(рассказ)

Валдемар Люфт

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

Дорога плавно cворачивала вдоль излучины реки. Середина мая. Было тепло, но от реки веяло прохладой, и ветерок, влетавший в открытое окно машины, приятно холодил уставшее от длинной дороги тело. Вскоре река осталась позади, и шоссе потянулось вдоль давно нетронутых полей. Ровно гудел мотор старенькой ГАЗ-69. Этой машине, наверное, лет сорок. Она была ухоженной, и в салоне чувствовался некоторый комфорт. Конечно, не «Мерседес» и даже не «Опель-корса», но газончик этот для этих мест был транспортом самым подходящим. «Интересно, – подумал Эвальд, – долго бы выдержали на этих ухабистых грунтовых дорогах полированные и хромированные европейские стиляги?»

– Сколько лет этому газончику? – спросил он сокурсника по институту, Дарбая.

– По документам машина была выпущена в 1962 году. В ней уже ничего своего не осталось. Рама новая, сиденья жигулёвские, год назад новый мотор от «Волги» поставили.

Дарбай ударил ладонями по рулю:

– Эх! Что бы я делал без этого старичка?!

И действительно, чем дальше машина удалялась от населённых пунктов и центральных дорог, тем глубже была колея. Кое-где в ямах стояла вода, и колёса газика проваливались в яму. Мотор начинал натуженно реветь, Эвальда кидало из стороны в сторону, но газик, не теряя скорости, уверенно продолжал свой путь.

Цель друзей была Джайляу. Эвальд давно мечтал попасть в эти места. Здесь, в предгорье Алатау, природа была ещё не тронута: ручьи не высыхали почти всё лето, в лощинах – трава в рост человека, на зелёных холмах нагуливали жир овцы. В детстве он бывал здесь много раз. Живший через дорогу сосед, колхозный шофёр дядя Боря, когда ему выпадал рейс на Джайляу, брал с собой двух своих сыновей. Эвальд был их самым верным другом, потому брали и его. У него осталась в памяти длинная ухабистая дорога, зелёные холмы, горная гряда за ними, обтянутые широкими лентами с казахским орнаментом серые и белые юрты, запах горелого кизяка и кислого молока. День на Джайляу проходил всегда по одному и тому же сценарию. Вначале по еле заметным уступам друзья забирались на высокую гранитную гору и с интересом наблюдали за шофером и чабанами, превращавшимися в лилипутиков. От мотора игрушечной машины шёл пар. Чабаны и дядя Боря выгружали ящики из кузова, потом что-то загружали в него и в конце концов по установившейся традиции исчезали в одной из юрт. Возле неё на сложенном из камня очаге стоял казан, в котором варилось свежее мясо. До самого вечера мальчики были предоставлены самим себе. Они лазали по горам, бегали наперегонки с собаками по травянистым склонам, дразнили бородатого козла, катались на неосёдланных лошадях, и к вечеру от усталости падали у юрты на землю. Через кошму был слышен громкий разговор и смех. Когда начинало темнеть, дядя Боря выходил вместе со своими собутыльниками на улицу. Один из казахов забрасывал в кузов связанного по ногам живого барана. Дядя Боря прощался за руку с чабанами, их жёнами и детьми, с трудом залезал в кабину старенького ЗИСа и вместе с детьми, усталыми, но счастливыми, ехал домой. Обратная дорога была ещё длиннее, чем на Джайляу. Пьяный шофёр терял иногда управление, колёса налетали на камни или выскакивали из колеи, маленькие пассажиры в кузове до хруста в пальцах держались за борта, боясь вывалиться, но к полночи всё-таки приезжали домой.

Здесь на Джайляу Эвальд познакомился с Дарбаем. Он учился в интернате, но все каникулы проводил у своих родителей на отгоне. Случайно они оказались в одном институте, и дружба, начавшаяся в детстве, за время учёбы окрепла. После института их распределили в одну и ту же строительную организацию. Эвальд долго оставался рядовым инженером, а Дарбай сделал карьеру, перешёл работать в райком инструктором. Он далеко пошёл бы со своей способностью аргументированно говорить, деловой хваткой и связями родителей, но пришедшая перестройка распорядилась его судьбой по-другому. Теперь он имел собственное хозяйство. Несколько отар паслись на Джайляу, на востановленной ферме стояло два десятка коров, и старенькие тракторы обрабатывали приватизированную им землю. Дарбай давно звал друга в гости, но у Эвальда не было времени. После каждого письма из Казахстана ему несколько ночей снилось Джайляу. Во сне он лазил, как в детстве, по горам, бегал по пологому склону к видневшимся в лощине юртам, пил из пиалы пахучий терпкий кумыс или наваристый бульон, и просыпался запыхавшийся от долгого бега и вкуса кумыса. Наконец-то у него нашлась возможность вырваться из этого замкнутого круга повседневных забот, пропитанного сыростью и туманами, запахом асфальта, автомобильного угара и вони с крестьянских полей. Самолёт перед обедом приземлился в аэропорту южного города, где его встречал Дарбай. Друзья перекусили в ресторане и после трёх часов езды по асфальту свернули на грунтовую дорогу. Они сказали друг другу самое основное, и теперь Эвальд сидел возле водителя, отвлечённо слушал, о чём тот говорил, и впитывал в себя окружающий ландшафт, наслаждался свежим воздухом и ярким солнцем, бившим в лобовое стекло.

– На отгоне моих овец пасут брат и племянник, – рассказывал Дарбай. – Там же пасет свои отары дядя. Ты должен помнить моего дядю. Звезду героя он получил за несколько лет до перестройки. Старый, но крепкий старик. Недавно женился. Официально у него одна жена. Вторая жена у него была ещё при советской власти. Когда его младший брат попал под поезд, осталась жена с ребёнком. Кулантай забрал её к себе в дом. Она родила ему ещё двоих детей. Прошлой осенью новую жену взял. Самому уже под семьдесят, а молодой жене 25 лет. Вдова, но без детей. Кто-то из родственников привез её из города. На сохранение, наверное, – Дарбай засмеялся и продолжил: – Мой племянник тоже недавно женился. Его жена окончила институт, но работу не нашла. Теперь помогает овец пасти. Брат со своей женой тоже здесь, на отгоне. Вчера поставили еще одну юрту для моей семьи. Навес сколотили. По случаю твоего приезда настоящий той будет. Я попросил женщин нарядиться в национальную одежду. Им праздник – и тебе приятно.

Дорога начала петлять вдоль холмов. Начинались горы, кое-где торчали острые гранитные камни. Высоко в небе летало несколько птиц. Они парили, как планеры, выискивая жертву. Суслики, не догадываясь о грозившей им опасности, столбиком стояли у нор и удивлённо провожали натуженно ревущую на подъёмах машину. Поднялись на очередной холм, и перед друзьями открылась неописуемая красота. Ручей голубой лентой прорезал широкую лощину. Небольшое озеро раскрытой ладонью лежало у истока ручья, в его прозрачной воде отражался зелёный склон горы с вкраплениями цветущих маков, синее небо и выступы серовато-розового гранита. Несколько серых и белых юрт рассыпались по зелёному полю в ста метрах от озера. Где-то далеко, на другой стороне лощины, виднелись пасущиеся овцы. В солнечном испарении они, казалось, парили в воздухе. Лай собак доносился от юрт. Лёгкий ветерок относил дым от очагов.

Газик сменил свой рассерженный рёв на удовлетворённое урчание и спустился по пологой дороге к юртам. Многочисленная ребятня оставила свои игры и побежала навстречу машине. Женщины в белых платьях и в тёмных плюшевых жилетках прекратили возню у очагов и под навесом сгрудились у одной из белых юрт, с интересом наблюдая, как их долгожданный гость выходил из машины. На некоторых были шёлковые платки и чёрные, расшитые казахским орнаментом шапочки. От долгой езды у Эвальда затекли ноги и болела спина. Он с трудом сделал несколько шагов. Откуда-то враз появились мужчины. Большинство женщин и мужчин были ему незнакомы, но он с удовольствием пожимал каждому руку, искренне радуясь бесхитростным казахским лицам, с которых ни царь, ни советская власть не смогли изгнать выражение собственного достоинства и уважения к гостю. С теми, кого хорошо знал, он обнимался, обмениваясь короткими фразами. Вот седобородый аксакал Кулантай. К нему Эвальд подошёл в первую очередь, тем самым подчеркивая уважение к старшему. Вот Бауржан, брат Дарбая. Вот Сагындык, их племянник. Вот Сауле, жена его друга. Красавица, она вскружила голову не одному студенту в институте, но вышла замуж за Дарбая.

После приветствий мужчины расположились под навесом на разостланных коврах. Одна из женщин разлила из кожаного бурдюка кумыс по пиалам. У дастархана на почётном месте сидел Кулантай. Он сложил ноги калачиком, ссыпал в ладонь несколько крупинок насвая, привычно закинул в рот и, комично двигая нижней беззубой челюстью, начал расспрашивать гостя о заграничной жизни. Эвальда посадили рядом с ним в знак особого к нему уважения. С другой стороны от Кулантая оставалось место для Дарбая. По случаю «высокого» гостя мужчины были празднично одеты, а на Кулантае был богатый, расшитый золотыми нитками халат.

В первую очередь аксакал расспросил гостя о здоровье жены и детей. «Жена здорова, работает в больнице, – отвечал гость. – Дочь учится в гимназии, сын в профессиональном училище». «Жаксы, жаксы» – приговаривали чабаны, показывая, как они рады, что в семье их гостя всё хорошо. Ответы Эвальда либо восхищали, либо удивляли. А может быть, им было совершенно безразлично, о чём рассказывал гость, но из уважения к нему делали вид, что удивлены и восхищены. Они искренне удивились, когда их гость сказал, что работает столяром на мебельной фабрике. Как так?! Инженер с высшим образованием – и столяр?! Пришлось объяснить:

– Большая безработица. Место инженера или мастера не нашёл и, чтобы прокормить семью, временно согласился на простую работу.

Узнав, что их гость – простой рабочий, чабаны почувствовали себя свободней. Эвальд был этому рад. Пропала та тонкая граница между «высоким» гостем из-за границы и чабанами из глубинки. Полился откровенный разговор. Дарбай c двумя молодыми работниками разделывал недалеко от очагов только что зарезанного жирного барана. Принесли чай с молоком, через некоторое время куырдак. Разлили по полстакана водки и в ожидании бешбармака начали говорить о хозяйственных делах, политике, болезнях и своих детях. Солнце ушло за горы. Где-то за юртами ровно гудела переносная электростанция. Одна лампочка под навесом и вторая возле казанов помигивали в такт работы двигателя, и возле них роилась мошка. Собаки выстроились у навеса, ожидая, когда принесут мясо и в их сторону полетят обглоданные кости.

Зазвучала домбра. Полилась казахская песня, слова которой Эвальд частью понимал, а частью лишь догадывался. Странно, раньше, когда по телевизору начинался концерт домбристов, он переключал на другую программу, а сейчас музыка входила в душу и вызывала чувство покоя. Домбрист пел о самых простых вещах: о светившемся красным светом закатном солнце, о прохладе гор, о холодной воде родника, о путниках, ведущих на поводу навьюченных лошадей, о встречах в конце пути, о счастье увидеть родные места. Певец импровизировал… Это была не просто песня о том, что он видел, эта была песня казаха о родных просторах, о родном небе, о Родине.

Принесли мясо по-казахски. На круглом разносе лежала лапша, кусочки казы и крупные куски мяса. Все с нетерпением ждали, когда Дарбай на правах хозяина разделит мясо на мелкие кусочки. Кулантай поднёс раскрытые ладони к своему лицу, проговорил традиционную молитву, и мужчины принялись за еду. Эвальд не забыл, как едят бешбармак и так же, как остальные мужчины, захватывал пальцами кусочек мяса, добавлял лапшу и, стараясь не накапать на ковёр и на рубаху, подносил его ко рту.

Далеко за полночь, когда было съедено всё мясо и выпита не одна пиала наваристой сорпы, когда по старшинству и по степени уважения каждый получил что-то от головы барана, на Эвальда навалилась усталость. От выпитой водки он не стал улавливать смысл разговора, невпопад отвечал на вопросы, и от жирной еды подступала тошнота. Он с трудом встал с ковра.

– Ты куда? – спросил Дарбай.

– Пойду, немного прогуляюсь. Может быть, искупаюсь в озере.

Женщины, сидевшие за круглым низким столиком недалеко от очагов и пышуших жаром самоваров, что-то сказали ему вслед и весело засмеялись. Наверное, было смешно смотреть, как, пытаясь ровно держаться на ногах, пьяный мужчина неуверенно взбирался по узкой тропинке на горбатый холм, за которым находилось небольшое озеро. Перевалив через холм, он спустился к озеру, нашёл просвет в камышах, скинул одежду на каменистом берегу и вошёл в воду. Она была холодной. Эвальд нырнул с головой и, задержав дыхание, проплыл под водой несколько метров. Не отплывая далеко от берега, он плавал кругами минут пятнадцать, пока не почувствовал, что замёрз. Но ему стало легче. Мысли пришли в порядок, ушло чувство перенасыщенности и пропало желание спать. Он вышел из воды, прихватил одежду и пошёл к большому валуну в двадцати метрах от озера. Здесь лёг голый на траву, подстелив под себя рубаху. От нависшего над ним гранитного камня веяло накопленным за день теплом. Тень от камня тянулась до самого озера. Другая сторона озера была освещена луной, и вода там отражалась свинцовым светом. Камыши шевелили мохнатыми хвостами, и, казалось, людская масса, завороженная тихой ночью, шевелится в безмолвном танце. Где-то стрекотал кузнечик, несколько раз проквакала лягушка, и послышался всплеск после её смелого прыжка в воду. Эвальд наслаждался тишиной и прохладой. Остывшее после купания тело покрылось гусиной кожей, но встать и одеться было лень. За холмом, в той стороне, где стояли юрты, слышался звук домбры и стук дизельной электростанции. На холме показался силуэт собаки. Она сбежала по тропе вниз, остановилась в десяти метрах от лежавшего в тени нависшего камня мужчины и зарычала. Послышались шаги, и вслед за собакой появился силуэт человека. С холма спускалась женщина. Догадаться об этом можно было по облегающей до самых пяток юбке, по высоко накрученному на голову платку-кимишек, по лёгкой неслышной походке. Она сказала что-то собаке и прошла мимо неё. Лица её не было видно. Мужчину она не могла видеть, но, конечно же, догадалась, что кто-то находится под валуном. А может быть, она точно знала, кто может здесь быть? Женщина прошла к берегу. Собака послушно бежала за ней. На берегу женщина сняла кимишек с головы, и длинные волосы рассыпались вдоль спины. Она быстрыми движениями скинула с себя одежду и подошла к воде. Эвальд не имел представления, кто была эта женщина, и, не отрываясь, смотрел на её силуэт в просвете между зарослями камыша. На фоне воды угадывались тонкая талия, маленькие груди и плавно округлённые бёдра. Женщина вошла в воду, окунулась с головой и поплыла к середине озера. Слышен был плеск воды под её руками, но минут через пять вдруг стало тихо. Собака, суетливо бегавшая вдоль берега, тоже исчезла. Через десять минут Эвальд начал беспокоиться, не утонула ли она? В мае вода ещё холодная и мало кто купается в это время. Что делать? Позвать кого-нибудь на помощь? А вдруг ничего не случилось? Если честно, ему было просто лень встать и бежать за помощью. Да и озеро было не настолько глубоким, чтобы в нём можно было утонуть. Он всматривался в озёрную гладь, надеясь вновь увидеть силуэт женщины. За гранитным валуном луна скрылась за тучей. Поверхность озера стала чёрной. Его глаза устали от напряжения; он прикрыл их и почувствовал кого-то рядом с собой. На растоянии вытянутой руки от него стоял зверь. Кто это был; волк или собака? Его охватил панический страх. Неожиданно за гранитным валуном хрустнула щебёнка, лёгкие шаги приблизились к Эвальду. Неизвестный опустился возле него на колени, и он почувствовал чью-то ладонь на груди. Ему хотелось встать, но ладонь придержала его. Отвернувшись от зверя, он глянул на стоявшую возле него женщину. Лицо её было скрыто волосами. Она наклонилась над ним, и мокрые волосы защекотали грудь и лицо. Её ладони прикоснулись к его телу. Желание просыпалось в нём. Он протянул ладонь и прикоснулся к маленьким, упругим грудям. Её кожа была холодной и мокрой. Незнакомка нежно прошлась пальцами по лицу мужчины, засмеялась и пошла по склону к озеру. Он хотел встать и идти за ней, но сидевшая рядом собака угрожающе зарычала. В камышином просвете снова появился силуэт женщины. Она была прекрасна, мужчина был в этом уверен. Женщина вошла в воду и тут же вышла, не торопясь, оделась, накинула платок и пошла по тропинке к юртам. Собака пару раз угрожающе залаяла и побежала за ней следом.

Что это было – сон или действительность? Эвальд лежал под валуном и ему хотелось, чтобы этот сон вернулся. Стало прохладней. Он встал, оделся и пошёл напрямую по травянистому склону туда, где перестал стучать дизель, но в ночной тишине слышались людские голоса. На востоке светлело. Несколько женщин суетилось у потухших очагов. Никто из них не мог быть той неожиданной гостьей у озера. Все они были стары, и даже ночью можно было угадать в обрамлении белых платков морщины, потухший взгляд и усталость от прожитых лет. Кулантай спал на подушках. Двое мужчин допивали водку, заедая остывшим мясом. Дарбай стоял у входа в белую юрту и курил.

– Хочешь ещё выпить? – спросил он.

– Нет. Я хочу спать.

Эвальд не спал почти сутки, и теперь ему хотелось только одного – лечь и от всего отключиться. Дарбай показал ему место в юрте. Он лёг и мгновенно заснул. Ему снилась женщина. Опять её лица не было видно. Она шла по росе к озеру и там, где ступали её голые ноги, оставались следы в траве, которые цепочкой тянулись за ней. Женщина вошла в озеро. Голубая вода плескалась о её смуглое тело, и лучи утреннего солнца прятались в её длинных волосах, и изумрудным блеском блестели капли воды на её груди, и Эвальду хотелось идти за ней и пить ту воду, в которой купалась прекрасная незнакомка.

Проснулся он от жажды. Во рту всё пересохло. Яркий свет пробивался через приоткрытый верх юрты. Солнечный луч бил ему в лицо. Он встал и вышел на улицу. Женщины как будто и не ложились спать, всё так же возились у казанов. Они здоровались с ним по-казахски, и он на том же языке отвечал им. Одна из них налила полную пиалу айрана и протянула ему. Гость с жадностью выпил этот спасительный напиток. Сбегав в стоявшую поодаль обтянутую брезентом будочку и умывшись под навешенным на кривой столб рукомойником, Эвальд сел на подстеленную кошму у столика. Перед ним поставили полную чашку свежих баурсаков, сахар в тарелочке и налили крепкий чай, разбавив его молоком.

– Где Дарбай? – спросил он у женщины, наливавшей чай.

– Он рано утром уехал в район. Сауле тоже с ним поехала.

На стойбище, кроме трёх пожилых женщин, никого не было. Эвальду, с одной стороны, хотелось знать, кто была та незнакомка, но с другой стороны, не хотел этого – боялся разочароваться. Да и у кого спросить про неё?

– А куда делись остальные гости? – снова спросил он у женщины.

– Сегодня понедельник. Разъехались.

От стоявшего в зените солнца становилось жарко. Эвальд пошёл по дороге на тот холм, откуда спускались вчера на машине. Подниматься по склону было не тяжело, но на ярком солнце рубаха стала влажной от пота. На самом верху холма он присел на плоский камень. Отсюда дорога в обе стороны шла вниз. Вчера ещё холм был зелёный, а сегодня всё вокруг до самой лощины зацвело красным цветом. И следующий холм у горизонта был тоже окрашен в красный цвет. Эвальд обернулся в ту сторону, где стояли юрты. Озеро было таким же голубым, так же нависала над ним гранитная скала, только склоны вокруг него расцвели маками, и голубизна озера стала от этого ещё ярче и сочнее. Вот чего ему не хватало все эти годы. Этих цветущих маков, этого прозрачного воздуха, этого горячего солнца, этих парящих в высоте беркутов, этой голубой воды и этого бесконечного простора.

Впереди был шумный южный город с громкоголосым базаром, железная дорога с суетливыми вокзалами, запахами угля и мазуты, самолёт, уносящий его в другую привычную жизнь. В той жизни были жена и дети, которых он любил; работа, от которой он уставал, но которая ему нравилась; хвойные и смешанные леса; ярко-жёлтые рапсовые поля, церкви и замки с вековой историей, тысячелетние города и многоязычная речь. Там был теперь его дом. Но весна на Джайляу, этот маков цвет, эта широта степи и высота неба – всё это останется в памяти навсегда и будет всю оставшуюся жизнь снова и снова настойчиво звать к себе.