Человек и небо

Человек в принципе умеет летать, но взлететь ему мешает стыдливость, пока переходящая в бытийную невозможность прикосновения к небу как к более совершенному существу. Он надевает на себя и небо маски и общается с ним сквозь прорези для глаз. Небо видит человека истинным, ибо для него не существует предметности. Ангелы ниже человека, они не могут быть столь стыдливыми. Птица, для которой стыдливость и другие несовершенные чувства давно стали драгоценной пропажей, просто парит в небе, но человеку мнится чистым зовом к его глубинной стыдливости и росту как боли.

Небо, как и человек, бескрыло, но совершенно, ибо не стремится к полёту. Поэтому человек в полёте ещё не смеет прикасаться к небу телом и окружает себя металлом. Находясь в рывке, человек поднимает небо до уровня ребенка, играя с ним в железные птицы, и на время отрывает от своих пальцев сросшиеся с ними пальцы других человеков.

Пятигорск

Пятигорск – игра точек зрения, ракурсов, кадров. Город то раскинется покладистой игрушкой у подножия гористого обрыва, то заинтересует ажурным балкончиком... Ты всё время идёшь к нему вверх, дыхание взволнованно, а он тих, приветлив, растворен повсюду.

С высоты Эоловой арфы город нежно слепит глаза.

Прозрачный день. Эльбрус как на ладони. Канатка на Машук скоростная, а на вершине понимаешь, что время – куколка. Его можно бросить в дорожную сумку и забыть.

Берлин

Берлин – город ясного сознания и мягких вибраций. Передвижение по его транспортным веткам скорее похоже на вспархивание, в то время как в Москве находишься внутри шумных артерий. Ликвор Берлина пульсирует насыщенно, но ровно. Шезлонги у Шпрее, исхоженные, хорошо знакомые места, знающие вкус жизни люди – город-гигант хочется измерить птичьими шагами, рассмотреть на ладони, потрогать его веки и кончики прохладных пальцев. Скоро я увижу красавицу Прагу, куда хочу попасть уже очень давно.

Мифический Зигфрид опускает на мостовую и парапеты ладонь в каменной рукавице, на стенах замков оживают великанши, а молоточки цвергов прозванивают толстую глухую руду в поисках колокольчиков счастья.

Под тобой благодушная, тяжёлая Шпрее, ровный ход небольшого изысканного судна, мимо движется застывшая история архитектуры, ты греешь руки о белый фарфор с горячим шоколадом, и вдруг на берегу раздается птичий плач скрипки... Зрение выхватывает фигуру скрипача, а энергия блаженства уже начинает движение от горла к животу, ибо всё сошлось в одной секунде как точке соприкосновения стрелы с тетивой, смычка со струной той самой скрипки на исчезающем берегу. Эта ситуация объясняет подобные секунды, когда пересекаются лучи не внутреннего внешнего (похожего на дом с невидимыми стенами, представляющего шедевры природы и искусства, блаженство на кончиках рецепторов, воспринятое от любующегося творением взгляда мастера), но и только внутреннего.