(литературоведение)

Виктор Горн

Алтайское книжное издательство, 1983 год

1

Шукшин сумел задеть за живое, пробиться в наши души и заставить нас потрясённо спросить: «Что с нами происходит?»

Не щадил себя, торопился, чтобы успеть сказать правду и этой правдой сблизить людей. Он был одержим одной мыслью, которую хотел додумать вслух. И быть понятым! Все усилия Шукшина-художника были направлены к этому. Он считал: «Искусство - так сказать, чтобы тебя поняли. Молча поняли и молча же сказали «спасибо».

С первых же шагов в искусстве до последних Шукшин объяснял, спорил, доказывал и мучился, когда не был понят.

Ему говорят, что фильм «Живёт такой парень» - комедия. Он недоумевает и пишет послесловие к фильму. Ему подкидывают на встрече с молодыми учёными каверзный вопрос, он тушуется, а потом садится за статью («Монолог на лестнице»).

Шукшин будет писать статьи, письма критикам, высказываться по поводу фильмов, давать интервью, возражать по существу... Пытаться досказать, дообъяснить, чтобы его поняли.

Это характернейшая черта творческой манеры Шукшина. Много раз он возвращался «по третьему кругу» к важным для него идеям, характерам, ситуациям, акцентируя внимание на новых гранях. И ещё: без обострённой реакции на сделанное невозможно представить себе Шукшина. Он последовательно отстаивал свои идеи и казнился, когда

«разговор со зрителем не состоялся». Свой фильм «Странные люди» Шукшин считал неудачей именно потому, что тот шёл в пустом зале: «А что может быть страшнее зрительского равнодушия, непонимания, а то и недоумения перед произведением, которое ты, автор, считаешь для себя программным. Да будь ты трижды современным и даже забегай с «вопросами» вперёд – всё равно ты должен быть интересен и понятен.

Вывернись наизнанку, завяжись узлом, но не кричи в пустом зале».

Воздействовать на человека, совершенствовать человека тем, что говорить правду о нём - вот назначение искусства. Но чтобы воздействовать на человека, нужно быть понятым, услышанным. Этого жаждал Шукшин. Этого он достиг.

Популярность Шукшина - кроме всего прочего - и показатель того, что его услышали. Шукшин расшевелил людей, уже одним своим присутствием в искусстве не оставляя никого равнодушным.

При жизни Шукшин становился легендой. Когда он ушёл от нас, поняли: «Мы- люди, потрясённые Шукшиным...»

О чём ещё может мечтать художник?

Не последнюю роль сыграло здесь кино. Но вот что любопытно. В конце жизни произошёл, на первый взгляд, странный и неожиданный поворот в отношении Шукшина к кинематографу. Он во всеуслышание заявляет, что собирается порвать с кино. Вот закончит картину о Разине. И всё. Конец киношной суете, «конец всему, что мешает писать!»

Теперь, пожалуй, пустой труд гадать, ушёл бы Шукшин из кино или, разрываясь всю жизнь, тянул бы «эти три воза». Но почему, пусть в мыслях, Шукшин всё-таки отказывается от того, чего добивался всю жизнь - «возможности мгновенного разговора с миллионами»?

Василий Шукшин принадлежит к той плеяде русских художников, которые не чуждались проповеднической миссии в искусстве в лучшем смысле этого слова.

И, может быть, за кино Шукшин «держался» не только потому, что получил профессию режиссёра, а и потому, что долгое время верил в способность кино повлиять сразу на многих.

В последние годы жизни он пришёл к окончательному убеждению: «Суть дела и правда жизни таковы, что книга работает медленно, но глубоко и долго».

Глубоко и долго. Вот в чём дело. Кино - «искусство быстротечное, а литература - вечное». Проходят годы, одни фильмы приходят на смену другим, а настоящая проза «крепко стоит и долго живёт», она «остаётся жить во времени, в душах людей».

Литература способна влиять не на одно поколение людей. А это главное.

И, может, тогда Шукшин записал в рабочей тетради: «Самые великие слова в русской поэзии: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли... Глаголом жги сердца людей!» Не в этом ли видел свою духовную миссию Василий Шукшин?

2

Для искусства нет мелких тем, неинтересных людей - истина не новая, но ожидающая в каждую эпоху своего подтверждения. Думается, за последние два десятилетия развития литературы эту мысль наиболее убедительно подтвердил Шукшин.

Где брал материал для своих произведений писатель? Везде, где живут люди. Какой это материал, какие герои? Тот материал и те герои, которые редко попадали в сферу искусства. И понадобилось, чтобы явился из глубин народных крупный талант, чтобы с любовью и уважением рассказал он о своих земляках простую, строгую правду. А правда эта стала фактом искусства и вызвала любовь и уважение к самому автору.

Уже в самом начале творческого пути он обнаружил новые возможности в изображении человека. Его герои оказались непривычными и по своему социальному положению, и по нравственному опыту.

Но герой Шукшина оказался не только незнакомым, а отчасти непонятым.Любители дистиллированной прозы требовали «красивого героя», требовали, чтобы писатель выдумывал, чтобы не дай бог не растревожить собственную душу.

Полярность мнений, резкость оценок возникали, как ни странно, именно потому, что герой «не выдуман». А «когда герой не выдуман, он не может быть только безнравственным или только нравственным. А вот когда он выдуман в угоду кому-то, чему-то, тут он, герой- явление что ни на есть безнравственное. Здесь задумали кого-то обмануть, обокрасть чью-то душу...»

Не отсюда ли, от непонимания творческой позиции Шукшина, идут ошибки в восприятии его героев. Не забывая спасительную формулу о «сложности мира художника», порой не хотели замечать, что сложность эта не от стремления разукрасить позатейливее своих героев, а неизбежное следствие отражения сложности самой жизни.

В героях Шукшина поражали непосредственность действия, его логическая непредсказуемость: то неожиданно подвиг совершит, то вдруг сбежит из лагеря за три месяца до окончания срока.

Сам Шукшин признавался: «Мне интереснее всего исследовать характер человека- недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддаётся порывам, а следовательно, крайне естествен. Но у него всегда разумная душа».

Герои Шукшина действительно импульсивны и крайне естественны. И поступают так они в силу внутренних нравственных понятий, может, ими самими ещё не осознанных.

У них обострённая реакция на унижение человека человеком. Эта реакция приобретает самые различные формы. Ведёт иногда к самым неожиданным результатам.

Пытался унизить Кольку Скалкина и насладиться своей властью зануда Синельников, а тот взял пузырёк с чернилами и вылил на его белый костюм («Ноль-ноль целых»).

Сбежала от Ивана Петина жена с офицером, оставив унизительную записку («Иван, извини, но больше с таким пеньком я жить не могу...»), и он схватил «раскалённое перо», чтобы спросит: «Как же так можно?!» («Раскас»).

Обожгла боль от измены жены Серьгу Безменова, и он отрубил себе два пальца...(«Беспалый»).

Оскорбил «Очкарика» в магазине хам-продавец, и он впервые в жизни напился и попал в вытрезвитель («А поутру они проснулись...») и т. д.

В таких ситуациях ( здесь мы их взяли в «чистом» виде) герои Шукшина могут даже покончить с собой («Сураз», «Жена мужа в Париж провожала»). Нет, не выдерживают они оскорблений, унижения, обиды...

Обидели Сашку Ермолаева («Обида»). «Несгибаемая тётя-продавец нахамила. Ну и что? Бывает. Но герой Шукшина не будет терпеть, а будет доказывать, объяснять, прорываться сквозь стенку равнодушия. И... схватится за молоток. Или уйдёт из больницы. Как это сделал Ванька Тепляшин, как это сделал Шукшин («Кляуза»). Очень естественная реакция человека совестливого и доброго...

Нет, Шукшин не идеализирует своих странных, непутёвых героев. Идеализация вообще противоречит искусству Шукшина. Но в каждом из них он находит то, что близко ему. И вот уже не « разобрать», кто там взывает к человечности - писатель Шукшин или Ванька Тепляшин.

И дело тут не только в фактических совпадениях рассказов «Ванька Тепляшин» и «Кляуза». Когда материал взят из самой жизни, такие совпадения не редкость. Дело в том, что за эпизодом из жизни героя, почти до мелочей совпадающим с эпизодом из биографии самого Шукшина, стоит одна личность, для которой правда жизни - главный критерий искусства.

С одной стороны, герои ищущие, неравнодушные, совестливые, добрые. С другой стороны - сытые, «устоявшиеся», довольные собой. Герой Шукшина, обеспокоенный красотой церквушки, возгорится, захочет её отремонтировать («Мастер»). А «Крепкий мужик» возомнит себя «важным деятелем с неограниченными полномочиями» и превратит церковь в «безобразную груду кирпича» («Крепкий мужик»).

Герой Шукшина будет ошибаться, сгорать от любви, выдумывать вечный двигатель. Жаждать «праздника души». А сытенький и кругленький ханжа и брюзга Баев «средним шажком отшагал шестьдесят три годочка и был таков».

Шукшинский герой, сталкиваясь с «узколобым гориллой», может в отчаянии схватиться за молоток, чтобы доказать неправому свою правоту, и сам Шукшин может сказать: «Тут надо сразу бить табуреткой по голове - единственный способ сказать хаму, что он сделал нехорошо».

«Хозяин» бани и огорода с его непробиваемой нравственной тупостью готов за три морковки изувечить.

Это чисто «шукшинская» коллизия, когда правда, совесть, честь не могут доказать, что они – это они. А хаму так легко, так просто укорить совестливого человека.

И всё чаще столкновения героев Шукшина становятся драматическими для них. Шукшина многие считали писателем комическим, «шутейным», этаким специалистом по «чудикам». Но с годами всё отчётливее обнаруживалась односторонность этого наблюдения, как, впрочем, и другого – о «благодушной бесконфликтности» произведений Шукшина.

Первый рассказ, открывающий один из сборников Шукшина, - «Светлые души». Последний – «Кляуза». Между ними – пропасть. Мы видим, как меняется фокус. Наводится резкость. Всё больше требований предъявляет Шукшин человеку, всё тревожнее становятся его размышления о нравственном состоянии человека, Всё чаще он ставит своего героя, человека доброго и совестливого, в условия, требующие всех душевных запасов добра и стойкости, чтобы не сломаться, не поверить, что ультрасовременная нахрапистая дрянь и есть лицо нынешнего времени, а совесть и порядочность безнадёжно устарели.

Многие образы, возникшие в сказке «До третьих петухов», дружным строем прошли перед читателем в рассказах Шукшина раньше и собрались, наконец, вместе, чтобы встать на пути Ивана-дурака.

«Я боюсь чиновников, продавцов и вот таких, как этот горилла»,- это идёт от Шукшина, это выстрадано им и проходит через всё творчество.

В своём путешествии сталкивается с неодолимой для него силой Иван, уступает ей, терпит нравственные унижения. И опять бессильная злость Ивана напоминает нам то ли Ваньку Тепляшина, то ли Сашку Ермолаева, то ли Василия Шукшина...

...Возвращается «кругом виноватый» Иван в библиотеку- и вдруг вскипает:» Нам бы не сидеть, Илья! Не рассиживаться бы нам!» Не сидеть, не рассиживаться, не ждать, пока «энергичные», мудрецы, хамы и прочая...окончательно не втопчут в грязь наши души.

...Что же всё-таки с нами происходит?

3

Только значительность личности художника сообщает значительность его творениям. Никакой изысканной литературной техникой, изощрённой формой не прикрыть ограниченности умственной и нравственной. Высокие слова имеют цену тогда, когда обеспечиваются чувством и судьбой.

В середине 40-х годов прошлого века В. Белинский высказал такое суждение: «Наше время преклонит колени только перед художником, которого жизнь есть лучший комментарий на его творения, а творения – лучшее оправдание жизни».

Несомненно, эта мысль ещё долго будет сохранять свой духовный потенциал. А в нынешних спорах о Шукшине, его месте и значении в современном искусстве слова эти во многом объясняют тот общественный резонанс, который вызвала безвременная смерть писателя и который превратился в глубокий и устойчивый интерес ко всему, что сделано Шукшиным.

Широкое признание, которое получили лучшие его книги и фильмы, интерес к личности и судьбе Шукшина обусловлены во многом редким единством жизни и творческой практики, тесной, кровной связью личной судьбы писателя и судеб его героев.

Шукшин с самого начала своего творческого пути и всю жизнь мучительно размышлял над вопросом : «На каком основании вообще человек садится писать?» И пытался ответить на него : «Самая потребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной».

Вообще, то, что мы называем художественным мастерством, для Шукшина вовсе не имело самодовлеющего значения. Скорее наоборот.

«Мастерство есть мастерство, и дело это наживное. И если бы писатель-рассказчик не сразу делал (старался делать) это главным в своей работе, а если главным оставалась его жизнь, то, что он видел и запомнил, хорошее или плохое, а мастерство бы потом приложилось к этому, получился бы писатель неповторимый, ни на кого не похожий. Я иногда, читая рассказ, понимаю, что рассказ писался для того, чтобы написать рассказ...

Человеческие дела должны быть в центре внимания рассказа!» Шукшин думал о человеке и хотел сказать важное для жизни. Всё, что могло увести читателя от главного – правды жизни, правды характера, правды души, – безжалостно отбрасывалось писателем.

Ему была близка мысль Л. Толстого: если хочешь что-то сказать, скажи прямо. Шукшин в искусстве видел не эксперимент, а «возможность насущного разговора».

Здесь необходимо сказать следующее. В рассказах, написанных в последние годы, всё чаще звучит страстный, искренний авторский голос, обращённый прямо к читателю. Шукшин заговорил о самом главном, наболевшем, обнажая свою художническую позицию. Он словно почувствовал, что герои не всё могут высказать, а сказать обязательно надо. Всё больше появляется «внезапных», «невыдуманных» рассказов от самого себя – Василия Макаровича Шукшина. Такое открытое движение к «неслыханной простоте», своеобразной обнажённости – в традициях русской литературы. Тут, собственно, уже не искусство, а выход за его пределы, когда душа кричит о своей боли. Теперь рассказы – сплошное авторское слово. Интервью – обнажённое откровение. И везде вопросы, вопросы. Самые главные – о смысле жизни.

В статьях, интервью, рассказах – одни и те же. Шукшин словно торопился рассказать самое главное. Напрямую.

Правда, совесть, жалость, добро – вот те истины, на которых держится мир Шукшина. Простые, но вечные истины.

Ещё в 1959 году писал брату: «Много думаю о нашем деле и прихожу к выводу, что, наверное, только искусству до человека есть дело. Ведь люди должны быть добрыми. Кто же научит их этому, кроме искусства? Кто расскажет, что простой добрый человек сам по себе интересен».

Искусство должно учить добру. Шукшин в способности чистого человеческого сердца к добру видел самое дорогое богатство. «Если мы чем-нибудь сильны и по-настоящему умны, так это в добром поступке», - говорил он.

Вместе со своими героями Шукшин и утверждал качества добрые. И человечные. «Люди!.. Давайте любить друг друга!» - прорывается в герое авторское.

Прямо в тебя, в твою душу смотрит с портрета чуть усталый, пронзительный взгляд: «Нам бы про душу не забыть. Нам бы немножко добрее быть... Мы один раз, уж так случилось, живём на земле. Ну так и будь повнивательнее друг к другу, подобрее...»

С этим жил, в это верил, это проповедовал Василий Шукшин.