(роман - 2016 год)

Вячеслав Сукачёв (Шпрингер)

Книга первая

Часть первая

Г л а в а п е р в а я

«Списывать с действительности хорошо, но

выдумывать действительность – во много раз лучше»

Д. Верди

1

Жизнь удалась. Это Толик Ромашов хорошо понимал. К тридцати годам – успешный риэлторский бизнес, красивая жена, шестилетняя дочурка Дашенька и надежные друзья, с которыми он не один год разделял неистребимую страсть к охоте на крупного зверя. Впрочем, по зверю – это сейчас, когда реальная возможность появилась, а раньше они и самыми захудалыми чирками на болотах не брезговали. Но это было раньше, а теперь – бери выше: опытные егеря, бывшие цековские, а то и вообще - заповедные угодья, к их услугам. Нынче у Толика одна проблема – где время взять…

- И куда это ты, чёрт возьми, прёшься? – вдруг услышал Толик раздражённый голос охранника у ворот. – Сказано же – пошла вон!

Ромашов ругани не любил, тем более – дома, а уж если кто при Дашке… Все это знали и язык держали на привязи. Правда, Даша с матерью сейчас в городе, марафет поехали наводить после отдыха в Таиланде. И все же, как говорят педантичные немцы, порядок превыше всего.

Свернув с главной аллеи на боковую дорожку, что напрямую вела к воротам дачной усадьбы Толика, он ещё издали заметил там какое-то цветное мельтешение. И охранник, Петр Борисович, никак не унимался.

- Тебе же русским языком сказано, - заметив приближающегося Ромашова, перешёл на свистящий шёпот Петр Борисович, - иди отсюда подобру-поздорову… Не понимаешь, что ли? Так я щас собаку на тебя спущу…

Петр Борисович и в самом деле направился к собачьей будке, возле которой, похлопывая закрученным хвостом по земле, мирно сидела крупная западно-сибирская лайка по кличке Амур.

- Отставить! – приказал Толик, хотя прекрасно знал, что собаку с поводка Пётр Борисович никогда не спустит, да и лайки, как известно, человека не трогают. – Что здесь у тебя происходит?

- Да вот, Анатолий Викторович, на одну минуту калитку открытой оставил, а она – тут как тут, словно из-под земли выросла…

Напротив охранника, уперев руки в бока, с вызывающим видом стояла ярко наряженная цыганка. И Толик сразу подумал, что он ее уже где-то видел… Не то в аэропорту на таможне, не то в зачуханной лавчонке в Таиланде она вроде бы промелькнула. И вот – на тебе, на его даче вдруг оказалась. Ромашов даже плечами передернул, так неприятно ему стало, и в то же время он почему-то глаз не мог от нее отвести. Слова Петра Борисовича, похоже, на нее никак не подействовали, а угрозу с собакой она и вообще мимо ушей пропустила. А вот услышав голос Толика, цыганка сразу же к нему повернулась, безошибочно угадав в нем хозяина.

- Зачем такого дурака возле себя держишь? – строго спросила цыганка, пристально вглядываясь в него огромными, черными глазами под крутыми арками выгнутых бровей.

- Ну, знаешь ли… - возмутился было Толик, но цыганка его перебила:

- Знаю… Все знаю. Потому к тебе и пришла…

Правду сказать, Толик Ромашов цыганок с детства побаивался. И не напрасно. Однажды ехал он в электричке в город за джинсами. Совсем молодой еще был. Сопляк. Мать деньги на эти джинсы полгода копила. Завернула в плотный конверт, заклеила и велела положить во внутренний карман. Для верности карман булавкой застегнула. Плотную, приятную тяжесть на левой стороне груди, у самого сердца, Толик все время чувствовал. Ближе к городу в вагон цыганки вошли человек пять. Яркие, шумные, говорливые. Расселись по двум скамейкам у двери, семечки из кульков лузгают, шелуху прямо на пол сплевывают. И никто им слова не скажет. Отвернулся народ. В окна смотрит. В книжки уткнулся. Один Толик с неожиданным для себя раздражением уставился на цыганок. А как же, он из семьи сельских интеллигентов. Мама у него – учитель немецкого языка, папа – врач в сельской поликлинике. Мало того, оба еще при советской власти в Москве отучились, театры посещали, музеи, само собой – выставки разные. Вот и воспитали Толика соответственно. По крайней мере, что шелуху от семечек сплевывать на пол нельзя – это он точно знал.

Вдруг одна из цыганок, самая молодая, с Толиком взглядом глаза в глаза встретилась. Широко улыбнулась ярко накрашенным ртом, поднялась, и к нему на скамейку пересела. Он только и успел заметить жгучие черные глаза да круто выгнутые брови.

- А что это ты, мой золотой, такой сердитый? – певуче и насмешливо спросила она его. – Какой камень у тебя на сердце лежит?

Толик даже вздрогнул от неожиданности, за внутренний карман схватился, и от цыганки опасливо ближе к окну посунулся. Правда, тут же и успокоился: привычная тяжесть плотного конвертика оставалась на прежнем месте…

Вышел он из вагона уже налегке и аккуратно сунул пустой конверт в подвернувшуюся урну. Одно Толик хорошо запомнил, что вытащил скопленные матерью деньги из конверта сам и добровольно передал молодой цыганке.

- Ну, как пришла, так и отваливай, - грубовато сказал Толик, справедливо разобиженный на все цыганское племя.

- Зачем так говоришь, золотой? – вдруг даже как испугалась цыганка, сверкнув огромными глазищами. – Я помочь тебе пришла, золотой… Большую беду от тебя хочу отвести.

- Какую еще там беду! – совсем озлился Толик. – Сказал же я тебе – отваливай… И ты, Петр Борисович, чего варежку-то раззявил…

Борис Петрович, чутко уловив раздражение хозяина, решительно направился к не званной гостье.

- Ты кинжал-то зачем в Таиланде купил? – перешла на свистящий шепот цыганка. – Тебе жена что говорила? Не покупай, просила она тебя, а ты не послушался, и теперь большая беда может у вас случиться... Правду говорю, золотой, истинную правду…

Движением руки Толик остановил охранника. На какой-то миг ему вдруг показалось, что это та самая цыганка, из вагона, ничуть не изменившаяся, словно и не прошло с той поры пятнадцати лет. И какой-то странный холодок торкнулся в самое сердце Толика, отчего ему вмиг стало зябко и неуютно. И еще - дремучий лес поблазнился ему, и он среди этого леса вроде как совсем один остался... И какой-то странный шум в этом лесу, какие-то тени – не то от деревьев, не то от набежавших туч…

- А вот с этого места - давай поподробнее, - мрачно сказа он цыганке.

В Таиланд они летали втроем: он, жена Тамара и Дашка. Два дня, как вернулись. Отдохнули хорошо, ну – очень хорошо! Жили в пятизвездочном отеле, где «все включено». Днем и ночью купались в бассейне, загорали. Ездили на острова, в буддийские храмы, катались на яхте и катамаране. Одно было не очень – вода в заливе грязноватая. Но – не вопрос: в бассейне она отливала изумрудами.

Перед самым вылетом домой, накануне, поехали они на автобусе с экскурсией в тайскую деревушку. Погуляли, рисовой водочки откушали, какой-то гадостью из змеиного мяса закусили. Сок манго вволю попили. Дашке шляпку из тростниковой соломки купили. И уже перед тем, как податься в автобус, Толик в случайно подвернувшуюся убогую лавчонку заглянул. Убогая-то она убогая, а зашли внутрь – там, в человеческий рост, золотой Будда прямо напротив входа сидит. Повсюду свечи горят (они потом часто Толику снились) и такой аромат от благовоний из сушеных трав, что голова кругом. Даша сразу же в амулет из разноцветных камушков вцепилась.

- Папа, папа, - тянет его за руку дочурка, - купи мне, пожалуйста, мулетку… Мулетку хочу!

- Амулет, а не мулетка, - строго поправила ее мать.

- Нас со всеми этими амулетами самолет не поднимет, - попробовал возразить Толик, да где там – купили. Для дочери – святое дело.

И вот Толик зачем-то в самый угол этой лавчонки посунулся, словно его кто-то под локоток туда провел. И там, среди подсвечников из бронзы, маленьких и больших слоников, вееров и всякой прочей ерунды, он вдруг увидел необыкновенно изящную, пистолетной формы, деревянную рукоять кинжала, торчащую из красных ножен с металлическими заклепками. И как увидел, так уже взгляд не мог оторвать.

Осторожно взяв в руки ножны, Толик вдруг ощутил странную тревогу под сердцем. Он даже оглянулся на своих родненьких женщин, как называл их в минуты благодушия. А «родненькие» его с головой утонули в корзине с бижутерией. И тогда Толик еще более осторожно потянул клинок из ножен. Лезвие кинжала было отковано из какой-то старинной стали, может быть, даже – дамасской, с двумя небольшими углублениями для большого и указательного пальца. Но главное – оно было волнообразным, с ассиметричными пятнами на поверхности, в которых четко просматривался силуэт человека. Число волнообразных изгибов равнялось семи… Клинок опасно выполз из ножен, и сердце у Толика бешено заколотилось. Даже в самые тяжелые минуты встречи один на один с бурым медведем на Камчатке, оно у него так не билось… Что за хрень, невольно подумал Толик, но тут же обо всем забыл, потому что клинок его буквально очаровал, заворожил. Таких изящных, таких плавных, таких элегантных линий он в жизни своей не встречал. Это потом, несколько дней спустя, Ромашов вдруг додумался, что лезвие кинжала чем-то неуловимо смахивает на Томкину фигуру до родов: те же плавные линии, соблазнительные изгибы в известных местах, то же неудержимое желание – подержать в руках…

Словно черт из шкатулки, вынырнул из-за золотого Будды хозяин лавчонки. Маленький, желтенький, как осенний лист в октябре, все лицо, словно кусок черепицы, в продольных морщинах, с небольшой бородкой клинышком и седой косичкой за спиной. Таец тут же затараторил свое «бао-сяо», сложив ладони лодочкой и прижимая их к тощей груди.

Подошли Томка с Дашуней, удивленно вытаращились на Толика, словно бы он живую змею или еще чего похлеще в руках держал.

- Зачем он тебе? – неприязненно спросила Тамара, опасливо скашивая глаза на Дашу: не дай бог ручонкой за лезвие схватится.

- Да ты глянь, какая красотища! – Толик Ромашов осторожно провел пальцем по лезвию, затем любовно огладил украшенную резным растительным орнаментом рукоять, как-то по-особенному скошенную к основанию.

- Не люблю я такие ножи, - презрительно поджала губы Томка и отвернулась.

- А какие ты любишь? – с усмешкой спросил ее Толик, не выпуская кинжала из рук.

- Я люблю кухонные, и чтобы они острые-преострые были, а не такие, как у нас, - не упустила возможности укорить Тамара. – Да и в самолет тебя с ним не пустят…

- А я его в багаж вместе с чемоданом сдам, - возразил Толик, - долетит, как миленький.

- Хороса нозика, - вдруг снова подал голос хозяин лавчонки. – Сибко хороса… - и согнулся в три погибели, так что жидкая седая косичка через плечо свесилась.

- Не бери! – вдруг побледнела Тамара, и даже шаг вперед сделала, словно заслоняя собою Толика от кинжала. – На кой он тебе сдался? У тебя же этих ножей дома хватает… Сколько их, ты уже и сам, наверное, не помнишь… Не бери, Толик, зачем он тебе? – тревожно повторила она.

- Хороса нозика, - снова проблеял в поклоне таец, и вдруг высверкнул снизу вверх на Тамару сердитый взгляд.

И снова холодком обдало сердце Толика, и чувство близкой опасности ворохнулось в нем, но именно поэтому, как бы отметая все эти глупости, он бесшабашно рубанул рукой:

- Ладно, беру! Сколько ты за него просишь?

- Совсем нискоко – сито батов.

- Баксов? – не поверив своим ушам, переспросил Толик.

- Зачем - баксов? - опять поклонился старый таец. – Я говори – сито батов.

Действительно, смешная сумма для такой игрушки, но спорить, естественно, Толик Ромашов не стал. Он заплатил, забрал, ну, просто шикарный кинжал, и поспешно, словно таец мог передумать, пошел вон из лавчонки. Надувшаяся Томка молча последовала за ним. Ничего не понявшая Дашка - следом, то и дело оглядываясь на необычного старичка. Таец выпрямился, сощурил и без того узкие глаза, и подобие улыбки скользнуло по его обезьяньему личику.

А и в самом деле: откуда могла узнать о кинжале эта ярко накрашенная, аккуратно завернутая в блескучие тряпки, женщина? Знали о нем пока что только три человека: сам Толик, жена Тамара и Дашка. Все! Он даже перед друзьями-охотниками еще не успел похвастать своим приобретением. Да и когда? Сразу после приезда столько дел навалилось по работе и по дому, что про кинжал он просто-напросто забыл. Не до него пока было. И вдруг какая-то цыганка, чудо в перьях, ему о нем напомнила.

- Пошли, - вдруг решительно заявила цыганка и, схватив за руку, повела Толика в беседку. – Садись и слушай меня внимательно, золотой. Слушай и запоминай…

- Откуда ты про кинжал знаешь? – вякнул было Толик, но Эсмеральда, или кто она там на самом деле, и слушать его не стала. Неуловимым движением она извлекла из своей яркой одежды изрядно потрепанную колоду карт, и быстро раскидала ее на столе.

- Смотри сюда, золотой, смотри внимательно! - прошелестела она зловещим шепотом, вновь хватая Толика Ромашова за руку. – Видишь, как карта легла? – и потянула его ближе к столу, и рука у нее оказалась неожиданно твердой и сильной. – Плохо для тебя карта легла. Совсем плохо… Зачем ты этот кинжал в Таиланде покупал? Почему жену свою не послушал? – опять спросила она и укоризненно покачала головой.

Толик, неожиданно обмякший от этих слов, ничего не соображающий, впервые взглянул странной женщине прямо в глаза. И словно провалился в темную, бездонную пропасть, опасно втянувшую в себя его взгляд. Все дальнейшие слова ее он вспоминал потом, как дурной сон, привидевшийся ему не то спьяну, не то с устатка.

- Тебе от этого кинжала надо срочно избавиться, - зловеще говорила цыганка. – Выбрось его куда подальше и не жалей, что сто батов напрасно потерял… И забудь, золотой, совсем забудь про него. Не простой это кинжал, ох – не простой…

«Ну да, я выбрось, а ты подберешь, да?» - начал было думать Толик, но удивительная цыганка эти мысли его мгновенно прочитала.

- Да и не нужен он мне, - усмехнулась она, - даром не нужен твой кинжал… Нельзя мне с ним, никак нельзя – старик запретил… А вот тебе – тебе смерть от него будет, вот что я хотела сказать. И карты об этом же говорят. Так что, золотой, послушай меня и выбрось его, и чем раньше ты это сделаешь – тем лучше для тебя будет…

И так она это проговорила, так Толик пропитался вдруг неясной тревогой, что поверил он цыганке. Совсем поверил. И больше ничего не сказала ему эта странная женщина, молча собрала карты, молча же приняла от него крупную купюру, которую он непонятно зачем протянул ей. И растворилась цыганка, исчезла, словно никогда и не была.

2

Есть непонятное очарование в самом зачатье осени. Еще вчера стояли яркие, безветренные дни, стремительно взлетали и падали в слюдянистом блеске от солнца стрекозы, прыскали с болота на болото утята - подлетыши, а сегодня вдруг пахнуло перед рассветом легким ветерком и понятно стало – лету конец. Нет, еще не осень, еще и жаркие дни будут, и комары досаждать будут, и зеленые листья над головою шуметь, ан – все уже не так. Может быть, предчувствие осени в нас самих, в нашей утомленности от летнего зноя, но глядь, а уже словно желтый сквознячок по осинкам прошел. А там ольха и березка робко начали примерять яркие осенние наряды. И звонче стали голоса людей по утрам, и все большими стаями заполоскали крыльями разномастные птицы над головой. Нет, это еще не отлет на зимовку, это лишь проба сил перед дальней дорогой, разминка, сколачивание строя и порядков. А вот стрижи вдруг разом исчезли, хотя никто и не заметил их отлета. Просто вроде как больше стало воробьев, этих мужественных серых аборигенов, никогда и ни на что своих отчих краев не меняющих. Да взлохматили леса и перелески громкие и нетерпеливые голоса людей – за первыми осенними груздочками пожаловали грибники.

Для Михалыча эта пора - самая беспокойная. Народ валом валит из города за ягодой и грибами, и почти всякий норовит забраться в самые укромные места, где хоронится днем от разной напасти вверенный его попечению разномастный зверь. Никакие шлагбаумы и знаки нынешним отморозкам не помеха. Прут и прут они в леса и на полевые угодья, как к себе домой – пешком, на велосипедах, мотоциклах, мотонартах, вездеходах и джипах. Правда, в последние два-три года эти люди слегка поутихли, потому как наконец-то подоспели законы, жестко окорачивающие лесных разбойников. Конечно, безобразий еще хватает, но пришла вдруг Михалычу подмога с самой неожиданной стороны: его постоянные клиенты, что каждый год у него охотятся, наконец-то сами озаботились сохранением угодий. А люди они в большинстве своем денежные, влиятельные и с очень длинными руками – где хочешь достанут. Охотинспектора не достают, полиция не достает, они – запросто. И стоило этим господам двух-трех самых ярых браконьеров в оборот взять, как остальные тут же хвосты поприжали. И такое Михалычу от этого послабление вышло, что он по ночам наконец-то высыпаться начал, и к зимним зверовым кормушкам теперь не таясь ходит.

Где-то в начале июня прошлого года случился у Михалыча на участке сураз: подобрал он в самой буреломной чаще месячного лосенка. У малыша была сломана левая передняя нога, и сломана – почти у самого основания копыта. Делать нечего, поволок Михалыч раненого лосенка к себе на кордон. А там его уже дожидался внук Николка, недавно вернувшийся со службы в доблестных российских войсках. Вместе они лосенку из березовых плашек надежную шину на покалеченную ногу соорудили, натуго перевязали и коровьим молоком его напоили. Пока с ногой возились, лосенок фыркал, отчаянно брыкался и даже умудрился головой Михалычу так под дых дать, что у того слезы из глаз покатились. Но как только дело дошло до бутылки с молоком, на которую Михалыч приспособил отрезанный от перчатки резиновый палец, для верности проколотый в трех местах, лосенок так зачмокал, так умильно огромные глаза прикрыл, что любо-дорого посмотреть.

- Сколько ему? – уважительно спросил Николка.

- Месяц-полтора, не больше, - ответил Михалыч. – Почти все дикие копытные в мае телятся, чтобы, значит, к молодой зеленой травке подгадать.

- А почему мать его бросила? – белобрысый Николка, шебутной и задиристый в селе, неожиданно притих, осторожно придерживая малыша за вздрагивающий круп, и исподлобья поглядывая на деда.

- С чего ты взял, что бросила? – строго взглянул на внука из-под густых рыжих бровей Михалыч. – Это тебе не передача Андрюхи Малахова, по которой все и всех бросают. Это там, у него, то дети родителей ищут, то – родители детей. Совсем свихнулся народ, а Малахов им потакает, тащит всех подряд на телевидение. Они и рады стараться… А в природе, Николка, шалишь, в природе пока еще все по строго определенному порядку идет. Она-то, мамка его, наверняка поблизости стояла, ждала, чем дело кончится. Бывали случаи, что в такой ситуации матки и охотников с ружьями копытами забивали. Зверь это серьезный, в гневе – шибко опасный. И потому, ежели тебе лосенок где в лесу повстречается – будь начеку, а лучше всего - обойди его стороной.

- Деда, а как же она тебя не тронула? – удивляется Николка.

- Ну, меня… - Михалыч даже засопел от возмущения. – С какой такой стати она меня трогать будет, ежели знает не менее трех лет, и каждый клок сена или там венички березовые, что я летом заготавливаю, а в снежные зимы в кормушки кладу, насквозь мною пропахли… Нет, внучек, шалишь, никогда они меня не тронут. А вот до самой просеки пообочь тропы его мамка меня проводила…

- А ты как об этом знаешь? – удивился Николка и, словно мальчишка, шмыгнул долгим носом, а потом еще и рукавом утерся.

- Оттуда и знаю, что слышал я ее… Да она от меня не очень-то и таилась. Кордон мой они хорошо знаят. Зимой, бывало, я только Серка из стойла вывожу, а они уже со всех сторон к кормушкам потянулись. Зверь, он человека чувствует, ему для этого никаких университетов не надо… А вот осенью, во время гона – другое дело. Тут уже – не подступись, никакого кумовства они не признают в эту пору.

Тем временем лосенок, полуторалитровую бутылку молока высосав, явно притомился, и начал кружить по загону, выбирая место для лежки. Раненая нога в шине ему сильно мешала, и он то поджимал ее, то начинал трясти, мотая головой и взмыкивая от боли.

- Ишь ты, малой, никак лечь не приспособится, - проворчал Михалыч. – Ну, ничего, потихоньку обучится…

С этими словами он ловко подхватил лосенка и аккуратно уложил на мягкую солому, заранее постеленную в углу загона. И лосенок, словно всю жизнь его таким вот образом спать укладывали, шумно вздохнул, пару раз прянул длинными ушами, прикрыл влажные глаза и мирно засопел.

- Умаялся, бедолага, - сказал Михалыч, аккуратно прикрывая за собою дверку загона. – Шутка ли – такой стресс пережить… Не случись меня на тот момент, его любая собака запросто загрызть могла. А их сейчас в лесу, вместе с грибниками, прорва.

- Деда, а ты уже решил, как мы его назовем? - задумчиво спросил Николка.

- А как скажешь – так и назовем, - усмехнулся Михалыч и выжидающе уставился на внука.

- Давай его Яшкой назовем? – разулыбался довольный внук.

- Давай, - легко согласился Михалыч.

За полтора года Яшка вымахал почти что в самого настоящего взрослого лося. Длинноногий, с высокой холкой, большой горбоносой головой и маленьким символическим хвостиком, он своим внешним видом слегка напоминал лошадь. Особенно выделялась у Яшки голова, несоразмерно крупная, она словно бы принадлежала другому животному.

Всю зиму Яшка простоял в загоне на полном кормовом обеспечении. Сена и кормовых отходов Михалыч для него не жалел. Да и Николка, почти каждые выходные приезжавший к деду из села на мотоцикле, Яшку не забывал. То комбикорма ему привезет, то пару буханок хлеба, а уж несколько кусочков сахара-рафинада, любимого лакомства молодого лося, это всенепременно. И Яшка, одному ему ведомым путем распознавая среди прочих дней субботу, уже с утра начинал нетерпеливо хоркать, ворочать из стороны в сторону лобастой головой, и сторожко прядать ушами.

В конце апреля Михалыч решил: пора Яшку на волю отпускать. Мол, хватит ему в нахлебниках ходить, сколько можно – вон какой лоб вымахал. Николка было в пузырь полез, не хотелось ему со зверем расставаться.

- Деда, тебе что, сена для Яшки жалко? – язвительно спросил он, узнав о решении Михалыча.

- Жалко-не жалко, - усмехнулся Михалыч, а коровку мою с мерином он основательно объедает. Полтонны сена, не меньше, в его утробу ушло.

- Не боись, - нахмурился Николка, - я этим летом стожок сена ему сам поставлю…

- А вот это – без надобности.

- Как так? – удивился Колька, хлюпая вечно простуженным длинным носом.

- Да так, - Михалыч, сидя за кухонным столом, чинил конскую сбрую, которая в двадцать первом веке стала жутким дефицитом и без которой, тем не менее, никак нельзя было на кордоне обойтись. Николка, слегка припухший после ночной дискотеки, потягивал пиво. – Ты сам, Николка, посуди. Вымахал твой Яшка уже больше моего Серка, и скоро ему в нашем загоне тесновато будет. А мозги-то у него – куриные… Мало того, что он без родительского воспитания остался, так еще и в загоне у нас, как в тюрьме сидит…

- Ну и что теперь? – подозрительно спросил Николка.

- А то, что пора ему к своим родичам возвращаться, пока он все навыки природные окончательно не растерял. Лето для этого – самая благодатная пора. Без корма он теперь никак не останется. Да и матка его, как я полагаю, где-то поблизости обретается. Лось хоть и долгоног, но большие концы делать не любит, толчется все больше в знакомых местах.

- Жалко, - опять Николка вздохнул. – Скучно без него будет.

- Да ты погоди прощаться, - улыбнулся Михалыч. – Он сразу-то вряд ли уйдет. Его еще палкой отгонять придется. А вот осенью, когда у них гон начнется, тогда, Николка, ежели его не отпустить, он нам не только загон, а домишко мой по бревнышку раскатает. Ты вон, на себя посмотри: по дискотекам-то своим чертовым совсем извелся, исхудал, один нос только и остался. И попробуй, удержи тебя, хо! – Михалыч отложил в сторону хомут, глянул в окно – день на вторую половину перевалил. – А тут зверь, к тому же дискотека у него всего-то две-три недели в году бывает. Усек?

- Усек, - засмеялся Николка. – А все равно жалко мне его отпускать.

И отпустили. Открыли настежь ворота в загон. В сторону отошли. А Яшка лишь волоокими своими глазами на них уставился да большими ушами стриганул.

- Ну, Яшка, давай, двигай! – подбодрил его Михалыч. – Двигай, не задерживай, так сказать – на вольные хлеба.

Николка выжидательно молчал. Было видно, что он рад такому Яшкиному поведению. Потом Михалычу сказал:

- В селе мужики смеются. Говорят, что мы с тобой окончательно свихнулись. – Николка возбужденно засопел. – Мол, триста кило отборного мяса сами из рук выпускаем. И даже в деньги все это перевести успели. Подсчитали, что если на рынке мясо продать – почти девяноста тысяч рублей получается…

- Ого, - хитро сощурился Михалыч. – Если на мою зарплату перевести – полгода работать надо. А тебе, Николка, в аккурат на новый мотоцикл хватит, и даже - с коляской. Есть о чем подумать, а, Николка? Может, ворота притворить, пока не поздно? – и Михалыч сделал такое движение, словно и в самом деле собирался запереть загон.

- Да ладно тебе, деда, - нахмурился Николка. – Я ведь тому, кто на Яшку руку поднимет, голову запросто оторву…

- Ну-ну, - неопределенно хмыкнул Михалыч, взял хворостину и пошел в загон. – Давай, Яшка, давай на волю, - словно корову, легонько хлестнул он его по крупу хворостиной. – Давай, пока лихие люди тебя на котлеты не перекрутили.

И Яшка, словно осознав сказанное Михалычем, осторожно потянулся на выход.

3

«Милый, любимый, дорогой, - писала в эсэмэске Светка, - я так по тебе соскучилась. Я так тебя люблю. Ты сегодня уехал, а я места себе не нахожу. И знаешь, всякие глупые мысли в голову лезут. Думаю, а вдруг ты в вагон-ресторан пошел. А там какая-нибудь фифа из филармонии отбивную кушает. И мест больше нет. Только возле нее. Вот ты взял к ней и подсел. Ой, извини, тут ко мне клиентка пришла. Потом допишу».

«Не майся дурью, - пишет в ответ Вадик, а кое для кого и Вадим Сергеевич. – Какой ресторан, если ты меня беляшами на неделю загрузила. Правда, бутылку пива я купил, было дело, потому что в купе нашем жара невозможная. Я тоже скучаю. А что толку – у меня работа такая, сама знаешь. Все время на колесах. Целую».

Вадик работал на небольшой мебельной фабрике, специализирующейся на производстве кухонь и шкафов-купе для прихожих. В его непосредственные обязанности входил сбор заказов на изготовление индивидуальной продукции. Дело вроде бы нехитрое, но требующее обязательного умения контактировать с заказчиками и кое- что понимать в этой самой мебели. Вадик понимал, поскольку в свое время закончил строительный институт, да и руки у него из правильного места росли. А что касается заказчиков, особенно – заказчиц – никаких проблем! Почти два метра роста, жгучий брюнет, аномально голубые глаза… Есть вопросы? И у Вадика их не было, а вот заказы – были. А женщины, если начинали заказывать – удержа им не было. И Вадика на работе за беспримерную работоспособность очень ценили. У него даже свой собственный, отдельный офис, в центре города имелся. С хорошей мебелью, компьютером, кожаным диваном и цветами в горшках. «А диван-то зачем?» - спросили ревнивые сотрудники у шефа. Шеф засмеялся, многозначительно подмигнул Вадику и весело ответил: «Я полагаю, что этот диван мне не только аренду офиса, но и кое-что еще покроет… А ты как думаешь, Вадим Сергеевич?» И Вадик, имевший удивительную для его возраста способность краснеть, опустил густые ресницы и прямо-таки залился краской.

«Паразит! – писала в следующем послании Светка. – У тебя всегда все с пива начинается. Ты и ко мне в первый раз с бутылкой пива пришел. Вспомни. Уселся в кресло, а пиво на столик поставил. Меня потом хозяйка прессовала по полной программе. Мол, чего это ты в моей парикмахерской ресторан устроила. И чем все это кончилось? Так что с пивком ты там заканчивай. Хватит, попил ты нашей кровушки, паразит! А я так по тебе уже соскучилась, так соскучилась, что сил моих нет… Приедешь, я тебя под ноль изничтожу, так и знай… Ой, извини, работы много. Целую».

Вадик довольно усмехнулся и отложил телефон. Светка, конечно, классная телка, не зря он на ней женился. И в постели она – супер! Но уж больно ревнивая… Вечно ей женщины возле Вадика мерещатся. А у него работа такая – без женщин никак. Чем больше контактов – тем больше заказов. И с каждого заказа Вадику процент идет. Поэтому бабло у Вадика не переводится, и обручальные кольца у них со Светкой не простые, а с дорогими брюликами…

- Что будем заказывать? – наконец-то нарисовалась перед Вадиком официантка, невысокая, полненькая и с таким бюстом…

- Котлету по-киевски, двести грамм «Парламента» и салат «Столичный», - солидно распорядился Вадик, хотя минуту назад хотел ограничиться курицей и еще одной бутылкой пива.

- Все? – официантка была слегка косовата и Вадику казалось, что она смотрит не на него, в то время как он глаз не мог оторвать от двух вызывающе выпирающих из-под синенькой кофточки шаров.

- Да есть у меня еще один заказ, - широко улыбнулся Вадик, с трудом отрывая взгляд от вызывающего оторопь бюста.

- Это – потом, Котик, - влет поняла его женщина, убирая в карман синего же форменного фартучка блокнотик и карандаш. И, ответно широко улыбнувшись, добавила: - После одиннадцати… Дотерпишь, Красавчик?

- Не вопрос, - сразу успокаиваясь, солидно ответил Вадик.

- Вот и ладненько, Котик, - поправила прядь темных волос за ушком официантка. – Да, вместо салата «Столичного» я принесу тебе «Цезаря», он посвежее будет… А зовут меня, между прочем, Зина…

«Любименький мой! Мой самый-самый, - писала в следующей эсэмэске Светка. - Мы уже закрылись. А я как представлю, что мне идти домой, а там тебя нет – удавиться, честное слово. Как хочешь, милый, а все-таки надо будет тебе другую работу поискать. – В этом месте Вадик поморщился, и глянул в окно, на пробегающий мимо пейзаж. А что там, за окном? Чахлая растительность, истрепанные ветрами ели, синеватые в наступающих сумерках вершины сопок, да кособокая низкая луна, вскачь несущаяся вслед за поездом. Изредка промелькнут тусклые огоньки нищих разъездов и полустанков, да встречный состав вдруг так ударит плотной массой воздуха по окнам, что зазвенят ложечки в пустых стаканах с посеребренными подстаканниками. – Ты же с красным дипломом, Вадя, ты же у меня умница, а вечно за какими-то заказами гоняешься. Ведь не мальчик уже, гоняться-то, ты глава семьи у меня, вон какой клевый. Тебе другие масштабы нужны… Ладно, любимый, я тебе еще из дома напишу. А приедешь – я тебя просто уделаю. Понял? Целую, милый, целую тысячу раз и везде!»

«Масштабы» Вадика разозлили. Он на заказах, между прочем, двухкомнатную квартиру в престижном районе купил, тачка у него приличная, не стыдно к любому подъезду подкатить. Сама в пух и прах разодета, одной обуви – на взвод парикмахерш хватит. А про мебель и говорить нечего – импорт и евроремонт в квартире…

- Заскучал, Котик? – на столе появился салат и графинчик с водкой. И сразу было видно, что водка холодная, - графин снаружи мелкими капельками покрылся.

- Что за имя у тебя такое, не современное? – спросил Вадик. – Никогда раньше не встречал…

- Ну, вот и встретил, - ласково улыбнулась ему женщина. – Как раз прибавка в твою коллекцию будет.

- Какую коллекцию? – слегка растерялся Вадик.

- А то ты не понимаешь? – Зина весело посмотрела на него. – Ну, приятного аппетита тебе, Красавчик. – Ее умопомрачительные груди едва не касались щеки Вадика. В какой-то момент он даже нестерпимый жар, исходящий от них, реально почувствовал. У Вадика голова закружилась, когда он представил это живое роскошное тепло под своими ладонями. – Будет, все тебе будет, Котик, - словно прочитав его мысли, сказала Зина, и легонько тронула его за плечо, - потерпи.

«Светка-Ранетка, - поспешно давил клавиши мобильника Вадик после первой рюмки, - ну, о чем ты? Не заморачивайся, все будет путем! Я скоро вернусь, и ты меня обязательно уделаешь. Не вопрос! Тут у меня соседи, с ребенком. Спать хотят. Да и мне пора на боковую – завтра тяжелый день будет. А «масштабы», Светик, у меня правильные, не сомневайся. Игорь с Мишкой в солидных строительных конторах работают, ведущие специалисты, ты об этом знаешь. И что? У них то заказов нет, то финансирования. Вечно на подсосе сидят, а я так не хочу. Да и о чем разговор, я же для тебя стараюсь, для моей лапочки. Я тебя тоже очень-очень люблю! Целую. И не скучай ты так без меня, скоро встретимся. Все! На этом отключаюсь, а то неудобно перед соседями с ребенком…»

Вадик с удовольствием придавил красную кнопочку и перевел дух. Как говорится – теперь он до утра свободен. Он не спеша налил себе полнехонькую стопку, двинул поближе салат «Цезарь», и в это время услышал приятный женский голос над головой:

- К вам можно?

Вадик вздрогнул от неожиданности и поднял взгляд. Возле его столика выжидательно замерла красивая женщина в элегантной кремовой шляпке. Бежевые перчатки и туфли говорили о том, что эта женщина знакома со вкусом, а строгий вечерний костюм выгодно подчеркивал ее роскошные формы. Опешивший Вадик окинул взглядом вагон-ресторан, почти полностью забитый шумными, разговорчивыми пассажирами. Даже за самыми невыгодными столиками, у входных дверей, уже сидели люди.

- Нельзя? – искренне удивилась женщина и капризно надула полненькие губки.

- Да нет, пожалуйста! – вскочил смущенный Вадик, поспешно отодвигая стул для женщины с противоположной стороны столика. – Извините, я просто задумался…

- Бывает, - женщина легко опустилась на предложенный стул и оценивающе посмотрела на Вадика. – Меня зовут Маргарита Иосифовна. Я работаю в краевой филармонии. Еду в командировку в город Ещенск.

- Очень приятно, - галантно склонил голову Вадик. – Я тоже еду в командировку и тоже, представьте, в Ещенск… Зовут меня Вадим Сергеевич, но для вас я просто Вадик.

- Просто Марго, - решительным движением Маргарита Иосифовна протянула руку в перчатке. Вадик поспешно протянул свою, и ему потребовалось некоторое усилие, чтобы отпустить эту мягкую, эту беспомощную и так много обещающую кисть женской руки.

продолжение следует