Игорь Шёнфельд

Перед Максом лежал и излучал космическое сияние черный кристаллический опал, вплавленный в полупрозрачное основание, возникшее миллионы лет тому назад в раскалённых печах остывающей земной коры. Макс был искушен в науке химии и знал, что смотрит всего лишь на минерал, на кусок твердого гидрогеля оксида кремния, структурно организованного определенным образом: тонкие, одинаковые сферы твердого кремния сложены в трехмерную решетку, которая «плавает» в растворе кремния, создавая причудливые наносферы, свитые из тончайших кислородно-кремниевых цепочек. Но до чего же слепа наука, не имеющая человеческих глаз! Да, наука невероятно мощна сегодня и в то же время она совершенно беспомощна в постижении непостижимого. А непостижимым является красота – нерациональная ценность, для которой не существует формул, стандартов и расчетных таблиц. Наука не умеет обращаться с чудом. А перед Максом лежало сейчас именно чудо, и он погрузился в первобытное, всепоглощающее созерцание его, подобное тому, с каким пещерный предок его любовался живым даром неведомых богов – горячим огнём костра.

Картина Вселенной, увиденная Максом внутри опала в шахте, при свете тусклого фонаря, теперь, под яркой электрической лампой заполыхала ещё ярче: в камне оживал и рвался наружу бездонный, сверкающий огнями бессчётных галактик космос. В далёкой чёрной глубине вспыхивали белыми сполохами и умирали золотые звезды, а на их месте рождались новые, ярко-голубые; тут и там в синем мраке бесконечности разгорались оранжевые скопления неведомых солнц, и над изумрудными полями иных миров мерцал Млечный путь; там, в камне, переливалось живым светом и манило к себе всё, что было в мире раньше и всё то, что еще будет... Долго, очень долго не мог Макс оторвать взгляда от этого волшебного окна в мир... прозаических кислородно-кремниевых наносфер. С трудом вернулся он в режим реального восприятия действительности. А реальность эта была такова: находка Макса представляла собой цельный благородный опал, флораль, кабошон с категорией яркости от 4 до 5 и массой около 500 карат. Воистину сокровище, настоящее сокровище! Остальную многокилограммовую массу слитка составлял валун, железистая основа. Ее требовалось аккуратно и бережно срезать снизу и с боков, чтобы королевский опал мог удобно лежать на плоском основании. После обработки хорошим ювелиром и придания опалу овальной формы ему не будет цены, подумал Макс. «Триста тысяч долларов, не меньше, – прикинул он, – а то и четыреста. А может быть и миллион!». И ни разу, ни единого раза мысль о том, чтобы вернуться в Америку, продать опал и зажить там богатым человеком, не посетила Макса. Он пытался представить себе лишь глаза Николь, когда она увидит это чудо. Да, да, да!!! Он подарит ей опал на день рождения! И тогда она все поймет без слов. А старый Грэй пусть себе думает на здоровье, что Макс Триллер простофиля и дурачок. Потому что Макс скажет Грэю, что подарил его жене Николь этот случайно подобранный им в заброшенной шахте опал из дружбы и уважения к нему, своему шефу. Николь же он шепнёт украдкой что-нибудь совсем другое... Да, так он и сделает!

Однако до дня рождения Николь оставалось ещё время. И за этот срок требовалось выпилить опал из валуна и хранить сокровище в величайшей тайне.

С обретением драгоценного опала безумие любви не только не вошло в берега, но лишь усилилось в очарованной душе Макса Триллера. Его мечты обрели новую цель. Теперь уже недостаточно ему было просто предъявить Николь вещественное доказательство своей великой любви к ней, но с помощью волшебного опала задумал он пойти ещё дальше: влюбить Николь в себя! А что? Вполне реально. Почему бы и нет? Редкая женщина устоит против предложенного ей богатства, а если к нему прилагается ещё и молодость, и пылкость, и любовь до потери пульса, то против такого счастья не устоит ни одна земная красавица... И Макс принялся строить дальнейшие планы. У него достаточно скопилось опалов, думал он, чтобы открыть магазинчик где-нибудь в Элис-Спрингс, например, где полно туристов, и зажить там в достатке, балуя жену бытовыми излишествами и растя умных и красивых детишек. Их будет пять. Пять прелестных дочек разных возрастов, обязательно похожих на Николь как две капли воды. И тогда, в какую бы сторону он ни повернулся и до каких бы седин ни состарился – он повсюду и всегда будет видеть её – Николь, Николь, Николь, и потом снова Николь, но уже во внучках и правнучках...

Макс спятил до такой степени, что начал сочинять стихи. Хорошо ещё, что стихомания его продолжалась недолго, так что он не успел набить руку и начать публиковаться. А отвадил его от этого позорного занятия не кто иной как Джим Спайкс. Как-то однажды Макс сидел в тени палатки, в центре знойной пустыни и корябал в блокноте. Джим с его суперлёгким весом возник из марева бесшумно, подобно призраку, и столь быстро, что Макс не сумел вовремя захлопнуть блокнот. Застигнутый врасплох, он вздогнул, и блокнот упал в песок. По закону подлости бутерброд всегда падает маслом вниз, а блокнот, наоборот – компроматом вверх. Джим, из чистого любопытства бросивший взгляд на страничку блокнота, увидел не математические расчеты Великого мастера, связанные с предстоящей серией взрывов, чему бы он ничуть не удивился, но нечто совсем другое, поразившее его до краткосрочной немоты: на покрасневшем от песчаной пыли листочке бумаги неуверенным почерком накорябаны были две строки отнюдь не инженерных слов. Острые глаза вертолётчика мгновенно загрузили их в скандальный, бунтарский, вечно перевозбуждённый мозг вертолётчика:

«Ночь с небес спустилась наземь,

Выплыл месяц, ветер стих...»

– Это что такое? – спросил Джим, – неужто стихи? Ты что же – сочиняешь стихи, Макс Триллер? Сам сочиняешь, лично? Или это из Лонгфелло что-нибудь, чего я не помню? Ну-ка, ну-ка: «Ночь с небес спустилась наземь...»: нет, не помню таких строк в мировой литературе... Разве что у лорда Байрона есть что-то похожее... или у Бёрнса... Нет, не помню. Отвечай мне, Макс Триллер: что это за стихотворное произведение, которого я не знаю? Я требую ответа! Немедленно!

Но Макс сконфуженно молчал, и тогда Джим театрально схватился за голову и завопил:

– О Джимми Спайкс! Хорошо, что папа твой утонул на китовой охоте и не может видеть отчаяния своего сына! Пережить такое! Мастер-подрывник сочиняет стихи! Макс Триллер, подлец ты этакий! Мало того, что ты взорвал пол-австралийской пустыни – ты теперь еще и всю мировую поэзию хочешь взорвать своими пошлыми виршами? Что это такое? Что это такое, я тебя спрашиваю? Что это за безобразие? Что это за глупые слова такие: «Двиг-пих, ветер стих»?.. Позор! Позор, я тебе говорю! Причем позор, совершаемый в рабочее время!..

– У Николь Грэй скоро день рождения, – дрожащим голосом вынужден был сознаться Макс, – вот я и решил ей открытку подписать с оригинальным содержанием.

– Что? У Николь? Открытку? День рождения? Это интересно! Ты в неё втрескался, что ли? Это неудивительно – я тоже в неё влюбился, когда увидел в первый раз. Но это бесполезно, забудь на месте, – моментально изменил настроение импульсивный вертолетчик, – Гм! Оригинальную открытку? Это и впрямь оригинально! Тогда мне все понятно. Тогда ты молодец, оказывается. И зря я на тебя накричал. Прости. Ну а дальше как? «Выплыл месяц, ветер стих». А дальше как?

– Дальше я еще не придумал. Сижу вот, мучаюсь.

– Ага, понял. Тебе повезло, что я подошёл как раз вовремя. Я тебе помогу. Я много стихов сочинил на своем веку. В основном в сортире, на толчке: там отлично рифмы складываются... Так, значит, вот что я тебе предлагаю: вместо «ветер стих» ты напиши: «ветер спал». Это хорошо рифмуется со словом «опал». И тогда получится вот как:

«Ночь с небес спустилась наземь,

Выплыл месяц, ветер спал», – э-э-э, сейчас, сейчас... ага:

«Всю пустыню я облазил,

Чтоб найти тебе опал!» – ну как: шикарно получилось?

У Макса вытянулось лицо и похолодели внутренности: этот треклятый Джим, он что же – мысли умеет читать на расстоянии? Или нашел драгоценный опал в рюкзаке под койкой? Неужели он вскрыл дверной замок?..

Но Джим между тем уже успел забраковать свой первый вариант:

– Нет, сказал он,– при таких словах к открытке придётся какой-нибудь опал прикладывать. Не пойдёт... Во, придумал! Давай-ка мы с тобой «ветер стих» все же оставим. Тогда еще шикарней получается:

«Ночь с небес спустилась наземь,

Выплыл месяц, ветер стих,

А я сижу на унитазе

И выдавливаю стих!»

– Вот теперь высокий класс! Настоящий Лонгфелло! Или даже Лафонтен! Достойно великого Шекспира! Николь будет в полном восторге! Оригинальней не придумаешь, можно даже не пытаться: Джима Спайкса в стихотворчестве переплюнуть невозможно! Но только чур, я теперь соавтор. Подпишешь открытку так: «От любящих Макса и Джима». Нет, лучше – «От любящего Джима и его друга Макса»: все-таки я старше тебя, и в пустыне живу дольше, и стихи сочиняю лучше. Так будет справедливо, ты не находишь?

– Пошел ты к черту, пивной идиот!

– Что? Я? Идиот? И это вместо спасибо? Дуэль! Я требую сатисфакции! Завтра на рассвете! Каждый выбирает себе оружие сам! Я выбираю вертолет! А ты можешь биться со мной толовыми шашками! Мы устроим бой под окнами спальни миссис Николь Грэй! Пусть она увидит, как я тебя вдавливаю в красный песок аутбэка, негодяй ты американский!..

– И как ты взлетаешь при этом на воздух, негодяй ты австралийский!

– Да, я взлечу! С огромным удовольствием даже! Мне не впервой. Но сначала в пыль пустыни будешь вдавлен ты!

– Пошел к чертовой матери, я сказал!

– А я и так уже главный черт в ее гареме! И ты, между прочим, находишься рядом со мной, в тех же самых жарких объятиях этой вечной чёртовой бабушки. Вот так-то вот, Макс Триллер, внучек ты чёртов!..

Браниться или зубоскалить со Спайксом – только время терять: последнее слово все равно останется за ним. Он и с того света успеет что-нибудь прокричать обидное, когда пробъет его последний часик. Поэтому Макс прекратил пикировку с буйным вертолётчиком и ушел в палатку, сильно огорченный. Однако, благодаря Джиму, стихи он с тех пор сочинять перестал, и это, возможно, уберегло его от самой тяжёлой из всех форм любовного умопомрачения – стихотворной.

Однако, пора вернуться к чудесному опалу. В Роксби Даунс уже появились первые магазины. В одном из них Макс заказал себе ручной станок со сменными алмазными полотнами, незаметно протащил его в свой вагончик и с величайшей осмотрительностью, каждый раз убеждаясь, что поблизости нет ни Джима, ни вездесущего китайца Ли, готовил свой подарок для Николь. Периодически, пропилив несколько сантиметров, он вглядывался в магический камень, в его искрящуюся звёздами Вселенную: не изменилось ли в ней что-нибудь к худшему? Но нет – она оставалась в порядке, слава Богу.

И, наконец, все было готово. Плоская, слегка выпуклая квадратная плитка размером сантиметров десять на десять при толщине около пяти, пряталась в рюкзаке у Макса в ожидании подходящего сундучка. Его, под размер камня, Макс заказал у ювелира Драббса, который с воистино паучьим расчетом, загодя, задолго до пуска в эксплуатацию уранового рудника раскинул в Роксби Даунс свои сети, готовясь к большому наплыву туристов. Передавая Максу через пару недель шкатулку из розового лайсвуда, ювелир намекнул Максу, что вскорости будет готов продавать ценным клиентам отполированные сувенирные кубики урановой руды. «О цене договоримся»,– тоном рискующего жизнью заговорщика проскрипел он, глядя в сторону.

– Заказываю себе плитку под размер большой кастрюли с регулируемой цепной реакцией. Буду на ней макароны варить, – радостно откликнулся Макс и шагнул за порог, бережно обнимая тщательно запакованную шкатулку и оставив ювелира в состоянии большой озадаченности, с приоткрытым ртом и высоким напряжением мыслей в глазах, медленно вызревающих без малейшего намёка на какую бы то ни было цепную реакцию. В конце концов Драббс рассмеялся – шутка дошла.

Хотя Драббс был полный дурак, но шкатулка его оказалась бесподобна: обитая изнутри мягким, упругим и тоже розовым бархатом, она оказалась достойным вместилищем для драгоценного опала. Уложив в неё свой волшебный опал, Макс, намёка ради, обернул шкатулку ещё и подарочной бумагой с золотыми сердечками по белому фону (которую он тоже предусмотрительно приобрёл у ювелира Драббса), после чего для пущей интриги перевязал пакет бикфордовым шнуром: мол, держись, милая Николь – сейчас рванёт!

Дело было сделано. Драгоценный подарок самой прекрасной женщине Земли был готов. И аборигенская Земля, подарившая Максу чёрный опал с целью охмурения Николь, стала, таким образом, прямой соучастницей всей этой безумной авантюры.

И вот великий день приблизился вплотную. Была пятница. Юбилей Николь приходился на субботу, назавтра. Макс решил, что пойдёт с утра рыхлить бугенвиллеи в скрэбе, чтобы держать под постоянным визуальным контролем машину Грэя. Как только тот отъедет куда-нибудь, Макс тут же заскочит к Николь и вручит ей подарок вместе с волнительными объяснениями, пламенные слова которых Макс постоянно репетировал, редактировал и заучивал заново.

Но вышло всё иначе: в пятницу Том Грэй принимал участие в очередном подрыве. Это был сотый на счету Макса, юбилейный подрыв, проведенный им в Австралии за три года. Три года! Он уже три года прожил здесь, оказывается. Он уже три года любил Николь! Любил, не зная взаимности... Книга Гиннеса, знаешь ли ты подобные рекорды? Вильям Шекспир, знакомы ли тебе такие трагедии? Или такого рода феномены возможны лишь в историях болезни психиатрических пациентов? Ну, да это теперь уже неважно. Существенно другое: время это пролетело не зря. Ибо теперь у Макса имелся волшебный опал для завоевания Николь, и было у него достаточно прочих мелких опалов, чтобы открыть магазин, жениться на Николь и начать свое собственное дело. С такими мыслями в раскалённой голове готовил Макс свой юбилейный, сотый подрыв.

Подрыв прошел успешно, Грэй поздравил Макса, пообещал ему премию и оплаченный отпуск на Мальдивы, ещё раз пожал руку на прощание и пошагал к вертолёту, где Джим его уже ждал за рычагами, пощёлкивая тумблерами и ухмыляясь. Но вдруг Грэй вернулся и произнёс:

– Ах да, чуть не забыл: мы завтра отмечаем день рождения Николь. Вы приглашены, Макс. Это воля Николь. Я предложил ей полететь в Сидней, в оперный театр, но она сказала, что хочет провести вечер в кругу друзей. Вы же наш друг, Макс, не так ли?

– Так точно, сэр! Конечно, Том, я ваш друг.

– Стало быть, мы Вас ждём.

– Спасибо, очень признателен. Приду обязательно, – Макс не решился спросить у босса, кто будет ещё на празднике.

И вот Грэй с Джимом улетели в Роксби, а Макс остался возиться с железобетонными экранами, проверяя их пригодность для следующих взрывов. Он костерил бульдозериста за слишком короткие тросы, которые тот привез взамен оборвавшихся, давал рабочему ценные указания, но мысли его заняты были при этом совсем другим. Что ж, он вручит Николь опал в присутствии Грэя. Так даже ещё и лучше получится – без партизанщины, честно, во весь рост и с открытым забралом: вот, мол, дарю и имею полное право дарить своим друзьям, что хочу... И тут Макса поразила мысль: цветы! Нужны цветы! Как можно явиться к прекрасной женщине без цветов? Это невозможно! Отец всегда дарил матери цветы на день рождения. Но то был Детройт, где цветами торговали на каждом перекрестке. А тут, в пустыне, в этом крохотном Роксби Даунс разве что несколько плетей бугенвиллей можно срезать. Но это не подходит. От бугенвиллей Николь, того гляди, разозлится. «Ишь ты, плут какой, – подумает, – моими же цветами меня удивить решил!». И тут Макса осенило: Харвильд! У неё могут быть цветы. Она завозит их иногда, в основном по заказу, из Аделаиды, Мельбурна или Сиднея на самолетиках компании WMC, летающих вдоль и поперёк континента по делам уранового рудника.

Эти цветы Хавильд сваливала в ванну с холодной водой и постоянно подкладывала туда лед. Поэтому цветы её стоили безумно дорого, и покупали их очень редко случайные, романтично настроенные туристы с толстыми кошельками, либо хипующие рюкзачные бродяги бэг-пэккерсы, сумасшедшие от рождения. Похорон в Роксби тоже пока еще не происходило, так что миссис Харвильд давно бы разорилась уже с этими своими цветами, если бы не приторговывала ружьями, капканами, патронами, лопатами, канатами, пилами и прочим ходовым товаром пустыни. Иногда кое-что по мелочи приобретал у нее и Макс. В частности, это именно у нее купил он ручной станок для резки камня. И теперь, в этой отчаянной ситуации спасти его могла лишь старая миссис Харвильд.

Бросив свои бетонные экраны и пригрозив бульдозеристу накостылять ему самым тяжелым ломом по самой середине горба, если завтра утром все экраны не будут извлечены из земли, Макс прыгнул в «Лэндровер» и помчался в Роксби. Он подкатил к магазинчику миссис Харвильд уже в сумерках. Лавка, конечно же, была уже заперта. Но свет горел наверху, в жилом помещении, и Макс принялся колотить в дверь. Он колотил долго и стучал бы до самого утра, если нужно, но тут распахнулось окно над его головой и раздраженный голос миссис Харвильд приветствовал его:

– Какой подлец мешает мне принимать ванну? А, это Вы, мистер Триллер, – (миссис Харвильд знала в лицо каждого в Роксби и половину всех прочих жителей Австралии), – Вы что же, не знаете разве, что я в этот час принимаю ванну? Ах, эта молодежь: она никогда ничего не знает! Что вы хотите? Авиабомбу? Подводную лодку? Они кончились сегодня утром. И вообще: магазин закрыт, а я принимаю ванну. Приходите завтра с утра, и у нас с Вами все сладится. Хотя могло бы сладиться и сегодня, если бы Вы ко мне поднялись в мою одинокую квартирку. Но Вы ведь ужасно торопитесь, как я погляжу...

– Миссис Харвильд, мне нужны цветы.

– Что? Мне вода попала в ухо. Я плохо расслышала. Что вам нужно? Фломастеры?

– Цветы. Flowers. Белые хризантемы. Шестнадцать штук.

Некоторое время наверху все было тихо. Макс уже подумал было, что хозяйка ушла обратно мыться, но она заговорила:

– Пытаюсь сообразить. Вы уверены, что вам нужно именно шестнадцать штук? Шестнадцатилетних невест в Роксби нет, насколько мне известно. Разве что у Роджера Кукса ручному кенгуру скоро стукнет пятнадцать или шестнадцать, но ведь цветы ваши не для кенгуру предназначены, не так ли, мистер Триллер? Это раз. А, во-вторых, давайте-ка сделаем лучше восемнадцать. На всякий случай. Потому что преподнесение цветов юной особе, не достигшей восемнадцати лет, может при неблагоприятных обстоятельствах закончиться тяжёлой статьёй о растлении малолетних. Вы такую опасность учли, господин Макс? И, в-третьих, наконец, у меня вообще нет цветов вот уже целую неделю. Ни одного цветочка. Очень сожалею. Но если Вы мне скажете, для кого они, то я Вам, так и быть, добуду Ваши хризантемы. Но не сегодня. Завтра к вечеру.

– Я Вам скажу, если получу их завтра в пять часов вечера. А если в семь – то уже не скажу!

– А в полшестого?

– Посмотрим.

– Тогда не забудьте кучу денег!

– Всегда с собой.

Окно захлопнулось. Что ж, есть надежда, что цветы будут. Миссис Харвильд, конечно, старуха зубоскальная и даже кусачая, но слово свое держать умеет – это знали все. А для кого цветы, Макс ей, разумеется, не скажет. Хотя она может пронюхать это потом и окольными путями. Ну да наплевать, что будет потом. Главное, чтобы цветы прибыли вовремя.

С утра в субботу Макс первым делом принял душ, после чего отправился в парикмахерскую «Фигаро» и записался на три часа дня к лучшему мастеру Роксби Даунса (и единственному) Тони Монтанелли – беглому сицилийцу. До трех у Тони было все расписано. Тони процветал. В свое время в столице Палермо, увлекшись радиокомментарием с футбольного матча и взмахнув в отчаянии рукой, когда англичане забили итальянцам гол, Тони опасной бритвой наполовину рассек ухо очень важному мафиози, контролирующему рынок лобстеров в масштабе всей Европы. Пока визжащий свиньей и брызжущий кровью босс шарил по карманам в поисках своей «беретты», Тони во весь опор уже мчался в сторону порта.

– Всё бросил, всё! – кричал он трагическим голосом великого Карузо, и песнь его горя в очередной раз неслась по улицам Роксби Даунс. При этом страстный Тони всё так же опасно взмахивал острыми ножницами над очередным клиентом:

– Всё, всё я потерял! Зеркала, оборудование, простыни, красавицу-уборщицу – всё! Потому что собственная жизнь человеку дороже имущества, не так ли, уважаемый сеньор? Теперь мафия гоняется за мной по всем столицам мира – они уверены, что я могу скрываться только там! Только там может отыскаться такой мастер, как Тони Монтанелли – в Париже, Стокгольме или Вене. Но я их всех перехитрил. Я спрятался здесь, в Роксби Даунс, и тут они меня не найдут никогда! Так что городу Роксби чрезвычайно повезло со мной!

Свою драматическую историю Тони рассказывал каждому, кто садился в его кресло. Макс слышал ее по меньшей мере пятьдесят раз за время своего пребывания на службе у Грэя.

Великий Монтанелли принял Макса лишь без четверти четыре, и туго затянув ему простыню на шее, начал: «Не помню, рассказывал ли я Вам, мистер Триллер историю о том, как я попал в Австралию. Вот, послушайте...» Макс на полчаса отключился, репетируя поздравительную речь для Николь, а когда маэстро скомандовал: «Готово! Можете теперь отправляться хоть на свидание к святой Марии!», из зеркала на Макса Триллера смотрел очень презентабельный джентьмен со знакомыми чертами лица, твердыми скулами, мужественной складкой меж бровей, похожей на боевой шрам, и красивым пепельным ёжиком волос, говорящим о силе характера. Макс остался доволен своим зеркальным отображением.

- Хорошо, что мафия не успела Вас пристрелить, Тони!, – похвалил он мастера.

- Но они меня здесь не найдут, мистер Триллер!, – напомнил ему парикмахер.

- Ни за что на свете! – подтвердил Макс, желая сделать приятное маэстро Монтанелли. У Макса было отличное настроение, при всём волнении от мыслей о предстоящем вечере.

Ровно в пять вечера Макс вошел в магазинчик миссис Харвильд. Цветы уже лежали в ледяной воде.

– Вы настоящая волшебница, мадам! – воскликнул Макс.

– Я это знаю. Кто она?

– Миссис Харвильд, эти цветы – для меня лично. Ровно шестнадцать лет назад я в этот день потерял невинность.

– Вот негодяй! Сколько же Вам было лет тогда? Десять? Вы лжец, Макс! Ладно, гоните денежки. Пятьдесят долларов за штуку.

– Ничего себе!

– А что Вы себе думали, молодой человек? Невинность стоит дорого, господин Триллер. Моя так вообще обернулась катастрофой... До сих пор расхлёбываю...

продолжение следует