А. Шварцкопф

Как я уже упоминал выше, колхоз занимался и выращиванием технических культур: льна, конопли и табака. Сеяли лён вручную путём разбрасывания его на пашне. Выращивание и последующая обработка льна были тогда тяжёлой и трудоёмкой работой и выполнялись вручную. Основная работа с этой культурой начиналась с уборки. К ней широко привлекались и дети. Делалось всё вру-чную. Голыми руками захватывали небольшую горсть стеблей, вырывали из земли, а корни очень крепко сидели в почве, отбивали землю от корней и аккуратно складывали в кучку, которую по мере формирования крепко связывали в небольшие снопы и составляли кучкой для просушки. Работа тяжёлая как для спины - целый день в наклонном положении и под нагрузкой, также для кистей и ладоней, которые натирались до мозолей. Перчаток и в помине не было, да и трудно представить себе работу в перчатках. За день удавалось выдергать лён с площади всего 1-2 соток. После тщательной просушки стеблей и коробочек лён свозили и складывали в скирды, чаще всего под навесом. Молотили его ранней зимой, путём раздавливания коробочек в системе зубчатых валков. Семена частично сдавали государству, частично оставляли на семена и для получения льняного масла, которое использовалось в общественном питании на культстане и даже в небольшом количестве можно было выписать в счёт трудодней. Льяное масло невкусное. Путём длительной варки оно использовалось в колхозе для получения растворителя красок типа олифы и даже производства клея для дерева. Стебли льна по весне и летом закладывали в водоёмах болот или в речке так, чтобы они полностью были погружены под водой, а после нескольких дней замачивания, когда волокно уже легко отделялось от соломки, его вытаскивали, хорошо высушивали и сухо складировали под навесом для дальнейшей обработки в основном зимой, но ближе к весне, когда спадали сильные морозы. Предстояло освободить волокно льна от соломки, костры. Операцию эту называли «трепать лён». Для этого вымоченный летом лён рас-стилали на стеллажах льносушилки. Это был обычный дом с одним маленьким окошечком и печкой внутри. После хорошей просушки внутренняя соломка стеблей становилась хрупкой. Непосредственно трёпка производилась на самодельных льнотрепалках, которые представляли собой деревянные станки с двумя стойками высотой около 0,8 м и жёстко прикреплёнными к ним в верхней части двумя досками с острыми верхними кромками. Между ними с одной стороны шарнирно закреплялся подвижной нож, тоже с заострённой кромкой, но книзу, и ручкой на свободном конце. Делались ножи из твёрдой в наших услвиях древесины – берёзы. Одной рукой поднимая подвижный, а второй подкладывая на неподвижный горсть стеблей льна, ударом ножа книзу ломали соломку, и так много-много раз, периодически выбивая ударами этой горстью о станок соломку, пока не оставалась горстка волокон льна. Работу эту выполняли женщины. Работа очень утомительная и пыльная. Сама сушка льна и обращение с сухой кострой чрезвычайно пожароопасны, так как могли от малейшей искры вспыхнуть. Волокно к концу дня прочёсывалось, и получалось два сорта льна-волокна: длинноволоконный и пакля. Всё отдельно увязывалось в пакеты и сдавалось на склад, а затем государству. В колхозе длинное волокно использовалось после прядения для вивки верёвок на хозяйственные нужды и изготовления ткани для пошива мешков. Население в селе из длинного волокна пряло пряжу и вязало рабочие рукавицы, очень износоустойчивые, но холодные. Зимой в них руки замерзали. Работать ещё можно было, но если надо было ехать на санях или идти пешком далеко от деревни, то надо было ещё что-то поверх надевать, как правило, это были «мохнашки», как мы их называли, большие рукавицы из выделанной шкуры собаки. Русские женщины ткали ткань холщёвую (станок ткацкий был у Гусевых), из которой после проварки и отбеливания шили одежду – брюки, рубашки и др.

Засевал колхоз и небольшие площади конопли. Эти поля были, как правило, далеко на отшибе. К уборке её дети не привлекались, так как работа была не-посильная. Принципы уборки и последующей обработки не отличались от обра-ботки льна. Но волокно получалось очень длинное и крепкое. В колхозе его пряли и вили затем довольно тонкие и очень крепкие верёвки для хозяйствен-ных нужд. Из более тонкой пряжи ткали мешковину, из которой шили мешки для транспортировки зерна. Волокно пользовалось большим спросом у соседних колхозов. Из конопляных зёрен где-то на стороне делали очень вкусное и аро-матное, но сильно пенящееся при жарке конопляное масло, которое применя-лось в общественном питании и колхозникам можно было его получить в счёт трудодней. Жмых привозили назад и скармливали скоту, но он был съедобен и для человека, и мы, мальчишки, да и взрослые его грызли. Запомнился ещё случай, когда мы, мальчишки, из озорства с конефермы выкатили круг жмыха и пустили его под горку к реке. Он докатился до реки и остался лежать под водой. И какое огромное количество рыбы потом собралось в этом месте, особенно мелочи, всё кишело, но на дождевого червяка, на которого мы обычно удили, бралась плохо. Поля конопли нас, мальчишек, интересовали уже осенью, когда снопы стояли в копнах. Мы иногда посещали их, выбивали из снопов семена и потом их на сковороде поджаривали. Очень вкусное лакомство. О возможности использования конопли как наркотического средства никто из нас в селе понятия не имел. Летом, когда донимали нас ночью блохи, молодые стебли клали на пол, вероятно, запах конопли отпугивал блох.

Рассаду табака выращивали в парниках, расположенных рядом с баней на берегу непосредственно у реки. Парники представляли собой длинный в не-сколько метров и шириной порядка одного метра сруб в 3-4 венца из брёвен, заполняемый внизу соломой и навозом и слоем земли поверх. Накрывался он остеклёнными рамами. Навоз с соломой прел и создавал тепло внутри парника. Когда устанавливалась устойчивая теплая погода, женщины высаживали рассаду на поля. Площади под табак занимались обширные. По мере роста в течение лета несколько раз приходилось выламывать побеги от стебля, чтобы стебель рос вверх и не кустом. Удалялись всё время и зарождающиеся бутоны цветков. К этим работам привлекались и дети. Работа крайне неприятная, ходить в жаркий день между рядками и дышать этим пропитанным резким дурманящим запахом воздухом, что вызывал головную боль и тошноту. На небольшом участке с особо крепкими растениями соцветия оставлялись для семян после созревания. К концу лета стебли табака под корень срубались, свозились к культстану и развешивались под крышей для просушки в тени и на сквозняке. После чего формировались в пакеты и сдавались какой-то заготовительной организации.

Табак пользовался во время войны и первые годы после большим спросом у курильщиков. Стебли вместе с листьями мелко нарезали обычными или специально изготовленными ремесленниками многолезвенными ножами, за-креплёнными на рычаге. Курильщики носили так называемый самосад в сумоч-ках-кисетах и курили самокрутками из газетной бумаги. В нашем селе куриль-щиков было совсем мало и для собственного потребления им хватало всего несколько растений в огороде рядом с капустой - табак отпугивал вредителей. В коммерческих целях никто в селе табак не использовал, хотя в принципе могли. А райцентр с его базарным днём по восресеньям в 30 км далековато, чтобы пешком пойти; председатель лошадь не даст и не отпустит, и комендант пропуск не выпишет, да и не было у моих сельчан этой коммерческой жилки - торговать на базаре. А самосадом ещё с десяток лет после войны торговали на базарах, отмеривая его стеклянными стаканчиками, и многие курильщики предпочитали его появившейся в продаже махорке. Папиросы «Беломорканал» в селе мог позволить себе только А. В. Брюшков.

Овощные культуры колхоз выращивал на корм скоту и для общественного пи-тания весной и летом последующего года. Засаживалось довольно большое поле картофелем. Работы по посадке, прополке и копке велись обычными орудиями, лопатой и тяпкой вручную. Картофель привозился в село и складировался в уже к концу войны отстроенном у ограды нашего огорода овощехранилище. Часть оставлялась на весну для общественного питания, часть на посадку, а остаток шёл на корм свиньям. Турнепс шёл на корм скоту. Его выдёргивали и после очистки увозили с полей в село на ферму, а частично оставляли на поле в гуртах, прикрытых соломой и слоем земли, а зимой по мере необходимости уже промёрзшим вывозили на ферму. К уборке картофеля и турнепса часто привлекались дети после окончания уроков. Рассаду капусты выращивали в парниках и затем высаживали в поле. Осенью её срубали, привозили в село и складировали в молоканке, а затем женщины по нескольку бочек её засаливали. Использовали её в общественном питании – зимой для школьников, а весной и летом на культстане колхоза. Площадь под сахарной свеклой была небольшой.

Комплекс животноводческой фермы колхоза включал коровник с 30-40 коро-вами, 3-4 парами волов, довольно просторную и добротно построенную уже в военные годы конюшню для лошадей, свинарник с 20-25 свиньями, курятник с курами и новую кошару с 100-120 овцами. Заведовал фермой И. Ф. Бенцель, позднее - Таранова. За лошадьми ухаживал И. А. Бенцель. Персонал по уходу за скотом был твёрдо закреплён. Стойловый период для коров составлял не менее 7 месяцев. Для пастьбы летом общего стада колхозных и индивиду-=альных коров сельчан с началом сезона назначался пастух.

У колхоза был план поставки масла и мяса государству. На мясо сдавались бычки, овцы и свиньи живым весом через контору «Заготскот». Молоко вечер-ней и утренней дойки сепарировалось в молоканке колхоза. Сливки после неко-торого проквашивания шли на изготовление масла. Делалось это в маслобойке в виде деревянной бочки с закрываемым люком для загрузки и выгрузки и лопо-стями внутри. Закреплён был этот барабан на оси в станине и вращался с по-мощью ручки вручную. Масло сдавалось на склад и периодически отправлялось на маслозавод в Богатырёвку. Пахта шла в корм свиньям на ферму. Из «обрата» производили творог для общественного питания и корма цыплят, или он шёл как пойло телятам на ферму.

Колхозный сепаратор был единственным на селе, им пользовалось и насе-ление вечером перед сепарированием колхозного молока, а утром после кол-хозного. Молоканка была вечером как бы клубом для женщин. Они собирались и, ожидая очередь, обменивались новостями, происшедшими на разных участках работы или дома в семьях. И все были лучшим образом во всём информированы.

Вопрос обеспечения скота кормом на зимний стойловый период был очень сложным. Начиналась заготовка с силоса. В колхозе имелось несколько выры-тых в грунте ям, в которые закладывали траву, свежескошенную по опушкам болот и рощ и обочинам полей. Бригада состояла из группы косарей взрослых мужчин, женщин и подростков, за ними шли молодые девушки и мальчики и сгребали траву в небольшие кучки. Затем двигалась подвода, и физически бо-лее сильные подростки укладывали траву на бричку и, по мере заполнения её, привозили к силосной яме и разбрасывали. Утаптывали траву лошадью, которой управлял верховой мальчишка-наездник 10-12 лет. В начале это занятие доставляло удовольствие, но крутиться целый день верхом на лошади без сед-ла - тут не только охота пропадала, но и натирался зад, порой до крови так, что ходить и сидеть на стуле становилось невмоготу от боли. После заполнения ямы травой с большим верхом её засыпали землёй, и трава превращалась в силос. Зимой яму открывали с одной стороны, и силос порциями по необходимости привозили на ферму, скармливая коровам как добавку к сену или соломе. Запах силоса был отвратитеьный.

После заготовки силоса начинался период заготовки сена. Сенокосных пло-щадей для косьбы конной сенокосилкой было очень мало. Это были обычно небольшие поля с сеяными травами: клевером, люцерной вперемешку с тимофеевкой. Это сено шло для лошадей и овец. Были и отдельные поля с дикорастущим разнотравьем. Сгребание сена на таких участках производилось «конными граблями». Управлял лошадью обычно мальчишка-подросток 14 -16 лет. Свозили сено к стогу с помощью волокуши. Это довольно оригиональное и простое устройство, изготовляемое быстро на месте. Для этого срубались две тонкие высокие берёзки, часть стволов, образующих как бы оглобли, освобождалась от веток, ниже к этим двум стволам привязывалась короткая перекладина, на которую сучками навешивались ещё дополнительные, уже более раскидистые верхушки деревьев. Лошадь впрягалась в оглобли волокуши, как в обычную телегу или сани, а на хребте лошади усаживался мальчишка 7-10 лет, который управлял лошадью. Волокуша двигалась вдоль валка, и два-три подростка постарше быстро набрасывали вилами сено из валков или копён на волокушу. Сразу следом деревянными граблями девочки или женщины сгребали остатки сена. После формирования на волокуше копны «всадник» подвозил сено к стогу или скирде. Там уже взрослый мужчина подавал его деревянными трёхрожковыми вилами на стог, укладывая навильники снизу. Такие вилы делались в столярной мастерской из специально разыскиваемых в рощах молодых берёзок с подходящими верхушками. На стогу стояла женщина или более взрослый подросток, которые раскладывали и утаптывали сено наверху, при необходимости указывая стого-подавальщику, куда класть очередной навильник. Так формировался стог. Стогометальщик должен быть шустрым и не бояться высоты. Работа его очень ответственная, так как стог должен не промокать и стоять устойчиво до зимы при ветре и буре. Часто стогометальщиком был брат Райнгольд, у которого стога получались к тому же и красивыми. Работа по стогометанию должна была идти в режиме конвейера быстро, и продолжалась при благоприятной погоде до темноты. В это время нередко ночевали люди на поле, в балаганах или под скирдой.

Но основная масса сена заготавливалась путём косьбы вручную, так как пло-щади не были подготовлены: они были или кочковатыми, или кустарниками за-росли, или не очищены от валёжника. Косили взрослые мужчины, женщины и подростки. Травостой был обычно хороший, и валки получались довольно тол-стые, и для просушки требовалось несколько дней. Сам процесс сборки сена отличался лишь тем, что валки для ускорения просушки приходилось нередко переворачивать, а сухие сгребать в небольшие копёшки, которые стоговали, как уже описано выше. В этом случае бригада по заготовке сена состояла из значительно большего количества людей и тоже с максимально возможным ис-пользованием разновозрастных детей, например, 7-10 лет для управления лошадьми с волокушами.

Заготовка сена была очень ответственной и сложной работой в колхозе. При-влекались буквально все мужчины, но людей не хватало. Нередко скошенные валки сгнивали, попадая под периодические дожди. Сам процесс затягивался до начала хлебоуборки в августе, но сена явно не хватало для нормального содержания колхозного скота. В корм шла солома, но без предварительной обработки и добавок коровы её не очень поедали. Бывали годы, что к весне отдельные коровы настолько были истощены, что не могли стоять на ногах и их подвешивали в специально устраиваемых стойлах, а с началом выгона их приходилось оставлять на ферме и откармливать свежей травой, чтобы их физически укрепить. Но не всегда удавалось всех спасти.

Одним из видов корма, особенно любимого овцами, были ветки осины и бе-рёзы. Заготавливали так называемые «осиновые веники» в начале лета, и это было одним из любимых занятий мальчишек. Поблизости села мы забирались на молодые деревья осин, растущих на обочинах дорог, и, спускаясь, топором отрубали ветки, которые связывали вениками и выносили к обочине проезжей дороги. К вечеру приезжал на подводе кто-либо из колхозников и увозил их на ферму. Там их попарно развешивали на шестах под крышей коровника и конюшни. В тени под сквозняком они высыхали, оставаясь зелёными. Зимой их как витамины вперемешку с разбрасываемой на снегу соломой в загоне давали на корм овцам. За забором загона лежала обычно огромная гора соломы с высохшими ветками и «овечьими орешками», и мы, мальчишки, любили барахтаться в этой соломе.

Собственных тракторов и автомобилей у колхоза не было. Они были в то вре-мя в ведении государственных машино-тракторных станций (МТС) и закреплялись за колхозами на период посевной и уборочной кампаний. Во время войны при отсутствии бензина и солярки эта техника была снабжена газогенераторами, которые представляли собой цилиндрическую ёмкость высотой порядка 2-2,5 м и диаметром 0,8-1,0 м. В них сверху загружались сухие берёзовые чурочки размером по 7-9 см, и благодаря их горению без доступа воздуха образовывался газ (вероятно, очень ядовитый угарный), с помощью которого и работал двигатель, дожигая его до углекислого газа. Мощность двигателей на газе была очень слаба для обработки полей и буксирования тяжёлых комбайнов по увлажнённой почве.

Заготовка чурочек велась зимой на хозяйственном дворе колхоза. Мужчины привозили из леса берёзовые брёвна, а женщины и подростки на деревянных козлах распиливали их двуручными пилами на чурочки-шайбы высотой 7-9 см, раскалывали на чурочки и складывали их большими пирамидами для просушки. Мёрзлая берёза пилится и колется относительно легко, но, учитывая большие объёмы заготовок чурочек, работа эта была трудоёмкой для колхоза и тяжёлой для пильщиков. Просушенной чурочкой заправлялись газогенераторы прикреплённых к колхозу тракторов и автомашин. В кузове автомобилей лежало обычно несколько мешков с этой чурочкой, и время от времени по мере ослабевания мощности двигателя водитель останавливал машину, открывал верхний люк газогенератора, высыпал туда мешок чурочек, снова задраивал люк и затем мог ехать дальше. Колхоз продавал иногда эти чурочки. С окончанием войны очень быстро стало появляться жидкое топливо в бочках, нередко и с запахом спирта. И газогенераторы в относительно короткий период были демонтированы. А колхозники были освобождены от трудоёмкой работы по заготовке чурочек.

Зимой оставалась только заготовка дров для отопления школы, дома учителя и колхозной конторы, но это уже не представляло большой проблемы. Сами жители заготавливали дрова зимой по потребности, спиливая сухостойные кедры и ели, реже берёзы, так как её древесина слишком твёрдая и с трудом распиливается. Дрова из берёзы заготавливали на предстоящую зиму обычно весной, когда берёзовый ствол ещё оставался промёрзшим. Это были наилучшие дрова, дающие сильный жар и долготлеющие угли.

В колхозной столярке работы всегда было достаточно. Здесь изготавливали и ремонтировали сани и телеги, делали деревянные колёса телег на базе покуп-ных деревянных ступиц. При необходимости делали косяки, оконные рамы, двери, столы, скамейки и табуретки – в общем всё, что необходимо было колхозу. И население колхоза могло изготавливать какие-то предметы для дома в столярке или с разрешения председателя пользоваться услугами столяра. Ещё с конца 30-х годов и до ликвидации колхоза столяркой заведовал Бенцель Александр Александрович. Для заготовки материала и выполнения каких-либо больших работ ему давали помощника. Был установлен самодельный деревянный токарный станок с ножным приводом наподобие швейной машины. Я думаю, что этот станок изготовили под руководством нашего соседа Ивана Ивановича Шварцкопфа, так как он был специалист. Различный материал обычно заготавливали и привозили из леса зимой. Доски пилили летом длинной специальной пилой. Брёвна с разметкой закатывали на высокие (примерно 2,0 м. высотой) козлы и закрепляли. Один мужчина стоял наверху на бревне, поднимал пилу, а второй – внизу под козлами и, протягивая пилу вниз, осуществлял пиление. Такой «козёл» стоял сначала рядом с нашим домом, а позднее в торце склада к конюшне для лошадей.

В кузнице по возможности ремонтировали поломанные детали сельхозтехники, заостряли путём ковки сменные режущие ножи плугов, готовили и устанавливали на деревянные колёса металлические обода, готовили самодельные гвозди, штыри и прочие мелочи из железа, подковывали лошадей. Кузнецом был Костя Чемерзов, до мобилизации в трудармию в кузнице работал и брат Иван. Уголь для кузницы выжигали обычно сами по весне – начале лета. На пустыре за скотным двором складывали сухие берёзовые поленья дров в штабель, накрывали соломой и засыпали землёй, оставляя небольшое окно для разжигания огня. Позднее закрывали и это окно, и горение продолжалось при явном недостатке кислорода несколько дней до полного остывания. Получался прекрасный древесный уголь, известный нынешней молодёжи как уголь для гриля.

Чуть ниже нашего села по течению реки было место, которое называлось «мельница». Самой мельницы я не помню, её в одно из половодий снесло. Но остатки береговых укреплений плотины с обеих берегов реки и сваи здания мельницы свидетельствовали, что это было солидное сооружение и постройка была связана с огромными трудозатратами. Был ли какой-то проект, или деревенские умельцы, когда-то жившие на этом месте (кержаки), по своей инициативе её построили, мне неизвестно. Но одно ясно, что характер реки Андарма был явно не изучен. Уровень воды в реке в половодье поднимался на несколько метров, и река в годы моей жизни в Грюнвальде неоднократо затапливала все эти сооружения. Это было и во время моего посещения посёлка в 2007 году. Остатки свай существуют до сих пор. Для нас, детей, это место было любимым для игр и рыбалки.

Торговля в сельской местности в бытность СССР осуществлялась потреби-тельской кооперацией. Из-за трудностей доставки цены в магазинах потреби-тельской кооперации были несколько выше цен магазинов государственной торговли в городах, и ассортимент товаров был рассчитан на сельского потре-бителя. Потребительское общество организовывалось пайщиками и поддерживалось взносами, полный паевой взнос в 1947 году составлял 200 рублей. Особенностью этих магазинов было и то, что им разрешалось по твёрдым ценам скупать у населения некоторые виды селькохозяйственной и промысловой продукции. Магазин в посёлке Грюнвальд был открыт в июне 1939 года. С первого дня и до закрытия торговой точки в июне 1951 года в связи с ликвидацией посёлка им заведовал Гердт Андрей Георгиевич. Размещён ларёк был в неотапливаемой пристройке его дома. Сам продавец не был освобождён от работы в колхозе и обслуживал покупателей после работы, вечерами. Только для поездки за товарами на базу Андарминского сельпо в пос. Панычево (около 20 км) ему приходилось отпрашиваться у председателя колхоза и получать разрешение на выделение лошади с подводой. С населением у Андрея Георгиевича сложились доверительные отношения. Денег у населения чаще всего не было, но у него в магазине при острой нужде можно было «взять товар в долг, под роспись в тетрадь» и рассчитаться позднее. Это было строго запрещено, но он доверял покупателям, и люди это ценили, но они старались не злоупотреблять и при первой же возможности рассчитывались либо деньгами, либо яйцами, либо топлёным маслом. Кстати, Андрей Георгиевич был в селе и приёмщиком масла по налоговым обязательствам, а это было 13,4 кг на корову, и потом сдавал его в «Маслопром» в пос. Богатырёвка. Закупал магазин у населения ягоды малины, смородины, осенью свежие ягоды рябины, сушеный хмель и кедровые орехи; зимой - замороженные тушки рябчиков, шкурки зайцев, белок и других животных, к весне – шкурки бурундуков. Выбор товаров во время войны был небольшим, но особо страдало население из-за перебоев со спичками, солью, сахаром. Не хватало тканей, обуви и прочих товаров. Но и эти самые необходимые товары, если появлялись, люди часто не могли купить из-за отсутствия денег. После войны ассортимент товаров стал быстро увеличиваться, но продажа шла плохо.

В 1947 году была проведена денежная реформа с заменой старых денег к новым 10 к 1 рублю. Проводил эту замену в посёлке по поручению районных властей А. Г. Гердт. Но особого значения для сельчан это мероприятие не име-ло, так как особых денег у нас не было и после этого не прибавилось. Но затем началось систематическое ежегодное снижение цен на все товары. Вокруг этого пропаганда устраивала много шума, но государство решало простые прагма-тические задачи раскручивания торговли товарами, искало баланс между завы-шенными ценами и заниженной зарплатой. Но население ликовало и будет ещё долго впоминать эти снижения. Те деньги заменили в 1961 году.

Медицинского персонала в посёлке Грюнвальд не было, и люди лечились ста-рыми, унаследованными от своих родителей средствами. Роды у рожениц посёлка принимала чаще всего также вездесущая «Wees Katharina» Бенцель. При более сложных заболеваниях люди вынуждены были обращаться к фельдшеру в пос. Богатырёвка или в районную больницу с. Бакчар. В посёлке не было электроэнергии, отсутствовало радио, телефон. Почту и газеты забирали в сельсовете пос. Богатырёвка попутно, или доставлял нарочный подросток от колхоза. Личной переписки с родственниками у населения фактически не было, о событиях в стране можно было узнать с запозданиями в несколько дней из областной и районной газеты, которые получал учитель.

По религиозной принадлежности немецкое население в Грюнвальде было евангелическим, а точнее лютеранским. Только две семьи Классин и Кригер были меннонитами. В посёлке их называли «мениты», и это скорее ассоциировалось с языковой разновидностью, а не религиозной. Они все хорошо говорили по - немецки, но с северо-германским акцентом, и между собой могли общаться на языке, почти непонятном нам, как говорили, голландском. Какими-то строгими религиозными и жизненными нравами, известными о меннонитах из литературы, они не выделялись. Религиозность среди населения посёлка не была внешне явно выражена, люди не собирались на молитвенные собрания часами, как это будет происходить значительно позднее с моими земляками. Но дома в семьях хранились библии и сборники церковных песнопений (Gesangbuch) старых изданий, и их в редкое свободное время зимой читали. За столом и перед сном молились и учили этому своих детей. Основные религиозные праздники: Рождество, Пасха, Троица - в семьях праздновали, и они приносили большую радость детям. В посёлке выполнялись и религиозные обряды крещения детей, вступления в брак – правда, без официальной регистрации и выдачи свидетельств, а также отпевание при похоронах. Роль пастора при этом выполняла Бенцель Екатерина, (Wees, wie Tante, Kathrina) как её все называли.

О существовании каких-либо запретов со стороны властей на религию и ис-полнение религиозных обрядов я в то время не знал. Только позднее уже здесь в Германии, изучая документы, это узнал. Да, были запрещены отдельные секты, которые были созданы во второй половине 19-го века в США и управлялись в основном оттуда, в них проповедовалось неповиновение к выполнению отдельных конституционных обязанностей своих прихожан, и тем самым программировались конфликты с властями. Или ими совершались обряды, противоречащие нормам человеской морали. Родители, воспитанные с верой в бога, изучавшие религию в школах и регулярно посещавшие церковь до высылки в Сибирь, оставались верующими «по-протестантски» в душе. Но они не были фанатичными верующими, внешне свою веру особенно не проявляли и своей верой не вступали в конфликт с общественным порядком и властями. Поэтому для запрета на религию и веру не могло быть повода. Не навязывалась религия насильно и детям. И все мы росли и воспитывались между проповедуемым в школе и обществе атеизмом и умеренной религиозностью в родительском доме. И в конечном итоге позднее, уже взрослым, каждый сам был волен осознанно определить своё мировоззрение в отношении религии.

Конечно, не одной работой жили люди. Подростков тянуло друг к другу, к об-щению, совместному времяпровождению. Зимой в помещении конторы молодёжь устраивала танцы, а летом нередко прямо у нас во дворе. Танцевали под музыку струнного оркестра из гитары, балалайки, мандолины и металлического инструмента (Klinkenstahl – инструмент, изготовленный в кузнице из хорошего стального прута или стержня: один конец загнут в кольцо, куда закрепляется лента или ремешок для держания его в подвесном положении, сам прут сгиба-ется в форму треугольника со свободным вторым концом. Размер треугольника, примерно, сторонами 25-30 см. Другим стержнем ударяют по сторонам тре-угольника, добиваясь звона в такт музыке, иногда добавлялась и скрипка. Гитара была у нас, и большим заводилой этих веселий был брат Василий.

В музыкальном оркестре принимали участие многие парни. До войны играли ребята Штромбергеры, Шрейнеры, сосед Шварцкопф Василий, наши братья и др. Позднее присоединились прибывшие в посёлок Люфт Роман, Крейсман (скрипка).

Иногда в посёлок приезжала кинопередвижка. Тогда помещение конторы пре-образовывалось в зрительный зал, открывалась смежная дверь с молоканкой, где устанавливалась аппаратура. Приезд кинопередвижки был праздником для сельчан, многие приходили со своими табуретками и скамеечками. Место для нас, мальчиков, было на полу перед экраном. В комплект передвижки входила жёлтая динамо-машина в латунном корпусе, которая закреплялась на скамейке, а несколько молодых ребят по очереди усаживались на эту скамейку и крутили рукоятку динамо-машины, вырабатывая таким образом ток для обеспечения работы проектора и проекционной лампы. Фильмы были немыми с титрами под кадрами, которые громко зачитывал киномеханик. Первым звуковым фильмом, который показали у нас в посёлке был «Адмирал Нахимов», это уже было где-то к концу войны. Билеты на просмотр фильма у нас в посёлке не продавались, оплату проводил колхоз. Электрогенераторы с бензиновым движком появились на грани 40-50-х годов.

Радиоприёмников в ту пору ни у кого не было. Единственный патефон с не-большим набором пластинок был у А. П. Кригера, и молодёжь иногда его одал-живала и в конторе танцевала под его музыку или слушала и подпевала песни. Проводили разные коллективные игры. При всех трудностях работы и жизни молодёжь веселиться умела и при этом обходилась без алкоголя.

Один раз в году в колхозе устраивался коллективный праздник окончания сельскохозяйственного сезона, как его позднее будут называть Праздником урожая. Совмещали его обычно с праздником Октябрьской революции 7 - 8 ноября. В это время земля уже была промёрзшей, устойчиво лежал снег, и стояла морозная погода. Вот для празднования этого события и засевали небольшой участок сахарной свеклой. Свеклу на тёрках перетирали, отжимали из неё сок и затем в огромных котлах на улице очень долго его вываривали, пока не получалась сладкая светлокоричневая масса, как говорили – мёд. Из мёда заваривали брагу, род домашнего высокоалкогольного пива – «бражка».

Праздничные столы накрывались в конторе колхоза, и в празднике участво-вали все без исключения. Дети, хотя и не сидели за столами, но их в сторонке тоже кормили, и парни тайком угощали нас, мальчишек, брагой. Это был един-ственный праздник в году, за исключением свадеб, когда взрослые употребляли алкоголь, а молодые парни порой могли «хватить лишку».

Колхоз наш был небольшим, но хозяйство имел многоотраслевое. Людей явно не хватало, особенно мужчин. Колхоз ещё не успел отстроиться, а НКВД в 1938 году арестовало 8 мужчин. С началом войны на фронт было призвано четверо русских мужчин, из которых два брата Тарановых погибли, Черных Михаил к концу войны вернулся с ампутированной ногой, а Гладков Иван с потерянным глазом. В течение войны мужчины-немцы были мобилизованы в трудармию, из которых шестеро более не вернулись в посёлок. На плечи оставшихся мужчин и женщин ложилась гигантская текущая работа в колхозе, но они вынуждены были ещё продолжать корчёвку для расширения посевных площадей и сенокосных угодий, строить конюшню для лошадей, овчарню, расширять свинарник, пристраивать спальное помещение к культстану. Одновременно по разнарядке сверху колхоз вынужден был отправлять людей в начале лета на ремонт дорог где-то далеко от дома, а зимой отправлять бригады для лесозаготовки в государственный леспромхоз.

Практически круглый год люди работали без выходных, десятилетиями без отпуска и права выезда за пределы местожительства района. Они втянулись в этот режим рабства, другого не знали и смирились. Работали с полной отдачей, добросовестно и честно. Но работали практически без оплаты за свой труд. Го-сударство своей хищнической политикой всю продукцию коллектива изымало за символическую оплату, которой не хватало не только для какой-то мизерной оплаты труда колхозников, но и на развитие и поддержку самого колхозного хо-зяйства. Разумеется, люди были недовольны этой несправедливостью, но ста-рались внешне её не проявлять. Они просто боялись. Ситуация ухудшилась особенно с началом войны. До войны председателем колхоза был Классин Исаак, наш односельчанин, и люди вспоминали довоенную жизнь добрыми словами. Он тоже иногда ругался и стращал колхозников, но до исполнения этого не доходил. Помню, все употребляли позднее его поговорку: «Ich bringe euch hin, wo der rote Pfeffer wächst!»

С началом войны председателем был направлен Завалюев Иван Николаевич. Откуда он пришёл и кем до этого работал, мне неизвестно. Но как председа-тель и человек он оставил о себе плохую память. К людям относился плохо, не старался понимать их нужды и не заботился о них. А от председателя очень много зависело, и в первую очередь, оплата труда натуральными продуктами. Но он всё сдавал государству. Свои же колхозники, выращивая большие объёмы зерновых, пекли хлеб из тёртой картошки с собственного огорода с добавкой пригоршни муки. Каждая семья вручную урывками вечерами до полной темноты и рано утром до начала работы в колхозе вскапывала в течение 10 -15 дней свои 30-40 соток, но председателя нельзя было убедить выделить лошадь с плугом и за пару дней вспахать все огороды. Он жалел быков и лошадей для вывозки семян из села по раскисшей по весне дороге до культстана, но не жалел женщин, которых заставлял загружаться полмешком зерна и на плечах по болотистой обочине дороги, в неподходящей обуви с промокшими ногами переносить зерно на культстан. Он знал, что все колхозники фактически живут только за счёт своего огорода и коровы, но у него было трудно получить разрешение на покос клочка травостоя по обочинам и уголкам, где колхоз никогда не будет косить. Люди нередко возили и сено, и дрова, впрягая в сани корову или самих себя. Он мог заставить женщин, проходящих мимо поля с горохом и сорвавших горсть зелёных стручков для ожидающих их возврата детей, вывернуть карман и просто высыпать всё на землю. Люди боялись его, в душе ненавидели и в разговорах между собой ругали, но вынуждены были молчаливо терпеть. Он знал, и, наверно, даже ценил, что люди в селе были очень честными и при всей трудности их жизни никто никогда не посягал на колхозную собственность.

Но уже к концу войны или чуть позже в колхозе произошло чрезвычайное происшествие. Из колхозного склада были украдены две булки печёного хлеба, и об этом доложили председателю. А он даже не пытаясь у себя, внутри коллек-тива, разобраться, немедленно подключил коменданта. Александр Кайзер и Пётр Таранов должны были ехать заготавливать бересту на дёготь. Надо было плыть на лодке до Пётрушкино. Перед отъездом они забрались в склад через открытое окно на фронтоне, взяли две булки хлеба и спрятали в куче отходов соломы у овчарни. Но их выследили и арестовали. Двух взрослых парней тут же арестовали и чуть позже осудили каждого на 10 лет лишения свободы. Колхоз лишился двух работников, а население ещё долго осуждало легкомысленность самих проступившихся, но особенно действия председателя. Эти парни больше не вернулись в посёлок, хотя они эти 10 лет не отсидели – они остались в городе. Уже после войны Завалюева освободили от должности и к нам в колхоз направили нового председателя Ряшенцева Николая, бывшего бригадира колхоза из посёлка Богатырёвка. Председателем он не мог быть толковым, так как это сложная и многогранная должность, требующая разносторонних знаний и опыта. Но люди в колхозе знали и могли делать свои дела и без председателя. А вот как человек он был добрее к колхознику, чем предыдущий, старался облегчить его быт и домашний труд. И огороды стали пахать, стало возможным решать задачи по домашнему хозяйству. В самом колхозе большая часть полевых работ стала выполняться тракторами и комбайнами. Люди стали получать зерно на трудодни и питаться полноценным хлебом. Небольшие улучшения в жизни, связанные как с окончанием войны, так и с улучшением отношения к ним, люди восприняли с радостью и благодарностью.

С окончанием войны в жизни сельчан в первые 3 года в принципе ничего не изменилось. Из колхоза за огромный труд продолжали получать жалкие крохи, и выживание базировалось на приусадебном участке. Каждая семья имела по 30-40 соток огород, который хорошо удобряли навозом и доброкачественно об-рабатывали и с которого получали хороший урожай картофеля и овощей. Каждая семья в труднейших условиях заготавливала сено, содержала корову и получала приплод: бычка для позднейшей реализации мясом или тёлочку для выращивания коровы. И несмотря на то, что государству приходилось сдавать по 13,5 кг масла в виде налога, при хорошей корове оставалось немного в семье, и была сметана, молоко и творог. Каждая семья выращивала одного-двух поросят на мясо и сало себе или частично на продажу. На каждом дворе имелось с десяток кур, позволялось одной наседке высиживать цыплят, которые в конце лета и осенью шли на питание семьи. Летом куры свободно ходили и искали себе корм сами. На огороде выращивались и осенью заготавливались на зиму капуста, морковь, свекла, лук, чеснок. То есть практически, кроме хлеба, семьи себя обеспечивали пропитанием с индивидуального приусадебного участка и работой на нём в свободное от труда в колхозе время. Конечно, в здравом человеческом понимании это нельзя было считать нормальным. Только партию большевиков не смущала лживость её пропаганды и политики даже не крепостничества, а рабства по отношению к своему крестьянству даже спустя 30 лет после захвата власти.

В декабре 1947 года правительство сообщило об отмене продуктовых карто-чек и обмене денег. Для нас в деревне это ничего не значило: карточки сельча-нам не выдавались, а денег у нас не было. Мы жили натуральным хозяйством. Но в городах жители были захвачены врасплох. Сами руководители страны и их родственники знали заранее, что предстоит обмен. Они сумели обезопасить свою наличность, загодя перевести большую часть своих сбережений в золото, драгоценности и недвижимость. Те же, кто имел большие суммы наличных денег, в значительной мере их потеряли.

Газеты вышли с правительственным обращением: народ призывали принять «необходимую жертву». Радио сообщало положительные отклики (любые ме-роприятия всегда «поддерживали» массы) с мест и доказывало, какой выигрыш получат трудящиеся.

В магазинах появились дополнительные товары и продукты. Цены были ок-руглены и значительно выше прежних. Это и был главный удар. Средняя зарплата квалифицированного рабочего составляла 600 – 700 рублей в месяц. Килограмм хлеба стоил 3 – 4 рубля, масло сливочное более 60 рублей. Бутылка водки «Московской» стоила 64 рубля. Ну а промышленные товары стоили очень дорого. Старшее поколение помнит ежегодные снижения цен, о которых всегда было много шума в газетах и по радио. Снижали цены на одеколон, спички, карандаши, карамель, патефонные и швейные иглы и другие товары. А вот прейскуранты на мясо, муку, хлеб, масло, яйца менялись мало. Каждое снижение сопровождалось ликованием в прессе и радиопередачах. Но за снижением следовало повышение норм выработки, что с лихвой компенсировало очередное понижение цен. Только об этом в прессе ничего не было слышно.

Зарплаты никому не хватало. Ежегодно надо было подписаться на доброво-льный заём, введённый в военные годы, что также снижало покупательскую способность трудового народа. В каждой семье хранились эти облигации, кото-рые позднее тоже пропали. Помню, как мама рассказывала (Это было в 1952 году, когда жили уже в Богатырёвке): «Вызвал председатель сельсовета и заставил подписываться на заём. Сижу и только повторяю: «Nix verstehen». Он и так, и сяк, а я только это и повторяю. Видит он, что бесполезно со мной говорить, встал и говорит: «До свидания! Идите домой». Думаю, нельзя вставать и идти домой, я ведь не понимаю по-русски. Сижу себе дальше. После нескольких приёмов послать меня домой, которые не принесли ему успеха, председатель сельсовета встал, подошёл ко мне и говорит: «Nach Hause!». Теперь я встала и пошла. Больше меня председатель не вызывал, надо было идти Райнгольду». Но это можно было только в это уже время так сделать, ранее приняли бы другие меры.

Подписка на заём (добровольно – принудительное взимание денег у людей) прекратилась только в 1957 году.

Себя руководители не забывали и зарплату себе постоянно повышали.

В декабре 1947 года закрытым решением Политбюро ЦК ВКП(б) была несколько раз повышена зарплата всем руководителям страны. Верно, сокращён был бесплатный доступ к материальным благам. Но зато ввели выдачу конвертов с временным денежным довольствием. Так, министр или завотделом ЦК при официальной зарплате в 5000 рублей получал конверт с 20.000 рублями, с которых не брались налоги и партвзносы. Зарплата простого рабочего была чуть больше 1.000 рублей.

Примерно в полутора километрах от посёлка, за массивным лесом, в стороне от дороги на культстан, на границе с начинающимися полями, располагалась колхозная пасека. Ульев было порядка 20-25 штук. Экономически содержание пасеки, вероятно, было малооправданным, так как из-за погодных условий ме-досбор был небольшим, но в отдельные годы случалось, что мёд в небольшом количестве выдавали и на трудодни. Заведовал пасекой дед Пётр Кригер, ко-торый выполнял и шорнические работы в колхозе. Пасека запомнилась мне ещё другими моментами. Мы, мальчишки, любили гурьбой ходить по живописной дороге на пасеку, и дед иногда нас угощал мёдом, наливая небольшое количество мёда на дно тарелки. Это только возбуждало аппетит, а как хотелось сладкого мёда наесться. Мы считали деда очень жадным. И иногда, в период «качки» мёда, подкарауливали, когда дед днём уходил домой, прибегали на пасеку, открывали обычным гвоздём символический навесной замок и, зачерпнув из бочки мёдогонки мёд, пили его из кружки уж более-менее досыта. Но делали мы это тайком ограниченным кругом мальчишек и очень редко и осторожно, чтобы не оставалось следов. Наверно, эти проделки оставались для нас нашей тайной навсегда, так как разговоров о посещении пасеки в посёлке не возникало. И ещё один случай. Однажды мы с Робертом Гердтом и Андреем Бенцелем были на пасеке, и дед нас угостил мёдом. Мы пошли домой и на пути встретили его сына и Андрея Больца. Всей гурьбой вернулись к деду за мёдом. Он, как всегда, налил мёд в тарелку, дал тем двоим, кто ещё не пробовал мёд, ложки, а нам троим дал вилки. А много ли вилкой возьмёшь летнего жидкого мёда? Но мы были снова при дегустации мёда со всеми.

В детстве мы часто приносили сухие сучки из леса на топку. Они всегда лежали кучей около пихт со срубленными до самой макушки ветками, лишь от ствола торчали высохшие до 25-30 см. длиной их остатки. Много пихт вокруг деревни были так обрублены. Мы не знали, почему срублены ветки, и не придавали этому никакого значение. Только позднее я узнал, что в деревне одно время занимались, по заданию из района, производством пихтового масла. И делалось это следующим образом. В большой деревянный чан (бочка), закладывали пихтовые ветки и наполняли его водой. Вода через стальную трубу от печки нагревалась. Пихтовое масло из хвои выпаривалось, поднималось кверху и вытекало вместе с водой по трубке в ёмкость. Там оно отстаивалось. При мне это уже не делали. Многие не различают ель и пихту, хотя они так не похожи друг на друга.

Пихтовое масло - хороший лечебный препарат для лечения остеохондроза, заболевания органов дыхания, геморроя, аденомы предстательной железы и др. Пихта - плохой строительный материал и употребляется в Сибири только в подсобных зданиях и временных сооружениях. И как топливо она мало приме-няется – горит с сильным треском, без жары и не оставляет почти углей.

Было в колхозе «Рот-Фронт» необычное кустарное предприятие «дегтярный завод», как мы его называли. Находился этот «завод» в небольшом удалении (0,6 - 0,8 км) от посёлка на крутом берегу реки. Представлял он собой небольшое, наполовину углублённое в землю помещение с огромной двухъярусной печкой, в верхней части которой располагалась обмурованная кирпичами металлическая ёмкость – газогенератор, а в нижней части - топка. Газогенератор соединялся стальной трубой с большим деревянным чаном на улице, заполненным водой. Сырьём для получения дёгтя служила береста, верхний слой берёзовой коры. Из неё формировали пакет, стягивали плотно и задвигали в газогенератор, а затем его переднюю открытую часть плотно замуровывали. После этого растапливали топку и поддерживали огонь несколько суток подряд. Происходил сухой перегон. Пары перегона конденсировались в наружном чане, и дёготь в виде смеси с водой поступал в отстойник для расслоения. В газогенераторе после окончания процесса оставалось небольшое количество чёрного кокса. Насколько я помню, там всегда работал и спал ночью дядя Миша Кайзер. Он пришёл в деревню только в первые годы войны пешком откуда-то издалека, один, без жены, с пятью детьми. Судя по тому, насколько помещение было старым, завод существовал уже давно.

Дёготь применялся для смазывания сбруи, служил смазкой осей телег, смаз-кой для отпугивания гнуса от животных и других целей. В быту им смазывали кожаную обувь, она приобретала очень хорошую водоотталкивающую способность, но очень отвратительный запах. Дёготь пользовался большим спросом и продавался соседним колхозам и заготовительной организации, был реальным источником небольших денежных доходов колхоза. Дёготь - хороший лечебный препарат для лечения гепатита.

Заготовку бересты проводили в начале весны, когда начинается сокодвиже-ние у берёзы, и тогда береста легко отделяется от ствола. Делалось это сле-дующим способом. Молодые парни (я принимал участие в этом) посылались на несколько дней на лодках в верховье реки, где были прекрасные рощи сплошного березняка с ровными стволами и с сучками только у макушки. С привязанными к ногам когтями мы забирались наверх и по мере движения топором разрубали бересту. Когда достигали верха, сбрасывали топор, отдирали часть бересты и, вцепившись руками в неё и одновременно обхватив ствол дерева руками, освобождали когти и начинали сползать вниз, стягивая бересту со ствола. После заготовки достаточного количества связывали из брёвен плот, грузили на него бересту и сплавляли вниз по течению до дегтярного завода в посёлке.

В военные годы зимой в нашем посёлке из кедра, наверно, по заданиям свер-ху заготавливали и куда-то поставляли клёпку для бочек. Населением кедр це-нился особенно из-за орехов, урожай которых, правда, колебался с четырёхго-довой цикличностью. Заготовка ореха сибирского кедра довольно сложное, да-леко не безопасное и далеко не всем доступное занятие, так как шишки прочно держатся на ветках. В наших краях на кедр залазили до самой макушки и сби-вали шишки длинным шестом или трясли ветки, или обрывали руками. Так как нижние ветки начинались у больших деревьев с уровня 5 – 10 м. от земли, не-которые взрослые пользовались «когтями», чтобы залезть. Мы, мальчишки, срубали по соседству небольшую ёлку или пихту так, чтобы она зависла в ниж-них ветках, и по ней забирались на кедр. Орехи заготавливали себе на зиму, а при хороших урожаях сдавали по твёрдой закупочной цене в наш поселковый магазин. Для обеспечения длительного хранения орехи необходимо было про-калить, обычно на стальных противнях и сковородах на огне «поджарить». Для освобождения орехов из шишки делались различные приспособления. Осенью орехами запасались на зиму бурундуки, белки и птицы – кедровки, набирал орехами жир и медведь. Мы, мальчишки, начинали лазить за шишками ещё задолго до созревания, как правило, на небольшие деревья. Шишки в костре поджаривали, освобождая тем самым от смолы и делая их мягкими, чтобы можно было извлечь ещё не затвердевшие орехи. Из кедровых орехов сибиряки умеют делать растительные сливки, которые почти в три раза питательнее коровьих, так как кедровый орех содержит 79 % жира. Кедровыми орехами предупреждают туберкулёз. Масло кедрового ореха полезно для кожи. Оно с успехом использовалось с давних пор в народной фитотерапии Сибири. Оно легко усваивается организмом, обладает высокими питательными и целебными свойствами.

Сибирский кедр (Pinus cedrus) – краса и гордость сибирских лесов называют «деревом - сюрпризом». В наших лесах в округе кедр был довольно широко распространён. Древесина его - прекрасный строительный материал в виде до-сок для пола, для изготовления различных столярных изделий, она мягка и хо-рошо обрабатывается. В посуде из древесины кедра долго не скисает молоко. В шкафу из кедровых досок не заводится моль. Комары и клещи пуще огня боятся эфира, выделяемого этим деревом.

С одеждой было очень трудно в Сибири. Ткани, как правило, было мало в ма-газинах, да и денег на покупку тоже не было. Матери приходилось перешивать старую одежду. Иногда, после продажи на базаре коровьего масла, мама поку-пала в районе сатин и из него шила нам рубашки. Сколько я себя помню, я всегда носил синие или чёрные сатиновые рубашки, сшитые мамой. Зимой мы ходили в стеганых ватных штанах и телогрейках-фуфайках, как мы их называли. Это в принципе удлинённая куртка из материала сверху и подклада, заполненного слоем ваты и прошитых машинкой или вручную полосами 4-5 см сверху вниз. В телогрейке удобно работать и тепло. Если в семьях имелась шуба, то чаще всего одна и покрытая сверху материалом. Надевали её по необходимости, при поездках на санях.

Нас выручала швейная машинка «Зингер», которую приобрели уже в Богаты-рёвке. Мама умела шить с детства и была единственной швеей в деревне. Но брать деньги за шитьё было в деревне не принято. Русские женщины приносили иногда за работу холщёвую ткань, и из этой ткани мама шила нам штаны. Им сноса не было.

В семье, у бабушки, была прялка, на которой мама пряла пряжу на носки и варежки. Носки и варежки иногда вязали из льняной пряжи с добавлением ове-чьей шерсти, если она была. Прялку я привёз позже в Германию и подарил сы-ну на память о бабушке. Раньше прялку получала девушка при выходе замуж. Эту прялку получила ещё моя бабушка Анна-Мария Шварцкопф (рожд. Карл) как подарок к свадьбе, прялке более 100 лет. Прялку в Германию пришлось вывозить частями.

У нас была единственная в деревне машинка для стрижки волос. Все братья и я в том числе стригли своих ровесников по праздникам, если матери пацанов не подстригли их раньше обыкновенными ножницами или ножницами для стрижки овец. Электричества не было. Летом света не надо было. Солнце заходило очень поздно и вставало рано. Но зимние вечера были длинными. Ламп не было. Делали «коптилки». Если где-то доставали маленькую бутылочку (это был большой дефицит в то время), то она служила честно и долго: наливали керосин, вставляли фитиль из ваты, и лампа готова. Керосин доставали у трактористов, которые пахали колхозные поля весной. Раньше керосин продавался в магазинах. Они назывались керосиновыми лавками. В Усть-Каменогорске я их ещё захватил.

В 1947- 1948 годах в нашем посёлке останавливалась экспедиция проектного института лесного хозяйства г. Новосибирск. Она начала исследование леса вокруг нашего посёлка, прокладывала просеки, всё дальше уходя в лес. Два ру-ководителя экспедиции базировались в доме А. Г. Гердта. Как рассказывал нам Роберт, сын Андрея Георгиевича, они много работали с воздушными фотогра-фиями, на которых через оптический прибор можно было видеть людей на улице и различать даже породы деревьев. От них в посёлке было получено объяснение загадочным пролётам самолётов над селом по параллельным маршрутам и со смещением. Это они в 1946-1947 годы вели аэрофотосъёмки. В посёлке стало известно, что в регионе планируется создание участка леспромхоза. Летом 1949 года в трёх километрах от Грюнвальда на большой выжжённой лесным пожаром «гриве» начал строиться посёлок Андарма – Андарминский лесоучасток Бакчарского леспромхоза. Дорога на новый посёлок от п. Богатырёвка шла по «летней дороге» мимо культстана. Жизнь сразу оживилась, мы перестали быть как бы на краю света. Леспромхоз начал капитально поправлять существующие дороги с помощью канавокопателей на прицепе к тракторам и грейдеров. Ездить стало много машин, на них начали вывозить лес в Бакчар для строительства здания управления леспромхоза. Как я потом увидел — очень красивое здание. Многие жители лесоучастка были расквартированы в нашем посёлке. Покой нашей деревни был нарушен: заготовители леса, которые были направлены отовсюду, начали себя вести не так, как это было принято у нас.

Если раньше никто не закрывал двери на замок, то теперь уже надо было это делать. Начались и драки между командированными. Зимой начали выпиливать деревья уже непосредственно рядом с нашим посёлком. Широко участвовали в заготовке леса и молодые люди нашего посёлка. Валили в основном хвойные деревья, все подряд. И как нам, тогда мальчишкам, было жаль эти высокие кедры, на которые мы из года в год лазили сшибать кедровые шишки. Но для лесозаготовителей они как раз и были предпочитаемыми, так как работа оценивалась по количеству заготовленных кубометров. Валка и распиловка де-ревьев на кряжи велась привлечёнными на зимний сезон людьми из колхозов обычными двуручными пилами и профессиональными работниками леспромхоза – лучковыми пилами (пила с узким полотном и натянутой дугой, пилит ею один человек) и электропилами, питавшимися через резиновые кабели от высокочастотных передвижных электрогенераторов.

Я помню, как наш сосед Василий Иванович Шварцкопф на своём любимом мерине Битюк возил огромные кряжи длиной до 8 м. и толщиной до 80 см., которые укладывались одним концом на сани, а другим на закреплённые к саням длинными верёвками подсанки. Иногда это всё на поворотах валилось набок, и Василий с трудом всё это поднимал, чтобы везти дальше. Иногда он не справлялся, и ему приходили на помощь вальщики леса. Мы с интересом наблюдали процесс валки и вывозки леса. Но больше нас привлекал сам штабель, который готовился к сплаву весной и где мы, конечно, были всегда участниками разрушения этого штабеля. Брёвна с такой скоростью и силой летели в воду, брызги поднимались высоко. Иногда случалось, что мы с брёвнами не справлялись, не успевали перепрыгнуть и вместе с ними летели в воду, но всегда обходились без травм.

Вывозка леса производилась лошадьми, редко и специальными трелёвочными тракторами к берегу реки Андарма. Там брёвна маркировались каким-то «трудносмываемым карандашом» по сортам (на шпалы, карандаши, спички, рудостойку и т.д., указывался диаметр бревна). Они укладывались в огромные штабеля, причём с небольшим уклоном в сторону реки так, чтобы весной в половодье сразу за ледоходом путём выдёргивания снизу нескольких брёвен или взрыва вся эта масса брёвен сама скатывалась в реку.

Уже в штабеле нанесённая маркировочным карандашом пометка вырубалась на верхнем торце ствола инструментом типа широкой (5-6 см) стаместки. Мы, мальчишки, любили лазить по штабелям, несмотря на справедливые предосте-режения взрослых об опасности. Лесозаготовители за собой оставляли страшную картину: груды не сложенных в кучу и несожжённых сучьев (как требовалось по правилам лесозаготовки), высокие неошкуренные пни, которые не должны были бы быть выше диаметра дерева; поломанную падающими деревьями и покорёженную тракторами, особенно в бесснежный период, поросль молодых деревьев, всю эту опустошённую, уже и на лес не похожую площадь с какими-то отдельно торчащими малорослыми или выбракованными деревьями. Не могу сказать, как это воспринимали взрослые, но чётко помню – для нас, мальчишек, был разрушен наш привычный мир вокруг посёлка, и мы это болезненно восприняли. Сразу в первую зиму с приходом лесозаготовителей были организованы бригады, которые по берегам рек вырубали и выпиливали заросли черёмухи, ивы, калины и других кустарников и сваливали их кучками в стороне, то есть очищали на несколько метров берег. Эта мера должна была во время молевого сплава весной предотвращать «заторы» леса и меньше оставлять его лежать на берегу после сплава. Весной, как я уже упоминал выше, штабеля поочерёдно разрушали, и лес сплавляли вниз по течению реки Андарма. Докуда он плыл и где его извлекали из воды, я не могу сказать. Его сопровождали бригады оснащённых баграми сплавщиков, которые ловко стояли или переме-щались по плавающим брёвнам. Они ликвидировали заторы путём расталкива-ния брёвен или взрывом, очищали берега по окончанию массового сплава от оставшихся брёвен. Наблюдение за молевым сплавом оставляло незабываемое впечатление: вся река от берега до берега заполнена лесом, и эта масса куда-то движется. Иногда лес останавливался, и мы, ребята, перебегали на другой берег и обратно. Но перебегать надо было очень быстро, только коснуться бревна и прыгать дальше: бревно уходит под воду, ну а ты уже на другом бревне. Иногда мы заигрывались на том берегу и не замечали, что лес уже тронулся опять, и тогда дай бог ноги и сил – успевай прыгать. Бывало и сваливались в воду, но бог миловал, и мы выбирались на берег.