Мемуарный роман

Антонина Шнайдер-Стремякова

Том второй

Светлой памяти погибших Родственников

ОТ АВТОРА

Серьёзно писать начала я в возрасте, когда люди покидают земную жизнь – боялась не успеть. По мере того, как рукопись распухала, вырисовывалась краткая история семьи моих родителей, когда мужеством было простое выживание. Выживали и дети, но они этого не понимали – другой жизни не знали.

Жизнь медленно, но всё же менялась. Подрастала поросль, в ней прореза´лся голос. Это молодое поколение начинало карабкаться, цепляться за воображаемые высоты – материальные, духовные, любовные.

Раскрыть историю этого «карабкания» и «цепляния» было легче всего на примере собственной жизни, и я «оголилась»... Утвердила это желание книжка моего далёкого предка из XIX столетия. Грех, в самом деле, закапывать жизнь, которая поможет будущему поколению лучше представить себе эпоху, в которой жили, любили, страдали и выживали рядовые люди: немцы, украинцы, русские. И хотя это история немецкой семьи в России, я рассказываю о тебе, читатель.

Чувствую вину перед памятью родителей и другими близкими: изображение их жизни получилось пунктирным.

Исповедь усложнялась желанием передать факты честно, доступно и по возможности интересно. Не мне судить, что получилось. Обидно, если читатель усомнится.

И хотя в истории этой ничего не придумано, это всё же не документ.

БАРАЧНЫЙ РАЙОН ГОРОДА

1962 год. Вожжи политического страха отпускались, репрессии и слежки уходили в прошлое. Дамоклов меч, висевший над судьбами людей, исчезал – они начинали говорить. Это были разговоры преимущественно между родственниками и близкими, на которых можно было положиться, но... подальше от детских ушей: непосредственность подростков всё ещё несла угрозу непредсказуемого доносительства и непредсказуемых последствий.

На смену власти деспотичной и сильной личности приходил молот Коммунистической Партии, набиравшей авторитет и силу. Авторитет сильной личности имел лицо, и на её милость рассчитывали – авторитет Партии лица не имел. Её суда боялись, как суда безликих высших Богов: бороться с её доминирующей властью было все равно, что бороться с властью всемирного землетрясения или потопа.

За счёт профсоюза – всего взрослого населения страны – пропаганда партийной идеологии всасывалась даже теми, кто был от политики далёк. Всё решал лозунг «Профсоюз и Партия едины!», так что профсоюзные собрания становились всё больше партийно-профсоюзными. Присутствие на них было обязательным, хотя проблемы членов профсоюза были, как правило, второстепенными, а задачи партии первостепенными.

Это время стало началом отсчёта моей городской жизни. Она, как и в деревне, началась с чужого угла – угла Изы с Борей. Завод к этому времени выделил им комнатушку в полуподвальном бараке, где люди, чтобы попасть в свою конурку, ныряли вначале в общий кротовый коридор. Эта часть города, словно муравейник, выросла в войну недалеко от военного завода. Условия были тяжелейшими, но на них не зацикливались: надеялись, что ненадолго, хотя для многих надежды на лучшее растянулись на целых четверть века.

Тяжелейший быт провоцировался кусачей и кровососущей тварью – клопами, которые лезли отовсюду: из щелей потрескавшейся штукатурки, из деревянного пола, даже из рамы единственного окна. Летом эту живность травили, проводя на природе весь световой день. Перед сном всё промывали – выпускали ядовитые пары. Зимой паразиты вновь плодились, и весной измученные люди опять принимались за травлю.

К августу 1963 года у сестры было уже два маленьких бутуза. С её семьёй жили мать Бори и его младший брат, оканчивавший сельскохозяйственный институт. В двенадцати квадратных метрах ютилось шесть человек. Под окном шириною почти во всю стену – небольшой столик, возле двери – старый табурет с ведром питьевой воды. У одной стены убогой комнатки – полутораспальная кровать молодых, у другой – кровать матери, узкий промежуток пола между ними – место сна Бориного брата. Кроваткой Игорька, их первенца, служит коляска, кроваткой маленького Костеньки – большое железное корыто, которое ставится на табуретки или остывшую печь.

Окно – вровень с землёй. В зимние вьюги его атакует снег, весной и летом во время дождя – вода. Чтобы она не проникала внутрь, а стекала на дорогу, с наружной стороны роют канавки. Исключить в буран круглосуточную темноту можно, если периодически освобождать окно от снежного плена. В образующихся у окон снежных траншеях любит кувыркаться и прятаться детвора. Зимой варят в комнатке, летом – в общем коридоре на небольшой электрической плитке, на ней же греют воду для купания детей. Иза водит их в детский сад, в выходные и праздничные – на прогулки в парк, в детский кинотеатр, читает сказки. Когда они немного подросли, Борис увозил их на лыжную базу – мальчишек развивали, как могли.

Сестра к этому времени была уже секретарём суда, а Борис, окончив политехнический институт, работал инженером на заводе, участвовал в самодеятельных спектаклях и играл в заводской футбольной команде. Время было молодое, беспечное и нищее, когда забота о духовных интересах была на первом плане, а жизнь казалась бесконечной...

ИСТОРИЯ ТЁТИ АНИ

В свои приезды для сдачи экзаменационной сессии я ночевала обычно у тёти Ани, одинокой пятидесятилетней красавицы, высокой и в меру полной. Жила она по соседству с Изой в такой же барачной комнатушке; но в её аккуратной и по-немецкому чистой келье легче дышалось и лучше думалось, в ней и паразитов было меньше. Келья эта стала стартовой площадкой моей городской жизни. Тётя Аня относилась к нам заботливо и помогала, чем могла. Детей Изы называла внуками и, когда можно было пообщаться с ними, была счастлива – редкий день обходился без гостинца. Ревнуя к малышам, мать Бори слегка иронизировала над её привязанностью.

Ещё до войны, в Поволжье, у тёти Ани внезапно исчез муж. Куда, никто не знал. Краски для неё потухли, жизнь потеряла смысл, ей хотелось умереть. Она впала в депрессию и воспитанием дочери, трёхлетней малышки, практически не занималась. Когда девочка простыла и серьёзно заболела, тётя Аня очнулась, но... было уже поздно: малышку спасти не удалось. После указа о выселении убитой горем женщине было все равно, куда и зачем её везут. С безразличием приняла она и конечный пункт назначения – небольшую деревушку на Алтае. Молодая женщина жила, как раз и навсегда заведённый механизм. Как робот, выполняла всё, что от неё требовали: полола, работала на току, скирдовала, копнила. А когда отправили на эвакуированный военный завод, не расстроилась – какая разница, куда! Равнодушно восприняла и неожиданную встречу с единственно близким по крови человеком – сестрой.

Прошло долгих 22 года. Одинокая жизнь тёти Ани вошла в определённое русло, и вдруг – письмо! Она его не ждала – из родственников никого, кроме сестры, у неё не оставалось. Напряжённо распечатывая в коридоре конверт, мучилась в догадках: знакомая рука... Взгляд скользнул по письму – она побледнела и на глазах удивлённых и ничего не понимавших соседок тяжело рухнула на пол.

Соседки помогли ей прийти в себя, попытались разговорить, завели в комнату – им не терпелось знать, откуда и какая новость могла её так сразить. Был субботний день, в воскресенье можно было отлежаться. Женщины не оставляли её одну и очень удивились, когда бесцветным голосом она удовлетворила, наконец, их любопытство: «Муж нашёлся». Кто-то попытался выразить радость, но был остановлен искренним негодованием:

- Ожил! Вспомнил! Осчастливил! Он теперь нужен мне, как корове седло... Давно похоронила. И как он там, в Германии этой, оказался?

- В Германии?.. – удивились товарки. И начали советовать, – спраси, Ань, кудай-то он так быстро подевалси. Узнай, шо случилось.

- И знать не хочу – столько из-за него пережила! Столько перестрадала! Дочку потеряла... Почернела вся... Это сейчас я белая и свежая, а тогда – ни кожи ни рожи. Не знаю, как жива осталась? – глянула влажными глазами и растопырила у груди руки.

- Ты ж любила яго!

- Всё в прошлом, ничего не осталось!

- Няужто так быва´т?

- Бывает. Только не дай Бог никому пережить такое!

- И ня прастишь?

- Ни-ког-да! Такое предательство не прощают.

Он продолжал писать – она не отвечала. Он звал – она возмущалась:

- Обрадовал!.. Облагодетельствовал!.. Совсем свихнулся на старости лет!

Получила однажды приглашение в КГБ и не на шутку испугалась.

Я прочла официальную бумагу. В ней стояло число, время и кабинет, куда вызывали. Надеясь хоть что-то узнать, она обратилась в заводское партийное бюро – там тоже ничего не могли сказать. За две недели она извелась, и в назначенный день робко открыла двери службы безопасности.

Дежурный провёл её в кабинет, в котором сидело двое – пожилой и помоложе. Поймала взгляд знакомых, когда-то так любимых глаз и вздрогнула... Такой же высокий, мужественный, красивый, только чуть располневший и с заметной дымкой в волосах. Он поднялся навстречу – она отшатнулась.

- Узнала? – прозвучал знакомый голос на родном диалекте.

- Узнала, – призналась она. – Не подходи!

Он уловил угрозу в голосе и остановился.

- Я вас оставлю, – поднялся молодой офицер.

У стены – ряд стульев, на один из них опустилась тётя Аня, он занял прежнее место у стола.

- Зачем приехал?

- За тобой.

- Думаешь – поеду?

- Решил, что письма задерживают, – не отреагировал он.

- Я не отвечала, – сбавила она тон.

- Боялась?

- И боялась, – призналась честно, – но... не только.

- А что ещё?

- Смысла нет.

- Мы теперь, Аня, всегда можем быть вместе. Всё позади... Я так и не смог тебя забыть.

- Зато я смогла! – прозвучало медью в ответ.

- Неправда – я ведь вижу... реакцию.

- «Реакцию»... А какой ты ждал реакции? Я давно похоронила тебя! Тоже мне – воскрес!

- Потому и воскрес, что всё ещё люблю!

- Где ж ты был в те годы – с любовью своей?

- Не от меня разлука зависела. Так получилось.

- Ха, может, это я виновата? «Получилось!..» Детский лепет какой-то! Нашёл оправдание! С ума, думала, сойду. Не знаю, как пережила, выжила! Сабиночка умерла... Всё из-за жестокости твоей! Из-за неё Бог и отнял у меня дочь... наказал...

- Не думал, что так выйдет. Поедем, Аня, у меня такие планы!

- Не уговаривай – бесполезно!

- Я всё ещё живу теми счастливыми годами.

- Их нет, и никогда больше не будет!

- Не говори так – мы ещё не старые, впереди у нас может быть много хорошего.

- Сгорело оно, хорошее.

- Ты же любила меня!

После долгого пристального взгляда она жёстко и медленно произнесла:

- Да, любила. Один Бог знает, как сильно! Но... всё перегорело – теперь мне уже никто не нужен.

- Не виноват я.

- А кто? Кто виноват?! Жизнь искалечил... Мне умереть тогда хотелось

- Ты всё такая же красивая!

- Я старая и мёртвая.

- Не наговаривай... Прошу тебя – поедем!

- И не думай! Своих детей уже не будет, чужих – нянчить не хочу.

- Почему не спросишь, как я все эти годы жил?

- И знать не хочу!

- Мне тоже трудно было. Я, как и ты, мучился.

- Не верю. Любил бы, нашёл бы возможность сообщить, что случилось, не допустил бы смерти нашей девочки и меня на мучения не оставил.

- Не мог. Сама знаешь – война... да и работа.

- То-то и оно – работа... Я о ней никогда ничего не знала.

- Потому что... разведка.

Помолчав, она враждебно и недоверчиво покосилась:

- Всегда можно найти причину.

- Нельзя было... Потом всё узнаешь. Собирайся, в моём распоряжении два дня. Тебе хватит этого времени? Не бойся – выезды теперь не запрещены.

- Жизнь прожита. Здесь – меня знают, а там – ни меня никто, ни я никого. Не поеду!

- Как в раю, жить будешь!

- О каком рае ты говоришь? Рай... Мне теперь и здесь неплохо!

Вошёл офицер.

- Посмотри на себя – ты свежая и красивая! Зачем себя заживо хоронишь!? – попытался он ещё раз – уже под конец – задеть её чувства.

- Поздно! Всё позади. Будь счастлив! – и горделиво вышла, перечеркнув возможность обещанного радужного будущего.

Сестра, единственно близкий человек, ругала тётю Аню, но страх суда советской общественности и страх пережитого нашёптывал, что она поступила правильно. Знакомые по цеху переглядывались и шептались: «Мужаков ня хватат, а тут – сама отказалась... И от каво? Радно-ова мужа! Дура несусветныя!»

Зато соседки нахваливали и одобряли:

- Маладец, Ань, осталась, ня саблазнилась... Само главно – родяну ня промяняла!

Дожив до восьмидесяти шести лет, она о нём ни разу не заговорила. Жалела ли когда-нибудь тётя Аня о своём решении? Эта тайна осталась при ней, с нею её и похоронили...

ГЕОРГИЙ

На какое-то время келья тёти Ани стала моим домом. Прося соблюдать тишину в общем коридоре, она всячески опекала меня и, чтоб не мешали готовиться к экзаменам, никого к себе не впускала. Работала она в две смены, но нарушила однажды график и засобиралась на работу во вторую. Она ещё не ушла, когда в дверь постучали.

- Да-да, – кокетливо натягивала она у зеркала платок.

- Можно? – в дверях коренастый, приятный молодой человек.

- Гоша? Входи, голубчик, входи, – приветливо отозвалась она.

- Тётя Аня, у вас молоточка не найдётся – не успел днём купить.

- Сейчас, Гоша, посмотрю, – и вышла.

Куда, неизвестно: из хозяйства у неё в коридоре ничего не лежало, но заявилась с молотком.

- Вот, Гоша. Прибить что-то собрался?

- Полочку для посуды. Вы куда это собираетесь?

- Да подменилась. К сменщице гости приехали. Знакомьтесь, – натягивала она пальто, – и небрежно: по-ка! – выскользнула в дверь.

Гость протянул ладонь и назвался Георгием.

- Только – ненадолго! – предупредила я.

- Что так негостеприимно? – присел он на другой конец дивана.

- Надо успеть к экзамену приготовиться.

- И когда экзамен?

- Послезавтра.

- В институте учитесь?

- Да.

- В каком?

- Педагогическом.

- Ещё долго?

- Год. Из-за отсутствия учебников не раз брала академические отпуска. Если в этот раз не сдам, отчислят. Надо постараться без «хвостов» закончить, – оправдывалась я.

- Ну да, надо. У меня лишь среднее: не суждено было высшее получить... Бухгалтер-экономист я.

- Мой отец тоже бухгалтером был. Мать всё хотела, чтоб и я эту профессию выбрала.

- Учительница – тоже хорошо, – одобрил он.

- Получилось так, что не я её выбрала, а она – меня.

- Жалеете?

- Да нет, только я не думала об этой профессии, а оказалось – по мне дело!

- У вас, наверняка, учительская династия?

- Не знаю. По линии отца учителя в роду, действительно, были. Вы на каком заводе работаете? – спросила я, чтобы не молчать.

- На одном с тётей Аней.

- С родителями живёте?

- Нет, один.

- А родители?

- В трудармии погибли.

- Вы тоже немец? – обрадовалась я.

- Немец.

- А с кем оставались, когда родителей взяли?

- С родителями отца. Они мать с отцом заменили, образование дали.

- А в городе как оказались?

- После техникума на завод распределили. Теперь комнату в соседнем бараке дали – обустраиваюсь. Вот только жены для полного счастья не хватает...

Прозрачный намёк вызвал неприятный осадок. Подумалось, что меня «сторговывают», но перед покупкой хотят посмотреть, что из себя представляет «товар».

- Барак напротив? – смутилась я.

- Да.

- Ваш намного лучше нашего – не полуподвальный.

- Да, в нём лучше. Вам нравится город? – переменил он тему.

- Разве наш район может нравиться?

- В деревне лучше?

- В чём-то – да. Здесь скученность и грязь. Да и... так, как живёт сестра, жить нельзя: шесть человек на двенадцати квадратных метрах. Как на кладбище...

- Ну да, такие комнатушки на одного хороши!

- Чуть просторнее, но все равно плохо.

- Почему?

- Воду из колонки носить! Печь зимой топить! Окно – на земле! Разве это жильё?

- Хороших квартир, конечно, мало, но люди знают, что это временно. Я рад, что хотя бы эту получил! Другие по двадцать лет в таких комнатушках семьями ютятся, а мне повезло.

- Конечно, – безразлично согласилась я, – с хозяевами нет той свободы, особенно, если они сварливые.

- За хорошую работу дали...

На хвастливое замечание не отреагировала и посмотрела на часы. Он перехватил взгляд:

- Всё сидеть за книгами тоже нельзя – отдых нужен!

- Отдыхать буду, когда институт окончу.

- А личная жизнь?

- Я и занимаюсь ею – фундамент закладываю...

- Но ведь годы уходят! У вас есть парень?

- Нет.

- Почему? Вы такая... симпатичная.

- Планку, наверное, слишком завышаю.

- Да?.. Это интересно! И какая же она, эта планка?

- Расскажите лучше о своей, – ушла я от ответа.

- Главное… чтоб девушка нравилась. Потом... жена должна воспитанием детей заниматься, а муж – достатком семьи.

- Значит, по вашей теории, девушки зря учатся? Знания не пригодятся? – засмеялась я.

- Пригодятся, но... для воспитания собственных детей.

- А если и жена работать захочет? Захочет реализовать себя?

- Пусть в семье реализовывается.

- А муж?

- Работать должен.

- А в выходные и праздники на диване лежать? – натянула я голос.

- Может, и не на диване, но отдыхать.

- А жене когда отдыхать? Домашняя работа, к примеру, изматывала нашу мать больше, чем отца на работе!

- По мере сил и он, конечно, помогать должен.

- Интересная теория! – иронизирую я. – Чем же вы занимаетесь, раз не учитесь?

- Пока что угол свой обустраиваю.

- Наверное, все же и развлекаетесь как-то?

- В кино иногда хожу.

- А в театр? – выстреливаю я версию.

- Театр — это игра, в жизни всё по-другому.

- А кино – не игра?

- В кино естественнее – жизни больше.

- Но в нём те же артисты! И жизнь они не личную проигрывают!

- В театр ходят в основном, чтоб себя и наряды показывать, – не соглашается он.

- А в кино за этим не ходят? И события в кино и на сцене театра берутся не из реальной жизни?

- Не хожу я в театр. Шеголять нечем, – стоит он на своём.

- А книги любите?

- Читаю, но...

- Не любите?

- Если честно – да. Не очень...

- А что любите?

- Семью свою любить буду.

- А сейчас?

- Работу.

- А мне работа бухгалтера кажется скучной.

- Что вы! Эта работа всю нашу жизнь просчитывает!

- Но сердца не просчитываются!

- Согласен, не просчитываются. Но чтобы они были здоровы, надо хорошо жить. Мы, экономисты, занимаемся проблемами благополучия.

- И всё-таки это сухая наука.

- А какая – не «сухая»?

- Литература, например.

- Одними чувствами сыт не будешь.

- Но понимать человека, его душу, чувства помогает литература – не математика.

- Согласен, но для меня важнее, чтобы семья в достатке жила. Вот я, например, не пью и не курю. Почему рационален? Во-первых, курение и пьянство семейный бюджет подрывают, во-вторых, о здоровом потомстве забочусь.

- С этим не поспоришь... Извините, уже поздно.

- Интересно было поговорить. Может, встретимся как-нибудь?

- Сейчас некогда, – и опять посмотрела на часы.

- После сессии опять в деревню уедете?

- Нет, хочу в городе обосноваться.

- А жить где?

- Не знаю, квартиру искать надо.

- Выходите за меня замуж, – и, видя моё недоумение... – Вы мне нравитесь... И квартирный вопрос решится.

- Для женитьбы любовь нужна.

- Любовь?.. Она в процессе семейной жизни или приходит, или уходит.

Мудрость этого рассуждения ценят и понимают с возрастом, а в тот вечер эта прозаичная философия рассмешила меня.

- Спасибо, конечно, только... не хочу я так свои проблемы решать. Сдам экзамены – найду работу. Жильё, думаю, тоже отыщется.

- И когда сессия закончится?

- Через месяц.

- Давайте через месяц встретимся.

- Видно будет.

- Ну, хорошо, успешной вам сдачи экзаменов. До свидания.

Наутро тётя Аня первым делом поинтересовалась, понравился ли Гоша.

- Положительный человек, но...

- Ой, Тонь, положительный, на все сто положительный! А на работе как его уважают! Немец – к тому же.

- Вы специально знакомство подстроили?

- Не-ет, само собой получилось. Ты же не любишь... Но если хочешь знать моё мнение: вы так подходите друг другу!

- А мне кажется, не подходим.

- Почему? – огорчилась она.

- Разные мы. Что немец, это хорошо. Но… он каждую копейку считать будет, жену во всём ограничивать. Скучно и нудно это!

- А мне хорошим хозяином кажется.

- Возможно, только не лёг он мне на душу...

ШКОЛА 49

Жаркий воскресный день. Пронзительно тихо. На улицах лениво расхаживают одинокие прохожие – город отдыхает у Оби. Барак опустел, одна я сижу за учебниками в прохладной келье тёти Ани. К вечеру двери барачных комнат начали поскрипывать: люди возвращались к своим спальным местам. Вернулась и семья Изы, с нею – друг Бори, живший недалеко в двухкомнатной хрущёвке на втором этаже. Посидели, поговорили. Борис вышел его проводить, спросил, не подскажет ли, кто согласен взять на квартиру девушку.

- Интересно, и что за девушку? – засмеялся друг.

- Сестру Изы. Уволилась в деревне – в городе жить собирается.

- Слушай, – обратился тот к жене, – надо выручать. Может, какое-то время у нас поживёт?

- Можно – зал пустой. Пусть спит на диване, – рассудила она.

- Так что – по рукам? – выбросил руку Борис.

- Конечно.

- И когда можно будет перебраться?

- Да хоть завтра!

- Завтра к вечеру чемодан и перенесу.

Оставалась проблема с пропиской: в барак нельзя было, к хозяевам тоже. Изе удалось прописать меня в какое-то общежитие через свою знакомую.

Заведующий отделом образования глянул на запись в трудовой книжке и спросил для большей убедительности:

- Значит, работа завуча вам знакома?

- Не очень, но знакома.

- Почему – не очень?

- Год всего работала.

- Но у вас характеристика отличная!

- Старалась...

- Почему решили перебраться в город?

- К сестре поближе.

- И давно она в городе?

- Десять уже.

- Замужем?

- Да, двое детей.

- Жить у неё будете?

- Нет, у них негде: в барачной комнатушке живут.

- У нас квартир нет.

- Я уже нашла угол недалеко от сестры – у знакомых.

- Семья есть?

- Нет ещё.

- Какие на этот счёт планы?

- Никаких пока.

- Жизнь есть жизнь. Выйдете замуж – обещать квартиру не могу: очередников много.

- Встану и я на очередь – пусть движется, когда-нибудь получу.

- В перспективе – да, но не скоро. У нас в завучах нехватка. Может, всё же согласитесь?

- Не хотелось бы чувствовать себя первоклассницей – боюсь. Специфика городских школ мне не знакома, – честно призналась я.

- Странно, все претендуют на высокие должности, а вы отказываетесь.

- Город всё-таки – начать хотелось бы рядовой.

- Хорошо, только согласиться придётся ещё и на часы немецкого.

- Согласна.

Солидный, опытный коллектив насчитывал не менее пятидесяти человек. Директриса школы, невысокая женщина средних лет, обещала радостную перспективу: в течение года комнату в новом заводском общежитии.

Городские дети отличались от совестливых деревенских большей раскованностью, но особыми знаниями и начитанностью не удивляли. В классе выделялся Трумбов, в третий раз оставшийся на повторное обучение. Он держался так, будто не он присоединялся к классу, а класс к нему.

Красивый, рослый, с богатой пышной светлой шевелюрой, он в первый же день образовал группу неповиновения, так что его, кумира слабохарактерных, предстояло сделать воплощением добрых дел и поступков.

Хотелось сдружить детей, но как?.. К предложению коллективно ходить в кино с последующим обсуждением группа Трумбова отнеслась насмешливо. «Как подчинить их?» – размышляла я, видя, что деловые сборы со всевозможными отчётами и сообщениями их не интересуют.

- А что, если всем вместе куда-нибудь сходить? – закинула я однажды удочку.

- А куда? – исподлобья насторожился Трумбов.

- Не знаю, предлагайте.

- Куда хотим мы, не захотите вы.

- И куда же вы хотите?

- На каток, например.

- Отличная идея! Я согласна.

Школа 49, Барнаул, 1963 год.

- Ура-а! – обрадовался Трумбов со товарищи.

- А как быть тем, кто кататься не умеет? Я, например, на коньках и стоять не умею, – озадачила Рита.

- И я тоже, и я, – послышались голоса.

- Вот видите – многие не умеют, – подытожила расстроенная Рита.

- Будем учиться, я – вместе с вами.

- И вы-ы не умеете? – протянул Трумбов.

- Первый раз на коньки встану.

- Зачем ходить, если кататься не умеете? – недоумевал он.

- Класс сдружить хочется, – и покосилась. – Может, кто учителем согласится быть...

- И не стыдно будет падать?

- Все падают, когда учатся.

Вылазку решили сделать в выходной день. Всю неделю подбирали костюмы – коньки можно было взять напрокат. Собрались в воскресенье во дворе школы и на трамвае отправились в городской парк. Пока те, кто не умел кататься, стояли в очереди за коньками, другие носились по ледяным дорожкам на собственных.

Мальчишки думали, что я их разыгрываю, затем долго смеялись над неуклюжестью учительницы; вместе с ними смеялась и я. Коротышка Провст, высокий Гильгенсберг и Трумбов, скользившие легко и красиво, согласились учить «неумех», но, тормозившие их энергию, они вскоре им надоели. «Неумехи» – среди них я – смешно корячились теперь одни, взявшись за руки.

Весной, в конце учебного года, детям захотелось в загородный бор. Посидели у костра и после обеда вышли из леса.

Беззаботно и мирно беседуя друг с другом, мы медленно двигались к городу по железнодорожной насыпи. Неожиданно подбежала напуганная Рита:

- Там, на опушке, какие-то дяденьки отобрали у мужчины велосипед!

- И авоську с яблоками, смотрите! – вытянул пальчик маленький Саша.

Вдали, на насыпи, возились над человеком.

- Они его избили и отошли. Видите? – всматривался Провст.

- Может, убили? – и Рита пожаловалась, что ей страшно.

Дети сгрудились вокруг меня.

- Человеку помощь требуется! Никто не знает, где поблизости телефон? – обратилась я к детям.

- Раньше он на той будке висел, – сообщил всезнающий Трумбов, – но сейчас его там уже нет.

Двадцать шесть детей испуганно смотрели в сторону леса. Пятеро, облепившие велосипед, двинулись в нашу сторону, а пострадавший зашевелился, поднялся и направился в противоположную.

- Я боюсь, – повторила Рита, – они нас догоняют!

- Нас много – нечего бояться!

- Они взрослые и сильные, давайте убежим, – бросился бежать маленький Саша.

- Стой, Саша! – крикнула я. – Нам вместе держаться надо, защищать друг друга. К тому же, убегать – всегда унизительно.

Маленький Саша спустился с насыпи, подбежал к росшей внизу иве, сломал несколько прутиков и один, самый длинный, протянул мне:

- Возьмите – мало ли чего…

- Пусть девчонки пойдут вперёд, а мы сзади, – решил Трумбов. – В случае чего – защитим. Они нас догонят, а мы под каким-нибудь предлогом задержим их.

- Хорошая мысль, – и мы начали группироваться.

- Говорят, Трумбов плохой. Неправда, он хороший, – от добрых слов Светы лицо его зарделось.

- В походах люди узнаю´тся лучше.

Девочки двинулись вперёд, мальчишки – вслед.

- Там Трумбова бьют! – подбежал Саша.

Остановившись, мы увидели, как светлоголовый Трумбов под насыпью отбивался от двух великовозрастных парней. Красное и распухшее, лицо его стало неузнаваемым, но защищался он решительными боксёрскими ударами.

- А вон и Гильгенсберг с Провстом отбиваются!

- Их двое, а Трумбов один! – и я с насыпи ринулась к нему. Девчонки и мальчишки, послабее и поменьше, – за мною.

- Не трогайте ребёнка! Отойдите от него! – кричала я на бегу.

Видя бегущих с насыпи детей, упавший Трумбов вскочил было, но тут же был опрокинут. С криком «Не трогай!» я с разбега оттаранила обидчика. Он оторопел:

- Ты чо, пионервожата, опупела?

- Как вам не стыдно ребёнка бить!

- Да рази ж он ребёнок? Дерёцця, як здоровый! – удивился тот, собираясь для нового удара.

- Не смей! – стеганула я машинально прутом.

Он остервенело развернулся, но коренастый опередил его – дал мне пинка. Я устояла, но инстинкт самосохранения сработал: тонкий прут просвистел в наступившей тишине вторично, мой обидчик согнулся и закрыл лицо.

- А-га! – торжествующе выдохнули дети, сузив полукруг.

- Ты что, кретин, оду... – не успела я закончить фразу, как сзади кто-то выдернул прут.

- А-а-а! – испуганно вдохнули дети, расширив полукруг.

Передо мной стоял мужественный красавец. С полминуты мы смотрели друг на друга: он – с прутом в руке, измеряя меня с ног до головы; я – без ничего, вызывающе и бесстрашно улыбаясь в его красивые, умные глаза.

- Проучить надать пионервожату!.. – злобно и тяжело ухмыльнулся коренастый. – Да она!..

- Не трожь! – коротко прервал его красивый.

- Ты чо? Апосля покаисся!

- Не тот случай! Уходим! – и, повернувшись, зашагал

- И шо ты говоришь? – огрызнулся бандюган.

- А то и говорю! Это «классная» наша!

Пятеро хулиганов удалялись. Я подошла к Трумбову: у губ – ссадина, над бровью – тоже, лицо красное. Обняла его за плечо и повела на траву, остальные сгрудились возле. Достала из рукавчика платочек, поднесла к губам: «Послюнявь!» – и начала вытирать кровь.

- Больно?

- Нет, – сильно сплюнул он и улыбнулся. – Гады! Я бы до последнего дрался!

- Ты молодец! Мы гордимся тобой!

Дети побито наблюдали.

- Что? Испугались? Вместе держаться надо, защищать друг друга! Достойно вели себя Трумбов, Провст и Гильгенсберг. Спасибо вам, ребята, – поблагодарила я наших спасителей.

- Бандюганы – взрослые, а мы маленькие, не осилили бы, – оправдывал Саша свой испуг.

- Конечно, взрослые, зато нас больше! Комары тоже маленькие, зато кусаются больно!

- А ведь правда! – согласилась Света. – Мы чуть было не разбежались.

Держались теперь вместе, обсуждая события дня и восторгаясь бесстрашием тех, кто вступил в единоборство. Происшествие сплотило класс, а Трумбов начал хорошо заниматься, заслуженно превратившись в признанного лидера. О случившемся донесли директору, и вскоре появился приказ, запрещавший одиночные вылазки в лес. Походы с того времени разрешались для надёжности лишь групповые – двумя-тремя классами.

РЕАКЦИЯ НА БОЛЕЗНЬ

Преимущество моей квартиры – недалеко от школы, но с хозяином не повезло – страдал запоями. Его жена, медик, в запойные дни подсыпала ему что-то в спиртное, отчего у него открывалась рвота и начинались дикие сцены. Смотреть на них без содрогания было невозможно. Бледный от рвот, он жаловался на головные боли, отсутствие аппетита и на несколько месяцев удерживался от пьянок.

- Перепил... – соглашался он с женой.

- Ну-у!.. Ты ж меры не знаешь!

- Да-а, что-то с организмом случилось.

- Конечно, случилось – взбунтовался!.. – как ни в чём не бывало, соглашалась жена.

Спасаясь в такие дни от домашних «концертов», я уходила в читальный зал краевой библиотеки – «чталку» – или просто бродила по улице; однажды попала под холодный осенний дождь, простудилась, и меня начал мучить хриплый старческий кашель. Исчезло чувство голода, усилилась слабость. Два месяца изнуряющего кашля – и я осунулась, похудела... Врач тем не менее признал анализ крови хорошим и пристыдил:

- Работать не хочешь? Болезнь симулируешь?

- Симулирую? Кхэ-кхэ-кхэ! Это невозможно.

- Твоё состояние чисто психологическое: так себя настроила!

- А кашель? – обиделась я. – Он работать, кхэ-кхэ, мешает! Однажды родительница, кхэ-кхэ, на уроке сидела. Кашель её возмутил, и она директору пожаловалась, та, кхэ-кхэ, посоветовала к врачу сходить. Вот – пришла.

- Ты учительница? – спросил он более мягко. – И в каких классах преподаёшь?

- В пятых-седьмых.

- По виду не скажешь...

- Перед детьми стыдно, – зашлась я вновь. – Кто с жалостью, а кто и с отвращением слушает.

- Не думайте о кашле, – перешёл он на «Вы», – пройдёт!

- Я и не думаю.

Он выписал таблетки, однако они не помогали. Во второй раз идти к нему не хотелось – к другому не разрешалось, и я решила, что само пройдёт. Идти к этому врачу во второй раз не хотелось – к другому не разрешалось, и я решила, что само пройдёт. Хозяйка ругалась, что «запустила болезнь... раньше надо было начать лечение», принесла какие-то пилюли, но кашель не проходил.

Однажды стояла я в очереди за мясом, какая-то дама не выдержала и громко возмутилась:

- Ты что, туберкулёзная, по очередям шляешься – людей заражаешь?

- Я не туберкулёзная – простыла...

- Простыла – сиди дома!

Старушка тихо заметила:

- Тебе, доченька, лечиться надо. Я научу.

- Пусть без очереди возьмёт – надоела со своим кашлем!

Оказалось, с тихой старушкой мы жили в одном доме.

- Достань алоэ – на базаре купить можно. Возьми одну часть сока, столько же красного вина «Кагор» и две части мёда, смешай всё, периодически взбалтывая. С неделю пусть постоит в тёмном месте, затем выпивай по столовой ложке за тридцать минут до еды. Выпьешь – наступит улучшение. На эту бабу в очереди не обижайся: сварливая она!

- Я же не нарочно!

- Понятно – не нарочно.

- Спасибо, бабушка, всего вам доброго.

- Бывай здорова!

Бабушкин рецепт оказался целительным: длительность кашля начала уменьшаться, хрипы становились всё тише и почти полностью исчезли. В микстуру я поверила и позже, выхаживая домашних, пользовалась обычно её рецептом.

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Надеясь, что высижу без кашля полтора часа (столько длился сеанс), я в один из субботних дней отправлась в кино. Спускалась со второго этажа – навстречу поднимался хозяин с приятным молодым человеком. Юноша улыбался и с любопытством, снизу вверх, разглядывал меня.

- Откуда у вас в подъезде такие девушки? Раньше что-то не встречались...

- А вот... – многозначительно заметил хозяин, – появились. Ты далеко?

- В кино, – спрыгивая со ступенек, весело отозвалась я.

- Надолго? – поднимался он с гостем.

- Нет, кино закончится – приду.

- Ну, ладно. Счастливо!

Красивый… Коренастый… Высокий умный лоб… Выразительные тёмные глаза… Тёмный ёжик… Всё это выхватила я за доли секунды, и всё это легло мне на душу. В радостном состоянии заняла в переполненном зрительном зале место и поймала себя на мысли, что хочу, чтобы гость дождался. Он дождался.

- Знакомься, племянник Василий, – представил хозяин, – студент пятого курса агрономического института.

- Очень приятно, – улыбаюсь я.

- Ты Новый Год где собираешься встречать?

- Не знаю, не думала ещё: не до того было – с кашлем.

- Дела твои, вроде, на поправку пошли.

- Да, в кино ни разу не кашлянула.

- А что – болеете? – глянул с любопытством гость.

- Простыла. Как чахоточная, кашляла. Почти два месяца.

- По виду незаметно.

- Все болеют, – вмешивается хозяйка. – Главное, чтобы не смертельно. Поужинаешь, Вася, с нами?

- Ну, а как же! Разве студенты отказываются от стола? Это же противоестественно!

- Помоги, Тоня, стол накрыть! – просит хозяйка.

За столом – бестолковые разговоры и взгляды Василия. Они приятно сковывают...

- Поздно уже, – поднимается он. – Буду приходить... почаще, – и в пол-оборота ко мне, – можно?

Замечая, что мы понравились друг другу, хозяин смеётся: «Об чём разговор! Заходи в любое время – не чужой, поди!»

- А вдруг Тоня будет против?

- И с чего бы она была против? Правда ведь? – улыбается мне хозяйка.

- Конечно.

Рабочую неделю начинаю в совершенно новом состоянии: мне и хорошо, и весело, и все кажутся удивительно добрыми, и такого множества красивых лиц раньше не встречалось... «Неужели влюбилась?» – радуюсь я.

До Нового Года – три дня. Вечером приходит Василий, чтобы уточнить какие-то вопросы. Выходит из кухни, подсаживается к столу, где пишу я поурочные планы:

- А вы...? Знаете что – давайте на «ты»!

- Давайте.

- Ты не против составить нам компанию – праздник встретить?

- Да, решили собраться у нас, – выходит из кухни хо-зяйка.

- И что за компания?

- Друзья – две пары, Вася и мы. Семь человек насчитали. Захочешь – восьмая будешь.

- Спасибо, только... компанию испортить боюсь.

- Чем? Алкашка, что ли? – смеётся Василий.

- Не алкашка, но... вы все свои, а я чужая.

- Перезнакомимся – своя будешь. Может, у тебя другие планы были?

- Да нет, никаких пока не было.

- К Изольде с Борисом не пойдёшь? – подключается хозяин.

- Они куда-то уже приглашены.

- Коллектив школы не собирается?

- Не было разговоров.

- А друзья?

- Не обзавелась ещё друзьями.

- К родителям в деревню не уедешь?

- Не планировала.

- Тогда и думать не об чём – присоединяйся.

- Это лучше, чем сидеть в одиночестве, – аргумент хозяйки звучит убедительно.

- На каких условиях?

- Условия обговорим после, – обнимает она меня.

Вечером тридцать первого начинают собираться гости. Волнуюсь... Входит Василий, и всё сразу приходит в движение... Нас сажают рядом. Он держится свободно и непринуждённо: поддерживает шутки, рассказывает анекдоты. Молчаливая, я сижу рядом и кажусь себе неуклюжей и оттого противной. Какая-то гостья решила, видимо, проверить, способна ли я хоть на что-нибудь. Возможно, хотя бы на «житейское красноречие»...

- Вам нравится ваша работа?

Я теряюсь и краснею. Духу моего хватает лишь на кивок головой. Гости смеются. Выручает меня Василий. Обняв чуть выше талии, отвечает вместо меня:

- Не нравилась – не выбрала бы. Верно?

Опять киваю и, слыша сердечные постукивания, поднимаюсь и скрываюсь в спасительном углу – кухне. «Господи, помоги казаться равнодушной!» – новое состояние парализовывало...

- Тоня, поставь воду для пельменей, до Нового Года сварятся! – кричит через закрытые двери хозяйка.

Возможность заняться делом обрадовала – начинаю греметь кастрюлями. В ожидании, когда закипит вода, выхожу к гостям, чтобы собрать и помыть грязную посуду. Василий отбирает тарелки, ставит их на стол и, потянув за руку, усаживает рядом. «Посиди, пусть другие поработают», – говорит он довольно громко и запевает «Подмосковные вечера». Мелодию подхватывают, но задушевная песня не получается. Застенчивую и неопытную в любви, меня спасает опыт художест-венной самодеятельности. Не комплексуя, я включаюсь в недружный хор. Мелодия выправляется, но боковым зрением замечаю лишь удивлённое лицо Василия. Потом были «Мисяц на нэби» и «Тёмная ночь».

Мой голос лидировал, и, когда песня заканчивалась, все дружно хлопали, довольные, что она получилась. Пение сняло напряжение, помогло стать более раскованной и, словно хозяйка: «Вода, наверное, закипела, пойду пельмени брошу», – ухожу на кухню.

Мо´ю и полощу´ посуду, пытаясь уловить голос Василия. Дверь вдруг распахивается, и я затылком чувствую: ОН!.. Поворачичаю голову – и встречаюсь с его глазами. Не в силах отвести взгляд, зарделась. Улыбаясь в глаза, он подходит, кладёт со спины руки мне на плечи и шепчет в ухо:

- Хорошо поёшь – без тебя не получается.

Горячая волна проходит по телу, что-то тревожно-счастливое пьяняще обрывается внутри, и я слабею... С трудом держась на ногах, заворожённо молчу... Продолжая стоять за спиной, он медленно вынимает из рук тарелку, подставляет мои ладошки под тёплую струю, затем вытирает их полотенцем. Ощущая приятную слабость, забываю, что можно сопротивляться. Мягко повернув к себе, он привлекает меня и целует. Колдовство настолько сильно, что забываюсь и глохну... Голоса в соседней комнате исчезают, и я не слышу, как булькает кипящая в кастрюле вода и зовёт хозяйка.

Василий первый приходит в себя. Усадив меня на табурет, он тихо смеётся:

- А пельмени где?

- В морозильнике, – тихо улыбаюсь я.

- Сиди, я достану.

Он бросает пельмени в воду, и я любуюсь, как ловко у него это получается. Хмельное чувство медленно покидает тело. Улыбаясь ему в глаза, поднимаюсь со своего табурета, беру солонку и машинально солю воду. Когда хозяйка заглянула в кухню, Василий помешивал пельмени, а я, пьяная от его присутствия, стояла у раковины и, словно в полусне, мыла посуду.

- Хорошо иметь добровольных помощников! – лукаво засмеялась она, позвала Василия и оставила меня в одиночестве.

- Ура, пельмени! – встретили гости моё появление с двумя большими тарелками.

Василий поспешил перенять их и найти место на столе, щедро заставленном холодными закусками. Переглядываясь и улыбаясь друг другу, мы быстро расставили мелкие, порционные тарелочки.

Хозяин открыл шампанское. Василий и пухленькая гостья торопливо раскладывали порции. По радио раздался бой Курантов. Все встали, поздравляя друг друга: «С Новым Годом! С новым счастьем!»

- С новым Счастьем нас! – притянул меня Василий, и я согласно моргнула.

Хозяин заблаговременно припас пластинки с современными танцами, и после боя Курантов гости начали вальсировать и дурачиться, подделываясь под твист и чарльстон. Я задавала тон – женщины старались подражать, мужчины копировали жесты.

- Ну, Тонечка, даёшь! – крикнул хозяин, когда под звуки баяна в руках Василия я пустилась в пляс. – Смотрите, кренделя какие выкидывает! Вот это да! Ты, оказывается, свойская девка... И куда только девалась строгая и недоступная учительница? Всегда такой будь!

Василий остановил игру – все захлопали.

- Ты неузнаваемая сегодня, – не то как комплимент, не то как осуждение, прозвучали слова хозяйки.

Поставили «Болеро» Равеля. Завораживающие звуки холодили душу, манили, просили движений. Лукаво-торжествующе поглядывая на Василия, на хозяйку, я начала импровизировать, не повторяясь в движениях. «Душа танцует», – выражение это было мне сейчас близко и понятно.

- Тонюха! – крикнул хозяин. – Зачем телевизор? Ты лучше всякого те-ле-визора! Где училась?

- Нигде... не знаю, как получается. Само собой всё! Какое-то волшебство нашло сегодня...

- Ты, оказывается, сокровище, – обняла хозяйка, – я и не предполагала, что ты такая!

- Я тоже, – и присутствующие покровительственно засмеялись.

- Ну, Василий, чем не невеста? Не теряйся! – закричал один из гостей.

- Невеста хороша, что и говорить, как магнит притягивает. Спасибо дядьке за приятную компанию!

- Невеста – не невеста, а время провести можно, – озадачил вдруг хозяин.

- Я бы такую не упустил. Сразу бы женился – и баста! – закричал гость, на которого уже косилась жена.

- В жёны надо таких выбирать, у которых биография не подмочена, – и хозяйка покрутила пальцем у виска мужа.

«Опять... немка-спецпереселенка», – догадалась я, но присутствие Василия сгладило обидный смысл слов.

- Пойдёмте на улицу! Прогуляемся! – предложила гостья, не скрывавшая симпатии к Василию.

Её весело поддержали. На улице, несмотря на час ночи, было много народу, и все друг друга поздравляли. Мы шли с Василием за руку, и он, глядя мне в глаза, шептал:

- Ты королева. Твоё стройное, гибкое тело завораживает, на тебя, танцующую, приятно смотреть.

- Это ты... Всё из-за тебя! Само собой как-то... Сама удивляюсь.

Он вновь притягивает меня, и нахлынувшая нежность пронзает. Окна в домах солнечно освещены, издалека доносятся весёлые голоса – ночной город ликует, поёт и смеётся. Мы шли последней парой, и, когда он предложил спрятаться на площадке детского сада, обрадовалась возможности уединиться. Здесь, как в сказке, – тихо, пустынно, и медленно падают снежинки.

- Волшебная ночь! – восхищается Василий. – Мне так хорошо, как никогда ещё не было. Без тебя было бы неинтересно сегодня и буднично. Ты довольна праздником?

- Очень! Я счастлива!

Приятно было не прятаться от поцелуев, таких естественных и бесконечных! После молчаливой услады Василий заговорил первый:

- То, что я сейчас чувствую, – сказка. Такого колдовства никогда ещё не испытывал, впервые это. С женой всё не так было.

Вмиг отрезвев, я разочарованно отпрянула:

- Ты женат?

- Был, меня в восемнадцать женили. Два года промучились и разошлись.

- И дети есть?

- Нет, детей, к счастью, нет. Были бы – не учился б, наверное.

- Почему так рано женился?

- Мать умерла – мне десять было, отец на войне погиб. Старшая сестра вместо матери была. Она и решила женить, чтоб не разбаловался. Думала: и мне, и ей лучше будет.

- А сейчас – один живёшь?

- Нет, опять в семье сестры. Как разошлись, в институт поступил – помогать обещали.

- И...?

- Помогают.

- А её муж? Не возмущается, что помогать приходится?

- Может, и возмущается. Работать начну – помогать буду.

Совершенно чужой человек, но, как ни странно, казалось, мы всегда были знакомы. Всё в нём нравилось, состояние покоя и радости не исчезало.

- Кажется, на планете только одна я сегодня такая счастливая! – откровенно призналась я.

- Почему меня в расчёт не берёшь?

- Правда?

- Правда. Никто не описал любовь так, как чувствую её сейчас я, это с первого взгляда. «Стрела Амура…» Именно так со мною было. Вонзилась... Раньше посмеялся бы. Но меня будущее пугает.

- Ты так красиво говоришь! Почему пугает?

- Отрицательный семейный опыт. Семейная жизнь – совсем не то, что до свадьбы, это будни.

- А любовь? Разве она не помогает преодолевать будни?

- Одной любви недостаточно. Ещё уважение должно быть! Характер тоже играет немаловажную роль. У моей жены, например, он такой скандальный был!

- У меня нет опыта семейной жизни, но, по-моему, основное в ней – любовь.

- Да, но тяжёлый быт...

- В это не хочется верить! – прервала я. – Меня сегодня даже не очень обидели слова твоего дяди насчёт «подмоченной биографии»...

- Перепил – лишнее сказал, – попытался он оправдать его.

- Да, я немка. И что? Но – и это самое удивительное! – оскорбление восприняла я совсем по-другому. Не так болезненно, как раньше. И всё потому, что опьянела, – от чувств. А когда чувства ярки, возможности беспредельны. Так и в семейной жизни. Любовь преображает! Почему я сегодня удивила всех? От полноты чувств!

- Не замёрзла?

- Мне тепло с тобой, может, ты замёрз?

- Нет, я тоже не чувствую холода. Странно, беседуем впервые, а кажется, что знакомы целую вечность.

- Я так долго ждала тебя!

Василий целует моё счастливое лицо: «Ты удивительная, волшебная, ты воскресила меня!» Я улыбаюсь и согласно киваю.

Затем отправились в парк на горку. Освещённая ночь. Мириады разноцветных огней. Причудливые фигуры изо льда и снега. Казалось, мы не в воображаемом, а в настоящем сказочном царстве! Смеясь, спускаемся с горки на но-гах – нам и падать не страшно. Если это случалось, хохотали и снова взбирались наверх.

Вернулись под утро и обнаружили, что ему постелили на полу, мне – на диване. Воздух, наполненный счастьем и любовью, мешал уснуть.

- Тонечка, – взволнованно, чуть слышно позвал он.

Я не отозвалась – недалеко хозяева´. Он поднимается и неслышно подходит. Ждёт... Как тяжело притворяться!.. Какая нужна концентрация воли – впору смирительную рубашку надевать! Реакции не последовало, и он вышел в кухню. Прислушиваюсь... Напряжение растёт... Поворачиваюсь, расслабляюсь и не замечаю, как одолевает сон. Утром просыпаюсь – никого. Прохожу по неубранным комнатам и начинаю наводить порядок. Вечером приходит Василий, и мы отправляемся гулять.

После нового года у хозяина вновь начался запой – пришлось заняться поиском другой квартиры. Её через знакомую нашла Иза. Это был частный домик одинокой женщины с перегороженной комнатой. Выход на улицу вёл через небольшие сени.

Василий приходил почти каждый день. Он сдавал экза-мены, но это не мешало нашим частым встречам. Однажды он предложил сходить на какой-то праздник в институт.

- Неудобно – никого не знаю, – засомневалась я.

- Хочу свою будущую жену показать – не хочу прятать!

И я сдалась. По многочисленным залам мы ходили, как выражались его друзья, «неприлично счастливые». Нас, словно молодожёнов, поздравляли, желали любви. Кто-то предложил сфотографироваться.

- Может, не надо? – съёжилась я.

- Ты почему сегодня так зажата?

- Не знаю – стыдно как-то.

- Нечего стыдиться – ты со мной!

Приближалось время его дипломной работы, и он начал пропускать свидания. Я не обижалась. Однажды он пришёл какой-то мрачный и после ухода хозяйки признался:

- Дядя настойчиво отговаривает от женитьбы.

- Потому что я немка?

- Да. «Твой отец, говорит, в борьбе с ними, погиб, а ты на одной из них жениться собираешься. Он, мол, на том свете никогда этого не простит!»

- Но ведь немцы Поволжья, Вася, никакого отношения к войне не имели! Мы больше русских настрадались!

- Я ему то же говорю! Так он другой аргумент выдвигает: с её биографией, мол, карьеры не сделаешь!

- И ты так думаешь?

- Нет, конечно. Ну, кто мне может – с дипломом или без – запретить на земле работать?!

- Почему вдруг дядя занял такую непримиримую позицию?

- Думаю, сестра настроила.

- Но ведь она меня не знает!

- Наслышана, что немка...

- Вася, это потом нам не помешает?

- Ну, что ты! – целует он. – Я же не согласен с ними! Не раскисай. Просто... сестра мне, как мать. Боится, как бы и вторая попытка не оказалась неудачной. Подбирает невест.

- И что? Есть такие?

- Да есть там одна учительница!

Я враз, как натянутая струна... Сердечко, как ёжик при опасности, свернулось.

- Значит, твой дядя хотел, чтоб ты просто поиграл со мною?

- Не думал, наверное, что полюбим друг друга.

- А ты учительницу ту видел?

- Видел.

- И...?

- Ревнуешь?

- Хочу знать.

- С тобой никто не сравнится.

- Вася, мне страшно: потерять тебя боюсь! – обнимаю я его.

- Не бойся: я целыми днями только и думаю, что о встрече. От ревности мучаюсь, что на кого-то посмотрела.

- Вот это да! Ты что – не уверен во мне?

- Я ревнивый...

Разговор внёс нотку печали, однако полоса беззаботного счастья доминировала, и мы, смеясь, мечтали о будущем. Он придумывал конфликтные ситуации – я хохотала, и конфликты разрешались поцелуями.

- Если такой семейная жизнь будет, жениться страшно, – смеялся он.

После экзаменов он уехал в деревню. Сердце тревожно ныло – в ожидании. Неделя – наконец-то! – завершалась, и назавтра он должен был вернуться. Я ехала в трамвае и воображала нашу встречу. Два молодых парня, словно угадав моё состояние, заметили:

- У девушки такое счастливое выражение, будто к ней муж приезжает!

- А ведь угадали! Только не муж, а жених!

- Везёт же людям! Где бы себе такую найти?

Виновато улыбаясь, я пожала плечами. Трамвай остановился, и я вышла под пожелания попутчиков:

- Счастливо тебе!

- И вам счастливо! – помахала, подождала, когда трамвай отъедет, перешла улицу и отправилась домой.

Вечером пришёл Василий, и сосущее чувство тревоги тут же улетучилось: я снова была счастливейшей женщиной Земли!

- В апреле получу диплом, и мы сразу уедем в деревню.

- А я? Учебный год только через месяц закончится.

- А без тебя он не закончится?

- Нет, Вася. Это будет предательством по отношению к ученикам. Да и... за этот месяц мы как раз успеем расписаться – уедем мужем и женой.

- Один я не уеду!

- И не надо – подготовкой свадьбы займёшься!

- В деревне поженимся!

- Можно и в деревне. Только, голубчик, этот месяц подождать придётся: я доработать должна, – и безмятежно его поцеловала.

- Нас, молодых специалистов, предупредили, чтобы на место являлись сразу же после получения диплома. Самое большее – через три дня.

- И свадьба не в счёт?

- Многие, чтобы в городе задержаться, инициируют свадьбы. Любишь – поедешь сразу!

- Не выдумывай! Знаешь ведь, что люблю!

- Докажи! Приеду с женой – получу квартиру, опоздаю – попробуй потом её выцарапать. К семейным совсем другое отношение.

- Давай сейчас распишемся.

- Я с женой ещё не развёлся...

- Давай тогда в воскресенье вместе в деревню съездим. С сестрой познакомишь. А вдруг она меня не примет или деревня не понравится? Деньги на билеты у меня есть.

- Неудобно.

- Что неудобно? Поехать на мои деньги?

- Ну да.

- Условности всё это, понятно же: ты студент – я работаю!

- Доживём до воскресенья – увидим.

- Хотелось бы твоему начальству показаться, объяснить ему нашу ситуацию, но бросать учеников за месяц до окончания учебного года? Это несерьёзно.

И между нами начались размолвки. Его нежданные приходы мучили и терзали: то меня не было дома, то нечем было его накормить. Когда еда была, садилась напротив и, улыбаясь, наблюдала, как он ест.

- Почему сама не ешь?

- Недавно поела.

- А я голодный.

- Вот и ешь! Вася, после поездки в деревню ты изменился...

- Да? Тебе кажется.

- Не кажется: мы в кино, театр перестали ходить, – звучит с грустной ноткой.

- Знаешь ведь, дипломную пишу – некогда.

- У дяди бываешь?

- Редко.

- Как он – пьёт?

- Наверное. Когда бываю, жена всё жалуется – надоело!

В очередной приход, счастливый, с порога обрадовал:

- Всё! Защитился! Через неделю уезжать, так что собирайся. Что молчишь? Думал, что ради меня ты на всё готова!

Я пыталась спрятать непрошеные слёзы.

- Не надо, прости, не хотел... – обнял он.

- Я и готова на всё, но капризничать зачем?

- Я не капризничаю.

- У меня дурное предчувствие. Душа ноет... Та¬кое со мной впервые. К любви горечь примешивается – больно. Очень!

Весь вечер он был ласков и предупреди¬телен, а через неделю решительно протянул с порога два билета:

- Вот! Один тебе – другой мне. Без никаких – едем!

- Вася, я с таким трудом нашла работу. Если всё брошу, меня уволят по волчьему билету, и я уже никогда никуда не устроюсь. Почему обо мне не подумаешь? Уйду в отпуск в конце мая или в начале июня, и сразу же приеду.

- Не верю.

- Зачем ты меня мучаешь?

- Я ночевать останусь! – прозвучало почти со злобой.

- И куда мне тебя положить?

- К себе, – произнёс он обыденно.

- Ты циничный сегодня...

- Я хочу с любимой девушкой лечь... Это цинизм?

- Ты настроен, как твой дядя, – побаловаться...

- Не говори чепухи!

- Если бы не так, позвал бы сначала в ЗАГС.

- Позову, а сегодня... – и протянул руки.

- Кровать хозяйки напротив! – перебила я, отступив.

- Ну и что?

- А как же чистота досвадебных отношений?

- Подумаешь, «чистота отношений»!.. Какая разница!

От его тона всё во мне сжалось. Глумились над тем, что было свято, что воспитывалось с детства. «Не любит!..» – горькой полынью дохнуло в груди.

- Уходи! Мне надо хоть немного отдохнуть, иначе работать завтра не смогу.

- Не уйду! – и одетый лёг на кровать.

Я выключила свет и склонила голову на стол. На сердце боль... «Неужели так умирает любовь?» – отстукивало молоточком в висках. И когда в полудрёме ощутила прикосновение рук, чувства обрадованно вернулись.

- Иди приляг – не трону, – прошептал он.

- За столом подремлю.

- Упрямая! – и отнёс в комнату.

- Перед хозяйкой стыдно: выспаться не дадим, а ей на работу рано!

- Просто уснём в объятиях друг друга – не будем ей мешать.

- Это невозможно...

Мы прошептали до утра и, разумеется, не сомкнули глаз. Утром он довёл меня до угла школы, и мы расстались.

Работалось, как в полусне. После уроков бросилась, не раздеваясь, в постель и тут же уснула. Проверка тетрадей и составление планов казались такой чепухой! Опустошённая, как робот, шла я утром на работу. Где-то под ложечкой физически чувствовала щемящую боль – боль утраты. Будто каменная, ничего не замечала: ни наступающего рассвета, ни морозной свежести, ни знакомых лиц обгонявших меня детей, родителей, знакомых. Вдруг сзади кто-то ухватился за сумку.

- Вася!.. – обрадованно упала я в его объятия. – Не уехал?

- Не смог, – небритый, осунувшийся, дорогой, стоял он передо мной.

И я вдруг заметила, что уже почти светло, что дети, здороваясь, пробегали мимо, что наступал прекрасный, полный радужных оттенков день.

- А билеты?

- Пропали.

- Продал бы!

- Не смог.

- Родненький, я на урок опаздываю!

- Пойдём, доведу до школы. Придёшь к четырнадцати?

- Да-да-да.

- К этому времени и приду, – он приложился к губам, и, счастливо улыбаясь, я зашла в школу.

Наверное, я плохо работала: мысли вертелись вокруг предстоящей встречи. После уроков поспешила домой.

Едва успела снять пальто, постучал Василий. Чувства наши были такими же волнующими и нежными, как в вечер Нового Года. Я готовила обед – он помогал. От нахлынувших чувств мы оба не могли говорить. Когда пообедали, заявилась хозяйка.

- О, здоро´во! Ня уехал?

- Не смог. Уговорите её, тётя Тася, поехать со мной!

- Знашь, я тош ня понимаю… Она ш приедя! Ну, хошь жану – пожанитесь. Чо табе надо?

- Не могу я жениться!

- И пошто так?

- С женой ещё не развёлся!

- Вона-а! Тады усё понятно... Ня ехай, Тоня, – городску прописку потеряшь. Сколь трудов сестре стоило упросить коменданта общажиття!

- Некогда было разводом заниматься – учился!

- Ня мучий яё. Мне са стараны видно, как она табе любя.

- Пусть директора убедит, чтоб уволил!

- И какую серьёзную причину мне указать?

- Замуж выходишь!

- Едва успела устроиться, как тут же всё бросаю? Воспримут, как плевок... Меня просто легкомысленной дурой сочтут!

- Ну и пусть! Я-то знаю, что не дура!

- Ряшайтя сами...

- В прошлом году один наш выпускник после женитьбы уехал по распределению со свидетельством о браке – ему не поверили, сказали, что фиктивное и предоставили общежитие. Жена приехала, помучилась и уехала. И остался он без никого и без ничего.

Мы безрезультатно уговаривали и убеждали друг друга до вечера.

- Не поедешь – женюсь на первой встречной!

Слова обожгли, и я начала заикаться.

- И... ты... смоожешь?

- Смогу, мне жена нужна.

- Значит, на примете кто-то есть?

- Есть! Учительница та. Она на всё готова!

Внутри – в который раз! – что-то оборвалось.

- Вот как!? Что ж ты голову мне морочишь? Уходи!

- Да не нужна мне она!

- Уходи!

Дверь хлопнула – меня, как исхлестали. Сидела, как мумия, – не знаю, как долго. Пришла в себя от прикосновений хозяйки, она мягко хлопала меня по плечу.

- Приди в сабе, спать пора. Ежли любя – вернёцца.

- Мне плохо, тётя Тася, болит всё...

- Поплачь!

- Не могу – ком внутри...

- Пашли, – увела она меня.

Ночь я не спала. Утром и в душе, и вокруг опять всё было серо и мрачно. Ко всему равнодушная, шагнула во двор. Открыла калитку – Василий! Словно видение... Молчим...

- Снова не уехал. Ждал, что догонишь, вер¬нёшь, прибежишь на вокзал!

Я стояла, словно глухонемая.

- Не веришь? Вот билеты – смотри: на них число! Опять два купил... Надеялся...

Застывшая, я неотрывно смотрела в его лицо.

- Ну, что остолбенела? Приди в себя! – подошёл, обнял, и я как-то сразу ослабела. – Что с тобой?

- Ничего, – и попятилась, протягивая ключи, – у меня только два урока... Скоро приду.

- Я с тобой!

- Нет, приду – поговорим...

Когда через два часа пришла, он спал. В сомнениях смотрела я на дорогое лицо.

- Пришла? – проснулся он и протянул руки.

- Ага.

- Поговорила с директором?

- Ага.

- И что?

- Она сказала то же, что говорю я: «Закончите учебный год – немного уже осталось».

- Ты не настаивала...

- Не настаивала, потому что знаю ситуацию.

- Ну, хорошо, не будем ругаться.

- Не надо, Вася, играть двойную игру – это жестоко.

- Я не играю, но одна особа, действительно, на шею мне вешается.

- Я так понимаю: если ты для меня – свет в окне, никого не вижу. Пусть хоть миллион вешается! Думала – у тебя так же.

- Я ревнивый. Ты не хочешь ехать... Меня это настораживает.

- Ведь знаешь причину! У меня такое чувство, что ты играешь мною.

- Я – играю?..

- Сказал, женишься на первой встречной...

- Болтанул...

- Я бы такое «болтануть» не смогла.

- Пошутил. Нам надо успокоиться, – засмеялся он.

- Во мне не сомневайся. Я обязательно приеду! Подумаешь, месяц! Займёшься приготовлениями к свадьбе.

- Ты хочешь свадьбы?

- Конечно, хочу. Купи сегодня один билет. Не мучай больше ни себя, ни меня! Только сразу же напиши! И держи в курсе дел.

- Договорились.

Без надрыва мы тепло и нежно распрощались. Он ушёл на вокзал, я осталась дома. Первые два дня в надежде на скорое счастье никаких писем не ждала и, полная сил, энергично готовилась к итоговым отчётам, затем с замиранием сердца каждый день подбегала к почтовому ящику у калитки.

- Почему, тётя Тася, писем нет?

- Рано ишшо.

Неделя всё возрастающей тревоги... По нескольку раз в день подбегаю к ящику... Пусто!.. Сердце буквально ноет. Эту боль не снимает даже многолюдная толпа улицы.

- Что могло случиться, тётя Тася?

- Мож, ишшо напишеть?

- Почему я деревенский адрес его не взяла? И допустить не могла, что может не написать! – казнилась я.

- Вы переспали?

- Нет, тётя Тася. А что?

- Знашь, показалось мне, что любя не он, а тольки ты.

- Да-а? А почему промолчали?

- Зачем? Мош, ошибаюсь...

Сосущее чувство тревоги... Становлюсь невнимательной и рассеянной. Ничего, кроме «почему не пишет», меня не интересует... И лишь в конце второй недели с радостным криком: «Письмо!» вынимаю конверт с почерком Василия. Отсутствие обратного адреса пугает...

- Чо не распечатывашь?

- Боюсь... плохих известий.

- Уж каки есть! Чо уж?

Я разорвала конверт. В короткой записке было: «Тонечка! Я сделал непоправимое. Прости... Будь счастлива! Василий».

Продолжение следует…