Экипаж - 3 (31.07.2018)

(повесть)

 

И. Нойманн

 

Старпом в экипаже. Пергамент

 

Штурман видит в море буй.

 

Штурман мечется, как…

 

(из флотского юмора)

 

 

Старпом Петр Иванович Коваль пошел на повышение - назначен командиром соседнего экипажа. Коллективной грусти по этому поводу в экипаже не обнаружилось. Не оставил заметных впечатлений о себе - так бывает в коллективах. Вместо него всеми делами экипажа на берегу занимался помощник командира старший лейтенант Сапрыкин, пока не появился старпом - капитан 3 ранга Пергамент. Все, что узнали из его биографии, матросское радио немедленно разнесло по экипажу. В первую очередь – холост! И предисторию этого немаловажного для совместной службы факта неведомыми путями было тоже выведано. Холостой старпом - это трагедия для экипажа: большее время суток он будет находиться на корабле, что не сулило вольготной жизни как матросам, так и офицерам. Старший помощник - по Корабельному Уставу - блюститель, если не сказать, просто “зверь”.

Вкратце история его семейной жизни в пересказах звучала примерно так: он называл свою жену на французский манер – Люси, подчеркивая ее отношение к Мельпомене, поскольку она заканчивала театральный институт по специальности художник-гример и мечтала о работе в театре. Женя Пергамент женился на перспективной служащей искусства, будучи на пятом, выпускном, курсе училища, а она в своем театральном – на третьем. К выпуску из училища Люси родила Пергаменту дочку, в которой он души не чаял. Его распределили на Северный флот штурманом на дизельную лодку, а жена осталась в Ленинграде, поскольку - маленький ребенок и незаконченный институт. Так и жили – он на Севере, она в Питере. .

За время его кратких побывок, пока любовь еще кипела буйным цветом, они сумели обзавестись и вторым ребенком. Люси закончила институт и поступила в театр, поскольку рассчитывать на работу по своей редкой для Северного флота специальности не могла, но не могла от нее и отказаться. Так и жили врозь. Зарплату Пергамент получал неплохую, и Люси отправлял ее без задержек. Ей вполне хватало. Со временем слабый огонек желания разделить судьбу с мужем на Крайнем Севере окончательно угас, ее целиком поглотила театральная жизнь с её вечным праздником, закулисными интригами и романтикой творчества. На Севере холодно, одиноко и неуютно, а в Ленинграде - Невский проспект, теплая, обжитая, хотя и однокомнатная, квартира на Садовой, дети у мамы и желанный театр со своей кипучей жизнью, очередным поклонником, подающим творческие надежды молодым актером с амплуа героя-любовника. Закончилось все так, как всегда заканчивается, когда жизнь порознь, а кругом все так блестит и переливается. Люси отставила северного Пергамента в пользу ленинградского театрального героя, который в свою очередь оставил свою жену с двумя детьми. У некоторых творческих деятелей порою лучше всего получается производить на свет детей вместо шедевров в искусстве и порхать от одной почитательницы талантов к другой, всякий раз оставляя следы своего присутствия в виде многочисленных наследников. При этом далеко не всегда дело доходит до шедевров в искусстве. Похоже, это был как раз тот случай. Евгений с трудом удержался, чтобы не спустить героя-любовника с лестницы, но, перемучившись, милостиво благословил их союз. Союз, конечно, совсем скоро дал течь ввиду того, что корабль любви наскочил на острые рифы бытовых неурядиц, средств к существованию и кормлению вечно голодных детей, а также надежд на творческие успехи. Герой-любовник погрузнел, полысел, потускнел, стал брюзгой и обвинял в своих неудачах всех вокруг, начиная с главного режиссера театра и кончая гримершей, теперешней жены Люси. Пергамент-холостяк жил теперь в каютах плавучих казарм, полностью посвятил себя военно-морской службе, алкоголь употреблял умеренно, у женщин неизменно имел успех и не забывал помогать своей бывшей жене Люси, брезгливо морщась при виде героя-любовника, с которым, тем не менее, перекидывался по приезду иногда в шахматишки. Его назначили старпомом на лодку Маркова, где получил прозвище “Шмага” (происхождение прозвищ на кораблях мало изучено) и железной рукой начал наводить порядок в разболтанном за время безстарпомья экипаже. “Фитили” сыпались на командиров боевых частей, как из рога изобилия. Он ухитрялся делать это так весело, без всякой нутряной злобы, что и воспринималось без обид и трагедий… Организация повседневной службы улучшилась. В ней появился огонек, и жить в экипаже стало веселее. Когда команда, маршируя под барабан, тоскливо разучивала на морозе строевую песню, Пергамент останавливал вялый строй и, как всегда, прищурив голубой глаз под мохнатой бровью, рявкал:

- Э-т-та еще что тут за бурлаки на Волге? Вы что - совсем примерзли на этом плацу? А, ну-у! Эки-па-а-ж-ж-ж!!! Магомадов, подбери сопли! Я говорю - экипаж-ж! Песня! Простая!!! До безобразия! Раз-два, начали – Северный флот, Северный флот, Северный флот не подведет! - маршировал он на месте перед строем. И песня пошла… Года через три, когда его переводили с экипажа на новый проект подводных лодок, он завез в каюту ящик коньяку и, вызывая каждый вечер по одному офицеру, ставил бутылку на его карточку взысканий и поощрений, а после нескольких тостов рвал на мелкие клочки, бросал в иллюминатор, и серые волны разносили по заливу обрывки служебных страстей. Карьера его была удачна, но он так и остался холостяком... Во всяком случае, в обозримом времени…

 

Замполит Гордей

Эх, пехота - матушка пехота

 

сто пройдешь, еще идти охота.

 

(бард неизвестен)

 

 

Ушел с корабля любимый матросами замполит Черновский. Два года войны, десяток лет на кораблях со всеми тяготами и лишениями, да и возраст, располагали к более спокойной жизни в преподавателях. Вместо него назначен капитан 3 ранга Олег Петрович Гордей, переведенный с должности инженера связи подводной лодки – полуавтомата. Что его потянуло из инженеров в политработники, так и не узнали, но Олег Петрович оказался внимательным, заботливым, участливым в личных делах руководителем и, на удивление, хорошим политработником. С точки зрения экипажа. Он сумел так построить политическую работу, что она вдруг стала не нудной и не наказанием для затюканных командиров всех ступеней. Всем понравилась его забота о быте офицеров и матросов, создание работоспособного микроклимата в экипаже. Отсюда и стойкое убеждение, что хорошая замена Кузьмичу - настоящий политработник. И человек хороший. В экипаже определили – «сплаваемся»! Действительно, у Гордея все получалось, и вскоре он стал на корабле не только политическим руководителем, но и товарищем в полном смысле этого слова. Гордею не удавались только отношения с политотделом дивизии, где к нему относились почему-то прохладно, хотя все его аттестации были положительными. Может быть, потому что инженер?

Служить бы да служить, но коварная фортуна не преминула показать зубы… Гордей ужинал в мурманском привокзальном ресторане (”правом отличительном”), убывая в Москву на очередную учебную сессию. Все, как всегда, – сто граммов водки, бутылка пива, салат и отбивная. Отужинав, вышел в гардеробную, куда сдал шинель и шапку. Когда военная одежда была в ресторанном гардеробе единственной, гардеробщики не выдавали номерки. В этот раз Гордей тоже обошелся без него. Однако сегодня пьяный ресторанный служащий, изрядно употребив горячительных напитков разных расцветок и степени крепости, г потребовал вдруг у Гордея номерок.

- Но ты же мне его не давал... Вот моя шинель. Кроме нее, у тебя и шинелей-то больше нет! – возмутился подводник.

- Нет, номерок я тебе выдал! Верни его, а то не отдам шинель! – хрипел пьяный гардеробщик.

- Послушай, да пошел ты... Будешь мне тут… я тороплюсь! – и капитан 3 ранга Гордей, протянув руку за стойку, снял с вешалки шинель с шапкой в рукаве и, одевшись под аккомпанемент мата гардеробщика, вышел на улицу. Настроение слегка потускнело, но, затянувшись сигаретой, Гордей отбросил мрачные мысли. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Перед ним стоял пехотный старший лейтенант с повязкой „Патруль”.

- Товарищ майор, пройдемте с нами! – предложил, козырнув, старлей.

Это куда еще, – удивился Гордей.

- В комендатуру, там разберемся! – старлей был преисполнен чувства высокой ответственности.

–А чего мне с вами разбираться

- Вы в пьяном виде устроили дебош в ресторане, нам поступил сигнал...

- Какой дебош? – Гордей поперхнулся дымом, - сынок…, я пьян по - твоему? Никуда я с тобой не пойду, я старший офицер и ты не имеешь права...

- Я вам не сынок, а старший офицерского патруля! - гордо парировал старлей.

- Не дорос еще, чтобы мной командовать, иди и лови самовольщиков! – Гордей бросил окурок в урну, развернулся и пошел прочь, махнув старлею рукой. Но чего-то не учел. Наверное, извечную пехотную неприязнь к флотской элите… Через пару минут Гордея остановил уже капитан, представившийся железнодорожным военным комендантом, а, стало быть, по службе имевший право задержать старшего по званию. За его спиной маячил толстожопенький старлей с торжествующей мордой.

– Товарищ майор, - козырнув капитан и потребовал, - пройдемте в комендатуру! Делать было нечего, пришлось пройти в вокзальную комендатуру, где пребывал уже изрядно влитый гардеробщик и, сопя, писал объяснительную про Гордеев дебош, про номерок и про оскорбления.

–Какие еще оскорбления, ты что, дядя?! - обозлился Гордей.

- Вот видите, товарищ капитан, на „ты”, и опять грубит. Наслушаешься от них за смену. Он пьяный, вы же видите!

- Ты что, алкоголик! Ты сам пьян, вы посмотрите на него, капитан! – вокзальный комендатурщик с пропитой с гардеробщиком физиономией, мрачно изрек: - Предъявите документы, товарищ майор, и напишите объяснительную!

Гордей извлек удостоверение личности, командировочное предписание и билет на утренний поезд:

- Какой я вам майор? Я – капитан 3 ранга! И ничего писать не собираюсь! Никакого номерка не было в природе, а этот мазурик не хотел отдавать шинель. Я просто взял свою...

- Майор или капитан 3 ранга – мне все едино! Пили? - спросил капитан..

- За ужином – сто грамм водки и бутылку пива, - честно признался Гордей.

- Ну во-о-т! – обрадовался капитан, сгреб Гордеевы документы и заявление пьяного гардеробщика, - в машину его и на гарнизонную гауптвахту, пусть там с ним разбираются, - преисполненный чувства служебного рвения, старлей взял Гордея под локоток, но тот вырвался и самостоятельно влез на драндулет, подобие транспортного средства. Фыркнув черным дымом, он затарахтел всеми своими разболтанными частями по мурманским улицам в сторону гауптвахты. На “губе» дежурный майор определил его в камеру с изрядно выпившим летным капитаном.

- Завтра разберутся, – буркнул дежурный. Хотелось выть от безысходности и бесправия. Сто граммов выветрились еще на вокзале. Капитан бушевал часа два. Выдохшись, уснул. Гордей не спал до утра, скрипя зубами от стыда пребывания на гауптвахте, на которой не бывал даже в курсантские годы. Утром комендант гарнизона, полковник, выслушал убедительные объяснения Гордея и его естественную просьбу ввиду фактической невиновности не посылать „телегу” на флот, почесав толстым, как сосиска, пальцем за ухом, решил:

- Все ясно. Ладно уж, ничего посылать не буду. Но… чтобы вас обоих до обеда в Мурманске не было! – сделал он одолжение Гордею и сильно помятому летному капитану. Но полковник, хозяин мурманской гауптвахты, честного пехотного слова не сдержал.

„Телега” в в штаб флота се-таки пришла. Оттуда - в политуправление. Ход дальнейших событий был отчетливо предсказуем. Политуправление флота затребовало характеристику на Гордея у политуправления флотилии с объяснением причины. Те в свою очередь запросили политотдел дивизии, указали, что политработник был задержан за пьяный дебош в Мурманском вокзальном ресторане и сидел на гарнизонной гауптвахте. Политотдельцы дивизии на всякий случай срочно переделали хорошую аттестацию в плохую. В ней суровым языком канцелярского жанра довольно убедительно было показано, что Гордей плохо занимался воспитанием личного состава, скверно вел политическую работу и не организовывал соцсоревнование - отличник боевой и политической подготовки, к тому же политработник, не может фигурировать в делах о пьяном дебоше в ресторане! Все это было подписано всеми, кому надо, снизу вверх и ушло в политуправление флота. Далее еще проще – представление в ВПА (Военно-политическую академию им. Ленина) и вышибание из нее “пьяницы и дебошира” капитана 3 ранга Гордея О.П. Лавина неприятностей закончилась снятием с должности заместителя командира подводной лодки, несмотря на все ходатайства командира Маркова и собственных попыток Гордея сходу объясниться во всех инстанциях. Сходу не получилось. Характеристики уж больно... не того…

Гордей был гордым человеком и отстаивал свое достоинство с невероятным для тех времен упорством. Другой бы на его месте давно плюнул, ввиду полной бесперспективности любых действий против ветра... Однако он в конце концов добился приема у члена Военного Совета флота и в течение нескольких месяцев с объяснительными и докладными, встречами со всеми действующими лицами и исполнителями, ко всеобщему удивлению, отстоял себя. Но это было уже потом И назначили-то его после всего в другое место...

А в течение целого года он пребывал в статусе снятого с должности, изгнанного из академии и сверх штата (ну, знаете - куда пошлют...) по заявлению пьяного гардеробщика мурманского ресторана при вокзале.

 

Штурман Петров. „Волны над нами.”

 

Штюрманъ хоть и натура хамская, до вина и бабъ охочая,

 

но за знание наукъ навигацкихъ, хитростныхъ, в каютъ-

 

компанию пущать повелеваю и чаркой водки не обносить

 

Петр 1)

 

 

Северный драмтеатр готовился к постановке спектакля о подводниках. После долгих переговоров с флотским начальством и трудными согласованиями с компетентными органами, двум артистам театра с большим скрипом и предосторожностями было разрешено посетить атомную подводную лодку, чтобы вжиться в образы своих героев, имея их прообразы живьем. Компетентные органы упирались до последнего, профессионально оберегая флотские тайны, которые между тем, успешно выбалтывали вышестоящие штабы, а за границей - очень компетентные товарищи из компетентных органов. Наконец, график и план посещения были разработаны, и артисты допущены на корабль с инструкцией под личную ответственность старпома Пергамента – „туда не пускать, сюда не ходить, этого не говорить, по сторонам не смотреть, с… и до..., и - с записью в вахтенный журнал.” Атомная лодка пару дней назад пришла из дальнего и длительного похода и бока ее еще не остыли от тепла работающей ядерной установки, на них таял снег – вывод не разрешили. Наверное, снова в море с какой-нибудь наукой.

- Вечно нам, как идиотам, “везет” с такими приходами, - ворчал старший лейтенант Петров, бывший воспитанник нахимовского училища - “питон”, а сегодня штурман и молодожен. Жены потусовались за забором, повидали издалека своих моряков дальнего плавания и поняли, что сегодня „кина не будет...” Особисты настучали, куда надо, про жен у забора и начПО Каретников (начальник политотдела) их оттуда прогнал - куда торопиться? Дети есть почти у каждого. Другие развлечения не совместимы с боеготовностью. А секреты... Вдруг чья-то несознательная жена с фотоаппаратом запечатлит старую плавбазу, плавказармы и гальку прибрежную...Не годится... Демократия в разумных пределах пришла в гарнизоны позже. Штурман, старший лейтенант Петров, женившийся полгода тому назад, только-только перед походом привезший жену в гарнизон, приправлял ситуацию многоцветными эпитетами в рубке, роясь в рулонах карт.

- Петров! - заглянул в рубку старпом Пергамент, - принимай гостя, артист к нам, будет тебя со сцены показывать. Да закрой же ты рот, наконец, штурман! Интеллигенция на корабле, а ты... как биндюжник. Что они со сцены покажут? Сплошной мат и нецензурные выражения?

- Да пшш-ли вы все вместе с вашим театром и интеллигенцией... Попаду я сегодня домой или нет? Там Надька ждет, а я тут... с вашим театром. У нас уже не театр, у нас тут цирк натуральный – как ни придешь с моря, опять... Совсем оборзели что ли? У них что - на нашего шхипера зуб?

- Все, штурман, мля... отставить разговоры... Ты мне тут секреты не выбалтывай! А Надежда твоя подождет... не прокиснет! На то она и Надежда – от слова ждать. Я свою Люси последние три года тоже видел только в комбинации, или ночнушке, - подытожил старпом. Правда, не уточнил, что его Люси последние три года на Севере вообще не было. Кроме того и сам имел вполне обоснованную неприязнь к представителям этого искусства. Из-за его спины с любопытством прислушивался к флотскому фольклору артист, как ему и положено - в шляпе и с портфелем. Освоение роли началось. Правда, в тексте пьесы не было ни одного слова, похожего на те, которые он только что услышал. Старпом втиснул артиста в штурманскую рубку и поспешил удалиться - нужно было еще одного свести с механиком. . -

- Славин, Олег Палыч, - представился артист, протягивая мягкую влажную ладошку. Был он лет сорока, волнистый блондин, слегка округлившийся и с голубыми глазами. Таким и должен быть герой в театральном амплуа… - Поможете вжиться в роль? Мне еще не приходилось играть подводников..., - вежливо и осторожно осведомился он. .

- Я вам тут что? Театральный институт, или... как его... Станиславский? Я не умею никого вживать, вживайтесь сами! Я вам не ве-е-рю! Я - кто? Видите, какая у нас тут хреновина – нет схода на берег, а там – Надя! - огрызнулся штурман и зашелестел рулонами карт. Артисту было не совсем понятно, что за спешка - ну выйдут еще на два-три дня и вернутся... к Наде..., но спросить не решился. Ему было не знакомо это щенячье чувство тяги к дому после трех месяцев плавания и невероятной усталости. Петров развернул на штурманском столе карту полигона:

- Извините, надо прокладку сделать на завтра ...

- Хорошо, хорошо, я не буду вам мешать, только скажите, что такое прокладка? - Петров объяснил и взялся за параллельную линейку и карандаш. .

- Можно я буду спрашивать вас, а вы мне объясняйте, если не трудно? Я хочу понять ваши чувства и мысли, чтобы сыграть роль точнее?

- Валяйте, - милостиво разрешил штурман и закусил карандаш.

- Ну вот, например, о чем вы думаете, когда лодка погружается?-

- О бабах, о чем еще! – задумчиво ответила «хамская натура”, начиная входить в роль.

- Па-ч-чему?– опешил Олег Палыч.

- А я о них всегда думаю! Вот ко мне вчера жена приехала, а я вас тут развлекаю, вживаю в роль…- ерничал штурман, повторяя избитую шутку, которую, вероятно, не знал только Олег Палыч, поскольку в театральном они этого не проходили. Артист помолчал, наблюдая, как штурман орудует на карте инструментом. Петров вошел в роль учителя и с серьезным видом травил артисту про хитрости прокладок и про невязки, про широты и долготы, океанские шторма и ураганы, срочное погружение и Сэндвич (вместо Гринвича) .

- Олег Палыч, а выпить у вас с собой случайно нету? - совсем обнаглел штурман, неожиданно размякший душой и поправивший настроение.

Выпить не нашлось, но Петров так увлекся обучением доверчивого артиста, что не заметил старпома, стоявшего за открытой дверью штурманской. .

- Штурман, а ну-ка зайди ко мне! - прервал “учителя” старпом.

Пергамент внушил разошедшемуся молодожену свое неудовольствие методом превращения артиста в подводника, но тому было уже совсем хорошо, неожиданно жить стало веселее. В море штурман Петров окончательно вошел в роль театрального наставника и продолжал вдохновенно “впаривать” в Олега Павловича всякие были и небылицы, драматические случаи из жизни и про замечательный героизм, проявленный лично им. Короче – тае-мое, зюйд-вест и каменные пули, как сказал бы герой любимого моряками писателя Леонида Соболева. В надводном положении в своем полигоне параллельным курсом встретил лодку дивизии и командир, получив с нее семафор. Приказал боцману ответить штурману, что это означает. Петров доложил артисту, что наш командир человек очень вежливый, интеллигентный и не употребляет бранных слов... Как в том анекдоте, где солдат, которому товарищ нечаянно капнул за шиворот расплавленный припой, сдержанно заметил:

-Юра, ты...неправ!!! - Петров посвятил артиста в подводники, заставив его выпить целую бадью забортной воды с глубины сто метров... Корабельная публика в центральном посту, развесив уши, с удовольствием слушала краснобая штурмана, восхищаясь таким искусством художественного свиста... Вот это будет спектакль! Все надеялись, что и „маслопупы”- механики не подведут и тоже просветят своего персонажа. И не ошиблись.

Спектакль посмотреть так и не удалось. К его выходу в репертуар атомный ракетоносец снова надолго, месяца на три, скрылся под волнами. Говорят, в спектакле был сплошной героизм, очень интеллигентные диалоги, терпеливо ждущие жены и вообще все выдержано литературно, прилично и романтично. Никто из персонажей не выражался нецензурно и не возмущался, что не пускают домой к семье, или… к бабе.

продолжение следует

 

 

 

 

↑ 682