Лидия Розин

Письмо 6: Дива — Олегу

Дорогой Олег Кириллыч, ну вот, я, как и обещала, явилась — не запылилась. Я опять дома. У меня всё хорошо.

Олег, дорогой мой дружище, как ты сейчас мне нужен!

Пишу письмо и воображаю, что мы сидим с тобой в нашем вагончике в степи. Одни за столом, пьём чай с мятой и беседуем. Только сейчас говорю я, а ты слушаешь меня и не перебиваешь.

Ну, с чего начать?

Кириллыч, ты даже представить не можешь, какая я сволочь! Нет, в самом деле. Злая, завистливая, подлая баба. И это в мои-то молодые годы! Да это я с виду только молодая, а на душе у меня... такое!

Почему так получается? Жила-была хорошая, добрая девочка с необычным именем Дива... Маленькая такая, беленькая, безвинная, чистая. Все вокруг её любили. Родители добрые её теплом и лаской окружали. Помню, жили мы тогда в селе Боровое где-то на севере Казахстана. У нас в доме было как у всех — ничего не было, кроме стола, скамейки и железных кроватей. Родители много работали, а за нами (мной и Тамилой) наша соседка бабка Филатиха присматривала. Она была очень высокая и худая, да ещё вдобавок у неё почти не было зубов, только впереди два, как у зайца, торчали. Ведьма настоящая, ни дать ни взять. Но, когда она улыбалась, лицо у неё начинало светиться, а вокруг глаз смешно шевелились весёлые морщинки.

Однажды я сказала ей: „Филатиха, хоть ты и на ведьму похожа, но я тебя нисколько не боюсь, потому что глаза у тебя добрые“. Эти мои слова бабке очень понравились. Она решила, что я хорошая и умная девочка, только невоспитанная, и занялась моим воспитанием. И тогда я узнала, что ведьмы совсем не обязательно должны быть злыми. Филатиху по-настоящему звали тётя Регина Фойерфогель (Жар-птица), а зубы она потеряла от цинги в тайге, работая на лесоповале. А до войны она в городе Энгельсе руководила детским немецким театром. Вот какая у нас была гувернантка!

Пока наши родители отрабатывали трудодни в колхозе, добрая „ведьма“ Филатиха рассказывала нам с Тамилой сказки, пела немецкие песни и разыгрывала с нами маленькие спектакли. Я была то Золушкой, то Снежной королевой, то Маленькой разбойницей, то Котом в сапогах. Но больше всего я любила роль Феи. Мне нравилось загадывать желания и исполнять их. И, знаешь, у меня получалось. Филатиха говорила мне, что каждый человек может стать волшебником. Если сильно захотеть и свято верить, можно добиться исполнения любого желания. Важно только, чтобы желание от чистого доброго сердца исходило. Я тоже захотела стать настоящей волшебницей. Для начала я выучила молитву „Фатер унзер“ („Отче наш“) и при помощи её загадывала себе всякие маленькие желания, и они почти всегда исполнялись. Перед сном, укрывшись с головой, я долго бормотала „Фатер унзер“. Я обращалась к какому-то всемогущему Фатерунзеру и просила его исполнить моё желание, и этот неведомый Фатерунзер откликался на мои молитвы. Так по моей просьбе нашлась наша бабушка Ираида, мамина мать. Куда только не писали родители письма, разыскивая неизвестно куда разбросанных войной родных, но без успеха. Тогда за это дело принялась я. Каждую свободную минуту, когда была одна, я умоляла доброго Фатерунзера помочь найти бабушку, и что ты думаешь? В одно прекрасное утро к нам прибежал почтальон с телеграммой. Бабушка отыскалась!

Вот это была радость! Вскоре бабушка нас навестила, и через некоторое время она добилась для нас разрешения переехать в Алма-Ату. Для начала мы остановились в горном посёлке, жили в небольшом домике. Отец работал сторожем в саду и выполнял ещё какие-то там бумажные дела в конторе.

Началась счастливая пора нашего детства. После той нищеты, что окружала нас в Боровом, мы здесь зажили прямо-таки на широкую ногу. У нас в доме появилась настоящая (не самодельная) мебель. Бабушка подарила нам шикарное трюмо и красивые, шёлковые китайские занавески на окна, а также покрывала и наволочки. В нашем посёлке ни у кого такого не было. И ещё бабушка дарила нам с Тамилой всякие очень красивые наряды. Папа ворчал иногда: „Вы бы, уважаемая мамаша, девочек не слишком тряпками баловали, это же не главное в жизни...“. Но бабушка не обращала на него внимания. Она отца недолюбливала, и за то, что он старый и не пара её дочери, и, главное, за то, что он немец. Как будто Алоиз виноват был в том, что Ираидин любимый муж Сенечка — наш дедушка не вернулся с войны.

Мама с бабушкой очень любили друг друга, но иногда бывало и ссорились, особенно если бабуля относилась несправедливо к зятю. Мать с дочерью, разлучённые войной, встретились вновь через 13 лет. Разумеется, дочь за это время очень изменилась. Мы бабушку обожали. Тамилу вскоре вообще жить к бабушке отвезли, потому что у Ираиды в городе были знакомые врачи, а ребёнок нуждался в лечении.

Почему я тебе всё это рассказываю? А с кем ещё я могу вот так поговорить? Ведь у меня, кроме тебя, никого на свете нет, с кем по душам беседовать можно. С сестрой я вижусь очень редко, она теперь в Ленинграде у тёти Розалии, маминой двоюродной сестры, живёт. С Тиной у нас, похоже, дружба трещину дала. Нашу с тобой „афёру“ она мне никогда не простит. К тому же, она сейчас в Усть-Каменогорске на практике и вернётся только к октябрьским. У дяди Лазаря никогда нет времени на разговоры — он человек занятой, а с его супругой Музой Андреевной, кандидатом исторических наук, можно только о научном коммунизме говорить. Только с тобой, единственным, я могу вот так по душам обо всём на свете беседовать. Продолжаю исповедь свою.

Ну вот, живёт себе ребёнок в благополучной семье, в самой лучшей опять-таки стране, а не в каком-нибудь страшном капиталистическом мире. Развивается, мир прекрасный вокруг себя открывает. Всё замечательно, все любят его и радуются ему. Только вдруг, в одно мгновение, всё вокруг изменилось: люди, события, сама девочка. Окружающий её гармоничный мир рушится, и всё летит в тартарары.

Мне лет восемь было, когда в нашем посёлке поселилась семья с огромным количеством детей, наверное, не меньше десяти. Я подружилась с девочкой из этой семьи. Тина была очень начитанная и умная девочка, знала наизусть столько разных сказок и стихов. Я тоже много историй знала, но не из книг, а из рассказов бабушки Ираиды, да и Филатихины сказки ещё не забылись. Однако Тине я так, между прочим, рассказала, что всё это вычитала в книгах. Зачем я тогда солгала, не помню, но я это сделала сознательно. Перед сном я долго просила у Фатерунзера прощения и пообещала, что никогда больше лгать не буду. А на следующий день по моей вине чуть не погибла моя новая подруга. Тина с самого первого дня нашего знакомства поняла, что я Фея. Как ей это удалось, не знаю, ведь я никому об этом не говорила. В тот день у Тины и её нового знакомого мальчика Вити был день рожденья. Они попросили меня исполнить для них желание — показать Лукоморье. У нас во дворе стоял старый дуб, а рядом — с электрического столба свисал оторванный в грозу провод. Чтобы увидеть Лукоморье, я предложила именинникам прикоснуться сухим листиком к голому электрическому проводу. Тогда мне не пришло ничего лучшего в голову. Я продемонстрировала им, как это надо сделать: чуть-чуть притронулась сухим дубовым листиком к кабелю и тут же отдёрнула руку. А Тина голой рукой ухватилась за него. Что тогда было! Хорошо, что у нас дома в тот день гости были и среди них один врач. Пока врач делал Тине искусственное дыхание, я плакала и молилась. Я умоляла доброго Фатерунзера не забирать Тину, уж лучше пусть меня заберёт, потому что я во всём виновата.

Фатерунзер и в этот раз услышал меня: я заметила, что Тина начала дышать и открыла глаза. Я была счастлива. Я поклялась себе, что с этого дня буду всегда рядом с Тиной. Что буду оберегать и защищать её — пусть только кто посмеет её обидеть.

Тина мне всё простила. Она, наверное, просто не поняла, что могла умереть. В общем, наша дружба не пострадала. Иногда к нам ещё новенький Витя примыкал, и мы ходили втроём. Мне казалось, что мы с Тиной могли говорить обо всём на свете, но она от меня всё-таки что-то скрывала. У неё была какая-то Тайна. Мне во что бы то ни стало хотелось, чтобы Тина поделилась со мной своей Тайной, но она молчала. Я ей даже про Филатиху рассказала, но безрезультатно. Потом я сделала вид, что это меня перестало интересовать, хотя при этом меня аж распирало от любопытства. Но вскоре у меня у самой тоже стали появляться свои собственные тайны. Да ещё какие! Однажды я подслушала разговор моего отца с другом о том, что у моей мамы совсем другое имя. Что она не Эльвира Робертовна Беккер, а Кира Семёновна Зорина. Из подслушанного разговора мне стало ясно, что тó, что я считала своей семьёй, ложь. Что родителей связывает только взаимопомощь, что они нужны друг другу, только пока не уладят все формальности с восстановлением имени матери. Для меня это был шок. Я рассказала об этом Тине, но она восприняла это гораздо спокойнее меня. Ну конечно, это же не её касается — думала я. Но вскоре Тина ни с того ни с сего вдруг сделалась ко мне такой добренькой, что даже мне про свою большую, страшную Тайну рассказала. Про цыганку, которая, умирая, ей серьги с тайным знаком подарила. Про мальчишек-двойняшек и цыганёнка Алёшку, про то, что кто-то из них (непонятно, то ли цыганёнок, то ли глухонемой Ваня) потом в проруби утонул. Тина мне одну из этих серёжек показала, вторую ей потом, когда время наступит, принц сказочный вернёт. А пока она должна искать какую-то Истину и прислушиваться к фонарику в сердце. Я была разочарована, услышав такую тайну. Во-первых, я ожидала большего, во-вторых, я как раз начала подозревать людей в том, что они, все без исключения, врут. У меня сложилось впечатление, что Тина меня жалеет, что она что-то знает, чего не знаю я, но не может мне сказать, и это никакого отношения к её цыганской тайне с треугольной серёжкой не имеет. Я озлобилась на всех. Хорошо, что появилась бабушка и забрала меня на время к себе. Допишу завтра. Спокойной ночи. 25.7.66

26.7.66 Дружище Олег! Продолжаю.

Уроки бабки Филатихи не прошли для меня даром. Из меня бы, наверное, хорошая актриса получилась, если б мне не надоела школа и не поступила бы я в этот дурацкий технологический техникум. Ведь я сейчас, когда до диплома полгода осталось, твёрдо уверена, что никогда в жизни никаким технологом не буду. Кем, не знаю. Далеко не заглядываю в будущее, а о ближайших планах напишу несколько дальше, ведь я ещё не дорассказала тебе своей истории.

Так вот, живу я у бабули Ираиды. Маленькой девочкой прикидываюсь, а сама уши навострила и нос всюду, куда не позволяют, сую. С бабушкой гулять не хожу — больной притворяюсь. А пока бабулечка моя по магазинам да нужным людям ходит, время даром не теряю — в её архивах роюсь. Вроде про дедушку Семёна Сергеевича Зорина хочу побольше узнать. Так неожиданно наткнулась я на старую довоенную фотографию. На фоне роскошного дворца стоят мама моя, молодая очень, и высокий симпатичный парень. На обороте написано: Привет из Ялты. Мамочке от нас. Кира и Руслан. 18 июля 1940 г. Внимательно лицо парня разглядываю, знакомым оно мне кажется. Где-то я его уже видела. Потом дошло: на сестру Тамилу уж очень похож и... на меня тоже... Примостила себе бабушкин парик на голову и к зеркалу. Точно! Вот это открытие! Я бабулечке спектакль разыграла. Вроде, перебирала книги старые, почитать что-нибудь, сказки детские искала, а из одной книги фотка эта и выпала.

Ой, бабуля, неужели это мамочка наша!? Красивая-то какая! А это кто? На Лазаря не похож, у вас что, ещё один сын есть? А где он живёт? Тоже в Москве? Или в Ленинграде? Как на Тамилку похож!

Я задавала столько вопросов, что бабушка не успевала соображать, на который ей начать отвечать. Она стояла бледная и беспомощная... Но я вдруг делаюсь равнодушной и прошу бабулю покормить меня, не то с голодухи прямо сейчас вот и помру. Бабушка облегчённо вздыхает и бегом на кухню. И уже мурлычет песенку, накрывая на стол. К разговору о фотографии я больше не возвращаюсь. Я понимаю, что бабуля, если и начнёт что-нибудь говорить, это будет ложь.

Фотография между тем исчезает с комода, куда я её небрежно так, разыгрывая равнодушие, намедни швырнула. Вечером того же дня приезжает мама. Мы все едем в больницу, навещаем Тамилу. Я как-то по-новому разглядываю сестру. У неё не было косичек, как у меня. Волосы у неё кудрявые и огненно-рыжие. Голова большая и круглая, поэтому дети в больнице, да и медсёстры тоже — все называют её „Солнышко“.

Я спросила маму с бабушкой, в кого это наша Тамилочка такой красивой уродилась? И какого цвета были у папы волосы, когда он ещё седым не был? Мама сказала, что отца не седым не помнит, а рыжим... был дедушка. Бабушка Ираида, несколько замедленно, поддакнула, однако я уже знала, что они лгут. Дед Сенечка ни рыжим, ни кудрявым не был, ибо был лысым... У бабушки сохранилось очень много его фотографий, но ни на единой из них даже намёка на волосы не было.

Вечером того же дня я, сославшись на головную боль, легла спать пораньше. На самом деле мне необходимо было подслушать разговор мамы с бабушкой. Я научилась очень хорошо притворяться, потому что иначе, понимала я, правды в этой жизни не добьёшься.

Я уже и в самом деле засыпать стала, когда эти две лгуньи наконец заговорили.

— Доченька, нельзя так дальше жить. Ты должна рассказать детям правду. Дива задаёт такие взрослые вопросы, что мне страшно становится.

— Погоди, мама. Рано ещё, пусть подрастут. Руслан давно выпал нз моей жизни. Алоиз очень болен, я боюсь, что если девочки узнают, ему ещё хуже станет. Ведь он их вырастил и очень любит, и они его тоже. Мама, он замечательный человек, хоть ты его и недолюбливаешь. А что Руслана касается, мне сейчас только начало проясняться. У нас в доме отдыха недавно один мужчина с юга отдыхал. Ко мне в библиотеку заглядывал, всё со мной беседовал. Выяснилось, что он закончил ту же военную академию, что и Руслан.

Они ещё долго разговаривали, но я уже не слушала, мне было плохо. У меня поднялась температура, и я почувствовала, что умираю. Задыхаясь, я вспомнила молитву и начала в бреду произносить заветное заклинание, чем, вероятно, и привлекла внимание мамы. Она притронулась холодной рукой к моему лбу и впала в панику. Бабушка вызвала неотложку, и меня увезли в больницу в тяжёлом состоянии. У меня была скарлатина. Несколько дней врачи, как говорится, боролись за мою жизнь. Но вот кризис миновал, и я пришла в себя. Знаешь, Олег, с этого момента я увидела мир другими, уже далеко не детскими, глазами. Я с трудом узнавала себя, так я изменилась. Все вокруг были теми же, но я была уже другая. Я ощущала себя вполне взрослым, умудрённым жизненным опытом человеком, со своим собственным взглядом и собственным мнением на окружающий мир.

А мир вокруг меня был прозрачен: он состоял из голимого вранья. Разыгрывалась какая-то грандиозная комедия. Все люди вокруг были в масках и играли в этом спектакле. И только один человек был зрителем, критиком и судьёй — это была я, маленькая злая старушка с огромным бантом на голове.

Я появилась в классе через две недели после начала учебного года. Дети были наивными и глупыми, учителя — просто смешными. Они вдалбливали ученикам в головы всякую чушь, в которую сами не верили, и вели себя так, будто важнее этого ничего на свете не бывает.

На одном уроке внеклассного чтения моя подружка Тина, которую, кстати, я перестала замечать, соловьём заливалась, читая наизусть „Руслана и Людмилу“. Она так сильно старалась привлечь моё внимание, что мне аж противно сделалось. Когда зашла речь о том, что такое Лукоморье, я сказала, что знаю одну девочку, которая побывала в Лукоморье и может об этом рассказать. И что ты думаешь? Тинка, как ужаленная, вскочила, подбежала, со всего размаху влепила мне смачную пощёчину и выскочила из класса. Вот это да! Такого я от неё не ожидала. К этому уроку я не была готова. От неожиданности и бессилия я разрыдалась. Дети и учитель кинулись со всех сторон меня успокаивать. Один только Витя Федин, сидевший впереди, обернулся ко мне и спокойно сказал: „Так тебе и надо, злюка-кипятюка!“.

После этого происшествия я очень зауважала Тину и Витю. Я была Тине благодарна за урок. Мы вскоре, не помню уже теперь как, помирились, дружба наша даже крепче, что ли, стала. Тина была всё-таки классной девчонкой, она не играла, она была зрителем. Причём зрителем настоящим, прирождённым. А мне вдруг неинтересно стало наблюдать за всеми и всем и расстраиваться из-за того, что люди лгут. А если это не ложь, а просто игра? Игра в жизнь... Как дети играют в куклы или в войну? Одно мне было ясно, что лгут (притворяются или играют — неважно) все взрослые люди. А зрителями становятся те, кто играть не способен, или такие неисправимые чудаки, как Тина. Насчёт Тины я просто не знала, какую роль ей отвести. Ей лучше всего оставаться при мне моим личным зрителем, поклонником или критиком, пока я в мировом спектакле главные роли репетировать буду. Целью моей жизни стало играть исключительно главные роли. Но не только играть, а ещё и придумывать эти роли, чтобы не было скучно. Но далеко не всё шло так, как я себе представляла. Каждый раз, как только я придумывала себе новую роль, появлялся кто-нибудь и портил мне игру. И чаще всего это оказывалась моя подруга Тина. Она была лучше меня не только в учёбе. Она чаще выигрывала у меня в шахматы и шашки. Во всех видах спорта она была чуть-чуть проворнее меня. Только в одном ей было до меня далеко. Я всегда выглядела нарядно и опрятно, со вкусом одевалась, спасибо моей бабушке Ираиде. А у Тины не было бабушки, и у них было много детей и совсем мало денег, поэтому она, как и многие другие дети из больших семей, одевалась как попало. Она была какая-то нескладная, угловатая. А я была, как говорила бабуля Ираида, ладненькая.

Когда мы немножко подросли, все мальчишки в классе, за исключением Вити, писали мне записки и предлагали дружбу. Ах эти глупые пацаны! Они из-за меня даже подвиги совершали. Однажды я нечаянно уронила в колодец мой любимый мяч, так один из моих самых преданных поклонников — Валерка Соколов спустился в ведре в колодец и достал мяч. А два других его вытаскивали.

Тину мальчики не интересовали, у неё была Тайна. Она искала свою Истину и дружила со мной и Витей. А мне не надо было никакой Истины искать, потому что знала уже, что всё в мире только игра и ложь. А посему, в мире никакой такой особенной Истины нет и быть не может.

Тебе не скучно читать? Но я постараюсь покороче. В общем, мне надо подвести мой рассказ к главному пункту, от которого всё в жизни моей пошло кувырком. Из Москвы в Алма-Ату перевели моего дядю Лазаря. Его назначили управляющим того самого строительного треста, в котором ты работаешь. Дядя помог нам получить в городе квартиру, и мы вскоре покинули горный посёлок. Уезжая из посёлка, я украла Тинину Тайну — ту самую серьгу из тайника. Почему я это сделала? Не знаю... Я всё ещё помнила наставления Филатихи: не укради, не убий, не возжелай... Но я тогда уже была пионеркой и в бабкины библейские сказки не верила. И притом я уже успела разочароваться во всех людях и ничего хорошего ни от кого не ждала. И таинственный, всемогущий Фатерунзер покинул меня.

Скорее всего, я ничего не думала, мне просто хотелось освободить Тину от её глупой Тайны, чтобы она нормальным человеком выросла. А может, что тоже не исключено, я на себя роль Тины тогда впервые примерила? Пусть будет так. Потому что совсем недавно, четыре месяца назад, я сделала вторую попытку, да ты об этом знаешь. Я тебе уже пыталась объяснить, почему я написала тебе в апреле первое письмо. Поверь, Олег, я действительно ни о чём не думала тогда. Просто взяла из тайника серьгу и исчезла.

Встретились мы с Тиной снова через пять лет, в позапрошлом году. Она очень выросла, учится, как и я, в техникуме...

У меня за этот период столько катастроф произошло. Я потеряла родителей. Сперва умер отец Алоиз, через год — мама, ей всего-то 36 было... А потом умерла бабушка. Перед смертью бабушка отдала мне письмо мамы, в котором мама всё про родного отца, Руслана Танатарова, написала. В письме был его адрес, но я всё никак не решалась написать ему. Не была готова. Обо всём этом я рассказала Тине. Её нисколько не удивил мой рассказ о моём другом отце. Я не напрасно чувствовала в детстве, что она что-то знает. Тина призналась, что действительно из нечаянно подслушанного разговора родителей давно уже ведает о том, что Алоиз мне не родной отец. Она, видите ли, не смела рассказать мне об этом, потому что это чужая тайна... Но уж коли разговор коснулся тайны, само собой, вспомнили цыган, серьгу со змейкой, Царевну-Лебедь.

Тина вдруг уставилась на меня в упор и очень серьёзно спросила: „Ты украла серьгу?“

Меня поразил её тон. Такого нахальства по отношению ко мне я не смогла вытерпеть и устроила ей такую сцену, что её потом ещё долго совесть мучила за то, что посмела меня, свою лучшую подругу, обидеть таким гнусным подозрением. Спектакль удался! Ай да я! Ай да Дива!

В итоге подруга попросила у меня прощения, и я великодушно простила её. Мы обнялись и поплакали. То есть, плакала я одна, Тина почему-то не плакать умеет. После примирения мы сблизились ещё больше. Я ни в коем случае не хотела её потерять и в знак нашего примирения подарила ей её любимую книгу „Сказки Пушкина“. Эта книга была нашей семейной реликвией. Её выпустили в 1937 году к 100-летию со дня смерти Пушкина и очень небольшим тиражом. Она была очень тяжёлой, красивой и дорогой. Её издали в роскошном переплёте с великолепными цветными иллюстрациями. Такой редкой книги в то время ни у кого не было. Бабушка Ираида чудом сохранила её. Помню, в детстве Тина, когда бывала у нас, гладила и прижимала к себе эту книгу. Я хорошо помню, что „Сказка о царе Салтане“ начиналась с репродукции „Царевна-Лебедь“ Врубеля. Для Тины это был бесценный подарок. Она вся сияла от радости. Вот блаженная, сказками Пушкина всё ещё увлекается да ищет свою дурацкую Истину. Странная такая, в жизни ничего не смыслит: уже скоро восемнадцать, а ещё ни с кем не встречалась, даже не целовалась. Я же, знаешь, Олег, так здорово парням головы морочила, что просто удивляюсь, как они мне мою собственную до сих пор ещё не оторвали... Веришь, я умудрялась встречаться с четырьмя одновременно, и один отвозил меня на свидание к другому. Но ни с кем у меня ничего серьёзного не было. Просто спортивный интерес, и только.

А тут, в этот знаменательный вечер, 17 апреля, когда ты подошёл к нам в клубе, моя Тиночка и пропала. Всё то, что я тебе на следующий день в письме написала, это она мне сказала. У неё это было всерьёз. Я совсем не хотела её обижать, просто мне надо было попробовать сыграть её роль. Ну вот, стихи тоже она написала и песни, что я тебе пела, — тоже она. А когда я получила от тебя письмо, в котором ты просишь оставить тебя в покое, у меня возник гениальный план. Я экстерном заранее сдала в мае годовые экзамены и теперь до сентября свободна. Уговорить дядю Лазаря устроить меня в каникулы на твой участок на практику не стоило большого труда. Он не посмел мне, бедной сироте, отказать. До сегодняшнего дня Лазарь Семёнович считался моим официальным опекуном. Так я появилась в твоём стройотряде. Полтора месяца я была вашей поварихой, твоей соседкой и бравой ученицей. Осталось только рассказать, как, почему и куда я исчезла. Но об этом завтра. Спокойной ночи. Дива.

27 июля 1966 г. Продолжаю:

Ура! Сегодня мне исполнилось 18 лет!

Поздравь меня — я стала совершеннолетней!

„В жизни раз бывает восемнадцать лет...“

Вечером будем отмечать, а пока постараюсь дописать „Послание Вещему Олегу“, или лучше: „Исповедь грешницы Дивы перед алтарём“.

Слушай, дорогой мой, и не задавай вопросов!

Ну вот, теперь пойдёт Тайна, покрытая мраком. Село в степи, на окраине которого твой студенческий лагерь расположен, и есть то самое место, куда Тинина Тайна ведёт. Не случайно я в село то на почту, то на переговоры, то за чем-нибудь в магазин на Ахметкином велосипеде ездила. А по выходным мы с твоими студентами в клуб на танцульки бегали. Ты с нами не ходил, но всегда ко мне телохранителей приставлял. Спасибо, старина, но что должно было произойти, случилось.

Мне от бабули Ираиды цепочка золотая досталась. Я серьгу Тинину в цепочку вдела и на шею повесила. Словно крючок с приманкой. Стою себе в клубе сельском и жду, когда Чудо-Юдо рыба-Кит на крючок попадётся. И что ты думаешь? Клюнул! Вот это да! Я его сразу узнала... Цыгана... Пригласил меня танцевать, а сам глаз чернющих с подвески моей не сводит.

— У кого серьгу украла, красавица? — вдруг спрашивает.

— Ты об чём, парниша? — прикидываюсь дурочкой, хотя прекрасно поняла, на что намекает.

Парень рубаху на груди распахнул, а у него такой же точно треугольничек на цепочке болтается.

— Ой, цыганёнок Алёшка! Какая приятная встреча! — весело так верещу, а внутри аж всё трясётся от напруги: с огнём играешь, Дива, сама себе думаю, будь благоразумна!

— Позвольте представиться, — вдруг перебивает меня парень, — Иван Краузе. А вы кто будете, мадам?

— Дива Беккер, — говорю как можно спокойнее, — из стройотряда я, студентка, спортсменка и вообще... Работаю поваром в строительном лагере за вашей деревней.

Так мы и познакомились. Ты же, Кириллыч, его видел один раз, когда он меня провожал до самого вагончика. В общем, вся эта история мне так понравилась, что я, Олеженька, просто потеряла голову. Не помню, о чём мы разговаривали, он мне много о себе рассказывал, как долго приходилось глухонемым быть, пока его не вылечили. Потом он после седьмого класса поступил учиться в ветеринарный техникум, потому что очень животных любит. Он только что закончил учёбу и защитил диплом. А через три недели, где-то в первых числах августа, его призывают на службу в армию. Сейчас он гуляет на полную катушку, потому что получил направление на работу в родное село, и ему подъёмные выплатили в размере трёхмесячной зарплаты. Он узнал в конторе, что деньги эти возвращать не нужно, и решил поехать на Чёрное море — отдохнуть по-барски. Ну и меня пригласил с собой. А я с радостью и согласилась. У меня только немножко на душе скверно было за то, что я ему в первый вечер целую кучу наврала про то, как ко мне серьга эта попала.

Знаешь, Олег, поначалу я и не собиралась серьёзно в него влюбляться, но сама не заметила, как втюрилась.

Ну вот, в первый вечер я ему душераздирающую историю рассказала, про подругу детства Тину, которая умерла у меня на руках от скарлатины и, умирая, мне Тайну открыла и серьгу отдала. Мне сейчас так стыдно, но тогда, в тот вечер, я совсем не думала ни о чём. Врала себе и врала. Всё шло как по маслу, даже поплакала.

В общем, провели мы с ним две недели на море, недалеко от Ялты квартирку сняли. Купались, дурачились и любили друг друга... страстно и нежно... Аж целых две недели... Но в одно прекрасное утро я проснулась и... прозрела. Я поняла, что играю. Что это не моя, чужая роль. Иван уже планы строил, как мы вернёмся в деревню, поженимся. Он после службы в армии зоотехником работать будет, к тому времени как раз старик Пахомыч на пенсию уйдёт. А для меня на хлебозаводе место технолога освободится. Как мы хорошо заживём: детей рожать станем, дом построим в два этажа, корову купим и... коня.

Пойми, Олег, я впервые попала на море. Какая красота в Крыму! Сказка! Я раствориться на горизонте между морем и небом готова. Во мне душа поёт, а он меня в степь тащит к коровам. Какая проза!

Я посмотрела на него трезвыми глазами и сказала, что обо всём мы поговорим после того, как он со службы вернётся, стало быть, через три года. Я не полетела с ним назад, потому что мне надо было ещё в Крыму кое-какие личные дела уладить. Я рассказала ему про отца, которого собираюсь отыскать, и пообещала вызвать его на переговоры сразу, как прилечу домой.

Расстались мы очень нежно, я обещала ждать его, как верная Пенелопа своего Одиссея. Только бы вернулся цел и невредим.

Всё, Олеженька!

Конец романа.

Да, ещё вот что, дорогой друг мой. Я действительно встретилась с отцом. Он очень интересный и странный человек. Мы с ним уже виделись однажды, мне тогда десять было. Он отдыхал в доме отдыха, где мама работала. Это уже после смерти Алоиза. Мама нам тогда не сказала, что он наш отец. Но я об этом давно знала. Я тогда ещё шепнула ему, когда мама куда-то отлучилась, что знаю, кто он, и когда вырасту, обязательно приеду к нему в гости. Сейчас он мне очень обрадовался, про Тамилу всё расспрашивал, взял её ленинградский адрес. Он обещал к концу года приехать в Алма-Ату, чтобы поставить маме памятник на могиле и купить мне кооперативную квартиру. Я тебе, дружище, после обязательно про него расскажу.

Олег, дорогой, я собиралась письмо тебе написать, а получается целая тетрадь, а я ещё до главного не добралась. Ты садись, чтобы не упасть, потому что сейчас пойдёт самое-самое…

На следующее утро после моего возвращения домой я сходила к врачу и сдала анализы. А вчера узнала, что беременна. Вернее, я догадывалась уже, но вчера это подтвердилось. И, знаешь, Олег, я даже ничуть не рас¬стро¬илась. Вечером у меня было свидание с Валеркой Соколовым, бывшим одноклассником. Тот от кого-то узнал, что я вернулась, и тут же примчался. Он заявил мне, что отныне и во веки веков будет моим телохранителем. Соколов ещё аж с третьего класса за мной бегать начал. Он себе жизнь без меня не представляет.

Короче, Валера сделал мне вчера предложение. Я ему честно, как на духу, призналась, что маленечко, ну совсем чуть-чуть, беременна и что отец ребёнка разбился на мотоцикле. При этом я даже всплакнула на его широкой груди. Мне вдруг очень жалко Валерку стало. Теперь-то уж точно, думаю, отвалит от меня насовсем. А ведь была я ему звездой путеводной столько лет. И чего он только в своей жизни не вытворял, чтобы внимания моего добиться, но я всегда над ним только издевалась и мучила его, бедняжку. Соколов в детстве таким маленьким и бледненьким замухрышкой был, но потом вдруг как начал из кожи лезть и тренироваться. И, представь, превратился в настоящего великана. Я против него Дюймовочка — до плеча на шпильках не достаю.

Кириллыч, дорогой мой, я отвлеклась, вернёмся к Соколову, которому я во всём призналась и даже для правдоподобности немножечко порыдала на его широкой груди. Ты даже представить не можешь, как этот балбес среагировал?! Он... обрадовался! Да ещё как! В общем, мы с ним сегодня утром были в Загсе, и через месяц наша свадьба. Осенью Соколова в армию должны призвать, но теперь всё отменяется, потому что при беременной жене, у которой нет родителей, положена отсрочка на два года. А за это время (он надеется) мы ещё одного родим, а с двумя детьми от армии вообще освобождают, вот.

Олеженька, милый мой, никто, кроме нас с тобой, про отца ребёнка не знает, и пусть так и останется. За меня не переживай. Я за Валеркой как за каменной стеной. Он — добрый. И если я к нему хорошо относиться стану, всю жизнь меня на руках носить будет. Но я так далеко в будущее не заглядываю. Хорошо, что хоть из роддома будет кому меня забрать. Видишь, какая я расчётливая и практичная баба, а ты... говоришь — „детский сад“…

Напоминаю: сегодня мне 18 стукнуло. В Загсе тётка аж ахнула, когда в паспорт мой заглянула, но заявление приняла, всё чин чинарём. Мы с Валеркой ей понравились, такой красивой пары она давно не регистрировала. Будь её воля, она нас хоть сегодня бы расписала, но по закону надо месяц ждать.

Олеженька, если сможешь, приезжай на свадьбу. Ну а на крестинах ты уж непременно будешь, потому что я надеюсь, что ты не откажешься крёстным отцом моему сыну стать. А что у меня сын будет, в этом я не сомневаюсь. Я назову его Олегом.

Вот и всё, дорогой мой Человечище. Я тебя крепко обнимаю и люблю ещё пуще прежнего. Ой! Из окна вижу: вон Валерка с огромным букетом роз ко мне мчится. Не иначе как клумбу перед Дворцом Правительства обобрал — такие красивые розы только там растут.

Всё. Бегу встречать.

До свидания! Твоя навечно.

Дива. Алма-Ата, 25–27 июля 66 г.

Письмо 7: Олег — Диве

Степь, 7 августа 66 г.

Сегодня был тяжёлый день. Мы вернулись в лагерь за полночь. Хотел побыстрее отключиться, потому что от усталости еле на ногах держался. Но как только переступил порог своего вагончика и увидел на полу конверт, усталость как рукой сняло. Ты не представляешь, как я обрадовался твоему письму!

Дива! Девочка моя, что ты вытворяешь!

У тебя ещё есть время, подумай хорошенько, чтобы не пожалеть потом. Ведь ты играешь не только своей и Валериной жизнью, но ещё и жизнью ребёнка. Не так всё просто в жизни, как ты себе это рисуешь. Но ты у нас смелая, как я погляжу.

Очень жаль, но на свадьбу я приехать не могу. У нас сейчас самый разгар работы. Приехал ещё один отряд студентов. Повар Ахмет очень часто тебя вспоминает. Такой хорошей помощницы у него никогда ещё не было.

Дивушка, я от всей души желаю вам с Валерием счастья. Но если вдруг что-то будет не так, не забывай, что у тебя есть верный старый друг. Честно говоря, я и не думал, что так смогу к тебе, маленькой нахалке, привязаться. Ты так украсила мой досуг в степи, я этого не забуду.

Мне тебя тут не хватает, ведь мы „в ответе за тех, кого приручили...“.

А ты — мой востроглазый Лисёнок (или Маленький Принц?) — ещё вопрос, кто кого больше приручил...

Как время летит! Вроде только вчера это было: вызывает меня шеф телеграммой на переговоры. Мчусь в ближайшее село на почту. Что там, думаю, стряслось? Вроде всё было решено, никаких проблем не предвиделось. А здесь такое...

— Что случилось, Лазарь Семёнович? — спрашиваю.

— Дело у меня к тебе, Олег Кириллович, сугубо личное. Очень прошу, отнесись со всей ответственностью. К тебе в лагерь едет одна молоденькая дамочка, ей ещё 18-ти нет, учти. Не перебивай. Это девочка — моя племянница: студентка, спортсменка, красавица... Она круглая сирота, тяжело ей приходится. Ей надо с месячишко у тебя практику пройти. Поставь её помощницей повара. Если дольше остаться пожелает, придумаем что-нибудь. Куда её поселить? Ну и что, что палатки только на мужчин рассчитаны? В вагончике у тебя, поди, место найдётся, обойдёшься пока без кабинета. Ну что ты переживаешь, она девка самостоятельная, умная, серьёзная. Ну, в общем, я на тебя надеюсь. Кстати, я нормировщикам уже задание дал ещё одну рабочую единицу для кухни прокалькулировать. Ну будь здоров. Я тебе доверяю.

Ох, и зол я тогда был! Поздравляю тебя, Олег, — сам с собой, возвращаясь в лагерь, разговариваю. — Только нянькой ещё не работал. Выехал за село, гляжу: на обочине пацан в жёлтой кепке стоит; машет, подвезти просит.

— Куда тебе? — спрашиваю...

— В студенческий летний лагерь.

Ну дальше ты и сама всё знаешь.

Дива, а Лазарь Семёныч, дядя твой, про свадьбу уже знает?

Уже три часа ночи, извини меня, допишу завтра. Спокойной ночи, Чудо-Юдо Заморское!

8 августа

Освободился только что. Продолжаю.

Весь день я находился под впечатлением твоего письма.

Дивочка, послушай, это очень важно.

Сегодня ко мне в лагерь приезжал из деревни брат твоего цыгана — Андрей Краузе. Он получил письмо от Ивана, из армии. Тот находится пока в карантине где-то под Алма-Атой, на Семидесятом разъезде. Ещё не решено, куда его после карантина определят служить. Иван поручил брату разыскать тебя во что бы то ни стало.

Я не дал Андрею твоего адреса, хотел сначала с тобой поговорить. На всякий случай, вот тебе номер части, где сейчас находится твой цыган.

И вот что ещё, моя хорошая девочка. Ты сама себе всё очень усложняешь, не понимая того, что творишь. Я, на правах твоего друга и старшего брата (не ты ли просила меня им стать?), настоятельно советую, нет, я умоляю тебя! Дива, дитя неразумное, напиши Тине письмо и расскажи всё-всё, что ты мне рассказала. Уверен, она поймёт и простит тебя. Тина добрая и хорошая девочка, и вы друг другу нужны. Чего ты боишься? Напиши ей письмо. Лично я в этой несколько странной истории не вижу ничего криминального, за что тебя наказывать. Ты себя уже достаточно сама наказала. Так что, Дивушка, будь умницей, напиши Тине и... встреться с Иваном.

Ты увидишь, все только от этого выиграют.

Я всё сказал! Ха-О!

Олег К.