Ранний листопад - 4 (30.04.2018)

Повесть

 

К. Шифнер

 

Женщина с яблоками

 

Непонятно, каким образом я оказался в чужом городе, с совершенно пустыми улицами и мрачными серыми домами. Мало того, в поисках кого-то, мне неизвестного, я забрёл в такой каменный тупик, выбраться из которого было невозможно. Поняв несуразность своего положения, я начал метаться из одного конца тупика в другой. И чем быстрей я носился из конца в конец, тем всё тесней обступали меня серые высокие стены тупика. Вконец измотавшись, я рухнул на холодный, сырой асфальт, и тут я увидел над собой каменную воронку - и никакого выхода для меня вовсе не было. Казалось, вот-вот воронка надо мной сомкнётся, и я, несомненно, погибну...

Какое мучение - эти сны! Слава Богу, вовремя проснулся! Весь мокрый от холодного пота, меня трясло мелкой дрожью. Странно, вчера вечером лег спать с хорошим настроением. Перед этим поговорил по телефону с моим лучшим другом Аркадием, пообещал навестить его. Словом, никаких предпосылок для плохих снов. И вот этот немыслимый тупик. Как у меня сжалось сердце, когда над моей головой смыкался белый свет!

Выбираясь неторопливо из постели, мне почему-то вспомнились слова психиатра Бориса Яковлевича: "Может, ненароком кого-то обидел, не заметил этого или забыл, а подсознание, если совесть твоя не дремлет, исподволь тревожит". Ну, конечно, обидел. Того же друга Аркадия, я ведь знал, что он приболел, и всё собирался к нему, но так и не навестил одинокого друга. Сколько лет мы с ним дружим, смолоду, с тех далёких времён, когда ещё жили вместе на Крайнем Севере. Такую дружбу ничем не разрушишь. Всего на два года он старше меня, а был мне наставником. Помню его необычный тост в честь моего 50-летнего юбилея:

- Будь счастлив, но не настолько, чтобы не замечать несчастных. Пусть в доме твоём будет всегда полная чаша, но не становись слишком богатым, ибо богатство не позволяет видеть бедных. Будь удачлив, но не чересчур, ибо частые удачи и везения ведут к самоуверенности и зазнайству. Будь любимым, но не любимчиком - это ведёт к эгоизму. Избави тебя бог от всяческих незаслуженных благ и удовольствий, но только не от душевных страданий. Пусть и впредь жизнь твоя будет трудной, хлопотливой, полной забот и волнений, отчаяний и тревог - и тем самым интересной и полноценной. До сих пор ты, кажется, не отклонялся от этих правил. Но дальше тебе будет трудней придерживаться их: ты достиг того, о чём мечтал, - хорошей карьеры и материального благополучия, а это не такое уж лёгкое испытание.

Не иначе, я его обидел. Как я мог? И я, даже не позавтракав, отправился к другу Аркадию.

- Входи, входи, домосед-таракан, - восторженно встретил меня Аркадий.

- За что ты меня так? - без обиды заметил я и ткнул его кулаком в живот. - Ты смотри, какой он себе пресс накачал.

- Где уж мне? Обленился, опустился.

- Что-то по тебе не видно: всё такой же подтянутый, стройный, чубину отрастил, как у молодого, и лицо свежее. Законсервировался, что ли? В доме у тебя, я смотрю, порядочек. Наверное, фея какая-нибудь приглядывает за тобой?

- Скажешь тоже. Дочка Алена иногда приходит, так я её и запрягаю.

- А помнишь, Аркадий, как мы с тобой в Магадане каждое утро прибегали в парк и занимались там, в спортивной группе? Какое это было прекрасное время!

- Как не помнить? Правда, тогда мы не думали, что всю жизнь потом будем вспоминать те годы, как самые лучшие. Мы были молодыми, бесшабашными, не знали, куда девать энергию. Столько порывов, желаний, и такая необъятно большая жизнь впереди! Как время летит! Замешкаешься - и вся жизнь уже позади, а ты ничего не успел.

- Не говори, Аркадий. А всё-таки правильно мы тогда жили. Скажи? Даром время не теряли. Горячие, прямые - никаких тебе компромиссов. Я вот часто думаю: как сложилась бы моя жизнь, кем стал бы я, не встреть я на Севере тебя? Ведь это ты что-то заметил во мне, пробудил интерес к творчеству.

- Да уж я. Всё-то ты мне теперь приписываешь, - взял меня под локоть Аркадий и повёл в зал, усадил в кресло рядом с журнальным столиком, а сам сел на диван.

- Ты, ты. Не будь рядом тебя, может, никогда бы и не подумал о своём настоящем призвании... Эх, Аркаша! Как я рад тебя видеть!

- Вот дает. Ты что, после банкета?

- Я же всегда так радуюсь нашим встречам. Только всё сдерживаю свои эмоции. Почему-то стал стесняться своих чувств. Вот мне хочется тебя обнять, а я воздерживаюсь.

- Что с тобой? - тихо засмеялся Аркадий. - Ты какой-то... забавный.

- Нехороший?

- Ну, почему? Хороший, даже очень. Но таким ты редко бываешь.

- В том-то и дело, что редко. Мы боимся быть открытыми, ласковыми. Как бы не показаться сентиментальными. Пыжимся, как глухари, ухаживающие за чужой молодкой. А ласка, нежность, доброта - ох, как нужны всем нам и приятны!

- Да что это сегодня с тобой? Давай, выкладывай. Вижу: у тебя что-то болит. А не махнуть ли нам сейчас по стопочке настойки? Научился и я по твоему рецепту настаивать водку на шиповнике и душице - чудная вещь получается!

Аркадий убрал с журнального столика ворох газет, принёс пузатый керамический графин и блюдце с нарезанными лимонами, налил в маленькие керамические стопочки настойки коньячного цвета.

- За встречу, - предложил Аркадий. - Живёшь ты от меня так далеко, целых пятнадцать минут ходьбы, что встречи наши становятся целым событием.

- Вот и я о том же, - поддержал я его. - Прости меня, пожалуйста, Аркадий. Сам не пойму, как я умудрился две недели не зайти к тебе. Черствею я, Аркадий. Отчего?

- Суетишься много, братец ты мой, - готов был ответ у Аркадия. - Видимо, у тебя дома ползают семеро по лавкам, поэтому и вздохнуть тебе, бедному, некогда.

Мы выпили, наконец, закусили лимоном.

- Хороша! - оценил я настойку, морщась от лимона. - Ты так и меня, автора изобретения, обставишь.

- Должен тебе признаться, не моя это заслуга, а моего отца. Он как распробовал из той, что ты ему передал, и тоже давай настаивать. И мне вот вчера бутылочку спрятал в сумку, я заметил её, когда вернулся домой.

- Ты к ним ездил? Ну, как они там? Как мать?

- Живут потихоньку. Мать очень плохо себя чувствует. Ждёт не дождётся зимы - на снежок, говорит, хочет еще раз взглянуть. Вряд ли дотянет до зимы.

- Что ты говоришь?

- Возраст своё берет. Да и болезнь страшная, на одних обезболивающих держится. Издергалась вся. Капризная стала, ко всем придирается. С отцом без конца скандалит. Уж все они там с нею замаялись. Какая-то у неё жестокость появилась. Будто все мы виноваты в том, что ей суждено умереть. Сказали б мне год назад, что мать моя может быть такой, сроду бы не поверил. Адские боли, страдания лишили её прежней терпимости. Хотя она и раньше всегда была строгой, круто всех себе подчиняла... Вот, брат, как жизнь-то сложна. Кстати, она тебя хочет повидать. Вспоминает тебя.

- Так давай съездим, - с готовностью отозвался я.

- Давай. Вот только сдам свой очерк в редакцию, и можно съездить. Ну, а ты-то как живёшь?

- У меня всё хорошо. Всё путём. Лучше о себе расскажи. Как у тебя развивается роман с Надеждой?

- А никак. С Надей вопрос закрыт. Хватит морочить друг друга. Ничего серьёзного у нас не выйдет, поэтому лучше сразу рвать.

- Да ты что? Вроде бы она серьёзная женщина, в тебе души не чает.

- Серьёзная, не спорю. Но... не то. Какая-то она слишком... запрограммированная, включенная, словно компьютер. Нет-нет, ничего плохого о ней не скажу, действительно, порядочная. Заботится о ближних до самоотверженности. Но вместе с тем и всех себе подчиняет. Вот посуди сам. Я ей ещё никто. Мы с нею, извини за неуместную откровенность, и поцеловаться-то ещё не успели, а она уже давит на меня. Уже норовит диктовать, перекраивать на свой лад. Так и просвечивает меня насквозь своими глазами-рентгенами. Не допускает даже мысли, что у человека моего возраста могут быть иные жизненные принципы, что у меня могут быть свои, от неё не зависящие, дела и заботы. Бесцеремонно навязывает мне свои проблемы, не интересуясь моими. И как-то всё подвергает сомнению. Она сделает тебе тысячу замечаний в день, вовсе не для того, чтобы помочь тебе избавиться от недостатков, а чтобы внушить тебе, что тебя кругом надо переделывать. Словом, ты должен во всём подчиниться ей. Власть. Ей нужна власть надо мной...

- Вот уж не думал, - посочувствовал я.

- Между прочим, моей матери она понравилась. Родство душ у них необычайное. А я как представил себе участь моего отца, которым всю жизнь управляли, руководили, повелевали, так мне уж лучше мучиться в одиночестве.

- Видишь, как всё обернулось, - подхватил я. - Не так-то всё просто, если вникнуть. Зря, наверное, Ирину отверг. Уж она-то ласковая была, податливая.

- Но слишком болтливая. Без конца тараторит, тараторит, тараторит - голова от неё ходит кругом. Её уже давно нет рядом, а у тебя всё ещё звенит в голове. После общения с нею даже холодный душ не освежит.

- Ха-ха-ха! Ну, ты даешь, Аркадий. Придумываешь? - засомневался я.

- 3ачем?

- Вот ты какой, оказывается, разборчивый. Поди, подбери тебе невесту.

- Ну, что теперь, прикажешь жениться на вертопрахе в юбке? Нет уж, перетопчусь один. Хотя, конечно, одному жить тошно. Я же по складу своему человек семейный, домашний. Да и трудно одному. Как-то прихворнул, заехал в спину радикулит - ни повернуться, ни позвонить врачу. Хоть плачь, хоть помирай.

- Вот видишь. А ты ищешь принцессу с золотым нравом.

- Наоборот, мне бы попроще. Чистую, светлую, ласковую, понимающую, умеющую сочувствовать...

- Где ты такую найдешь росинку - чистую, светлую? Сами-то мы, каковы? Всем подавай ангела.

- Между прочим, не далее, чем неделю назад, я познакомился в электричке с одной женщиной, которая мне показалась чистой и светлой.

- В электричке? - удивился я.

- Ну, да. А что?

- Не могу себе представить, - признался я.

- Не вижу в этом ничего плохого. Если люди знакомятся на дискотеках, на курортах, на улице, с помощью посредников, то почему бы и не в электричке?

- Просто на тебя это не похоже.

- Сидим, представь себе, друг против друга у окна, поглядываем на осенний лес. Она мне внешне сразу чем-то понравилась. Вишневые глаза живые, веселые. Словом, романтичная, притягательная дама лет сорока.

- Давненько я таких не встречал, - вставил я.

- А где ты нынче увидишь настоящую даму? Так вот. Вдруг смотрит прямо мне в глаза, улыбается, очень так тепло, по-свойски, и при этом достает из сумки два крупных спелых яблока. И когда я направил свой взгляд на эти яблоки, она смутилась и виновато уставилась на меня. Потом, словно в чём-то провинившись, говорит: " Мне так есть хочется, но одна не могу. Вы не против, если мы с вами съедим по яблоку?" Как тут не выручишь?

- Ну, ясное дело! - немедля одобрил я.

- Съели по яблоку. И я смотрю - она как-то очень мило, явно мне, улыбается.

- Прямо как у Евы с Адамом, - все больше загорался я.

- Разговорились. Я как узнал, что она одинокая, и говорю ей, дескать, замуж надо выходить. "За кого?", - спрашивает. Тут я немножко растерялся, но потом всё же нашёлся и спросил, за какого, мол, она бы вышла? "За любого, - отвечает. - Только, чтобы не пил, не грубил, и не усыхал от скупости". А возраст, спрашиваю, рост, внешность? Это ведь тоже очень важно. "Нет, это не важно", - улыбается...

- Ну, дальше! Рассказывай! - не терпелось мне.

- Вот я ей и говорю, дескать, где мне вас искать-то, если подберу подходящего? Она тут же достала блокнотик, написала свой домашний телефон, вырвала этот листик и отдала его мне.

- Молодец! - похвалил я.

- Оказывается, она ехала из Москвы на свою дачу под Калугой. В общем, прикинул я ситуацию, и решил признаться, что я сам жених, и поэтому нисколько не заинтересован хлопотать для кого-то.

- А она? - перебил я его.

- По-моему, обрадовалась. Я предложил ей встретиться, и она пригласила меня в субботу на свою дачу. А суббота была следующий день. Вот я и покатил. Покатил, но тут же меня почему-то стали одолевать сомнения.

- Ну, почему? - огорчился я.

- Видишь ли, судя по всему, она женщина серьёзная. Но... почему-то ни разу не была замужем. Во всяком случае, говорит, что не была. При её-то привлекательности. Обычно такие, слишком долго задержавшиеся, большие эгоистки.

- Как можно, Аркадий? - недоумевал я.

- Выросла одна дочка у мамочки и папочки. Ни ребёнка, ни котёнка никогда не имела. Стало быть, никогда ни о ком не заботилась. Привыкла, что всё всегда положено только ей. Чего тут ждать хорошего? В общем, я подумал, что серьёзного у нас с ней вряд ли что получится. А сближаться просто так, для забавы, не в том я уже возрасте. Да и её напрасно обнадеживать ни к чему. Словом, не по душе мне показалась предстоящая встреча на её даче.

- Какой же ты странный, право, - упрекнул я его. - Раскладываешь наперёд всё по полочкам, не зная ещё ничего толком. Главное ведь, что вы друг другу приглянулись. Индукция-то сработала! А такое, заметь, не часто бывает. Какой ты, оказывается, несерьёзный товарищ. Ну, так ты поехал к ней на дачу?

- Поехал.

- Молодец! Рассказывай, - похвалил я.

- Еду, а сам не свой. Чем ближе к станции, где её дача, тем больше сомнений. Во мне заговорили-заспорили сразу два внутренних голоса: строгий судья-реалист и неуёмный романтик-авантюрист. Спор моих внутренних голосов выглядел так.

Реалист: " Может, лучше проскочим да в Москву махнем? Несерьёзно это всё - свидания, в твоём-то возрасте".

Романтик: " Зануда ты, вот ты кто".

- Я слушаю их обоих внимательно, - продолжил свой рассказ Аркадий,- а сердце моё стучит всё лихорадочней. Зачем, в самом деле, еду к ней, к женщине, с которой познакомился случайно в электричке? Ну, приятная она, ничего не скажешь. Очень мило улыбалась мне, охотно пригласила на свою дачу. Но чем там, на даче, всё это кончится?

Романтик: "Как - чем? Встретишься с ней, поговоришь. Это же так интересно, так приятно: смотреть в её умные глаза, слушать её чистый, тёплый голос... Господи, да ты же потом обязательно поцелуешь её! Это же такое счастье! Ты же истосковался... Сколько можно! Она там ждёт тебя. Она теперь там волнуется... Ты же ей нравишься. А женщины бывают очень отчаянными с теми, кто им нравится. У вас такая обоюдная тяга друг к другу. Да и хороша она, как хороша! Ты ей очень нравишься... Ты же обещал!".

- Оно, конечно, - Аркадий смотрит на меня сурово, будто спорит со мной. - Оно так. Но что скажет на это мой второй голос, мой реалист? Чего молчишь?

Реалист: " А о чём говорить? Ты едешь к ней и весь уже горишь в ожидании острых ощущений".

- Но я вижу, ты почему-то против моего свидания. Что в этом плохого? - уточняет Аркадий.

Романтик: " Да, почему ты против? Чем ты недоволен? Она такая необычная".

Реалист: " Уйми свой пыл, мой мальчик. Опустись на землю, прелестная бабочка, и не порхай в небесах. Ты уже достаточно попорхал, достаточно наломал дров. И тебе уже столько навешали на уши лапши, что дальше вешать некуда. Или ты никак не можешь без острых ощущений? Тебе ли это к лицу?".

- Да, ты прав, - соглашается Аркадий. - А ты, неугомонный романтик, помолчи немного.

Я изобразил полное разочарование, и Аркадий с грустью заключил:

-В общем, я проехал мимо её дачи. Из окна электрички я увидел, как она стояла на платформе. Высматривала меня в окнах, но я вовремя нагнулся.

- Какой же ты, странный - сам себе вредишь. Одинокому быть, говоришь, тошно, а женщин избегаешь, - пожурил я его.

- Не ругай меня. Ничего я с собой не поделаю. Я понимаю, что надо бы жениться - кого-то обогреть и самому получить тепла. Но душа моя почему-то противится. Видимо, не готов я ещё к жизни с другой женщиной. Будто боюсь, как бы новая женщина не вытеснила из памяти ту, с которой всю жизнь был вместе. Поэтому я не особенно доверяю своим желаниям и порывам. Эти нежданные, спонтанные желания следует разумно регулировать, а по возможности - вообще отметать. Если хочешь остаться человеком с чистой душой, то надо помнить: чем больше мы печемся о себе, тем меньше замечаем других.

- Ну вот, задел за больную душу, - посетовал я.

- Я что-нибудь не так сказал? - насторожился Аркадий.

- Всё так, всё правильно. Просто я не хотел сегодня об этом, но ты мне напомнил.

- О чём ты?

- Да вот, о том же, - добавил я. - О желаниях, о душе, о совести. Словом, вот уже две недели я маюсь по ночам, сны кошмарные одолевают. Эти сны как бы намекают, что мне угрожает смерть. Как ни стараюсь избавиться от них - всё безуспешно. Хожу сам не свой. Какая-то апатия, опустошенность, тревога на душе. Просыпаюсь по утрам с чувством необъяснимого страха.

- Говоришь, потерял покой? - озадачился Аркадий. - Из-за снов? Удивляешь ты меня. По-моему, это не опасно. А у врача был?

- У самого Бориса Яковлевича.

- Даже?! Ну, и что он тебе сказал?

- Был озадачен и удивлён. Но, опасного ничего не нашел.

- Вот и я говорю. Cерьёзному человеку не стоит обращать внимание на разные там сны.

- Но мы-то с тобой знаем, что ничего не бывает ни с того ни с сего. Кстати, Борис Яковлевич навёл меня на один довольно любопытный след.

- Так-так-так! И что за след?

- Будто бы между делом сказал: "Может, ты где-то ненароком кого-то обидел?". Намекнул, не беспокоит ли совесть.

- Так и сказал? - вскинул свои густые брови Аркадий.

- Именно так. И ты знаешь, я после этого поедом себя ем. Оказывается, я всю жизнь только и занимался тем, что всех обижал.

- Шутишь, что ли? - Аркадий снял очки и громко захохотал. - Ох, и рассмешил ты меня. Какой ты... забавный.

- Нет, ты не смейся. Говорю тебе вполне серьёзно. Стоит только заняться воспоминаниями, так кажется, что перед всеми виноват. Между прочим, и перед тобой чувствую себя виноватым.

- В самом деле? - искренне изумился Аркадий.

- Ну, конечно.

- А что? Верно, виноват, - изобразил суровое лицо Аркадий. - Чем же ты виноват, добрая ты моя душа?

- Да вот... Ты для меня столько сделал, а я навестить тебя забываю.

- Тут ты не зря переживаешь - действительно, редко ко мне ходишь. Имей это в виду... М-да... Милый ты мой, Завидую я тебе - есть время смотреть сны, обдумывать их, копаться в прошлом. А я вот кручусь - света белого не вижу. Так сказать, надомная лошадь. А толку-то от нашей писанины? Кто нас читает? Кто нас услышит? Никто! Полный беспредел везде и всюду. Катимся в пропасть, и никто не хочет этого видеть. Ресурсы страны растаскивают новоявленные олигархи, а народ бедствует, вымирает на корню. Спасайся, кто как может. Вот я и думаю: может, стоит отложить на время свои личные дела, чтобы спасти нашу некогда великую нацию? Так что, старина, есть от чего потерять покой. Может, в этом и кроется причина твоих тревог? Может, тебе сигналит твоё подсознание? Предупреждает о надвигающейся опасности. Такое, говорят, бывает. Кажется, я поставил тебе более точный диагноз, чем наш общий друг Борис Яковлевич. Что ты на это скажешь?

- Ты же знаешь, я политикой никогда особенно не увлекался. Не мог же я из-за этого потерять покой?

- Мог! Мог! Мы сами порой не знаем, на что способны реагировать.

- И все-таки, по-моему, твой диагноз неточный.

- Полагаешь? Ну, значит, с совестью у тебя не всё в порядке. А скорей всего ты хандришь оттого, что нет у тебя нужды. Нет никаких неразрешимых проблем. Я же тебе говорил, что благополучие - нелёгкое испытание. Или ты заленился душой. Не было у тебя длительное время хороших встрясок. Физически ты крепок, как мустанг. А вот душа заснула. Даже глобальные проблемы общества тебя не выводят из равновесия. Надеешься, что всё решится без тебя. А ведь это вопрос жизни нашего народа, и если он не решится, то кому будут нужны твои опусы, твои психологические исследования, и даже открытия? Так что в какой-то мере я рад твоему беспокойству. Жить без тоски, без тревог какое горе! Когда случается, что мне вдруг живется слишком легко, то я знаю, что живу неправильно. "Не могу я жить в покое, если вся душа в огне, не могу я жить без боя и без бури в полусне". Чьи стихи?

- Понятия не имею.

- Представь себе, Карл Маркс. У него много крылатых слов. А вообще-то я в таких случаях обычно читаю любимых философов, писателей, ученых - они быстро разгоняют хандру. Почитаешь их - и смерть нисколечко не страшна. Ну вот, например, что сказал однажды Эйнштейн.

- Ну-ка, ну-ка, очень любопытно, - заинтересовался я.

- Он сказал так: "Если бы я знал, что через три часа должен умереть, это не произвело бы на меня большого впечатления. Я подумал бы о том, как лучше использовать оставшиеся три часа. Потом бы сложил свои бумаги и спокойно лег, чтобы умереть". Вот так!

- Надо быть великим реалистом, чтобы так поступить, - не без грусти заметил я.

- А мы, по-твоему, не реалисты?

Не терзай меня, кукушка

 

Средь бела дня, в моей квартире, задремавши на диване, плач кукушки вдруг услышал. Куковала, куковала... а мне детство представало: как мальцом уплёл из дома. Словно не полвека в прошлом, словно рядом - за окошком, за темнеющей оградой, мимо сада - прямо в роще

зеленеющих берёзок. Так тоскливо куковала, что душа моя не в силах - ведь того мальца я вижу: он потопал в глушь лесную и накрылся с головою от родных и всей деревни. Он плутал в слезах и страхе, удаляясь дальше в дебри. Темень ночи надвигалась, а ножонки-то устали,

глазки сами закрывались. Повалился он под кустик, положив на мох головку. Тут услышал он кукушку: куковала, куковала, за собой его позвала, выводя его на тропку, что вела обратно к дому... Куковала, куковала, что душа моя вся сжалась. Не терзай меня, кукушка! Залети в моё окошко, ты увидишь - не палач я для твоих пропавших деток. Не буди - я уж проснулся, я давно к тебе вернулся - ведь прошло уже полвека. Или ты зовёшь... "туда"?

продолжение следует

 

 

↑ 786