Антонина Шнайдер-Стремякова

Была весна... Цвела сирень... Она томила, будила в 16-летней Любаше желание чего-то необыкновенного... Вчера на танцах с брюнетом познакомилась... Cолидный стоял, заметный – в костюме, при галстуке. Из девчонок Любашу приметил... А что? Глаза её – цвета тёмного каштана... И кудри – каштановые. В школе они и мальчишкам нравились...

Танцевать пригласил – угадал, что вальсировать любит... Она гордо вскинула голову – девчонки заухмылялись, закосились... Понятно – из зависти. И кружился хорошо, и на целую голову выше, но мог и выше быть – на две и даже три головы!.. Шеей всё дёргал, прямую стрижку откидывал. Как её звать, он уже знал.

- А вас как? – осмелилась Любаша.

- Саша.

- И имя расхожее... – осталась опять недовольна она.

- Разрешите вас проводить, – отважился он к концу вечера.

И Любаша согласилась – обижать за зря не была приучена.

Медленно шли по неосвещённой улице. Её впервые провожали, впервые на «вы» называли. Сердечко непривычно трепыхалось – совсем, как далёкие звёздочки. А Саша вышагивал солидно и всё о чём-то рассказывал – он к дяде, старшему агроному совхоза, приехал... После десятого класса во флоте отслужил, на шофёра выучился, 24 уже. Рассказать о себе? Учится ещё. В школе. В мае закончит. А что мужчина старше быть должен, с детства слышала…

- Замуж не собираетесь? – улыбнулся в темноте голос...

Она передёрнула плечиком: «Будто не знает», но буркнула короткое «нет».

- Молодые не собираются, а старых брать никто не хочет, – рассмеялся он.

Росла Любаша с мачехой Стешей, что всё уговаривала «к сабе прислушиваться». Она прислушивалась, но ничего не слышала. А Стеша всё зудила: «Ня пьёт, из хорошай сямьи, атслужил». Любаша и без неё понимала, что Саша хороший, потому целую неделю, пока он в гостях был, позволяла себя провожать. А уехал – облегчённо вздохнула.

Теперь каждую неделю письма получала – длинные.

Стеша наставляла отписываться. О чём – Любаша не знала, потому на каждые три-четыре письма отписывала одну-две строчки.

Учиться после десятого класса ей было не на что, зато посчастливилось устроиться в контору колхоза – многие завидовали.

Лето проскочило незаметно, наступила поздняя осень. Люди прятались в тёплые одежды, переходили с летнего транспорта на зимний, однако колёса были ещё в ходу.

По первому снегу Любаша возвращалась из конторы.

Издали у домика заметила ходок . У колеса вытанцовывал и время от времени беспокойно ржал четвероногий красавец – чёрный жеребец. Догадка, что это Саша, по-кошачьи царапнула душу. Она ослабела, прислонилась к стене, постояла и неуверенно толкнулась в сенцы.

- Вот и примерныя доча наша, – пропела у печки оживлённая Стеша, – а у нас гости.

На столе – обильное угощение, но «примерныя доча» по гостю глазками скользнула и наскоро поздоровалась – чего, мол, не предупредил. В голове её занозой сидело, как помягче с ним поговорить: отказаться – обидеть доброго человека, согласиться – пойти против себя.

Родную мать Любаша не помнила – помнила Стешу, и лет до десяти матерью считала. А когда узнала, что та ей чужая, начала было грубить, но в ночи как-то проснулась, услыхала, как Стеша сморкалась и плакала в подушку, и такая волна любви, жалости и сочувствия поднялась, что перебралась к ней в постель, крепко прижалась и выдохнула: «Ты мне самая-самая родная, самая-самая дорогая! Я никогда-никогда тебя не обижу». И не обижала. Ближе Стеши у неё, действительно, никого больше не было, но мамой называть перестала.

Стеша видела, что «доча, как молодянький жарябёночак», но и парня жалела.

- Ты, Сашок, на постелю Любаши лягешь, а мы с нёю, – хватило ей мудрости рассудить.

Красавца-коня привязали на ночь к колесу. Перед сном Саша вышел «до ветру»– вернулся бледный.

- Тётя Стеша, а коня-то нет – пропал.

- Как так «пропал»? – всполошилась она. – Няужто увяли? Ня случалось у нас ышшо тако. Отцапилси, наверно.

Вышли. Ходок стоял – жеребца не было.

- Конь колхозный – искать надо. Не найду – в тюрьму посадят, – потянулся Саша за валенками на печи.

- И куды ж ты, Сашок, на ночь, у мароз? Чо ночью-то увидяшь? – крутилась возле него Стеша.

- Если оторвался и убежал, не степью – дорОгой побежит. Тут не больше сорока-пятидесяти километров, завтра к обеду доберусь. Будет на месте – отдохну, через день-два на нём и прискачу.

Любаша виновато молчала. Саша оделся, неуклюже потоптался и, стреляя сквозь опущенные ресницы на девичью грудь, повернулся к двери. Как только она закрылась, Стеша, теребя фартук, упрекнула:

- Чо праститься ня подошла? Могла б и с ём выйти – дарога-то дальня.

- Не могу представить, чтоб мы когда обнялись... – защёлкала Любаша косточками, вытягивая пальчики.

Стеша вздохнула... Видела: для любви «доча» ещё не вызрела – боялась, однако, чтоб ей одной вековать не пришлось.

И секундной стрелкой прокрутила свою горемычную жизнь: детдом, семилетнюю школу, незащищённую сиротскую молодость. В семнадцать общежитие дали – самостоятельно жить училась. И вдруг влюбилась! Да в кого!? В сына самого председателя колхоза! Хромой и злой, он прознал про них и так её отругал, что Стеша, как со скалы скатилась... В больницу слегла. И было отчего – ещё и дочерью расстрелянных родителей оказалась. Врагами какими-то были. А она о них всё думала... И с любовью... Не пожалели… Плакала: «Обо мне не подумали» – не знала, что не родители были виноваты, а время такое было.

Так с тех пор её жизнь и закрутилась-завихрилась. Любить того, кто её любил, нельзя было – сына председателя женили.

Ко всем несчастьям ещё и смерть подруги прибавилась, Любашиной мамы. Стеша всего на 15 лет была старше, но стала Любаше матерью. В домик к ней перебралась. Две комнатки – жить можно. Вдовец посватался. Жизнь, вроде бы, налаживалась. Но едва от потрясений оклемалась, война началась. Муж на фронт ушёл, в первом бою сразу и погиб. И осталась она в любви обделённой. Сиротливо мыкавшая жизнь, она хотела, чтоб «доча» счастливой была, но сердцу, видать, не прикажешь...

Прошептались они до утра. Любаша жалела парня, но была рада, что конь убежал: «Не судьба, значит...»

Дорога, по которой вышагивал Саша, выбелилась свежей порошей, но следы от подков глаза всё же разглядели. «Похоже, жеребец», – успокоился он и снял верхонки . Валенки равномерно похрапывали, свежий воздух бодрил, а мысли всё вокруг Любаши крутились. Точёная фигурка и темень огромных глаз не давали покоя, чистота и непосредственность притягивали – пугало тщательно скрываемое равнодушие.

В село Саша пришёл к обеду. Жеребец, к счастью, был на месте, в конюшне, и Саша пошёл отдыхать-досыпать. Проснулся и, не побрившись, заторопился в деревню Любаши – третий день пошёл.

Она весело возвращалась с работы, и соседка, желая обрадовать, сообщила, что «жених вернулся». Оживлённое лицо Любаши как-то сразу потускнело, а глаза, казалось, вот-вот из орбит выскочат.

- Ты что – не рада? – засмеялась соседка.

- Ну, почему же... – рада.

Небритый, щетинистый Саша ждал во дворе. Увидел и – поспешил навстречу. Она тормознула, сухо поздоровалась, намереваясь мимо рыбкой проплыть.

- Любаша, конь нашёлся, – улыбнулся он и протянул руку – задержать её, обнять...

- Вот и хорошо, – поспешила убрать она руку.

- Ты что – не рада?..

- Почему? Очень даже рада.

Как натянутые струны, стояли они друг против друга. Он, заросший и жаждущий, в нерешительности – она, как на старте, розовощёкая, с пухлыми губами, соблазнительная и желанная, готовая в любую минуту стронуться… Саша рванулся, крепко прижал, расстегнул верхнюю пуговичку её пальто и уткнулся в тёплую шею.

- Пусти-и! Я не хочу!

Платок сползал с роскошных волос. Это ещё больше пьянило... Барабанить по его спине кулачки не переставали, и он, трезвея, разжал пальцы. Она пулей отскочила и, поправляясь, крикнула первое, что пришло на ум:

- Больше не пиши – не отвечу!

- Писать? Зачем? Я сватать тебя приехал.

- Я не хочу замуж, – проскороговорила она.

- Я люблю тебя. Постоянно о тебе думаю.

- А я – не люблю!

- Совсем?

- Да.

- Любаша, ты сирота, тебе защита нужна.

- Сама защищусь. У меня мама есть.

- Стеша?.. Да какая она тебе мама?

- Не сме-ей!.. – от крика, пронзительного и отчаянного, он застыл.

Дверь открылась, и в ней показалась заплаканная Стеша.

- Ма-а-ма! – устремилась к ней Любаша. – Я не хочу за него!

Стеша молча обняла её, и они заголосили так беспомощно и так безысходно, что Саша виновато опустил голову.

- Ня вызрела... ишшо... замуж, – с паузами сквозь слёзы объяснила Стеша. – Ня обижайси, Сашок. Пайдём, накормлю.

Они зашли в домик – Любаша осталась.

- Хороший... Молодец – убежал... Выручил – смелости прибавил, – всхлипывала она, поглаживая коня.

Через час, а, может, и чуть больше, Саша уезжал в темноту и холод надвигающейся зимы.

25 августа 2006