Жизнь во время войны 1941-1945

А. Шварцкопф

Нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года нарушило жизнь страны на десятилетия. А для немецкой группы населения имело катастрофические последствия, которые ощутимы спустя шестьдесят пять лет после окончания войны. В отношении российских немцев по признакам национальной принадлежности на государственном уровне проводилась политика репрессий, гонений, клеветы, ограничений в правах и даже геноцида. Начало этому было положено в основанном на лжи и клевете Указа «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» от 28 августа 1941 года.

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г.

«О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья»

По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, заселённых немцами Поволжья.

О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев Поволжья никто из немцев, проживавших в районах Поволжья, советским властям не сообщал, следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов Советского народа и Советской власти.

В случае, если произойдут диверсионные акты, затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в Республике Немцев Поволжья или в прилегающих районах и случится кровопролитие, Советское Правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья.

Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьёзных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить всё немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы с тем, чтобы переселяемые были наделены землёй, и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.

Для расселения выделены изобилиющие пахотной землёй районы Новосибирской и Омской областей, Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.

В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселяемых немцев Поволжья землёй и угодьями в новых районах.

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР

М. Калинин.

Секретарь Президиума

Верховного Совета СССР

А. Горкин.

Москва, Кремль

28 августа 1941 года

...Читая и перечитывая Указ, и сегодня чувствуешь его написание на «скорую руку», надуманная обоснованность обвинения «тысяч и десятков тысяч населения» в шпионаже и подготовке к диверсионной деятельности и всеобщее покрывательство их всем населением; и такая забота по «исключению кровопролития», наделению землёй и оказанию государственной помощи в новых районах. Какой цинизм скрыт в формулировках! Ложь и фальшь Указа о наличии диверсантов опровергают и документы.  Контрразведывательным отделом, по материалам архива УКГБ по Саратовской области, не велось (с января по март 1941 г) ни одного дела по «немецкому шпионажу». В то же время архивные документы свидетельствуют о том, что руководство НКГБ СССР в 1941 году настойчиво указывало на необходимость вскрытия националистических, повстанческих формирований, готовящих кадры для действия в тылу Красной Армии в случае войны СССР с Германией. В рекомендациях центра чётко просматривалась тенденциозность в требовании к конечным целям мероприятий – вскрывать связь немецкого населения с германской разведкой. На момент выселения немцев Поволжья в производстве следственных отделов НКВД находилось всего 6 дел по «антисоветской деятельности». (Бауэр, Российские немцы – 60 лет после депортации. стр. 444). Не много - при директивах "найти" для мастеров конца тридцатых годов. О событиях тех лет я не могу много рассказать, так как был ещё ребёнком, поэтому приведу высказывания людей, прошедшие это. Вот что пишет Г. Вольтер в своей книге «Зона полного покоя».

«С выходом Указа от 28 августа 1941 года все основные вопросы, связанные с положением немецкого народа СССР, были вверены карательным органам. Соответствующие решения принимались в структурах власти: ЦК ВКП(б), СНК, ГКО – с подачи НКВД и санкционировались высшими руководителями страны, прежде всего Сталиным и Берией. На них и лежит главная вина за государственное преступление – организованный физический и моральный геноцид по отношению к российским немцам в военные и послевоенные годы.

Настороженно-враждебное отношение к российским немцам усиленно формировала и официальная пропаганда. Дело в том, что, несмотря на все её усилия, в сознании советских граждан и прежде всего русского народа даже на втором году Отечественной войны ещё окончательно не сложилось чувство злобы и ненависти к врагу – этой психологической «пружины» военного противоборства. Поэтому все средства воздействия на умы людей – наглядная и устная агитация, публицистика, кино, радио, газеты и журналы – были брошены на то, чтобы сформировать «образ врага» - немецкого фашиста, насильника, изверга, недочеловека, безнаказанно топчущего советскую землю.

Когда летом 1942 года германские войска начали стремительно продвигаться к Сталинграду, то почти одновременно со знаменитым Приказом № 227 «Ни шагу назад!» появилась пресловутая статья И. Эренбурга «Убей немца!» В этой эренбургской статейке маниакальным рефреном звучит призыв к убийству, 22 раза уместились на одной странице текста сакраментальные слова: «Не считай дней, не считай вёрст. Считай одно: убитых тобой немцев. Убей немца – это просит старуха мать. Убей немца – это кричит родная земля. За детские гробы, за горе женщин, за горе Ленинграда – убей немца! Не промахнись. Не пропусти. Убей

не потому, что это вооружённый противник, враг. Убей немца по одному лишь национальному признаку". Он превзошёл всех писателей и агитаторов. 24 июня 1942 года И. Эренбург писал: «Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружьё. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать...» и т.д. И даже находящиеся вдали от фронта немки, утверждает Илья Григорьевич – не женщины: «Можно ли назвать женщинами этих мерзких самок?» 23 февраля 1942 года Сталин в своём общеизвестном приказе отверг мнение, «что Красная Армия уничтожает немецких солдат именно, как немцев, из ненависти ко всему немецкому... Это, конечно... неумная клевета...» и т.д. До такого человеконенавистнического вывода не додумались даже люди в окопах.

C помощью садистского (иначе не скажешь) пера Эренбурга сталинская пропаганда стремилась распространить «образ врага» на весь германский народ и всё немецкое без всякого разбора. Не удивительно поэтому, что клеймо врага, фашиста, презренного «фрица» пало и на головы российских немцев». (Г. Вольтер.«Зона полного покоя».)

Эренбург лично имел право злостно ненавидеть немцев - он был еврей. Но его пером сталинская пропаганда распространила «образ врага» на всё немецкое. Сколько раз нас, немцев, называли фашистами и гитлеровцами. Как это унижало и оскорбляло нас, детей! Это не понять, если сам на своей шкуре не ощутил этого. С ребятами, нашими ровесниками, мы, конечно, кулаками устанавливали справедливость за обиду. Но когда нас оскорбляли взрослые, а тем более руководители предприятий, организаций и учреждений, и мы не могли дать сдачи, это оседало в сердце на всю жизнь.

В то суровое время вся людская злоба, естественная и насаждаемая, обрушивалась на наши беззащитные головы, где бы мы ни находились. На долгие годы в российском общественном сознании стало правилом отождествлять немецких граждан с фашистами, оккупантами, врагами, будто мы находились не дома, а в плену у своих.

Помню, уже в шестидесятые годы наш сын Леонид отказывался играть с мальчишками в детской игре, где его заставляли быть немцем. Мы, российские немцы, больше и дольше всех страдали от Великой Отечественной войны. Сколько оскорбительных фильмов про войну было создано: неопытная девчушка уничтожала одна целую немецкую роту, артистов на роль врага подбирали самых уродливых: в фильмах немцы всегда делали такие глупости, до которых нормальному человеку не додуматься...

Более 800.000 немцев были за несколько месяцев переселены с Поволжья и Украины. Только часть немцев попала в Омскую область и Казахстан. Большинство переселенцев увезли на Крайний Север, где и в помине не было пахотной земли. Плохо одетые люди попадали в адско голодные и холодные  условия: на шахты и рудники, лесоповал, рыболовецкие артели и стройки военных заводов. (Приложения № 11- № 15.)

В Восточной Сибири немцы были до войны, но они проживали в основном в крупных городах. Судя по данным первой Всесоюзной переписи населения (1926 г.), за последующие 12 лет немецкое население Восточной Сибири почти не изменилось. В 1926 году в Восточной Сибири проживали 5134 немца (всего 0,4 % немецкого населения СССР). По численности немцев выделялись Ачинск (1188 чел.), Иркутский (698), Минусинский (1520), Амурский (747) округа. Среди немецких жителей Восточной Сибири было сравнительно много горожан (29 %) и мужского населения (54 %).

Начиная с 1941 года, немецкое население Восточной Сибири резко возросло в результате депортации российских немцев из западных регионов страны. Так в Красноярском крае численность немцев увеличилась с 4 тыч. в середине 1941 года до 80 тысяч к началу 1942 года. В сентябре – октябре 1941 сюда прибыли 33 эшелона с депортированными немцами из АССР НП, доставившие 77.259 выселенцев. Это только один край, а сколько ещё областей в Восточной Сибири.

В указе говорится, что не было ни одного сообщения о шпионах и диверсантах. Правильно, не было таких сообщений, потому что шпионов и диверсантов не было и в помине, а не потому что о них не сообщало население... Всё это была выдумка партии и властей. (Приложение № 16.)

Жизнь п. Грюнвальд в начале войны шла по тому ритму, который сложился после ареста отцов. А вот советская власть резко изменила своё отношение к немцам. Первое, что сделали районные работники НКВД (Народный комиссариат внутренних дел): забрали единственный радиоприёмник «Родина», работавший на батареях. Вот как пишет А. Солженицын (Архипелаг ГУЛАГ. Том 4. Стр. 89): «Затем был поток не сдавших радиоприёмников или радиодетали. За одну найденную (по доносу) радиолампу давали 10 лет» Нас, всех немцев, взяли на усиленный контроль со стороны комендатуры. В октябре 1940 года несовершеннолетние дети были сняты с учёта спецкомендатуры. И вот их снова взяли на учёт. Каждый месяц надо было лично приходить в контору, когда приезжал комендант, и отмечаться. Уходить из деревни было запрещено.

Надо было срочно сдавать тёплые вещи для воинов (как объясняли нам), подписываться на государственный заём. Урожай с колхозных полей надо было полностью сдать государству.

В колхозе работали за трудодни. Все работы были нормированы. За выполнение дневной нормы на 100 % начислялся один трудодень. При перевыполнении - соответственно проценту перевыполнения. Как правило, выполнение было всегда от 125 до 200 % и более. Однако в конце года трудодни практически не отоваривались ни зерном, ни другими продуктами питания, ни деньгами. Урожай с колхозных полей надо было полностью сдать государству за бесценок. Жить приходилось только со своего приусадебного огорода и домашнего хозяйства.

Согласно новому колхозному уставу 1935 года (это не касалось спецпосёлков, там были другие порядки, Грюнвальд относился к спецпосёлкам) позволялось иметь участки площадью даже до одного гектара, в каждом крестьянском хозяйстве разрешалось иметь по меньшей мере одну корову, двух телят, свинью с поросятами, до десяти овец или коз, неограниченное количество птиц и кроликов и до десяти пчелиных ульев. Но это невозможно было содержать, так как кормить животных и птиц было нечем. С трудом накашивали немного сена, если разрешал председатель колхоза, и кормили скот зимой вперемешку с соломой. У нас в семье (как у большинства жителей посёлка) была корова, один телёнок, один поросёнок и до десяти кур. Наше хозяйство было нашим спасением. Главным продуктом питания была картошка в разных вариантах, урожай которой, как правило, был всегда хороший. Работа в огороде была наша с Райнгольдом обязанностью. Маме и братъям было некогда, так что приходилось нам копать землю в огороде, сажать, полоть картошку или убирать её, а накапывали мы почти всегда более 200 пудов (пуд – 2 ведра, 16 килограммов), не считая мелочи, которую собирали для корма скоту и складировали в старом сарае, где раньше содержали скот. Новый коровник мы уже построили после ареста отца.

За картошку спасибо Екатерине Великой. Отведав однажды картофель, к великому смятению участников обеда, она заявила, что эта «пища индейцев» очень вкусна, и велела Сиверсу развернуть выращивание клубней. Потом приходилось охранять поля вооружёнными сторожами, чтобы суеверные крестьяне не уничтожили «дьявольскую траву». Картошка не приживалась в России. 18 июля 1839 года, в связи с неурожаем и голодом, охватившими многие губернии, было принято решение засевать в государственной деревне картофель, чтобы сбор его кроме семян составлял по одной четверти на ревизскую душу. Правилами, «Высочайше утверждёнными» 8 августа 1840 года, предписывалось засевать картофелем часть общественной запашки или крестьянских наделов по решению управляющих палатами государственных имуществ. Несмотря на «картофельные» бунты 1841-1843 годов, именно в это время начинается распространение картофеля в крестьянском быту...

Зимой все парни и девушки были обязаны ехать на лесозаготовки в леспромхоз п. Подольск, который был удалён около 75 км от нашей деревни. Жили в деревянных бараках. Они, как правило, были типовыми: одна входная дверь, небольшой тамбур. Налево одно большое помещение, где спали на деревянных нарах, а направо небольшое помещение для сушки одежды и валенок. Спали парни и девушки в одном помещении. Тогда это было так принято.

Однажды ночью в сушилке загорелась одежда, которая висела близко к металлической бочке, служившей печкой для сушки. Специального человека для сушки одежды не было. Когда дым начал проникать в спальное отделение, люди проснулись и, конечно, кинулись спасать одежду. Как только в сушильное отделение попал свежий воздух, пламя сразу заполнило коридор и отрезало выход. Рамы в окнах были забиты большими гвоздями. Некоторые набрасывали одеяла на голову и выскакивали через пламя. Но многие не решались на это и стали отступать в глубь барака.

Огонь наступал, люди стали выбивать стёкла, но вылезть многие не смогли, так как горбылки в оконных рамах мешали, а выбить их – не хватало сил. В этом бараке были мои сестра Ольга и брат Яков. Они успели выбежать через огонь. Дверь была открыта, и при разбитых окнах началась сильная тяга: огонь перебросился в жилую часть. А там в бараке оставались люди.

Тут проявил героизм Пётр Классин. Пётр был физически очень сильный парень. Он схватил одеяло, набросил на себя, вбежал в горящий барак, выбил несколько рам и стал выбрасывать девушек. Некоторые ещё не проснулись. Пётр стал вытаскивать спящих, сам задыхался, но продолжал своё дело. Две девушки-близнецы из пос. Панычево спали близко у входа и, вероятно, потеряли сознание, не проснувшись. Пётр вытащил одну сестру и, когда вернулся за второй, её уже не было на месте, а найти её в дыму и огне он не смог. Девушка погибла. На улице минус сорок, все в одном нижнем белье. Спасением было, что рядом был другой маленький барак других колхозов, и все пострадавшие нашли там приют. Собрали у русских парней шапку, фуфайку, штаны, валенки, чтобы отправить кого-то домой за одеждой. Приехал домой Василий Шварцкопф, наш сосед. Матери собрали, что смогли, и отправили погорельцам.

Петру Классину за героический поступок дали отрез ткани, большего руководство леспромхоза и государство не дали...

Каждое лето после посевной кампании колхоз обязан был отправлять людей на ремонт дороги, ведущей в районный и далее в областной центр.

Строительство и содержание дорог в регионе Западной Сибири было крайне трудным делом. Представьте себе ровную, как стол, равнину без холмов и с редкими углублениями только по руслам рек и впадающих в них ручьёв, с достигающим десятков сантиметров слоем чернозёма и пластом жёлтой водонепроницаемой глины под ним, и бесчисленными малыми и большими болотами, нередко торфяными, с топями. И вот по такой поверхности проходит дорога. По обеим сторонам были канавы, а вынутым грунтом (глиной и чернозёмом) было чуть поднято и спрофилировано само полотно. В весеннюю и осеннюю распутицы полотно размягчалось, и на нём выбивали колёсами телег, тракторов и автомобилей глубокие колеи и ямы. Даже небольшой дождь летом превращал её в «скользкий каток», а в сухую она раскатывалась так, что на проезжей части лежал порой до нескольких сантиметров слой пыли. Для устройства покрытия дорог гравия и щебёнки поблизости не было. Я лично увидел, пощупал и получил представление, каким может быть камень, только в 21 год, примерно в двухстах километрах от нашего дома, в пойме реки Обь.

По топким болотам вдоль будущего полотна укладывались две-четыре ленты из толстых длинных брёвен и поперёк них делался сплошной настил из более тонких брёвен примерно равного диаметра, а поверх насыпалась земля. Называлось такое покрытие «стлань» или «лежнёвка». Брёвна со временем гнили и проламывались, на дорогах в осенне-весенние распутицы выбивались такие ямы и колеи, что она становилась непроезжей. Дорожная служба района, оснащённая примитивной техникой и в недостаточном количестве, не могла в короткий летний сезон справиться с ремонтом дорог, поэтому этот вопрос партийно-хозяйственной властью поднимался до уровня общенародной задачи. Для колхозов, с их хроническим недостатком рабочих сил, это было значительным обременением. Привлечённые из колхозов на закреплённом участке углубляли и расчищали канавы по обочинам, навозили на подводах грунт (глину), засыпали ямы и колеи на полотне, заменяли прогнившие брёвна на лежнёвке. Работа выполнялась вручную, и орудиями труда были лопата, пила и топор. Одно лето я тоже принимал участие в ремонте этой дороги.

В 1943 году наши братья Иван, Василий и Яков были забраны в трудармию, в Томск. Остальных парней старше 17 лет также забрали, большинство из них было направлено в г. Новосибирск. Это были Яков Штромбергер, Пётр и Митя Классины, Яков Шрейнер и другие. Большинство из них завели семьи и после освобождения не поехали домой, остались жить в Новосибирске.

Термин «трудовая армия» или сокращённо «трудармия» являлся неофициальным. Трудармейцами называли всех, кто в годы войны был мобилизован для выполнения принудительной трудовой повинности. На государственном уровне привлечение немцев к принудительному труду было официально оформлено в 1942 году. (На этом я остановлюсь позднее в разделе Антинемецкие кампании). Теперь только несколько слов о «трудармии».

В основном мобилизованные немцы работали на объектах НКВД: на лесоповале, в угледобывающей и нефтедобывающей промышленности, на строительстве военных заводов, железных дорог, городском строительстве и рыболовстве. Режим содержания трудармейцев в рабочих колоннах определялся Приказом наркома внутренних дел от 12 января 1942 г. № 0083 «Об организации отрядов из мобилизованных немцев при лагерях НКВД СССР». Согласно этому приказу трудармейцы должны были быть размещены в специально созданных для них лагерных пунктах отдельно от заключённых. В действительности это не соблюдалось. По воспоминаниям моих братьев Ивана и Василия, они жили и работали вместе с заключёнными.

Лагеря состояли из бараков и были обнесены колючей проволокой. Согласно приказам из трудармейцев были сформированы отряды по производственному принципу в составе 1500-2000 человек. Отряды делились на колонны по 300-500 человек. В свою очередь колонны были поделены на бригады по 35-100 человек. Рабочий день длился с шести часов утра до половины восьмого вечера, и каждый рабочий должен был выполнить норму – только после выполнения нормы можно было идти отдыхать. Поэтому на практике работали до девяти и десяти вечера. На работу и обратно водили конвоем. Тяжёлые условия жизни обрекали немцев на вымирание, многие умерли в трудармии от голода. Наши парни выжили, потому что они были привычны к такому труду с рождения.

В 1943 году в посёлке была открыта начальная школа с четырёхклассным образованием. Это был обычный крестьянский дом с маленькой передней для раздевалки и большой светлой комнатой с партами и учительским столом. Одновременно были зачислены все дети от 7 до 15 лет, в том числе и те, кто забросил учёбу после 1938 года и с началом войны. Было сформировано 4 класса. В этот год я пошёл в первый класс, это был большой и разновозрастный класс, мне было уже 9 лет. Учительница была молодая, родом из Богатырёвки, и занималась со всеми учениками с первого по четвёртый класс в одной комнате. Учебников было на класс по одному – два и пользовались при выполнении домашних заданий ими поочерёдно. Тетрадей не было, и в первые годы писали на старых газетах, книгах, бланках, в общем, на всём, что каждый мог найти. Чернила готовили из сажи дымоходов печей путём растворения её в воде, причём особо чёрные и качественные получались от сажи берёзовых дров. Лишь позднее после войны стали использовать стержни появившихся химических карандашей, пока не появились специальные таблетки и порошки. В классе выручала покрашенная в чёрный цвет фанерная доска и мелки кусками, правда, не очень хорошего качества. Для обучения счёту имелись большие, стоящие на ножках счёты. Учиться было тяжело, так как большинство немецких детей, если и владели русским языком, то очень слабо, научившись на улице в общении с немногими русскими детьми. Я больше общался с Анатолием Гусевым, я учился русскому, а он немецкому. Позднее он прекрасно говорил с нами на немецком языке. Дома, в семье, и на улице между собой взрослые и дети говорили только по-немецки.

На следующий год приехала новая учительница, тоже молодая. Жили учительницы в доме у нашей бабушки, отгородив свою кровать и рабочий столик матерчатой занавеской. Определённо, очень нелегко было молодым учительницам работать одновременно с четырьмя классами и такой разновозрастной компанией учеников.

В 1945 году, где-то после первой четверти в село приехал новый учитель, тоже из ссыльных, Алексей Васильевич Брюшков. Поселён он был также в доме у бабушки. Он был участником войны и демобилизован после тяжёлого ранения. Ходил он всегда в тёмно-синем кителе военного покроя и с медалью «За отвагу» на груди. Это был уже опытный учитель, и его строгость и требовательность ученики почувствовали сразу. Дисциплина выросла, учиться он принуждал. Мы начали учиться лучше. Он довольно быстро установил контакт с родителями и руководством колхоза. По его настоянию уже вскоре колхоз организовал напротив школы в доме семьи Больц столовую для школьников. На большой перемене все бежали туда, усаживались на скамейки вокруг длинного стола с уже уставленными чашками и ждали, когда их заполнят каким-нибудь супом или кашей, и каждый получит кусок натурального свежеиспечённого хлеба. Это было очень важное мероприятие, которое и ученики, и родители с благодарностью оценили. Дети тех лет при встречах до сих пор вспоминают как кричали: «Мне горбушку, мне горбушку». Недавно прочитал книгу «Зона полного покоя», автор которой Герхард Вольтер прошёл лагеря ГУЛАГа. Там тоже каждый заключённый хотел получить «горбушку», так как она пропечена лучше и при равном весе содержит больше калорий. Но думаю, у нас были менее практические соображения, горбушка свежего хлеба просто вкуснее.

Алексей Васильевич сыграл в деревне большую роль не только как учитель и воспитатель детей. Он занимался и общественной деятельностью, установил какой-то порядок взаимоотношений власти с жителями деревни. Нередко ему приходилось выступать в роли адвоката, защищая жителей от несправедливости председателя колхоза и районных властей. Не могли теперь служители власти без боязни делать то, что они делали с людьми ранее, не могли рассчитывать, что всё пройдет безнаказанно.

Получая газеты, он информировал население о событиях в стране и мире. Алексей Васильевич был прост и доступен в общении с жителями села, уважительно относился к людям без различия национальности, и для жителей он стал большим авторитетом. Сестра Амалия работала в это время бригадиром в колхозе. Она подружилась с Алексеем Васильевичем. Мать против этой дружбы долго выступала, говоря, что каждый должен оставаться у «своего корыта», т.е. выходить замуж за немца. Столетиями эту традицию немцы-колонисты в деревнях не нарушали, смешанные браки - не только межнациональные, но и межрелигиозные, не допускались. Мама всегда нас предупреждала, что наступит время, когда мы вынуждены будем уехать в Германию, и тогда возникнут проблемы. Но любовь была сильнее сопротивления мамы. Они поженились.

Вскоре они поселились на окраине села в бывшем доме семьи Нахтигаль, которая уехала в колхоз «Северное Сияние». У Брюшковых родилось в Грюнвальде двое детей: Галина и Анатолий. С ликвидацией нашего посёлка семья переехала в посёлок Андарминского лесоучастка, где Алексей Васильевич продолжал учительствовать во вновь организованной школе, а Амалия стала работать продавцом в магазине. Там родился Николай. Но это уже позднее.

Летом мы с Андреем Больцем с его братом Иваном и Василием Бенцелем, нашим зятем, поехали за солью в Усть-Галку. В первый день мы доехали почти до места, но на ночь остановились в поле покормить лошадей. На второй день были у цели. Впечатляли пристань с причаленными баржами и пароходами. Из трюмов грузовых пароходов грузчики в очень широких шароварах с матом и криком бежали по трапам, таща мешки и ящики с разными товарами, а обратно на пароход - большие мешки с зерном. Это было загляденьем - смотреть на людей, которые, как муравьи, были заняты своим, только им понятным трудом.

Соль была складирована на пристани россыпью в большие гурты. Мы погрузили соль в мешки и отправились вечером домой. Отъехав недалеко в поле, выпрягли лошадей попастись, а сами сварили картошку на ужин и положили столько соли, сколько хотели. Дома соль была очень дефицитным продуктом.

Ночью отправились дальше. Сделали уговор: ночью правят лошадьми взрослые, а днём мы с Андреем. Мы с Андреем залезли в пустые мешки, чтобы комары не кусали, и легли спать. Впереди ехала наша подвода, а сзади подвода Ивана Больца. Под утро Иван разбудил Андрея и сказал, чтобы он стал править лошадьми, так как очень хотел спать. Василий Бенцель не стал меня будить и спал сидя. Наши лошади тянули свою повозку, но лошадь по кличке Красноярка с правой стороны тянула слабее и её приходилось всегда понужать, чтобы бричка не оказывалась на обочине дороги. Это случилось на одном из мостиков через небольшую речку. Наша бричка опрокинулась, и мы с грузом полетели в воду. Василий был в кафтане, и его придавило мешками, а я отлетел далеко в воду. Мешок, в который я влез вечером, мешал мне выскочить из воды, а Василий не мог мне помочь, так как сам ещё не мог высвободиться из-под мешков. Андрей увидел это и говорит брату: «Guck mal, was patschen sie dort vorne soo!». Прибежал Иван, и наше спасение. Василия освободили из-под мешков, а я тем временем, борясь с мешком, падая и снова вставая, сам освободился и выскочил на берег. Надо срочно было вытаскивать мешки из воды.

Тем летом у меня сильно был воспалён указательный палец левой руки, и он был забинтован. Махая руками в воде, чтобы освободиться из мешка, я потерял повязку, она слетела с пальца и поплыла по воде. Я стою на берегу и клацаю зубами, а увидев повязку, с заиканием говорю: «Gu-u-ck ma-a-l, mein-mein Fiiin-nnger schwimmt dort!» Позднее меня В. Бенцель этой фразой дразнил.

Расскажу, как лечили в деревнях на примере воспаления моего пальца. Болезнь эта была серьёзная. Надо было бы ехать в районный центр на операцию. Как правило, при этой болезни человек лишался одного сустава пальца. Его, якобы, съедал какой-то червь. Звали эту болезнь в деревне: «Wurm». (Wurmfraß, Wurm am Finger — ногтеед, в ветеринарии — сап.). В одну из ночей боль была невыносимой, и я не давал маме спать. Мама накладывала одну повязку за другой: то с мякишем хлеба, то с другим подручным «лечебным» составом. Ничего не помогало. Тогда мама пошла в коровник, подняла корову, чтобы она оправилась. Мама наложила повязку с «новым, ультрасовременным лекарством». Через короткий промежуток времени нарыв прорвался, боль отступила, и я уснул. Утром мама промыла рану и завязала снова какой-то тряпкой. Бинтов и в помине не было. Палец продолжал ещё длительное время болеть, но боли были уже терпимы. Мама заставляла периодически промывать рану раствором марганцовки. Червь не успел сожрать сустав пальца, но палец на всю жизнь остался с кривым суставом. Первые зимы палец всегда мёрз, и мама сшила из меховой шкурки специальный чехол для пальца, и я его носил зимой.

Иногда мы заражались чесоткой. В колхозе чесоточных лошадей окуривали серой. Вот этой серой мазали и нас в случае заражения...

...Соль в мешках не сильно пострадала, так как её быстро вытащили из воды. Но пропитавшиеся солью деревянные детали телеги лошади ещё долгое время грызли и буквально съедали. Поехали мы с Андреем без спроса матерей, и потом нам за это попало. Но впечатления от поездки вполне компенсировали то наказание.

За нашим огородом, внизу у речки, была общественная колхозная баня, которой мы могли гордиться. Наша колхозная баня была «модерным» сооружением того времени. Это был просторный дом, разделённый на три помещения: предбанник с длинной скамьей, моечная и парная. В моечной было установлено два деревянных чана, один огромный для горячей и другой поменьше для холодной воды. Топка бани и подогрев воды осуществлялись с помощью огромной, почти до потолка печи с топкой из предбанника. В топке печи была смонтирована труба, соединённая с чаном горячей воды и через которую она подогревалась. Поверх топки хаотично был наложен высокий слой жжёных кирпичей, которые охватывались пламенем топки, раскалялись и позднее, когда через верхнюю дверцу печи в парной на них выплескивали из ковшика воду, обеспечивали выброс в парную порцию горячего пара. Дым выходил через трубу на крыше. Топили баню женщины по разнарядке председателя колхоза поочерёдно, причём с большим удовольствием, особенно летом, так как оставались в этот день в селе. Это позволяло им выполнить большой объём серьёзных работ по домашнему хозяйству. Наиболее трудной работой было – наносить с утра из реки на коромыслах полные чаны воды. Затем растапли-вали печь, и теперь необходимо было целый день лишь следить за огнём и периодически подкладывать в топку дрова. А для этого матери привлекали по возможности кого-либо из своих детей. Вот таким образом и мне иногда приходилось топить баню. В банный день с полей возвращались несколько раньше и организованнее. Мылись в основном четырьмя большими потоками поочерёдно: это взрослые мужчины и парни, затем женщины и взрослые девушки, затем девочки и, наконец, мальчишки, а затем уже поодиночке те, кто со своей группой не успел. Русские любили попариться берёзовым веником. Для этого летом заготавливали такие аккуратные венички на весь период до следующего лета. И многие немцы эту процедуру тоже быстро переняли. Индивидуальных бань «по-чёрному», распространённых в русских деревнях Сибири, у русских нашей деревни не было. Что представляла собой русская баня в сибирских сёлах? Это была маленькая избушка, срубленная из осиновых брёвен диаметра до 25 см, с низким потолком, узкой и низкой входной дверью и маленьким окошечком. Печь-каменка, сложенная внутри, топилась «по черному», то есть дым выходил через дверь или маленькое окошко. Вся банька всегда была в саже. Когда учился в 7 классе, я жил у семьи Ряшенцевых. У них была русская баня, которая топилась по чёрному. Помню, пойдём в баню с ребятами зимой, напаримся и выбегаем поваляться в снегу и снова на полати. Какая благодать после снега себя снова веником похлестать в горячей парной.

Зимой мы мастерили «лотки» для катания с горки у реки. Лотки делали из дерева, типа маленького стула с дополнительной доской внизу и впереди с поперечиной для рук. Этот «лоток» мазали коровьим калом и выставляли на мороз. На второй день низ топором гладко сострагивали и заливали несколько раз холодной водой и замораживали. Получался прекрасный спортивный инвентарь. Каждый пацан посёлка имел его. Делали мы и лыжи, на которых ходили по глубокому снегу в лесу.

Алексей Васильевич научил нас, ребят, новым играм: игре в городки, например. Это была уже серьёзная, взрослая игра. Ещё помог он нам организовать карусель. Посреди колхозного двора закопали в землю большой столб и вверху закрепили железным штырём колесо от плуга. К ободу привязали четыре верёвки, и качели были готовы. Эта игра нам очень по душе пришлась. Научил он и игре в «Зуб». Это игра подобная пряткам. Перед игрой определялось кто «вадит». Зуб от стальной бороны вставлялся в землю, и играющие обухом топора забивали его в землю. Пока вада вытаскивал зуб, все разбегались и прятались. Вадящий, вытащив зуб, слегка втыкал его в землю и шёл искать спрятавшихся, но следя, чтобы никто не прибежал и не забил его снова в землю.

Однажды я чуть не утопил Алексея Васильевича. На Первое мая он попросил увезти его на рыбалку. Взяли удочки, ружьё и поехали на моей лодке-долблёнке. «Обласок», так называли эти лодки, как пирога у индейцев, выдолблена из осины. Её клали на костёр и распаривали, чтобы вставить дуги-распорки. Работа очень долгая и утомительная. Такие лодки - ходкие и вертучие, надо владеть своим телом, не качать её, управлять умело.

Выехали на середину реки, а в это время года маленькая речка Андарма от обильного снеготаяния в лесу разливалась. Когда отплыли на середину, Алексей Васильевич неожиданно качнул лодку в сторону, а затем, пытаясь резким наклоном тела в обратном направлении её выровнять, качнул её так сильно, что она перевернулась, и мы оказались в воде. Вода ледяная, крик на всю деревню от холода. Он быстро выбрался на берег. Я не мог себе позволить плыть без ружья и лодки, это было целое состояние в то время. Вытащил всё на берег и быстрей домой отогреваться. Больше на рыбалку он со мной не ездил.

Играли мы, мальчишки, в лапту, к которой подключались по весне и уже взрослые парни. Мячи делали мы из коровьей шерсти, вычёсывая её по весне. Клубок шерсти смачивали мыльным раствором, и, долго разминая и вкруговую раскатывая его в руках, формировали мяч. Каждый мальчишка по весне старался смастерить себе такой мяч. Резиновые губчатые мячи мы увидели гораздо позже. Была у нас ещё игра - «Кольцо». Группа разбивалась на две команды, и вооружённые крепкими тяжёлыми палками выстраивались примерно на расстоянии броска друг против друга. Одна команда бросала стальное кольцо, а вторая старалась отбить или остановить, чтобы оно не упало, и покатить обратно в сторону бросившей команды, пока оно не упадёт на бок. Выигрывала та команда, которая оттеснит «противника» к концу улицы села. Кольца мы снимали с сеялок. Там они были закреплены небольшой гирляндой на каждом ряду и служили для загребания землёй бороздки с высеянными семенами. Каждый мальчишка старался иметь по несколько разных колец, и взрослые иногда устраивали «операции по их изыманию» и возврату на место. К этой игре подключались и взрослые, тогда она становилась очень опасной, так что покинуть «поле сражения» было безопаснее. Был ещё целый ряд других игр. Надо отметить, что в соседнем селе Богатырёвка таких массовых игр детей не было.