безнаказанность делает из натуральных подонков натуральных смелых бандюганов. Безнаказанность и смелость – взаимозависимые понятия. Пока советская милиции худо-бедно работала, смелых у нас на улицах практически не было. Если смелый и появлялся, то только после приёма стакана водки на голодный желудок.

Даже во времена жестокого внутреннего террора, когда родных людей забирали навсегда, смелых людей в России не было. Так, – переживали, стоя в бесконечных очередях, плакали после десятичасовой смены, писали жалобные письма в высокие инстанции, сочиняли трагические стихи, клялись в верности идеалам, просили простить. Но подонков было и тогда полно, они и приходили забирать наших родных. И так в России всегда: с одной стороны, подонки разных мастей и разного социального положения, а с другой стороны, – жертвы. Жертвы всегда молчат, а несломленные жертвы поджидают возможность перейти в класс успешных подонков. Жертвы не делают ни социалистических, ни демократических революций.

Громкими, выгодными делами занимаются подонки. У них могут быть красивые волевые лица, они могут уверенно и убедительно докладывать, но они могут быть и такими, как наши поселковские подонки – порочные лица, примитивная невнятная речь, низкие лбы и пустые глаза.

Вот эти наши подонки и помогли Володе Пистелю сделать качественный скачок.

Два начинающих члена Группировки изуродовали Володину физиономию, избили его на улице публично, чтобы окружающие смогли оценить их смелость. Народ разбежался, охая, а когда кое-кто вернулся по своим делам, то застали Пистеля без сознания.

Терять сознание – это у нас дело опасное. Во-первых, карманы обчистят, а если курточка ещё без дырок, то и её снимут. Во-вторых, надеяться на скорую помощь, которая прилетает в западных странах на вертолётах, и даже на ватку с нашатырным спиртом надеяться, – бесполезно, так как карманы уже пустые, а у нас отношения рыночные: ты мне – бумажку зелёную, а я тебе – ватку к носу поднесу.

Однако опять Володе повезло. У нас тут без везения могут сразу прикончить и на улице забыть. Но Ирочка Чумак видела жертву, лежащую в пыли, и не побоялась об этом Пистелям сообщить. Спасибо и за это.

А Пистели – немцы ушлые: втихаря дома нафотографировали заплывшее разбитое лицо Володи и чёрно-синие гематомы по всему телу, да срочной почтой, опять же втихаря, отправили в германское управление по защите уцелевших и униженных фольксдойче. Когда там начальник восточного отдела увидел эти фотки, его хватил удар, и он сам сильно ударился лицом об стол, а, вроде, был потомком ефрейтора, который против русских воевал.

Всё-таки, германские немцы изменились, – ослабли психически, маршировать разучились, бодрые песни забыли. Короче, Пистелю в срочном порядке оформили вызов на историческую родину, а потом ещё долгое время его, как жертву психического террора, бесплатно кормили и не давали работы.

Лет через десять в живописный городок, где Пистель снимал маленькую квартирку в жёлтом бараке, приехал Вася Кочубей, уверенный, солидный. Он купил себе виллу на четыре этажа возле заповедного парка, обнёс её глухим забором на российский манер, но Пистеля бить не стал, да, наверное, и не узнал его. А Пистель, который ютился в старом многоквартирном бараке, стал хвастать: мол, жил в одном городе с этим русским олигархом, бывало, по-мальчишески дрались, но, слава Богу, все живы остались.

Вася, ставший бизнесменом, нигде не работал, раз в неделю закупался в супермаркете, таскал пакеты и ящики с продуктами в свою виллу, жил скромно, опасливо.

Так и остался в социалистическом прошлом маленький поселковый мирок, в котором возможности людей были так урезаны, в котором размашистое, крупномасштабное профессиональное воровство, ставшее потом, в свободной России, привычным, представить было ещё очень трудно, в котором единственным бизнесменом была баба Катя, продававшая лиловые варёные кедровые шишки по 5 копеек штука. Этот мирок приучил своих жителей всегда быть наготове. Как немыслим солдат без оружия, так немыслимы были эти люди без сумок и авосек, которые, впрочем, все называли просто «сетками».

И, приехав в Германию, распаковав тюк пожитков, обнаружил внук бабушки Фриды эту знакомую старую «сетку» из прочных полусинтетических нитей. Это она, бабушка, наученная жизнью, незаметно вложила этот предмет, полагая, что и на новой родине придётся ей долго-долго стоять в длинных-длинных чужих очередях, где и словом-то перемолвиться не с кем будет.

Потом, когда советская власть, разглядев западные супер-магазины и сравнив их с поселковым гастрономом, пришла в ужас и решилась на суицид ради будущего счастья народа, проблема очередей была решена радикально, а именно: те, кто любил толкаться у торговых точек, сделаются все продавцами-спекулянтами-бизнесменами, а остальные останутся покупателями, которым зарплату для исключения очередей выдавать перестали.

Главная задача – сформировать слой новых бизнесменов была решена по-советски: ударными темпами. То глупое время, когда на обычного экономиста приходилось учиться пять лет в высшей школе, вспоминается сейчас как кошмар. Вероятно, это делалось специально, чтобы погасить за годы нудной учёбы творческий порыв молодых людей. А талантливых людей, инициатива которых была скована, много оказалось на Руси. Этим талантам не нужны бизнес-школы. Их выразительные лица мелькают по всей Европе. И становится этой Европе немного не по себе. Уж больно много непристойного в новой российской демократии. Эта непристойность оборачивается многомиллионными потерями для жителей всей страны.

Поэтому-то, закладывая фундамент какого-нибудь сообщества, например, при строительстве новой деревеньки, сооружали сначала церковь, да чтоб на виду была, да чтоб её луковка взгляд притягивала. Знали люди, что без духовного стержня, без чётких этических заповедей не будет мира и порядка в этой деревеньке. Знали, что нет мужика или бабы, которые не хотели бы жить по-барски, которые не хотели бы мало работать да в шелках ходить, да мошной хвастать, да медовые пряники каждый день трескать. Знали, что без этой луковки в сером небе и мужики от зависти друг друга поубивают, и бабы загуляются, и пряники эти народ будет любыми неправедными путями добывать.

Короче говоря, порядка не будет в этом сообществе, если вместо луковки церковной будет народу этот сладкий пряник в небе постоянно мерещиться. И, если раньше россиянин в горе или в радости, обращая глаза свои к небу, видел там только «светлое будущее», то сейчас, во времена всеобщей свободы, видит он только этот блескучий пряник, закрывающий горизонт. Если ты молод и здоров, можно подпрыгнуть и крошку сорвать, если голова на плечах есть, можно лестницу подставить и вгрызаться в пряник, есть и другие захватывающие способы достижения успеха. Это очень интересно, надо проявлять постоянно творчество и инициативу, а ограничений на методы, на способы достижения и обкусывания этого кондитерского изделия не существует. А если ограничения были бы, то «демократические свободы» сразу потеряли бы свою привлекательность. Вон там, какой-то «новый» с набитым ртом возле пряника. Спросите его, как он хочет воспользоваться появившейся свободой выражения своих мыслей. Что, молчит? Подождите, когда он накушается, он наверняка скажет что-нибудь разумное. Если он не сбежит за границу, то обязательно начнёт требовать создания строгой системы ограничений, разработки правил и законов, которые его защитили бы от «бессовестных» соотечественников. Может быть, вместо третьего загородного дома он начнёт строить где-нибудь церквушку, чтобы нравы смягчить, а то лезут по головам друг друга к этому прянику, а иногда даже в головы друг другу из наганов стреляют. Безобразие! Голодные что ли? А может быть он на второй лишний миллион долларов купит талантливого бывшего члена бывшего союза писателей СССР и заставит его создать моральный кодекс строителя демократии? Но поскольку господин ещё кушает, не будем его беспокоить дурными вопросами. Пожелаем ему приятного аппетита.

– Приятного аппетита! Приятного аппетита, Николай Иванович! – произносили, входя, ближние и дальние соседи, если к семи вечера его семейство ещё не успело отужинать.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – отвечал Николай Иванович, совершенно сбиваясь с ритма: ложку – в тарелку, кусок хлеба – ко рту, ложку – ко рту, ложку – в тарелку..., чертыхался, отодвигал тарелку с горячим супом и шёл включать «Рекорд».

Фанерные бока телевизора ещё возбуждённо излучали вибрирующее тепло, накопленное во время вчерашнего просмотра военного фильма про героические бои на Курской дуге. Вероятно, поэтому и пробежали трещинки по штукатурке стен «залы» – все полтора часа, пока шёл этот художественный фильм, беспрерывно взрывались наши фугасные бомбы, а наша тяжёлая артиллерия палила так, что израсходовала за полтора часа, годовой запас снарядов. Слой плотной завесы дыма и пыли покрыл привычный слой помех на экране, и лишь один раз за весь сеанс выскочил из дыма и сети помех самый храбрый красный боец, прорвался на передний план телеэкрана, глянул с прищуром на поселковый народ, дико закричал: «За Родину!» и скрылся в дымах по своим военным делам.

Потом все гадали: пал этот боец смертью героя, или всё же дошёл до Берлина.

– Однако, поэтому и вторую серию не поставили, что весь боезапас простреляли, – подумал Николай Иванович, оглядывая расслабленную публику, которая для себя уже решила, что покупать собственные телевизоры ни к чему: дорого это, а коллективный просмотр программ позволяет взглянуть на одни и те же явления и события жизни с различных позиций.

Это служит духовному взаимообогащению. Конечно, в последствие каждый стал норовить себе личный видик приобрести, чтобы наглухо запереться с бабой, включить американскую порнуху, довести себя и бабу до полубессознательного состояния, а потом профессионально рассуждать об оргазме, клиторе, суррогатных формах половой активности и ещё, чёрт знает, о чём.

Знаний-то много новых появилось с развитием средств электронной техники, а детишек в посёлке стало совсем мало, как и там, где Пистель мыкается, хоть и сыт, и обут, и одет.

После окончания трансляции народ расходиться не торопился, тем более что сегодня за окошком шёл дождь, а там скоро – и первая пурга. Прошли четыре месяца ежедневных коллективных просмотров областных телепрограмм. Николай Иванович посерел. Вероятно, от постоянного народа в доме наступило кислородное голодание организма. Хозяин телевизора продержался бы ещё, но вдруг по просьбе трудящихся, ежедневную трансляцию увеличили с двух до четырёх часов.

Неизвестно – что просили трудящиеся, но дополнительно к уже обычной программе стали ежедневно грамотно, задорно спорить три политических комментатора из обкома КПСС «за круглым столом». Все они жили в сибирском областном центре, никто из них не владел иностранными языками, но было такое ощущение, что в Белом Доме они свои ребята и, проживая свои жизни безвыездно в Сибири, читали они без особого напряжения, на расстоянии, все тайные мысли высшего руководства всяких германий и японий.

Надо было принимать срочные меры. Накануне очередной трансляции обошла всех соседей супруга Николая Ивановича и по его заданию сообщила всем одно и то же: «Кинескоп прогорел, думали – все кончимся. Вы уж не обижайтесь и извините».

Привычное течение жизни было нарушено. Делать вечером стало нечего. Народ очень быстро забыл, чем же он занимался в дотелевизионную эру. Всё чаще стало произноситься слово «скучно», хотя предкам тех, кому вдруг стало скучно, скучали совсем редко – забот хватало на весь божий день.

Николай Иванович стал почему-то запирать ставни на окнах ровно в семь вечера, а посидеть на скамеечке перед домом с соседями в это время отказывался, ссылаясь на усталость. Но таких хитрожопых куркулей народ поселковый рассекречивает в момент. Особенно оскорбились ближние соседи Николая Ивановича. Вот, оказывается, как платит-то сосед за наше согласие чужие колья на наших огородах забить! Вот она благодарность! Хрен тебе, а не колья! Антенна падала как раз в тот момент, когда политические комментаторы в телевизоре, распалившись до полного предела, принципиально, по-советски спорили о влиянии на геополитические процессы назначения Абиль-моту-Азъяна министром промышленности государства Занзибези, где никогда ничего кроме бананов не производилось.

А интуиция бабушку Фриду не обманула: падала антенна и правда в сторону Беккеров.