Карл Шифнер

Ради нескольких строчек

И кто только придумал, что журналист должен уметь писать в любых условиях, даже "стоя на ушах"? Тут сидишь на стуле, в уютном солнечном кабинете, за просторным столом - и ничего не получается. Социологи утверждают, что жизнь журналиста укорачивается в основном за счёт постоянного "участия в чужой жизни". Я бы сказал иначе: здоровью журналиста, прежде всего, вредит письменный стол. Это он укорачивает нашу жизнь. Это он заставляет нас расплачиваться за короткие счастливые минуты общения с интересными людьми. Именно эти встречи с интересными людьми, поездки за тридевять земель и привлекают молодых. Этим-то журналистика и создала вокруг себя ореол романтики. Но сколько юных сердец разбивается вместе со всей этой романтикой с первых своих шагов, как только сядут за бескровный, холодный, жестокий письменный стол.

Нет, тут надо раз и навсегда усвоить, что журналистика - это чисто лошадиная работа. Иначе ты никогда не увидишь успеха в своём творчестве, не почувствуешь радости от своего труда. Это постоянный, ни на час не отпускающий тебя, изматывающий труд. И вечные надежды, что завтра, в более благоприятной обстановке, в лучшем эмоциональном настрое, ты напишешь нечто большее, чем вчера. А если пропадёт это желание работать по-лошадиному, это стремление и надежда сделать с каждым разом лучше, то ты уже не нужен журналистике.

Сижу битых два часа - и ни строчки. Ни одной нормальной строчки. Всё не то, всё не так. А я ещё замахиваюсь иногда на рассказы. Какие тут рассказы, когда самый обычный газетный материал не выходит?

Вадим сидит слева от меня, он всё пишет и пишет. Он не замечает, что на лицо его нависла длинная черная прядь волос, которая мешает мне видеть то, о чём пишет. Даже телефонные звонки не выводят его из строя: ответит, поговорит, пошутит, положит трубку и, лишь на мгновение задумавшись, продолжает писать. Как темпераментно, как страстно пишет он, оттопыривая при этом нижнюю губу. Из-под пера этого сухощавого, тепличного паиньки, кажется, вылетают яркие искорки. Смотрю на него, завидую, и сам зажигаюсь. Наконец, он оторвался от стола, отбросил демонстративно ручку, и встал во весь свой жердяной рост. Вот он выпрямился, скрестив руки над головой, блаженно засиял.

- Никакому счастью не сравниться с ощущением хотя бы малой творческой удачи, - сладко пропел он. - Слушай, сударь голубоглазый. Не томись, прочти, пожалуйста, мою штучку. Что-то мне кажется, что она получилась. А? Прошу тебя.

Я с удовольствием прочитал на трех машинописных страничках его зарисовку о птичнице, и долго не мог ничего сообразить. В таком маленьком по объему тексте человек у него виден так, будто ты давно его знаешь, и весь он перед тобой: со своей душой, внешностью и делами.

- Да. Совсем не плохо. И как это тебе удаётся?

- Очень просто! - весело затараторил Вадим.- Навыки. А навыки - дело наживное. Вот смотри. Как, например, написать двести строк в номер, если, скажем, не о чём писать? Сделай вступительный абзац о пробуждении (увядании) природы - тридцать строк готово! Потом дай абзац (если хорошо пойдёт, то целых два) о том, кто осваивает наш суровый, но богатый край, о романтике в северных условиях - строк этак полста! Сразу же, без мостиков, пиши абзац о героизме людей. Это что же мы имеем? Кажется, сто строк в общей сложности! Тут самая пора рассказать в небольшом абзаце о славном рабочем коллективе, с которым ты только что познакомился, о его почине. Потом уже,- вошёл во вкус Вадим,- побольше перечисляй фамилий рабочих. Ну, и не забудь сказать о том, чем они заняты, перечисляй подробно профессии, операции - строк на шестьдесят. А там переходи к заключительному абзацу - о том, как ударно трудится бригада, перевыполняя план. Заканчиваешь материал живой картинкой о природе. И вот тебе солидный материал на двести с лишним строк! Ну, что тут трудного? - закончил он пародию на плохой, но вполне проходной газетный материал.

- Смеёшься надо мной?

- Над нами, старичок. Все мы, в общем-то, так или приблизительно так пишем, когда нам не о чём писать. Или когда нам лень собирать интересные жизненные явления и факты. Есть, конечно, и удачи.

- Но это у тебя удача. Правда, очень хорошо у тебя получилось, - заверил я.

- Ты думаешь? Ну, спасибо. Выходит, моё предчувствие не такое уж обманчивое. Нет, брат, всё-таки хорошим делом мы с тобой занимаемся. Ты знаешь, у меня сегодня было такое паршивое настроение - ну, прямо беги в тайгу к медведям! Всё-таки написал почти так, как хотелось. Теперь я, веришь ли, совсем другой человек. Будто вылечился! Повторяю, никакому счастью не сравниться с ощущением творческой удачи.

- Ты мог бы сейчас объяснить, как всё это в тебе происходило? Это плохое состояние и - достижение цели? Только не дурачься, я серьёзно.

- Серьёзно? Я не знаю, как это называется. По-моему, это называется так: вывернуть себя, измордовать, посадить себя на кол, заставить себя работать и - победить. Вот и весь настрой.

- Я так не сумею. Как ни напрягусь, а всё рука сама куда-то тянется к шаблону. Не могу с ней поладить, - честно признался я.

- Видишь ли, в нашем деле есть одна интересная, в общем-то, давно известная хитрость: пока не поймёшь, что написал плохо, не научишься писать хорошо. Всё-таки в журналистике, по-моему, очень важно выработать свой, собственный взгляд на вещи. Впрочем, это везде нужно. А еще важнее - уметь зажигаться, кровно заинтересовываться тем, о чем собираешься писать. Не просто писать об увиденном, а постараться объяснить, понять всё то, что увидел. Ни хорошее владение языком, ни самая богатая эрудиция тебе здесь не помогут, если ты сам не заживёшь теми событиями, о которых пишешь. Ведь здорово у тебя получилась статья "Судьба слова". Читаешь и чувствуешь, как в тебе растёт внутри какой-то заряд, какая-то злоба к самому себе, к другим, ко всем, кто разбрасывается словами налево и направо, но не ценит его.

Весь день я так и не написал ни единой строчки. Весь день ушел на такие беседы. И день этот показался мне вполне плодотворным. А когда я высказался об этом шефу, он посмотрел на меня с укором:

- Чего же тут удивляться? Значит, не созрели в тебе ещё мысли. Значит, они только ещё формируются для настоящего материала. Не спеши, соберись, как следует. Если надо, пиши дома. А статью твою, размышления о судьбе слова, мы запланировали в ближайший номер. Молодец. Думаю, и статья с прииска у тебя получится по-деловому. Говоришь, понравилось тебе там? Зацепило?

- Что вы, Николай Иванович! Такие там ребята отличные.

- Рад за тебя. Очень рад. Главное - чтобы самому понравилось. Теперь постарайся рассказать об этом так, чтобы и все читатели там "побывали".

- Буду стараться.

- Но не тяни особенно. Сам знаешь, в нашем деле, прежде всего, оперативность.

День какой-то хороший, легкий...

... Лена. Леночка. Опять ты машешь мне рукой, а сама отворачиваешься...

Майка крутит хула-хуп

О, чудо! Глазам своим не верю: Майка крутит хула-хуп. Полноватая, туго обтянутая черным трико, она неуклюже изгибается в стороны, вращая металлический обруч.

- Майка, ты - прелесть! - не сдержался я от комплимента.

- Сам агитировал, а теперь смеёшься.

- Да не смеюсь я, Майка.

- Поди, думаешь: корова на льду, а всё туда же.

- А куда же, если не к движению? В наш сидячий век иначе нельзя. Смотри-ка, у тебя на лице пот! Как здорово! Сразу посвежела. Приятно видеть, когда человек потеет от физической работы. Тогда он красивей обычного. И ты сейчас красивая... Но-но, только не обниматься...

- Уж и шутя соседа нельзя обнять, - развеселилась от похвалы Майка.

- Тебе бы только обниматься. А лишний раз подвигаться лень.

- Теперь я каждый день занимаюсь. Можешь Сашку спросить, если мне не веришь.

- Ладно, верю.

- Скажи, я хоть чуточки сбавила, или всё ещё такая безобразная?

- Знаешь, тебе есть ещё над чем поработать. Но посвежела - это точно.

- И всё ещё безобразная?

- Ну, конечно, - пошутил я.

- Какой подлец!- заключила Майка, хлопнув меня по спине. Хотя бы немножко пожалел, всё-таки я женщина.

Видно, недавняя наша беседа пошла ей на пользу. Я думал, что зря тратил время. Конечно, я тогда немного переборщил. Мог бы не говорить ей всего того, что думал. Но она меня затравила, сама просила выложить начистоту своё мнение.

- Знаешь, сказать правду, мне тебя жаль, - признался я.

- Это почему же? Что я, на вид такая уж жалкая? - всколыхнулась Маяка.

- Опустилась ты, по-моему.

- То есть - как?

- Так. Не следишь за собой, не уважаешь себя.

- Ну, оправдываться я не буду, факты против меня, - горячо выдохнула Майка.- Действительно, так растолстела, что дальше уж некуда. Но за собой-то я слежу. Тут ты, милок, перегнул.

- Я ведь не наряды имею в виду. И не косметику, в этом смысле ты, конечно, следишь за собой. Каждое утро битый час простаиваешь у зеркала: накладываешь крема на личико, подводишь бровки, подкрашиваешь реснички. Слов нет, головка у тебя посажена красиво. Глаза, нос, губы, прическа - всё в лучшем виде. Встретишь тебя на улице, глянешь с разгону - и дрогнет что-то внутри. Но когда посмотришь на тебя внимательно, прямо скажу, эта твоя заплывшая шейка, твой отвислый животик - всё это не очень привлекает, мягко говоря. Главное в женской красоте не смазливое личико, а стройность тела - фигура, осанка. И ты могла бы прекрасно выглядеть, если бы поработала над собой. В общем, надо больше двигаться, заниматься гимнастикой. Не просто перебирать ножками, а интенсивно давать нагрузку всем мышцам. Работать и работать. Ты же молодая женщина. И питаться вовсе не обязательно, как на убой. Если не ошибаюсь, ты круглые сутки что-нибудь жуёшь. Что ты там держишь, за спиной?

- Ничего. Всё следишь за мной. Тебя послушаешь - хоть сразу в гроб ложись, - унылым голосом пропела Майка, прекращая жевать пирожок с яйцом и зеленым луком.

- Уложишь тебя. Семь мужиков не справятся.

- Иди ты,- весело прыснула она, замахиваясь пухлой ручкой. - На, съешь тоже пирожок, горяченький, только что из печи.

- Устоять невозможно! - я тут же отхватил от пахучего пирожка больше половины и онемел от блаженства. - Вот, оказывается, в чём секрет твоей полноты. Да разве можно так вкусно готовить? Нет, видно, напрасно я трачу на тебя время.

- Съешь еще один пирожок, этот с капустой... Вообще-то, я раньше занималась гимнастикой, художественной. А как бросила, видишь, как распёрло. До сих пор волнуюсь, когда смотрю по телевизору спортивные передачи.

- Возле телевизора мы все любим спорт. Особенно, когда с пивком. Потом удивляемся, отчего колики в боку, ломота в пояснице, треск в башке, стрельба в ушах. Оттого, что глотаем пиво, таблетки, и смотрим по телевизору спортивные передачи. Нет, лучше не заводи меня.

- Ну, не надо, Андрюша. Исправлюсь я, вот увидишь.

- Ох, уж! Такое я слышал от многих. Все горазды обещать. Неисправима и ты. Курить ты тоже не бросаешь. Сама себя губишь, и Сашке дурной пример подаёшь. Заниматься каждый день зарядкой тебе лень. Так что расти твоему животику до бесконечности. А там и болезни не заставят себя долго ждать.

- Да я и сейчас уже неважно себя чувствую,- приуныла Майка, тронутая моими ужасными прогнозами.

- Все правильно. Как не болеть при таком образе жизни? - добавил я масла в огонь.

- Я тебе завидую, - совсем раскисла Майка. - Ты такой целеустремленный. Ты знаешь, что тебе надо.

- Если б это было так, Майка. Я вот тебя сейчас разложил по косточкам, грубо, жестоко. А о себе ничего не знаю. Понимаешь, я не знаю, чего хочу. Даже не знаю, чем захочу заняться завтра: пойти, как всегда в редакцию, или стать землекопом, токарем, кем угодно, только чтобы получать удовлетворение от своего труда.

- И всё-таки у тебя всё как-то лучше, чем у меня. Во всяком случае, ты живёшь независимо, знаешь себе цену, не бросаешься на кого попало, а ждешь, когда встретишь своё, настоящее. А я так не могу... Боюсь одиночества. Потому и терплю... унижения.

- Не надо. Никогда не терпи, если это унижает. Не знаю, встречу ли я, как ты говоришь, своё настоящее, но я не допущу, чтобы самое святое в жизни подменивалось чем-то мнимым, комиссионным.

- А я допустила. Ведь правда, допустила. Думала, что хотя бы со стороны не будет заметно.- Майка шумно шмыгнула носом и, извинившись, стремглав убежала в свою комнату.

Имел ли я право вмешиваться в чужую жизнь? Кто уполномочил меня выступать в роли всезнающего судьи? Чужую беду руками разведу. Мало ли, что она сама вызвала на откровенность. Но, наверное, нельзя так безжалостно расправляться с неудачливой женщиной? А почему бы и не сказать прямо человеку, если ты решил ему помочь? Во всяком случае, у Майки в последнее время очень даже приподнятое настроение. Каждый день встаёт в шесть утра и занимается зарядкой до большого пота. Уже не стыдится своей полноты. И вполне довольна собой. А "прихожанина" Лёшку в дом больше не пускает. Каким-то непривычным задором веет от неё. Спрашивает меня:

- Ну, скажи, только честно, я хоть чуточку сбавила?

- Не сбавила, не сбавила, мамочка, - вмешивается Сашок.

- Правильно, Сашок. Ты проследи за ней, чтоб занималась.

- Вот, мамочка! Буду за тобой следить, - торжествует малыш.

Встреча на лыжне

Леночки прислала письмо.

"Андрей, Здравствуй! Вот видишь, я стала исполнительной, пишу даже внеочередной раз. День сегодня такой хороший. У нас уже чувствуется приближение весны. Правда, снег не весь растаял, и морозы ещё бывают по ночам. Но в полдень, когда солнце пригреет, кажется, пахнет весной.

Только теперь я по-настоящему поняла, как здорово мне повезло с распределением. Я просто влюблена в свой Лунный. Это мой первый самостоятельный объект. И он, наверное, останется для меня самым любимым на всю жизнь. Ну, как тебе это объяснить? Здесь я впервые чему-то научилась. Каждый шаг был для меня открытием. Так что это мой Лунный. И я им горжусь.

Между прочим, это, в какой-то мере и твоё открытие. Твои статьи в газете, твои выступления по телевидению, твоё активное вмешательство здорово помогли нам. И жители Лунного знают тебя и вспоминают с благодарностью. Так что шефами мы довольны. Только жаль, что шефы забывают посещать нас. Ну, да мы не одни у них - надо понимать. Нет, правда, Андрей, не обижайся, но так долго не показываться - это просто безумие...

На штольнях у нас порядок. Заканчиваем проходку. Если и дальше так пойдёт, то, пожалуй, уже летом выдадим первую золотосеребряную руду! Надеемся, к открытию ты приедешь?

К майским праздникам мы готовим большой концерт. Да, чуть не забыла. У нас, на Лунном, недавно была первая свадьба. Было очень весело. Ребята славные...

Вот видишь, сколько у нас новостей. Если ты не скоро приедешь, то и не узнаешь прежний Лунный. Приезжай. До встречи. Лена".

Лена. Леночка. Вот ведь что творится. Нет, так дальше жить нельзя. Мне надо срочно туда попасть. Немедленно!

Разговор с редактором получился на редкость удачным. Я выложил ему последние новости "об одной из самых горячих точек области". Потом пошёл в наступление, доказывая, что мне крайне необходимо побывать там в ближайшие дни.

- Малейшее промедление - смерти подобно! - убеждал я шефа. - Если мы не поедем туда сегодня - завтра будет поздно. Придем к шапочному разбору. За такую лакомую сенсацию мигом все ухватятся. А мы, имея больше всех прав и заслуг, окажемся на обочине. Не хотим же мы регистрировать события задним числом? История нам, самым надёжным шефам, не простит.

Николай Иванович слушал меня и всё более светлел лицом.

- Что ж, похвально. Мне нравится твоё беспокойство. Очень хорошо, что ты решил туда поехать.

Облокотившись о чистый полированный стол, Николай Иванович упёрся подбородком в сложенные широкие ладони и призадумался.

Я терпеливо ждал ответа. И потому, что он был совершенно спокоен, что вечно заваленный его стол был чист, мой редактор казался на этот раз каким-то праздным, необычным - красивым.

- Николай Иванович, так я полетел, стало быть, на Лунный?

- Да, да... мой мальчик. Спеши на Лунный. Ты, я вижу, скоро тоже будешь этим... лунатиком, что ли?

- Лунниками они там зовут друг друга.

- Тоже интересно. Очень даже интересно. И почему они так назвали такой богатый объект? Наверное, какие-то энтузиасты, фанатики своего дела, которых часто называют лунатиками, докопались до этого богатства? Да, на счету всяких чудаков много величайших открытий... Так ты, значит, туда? Ну, что ж, давай. Рад за тебя. Мне нравится твоё беспокойство. Твоё участие, надеюсь, вызвано не только личным интересом?

- Личное, личное меня волнует, Николай Иванович. Ведь Лунный - моё открытие. Этого не отрицают даже сами лунники. Не я ли первым о нём рассказал читателям? Не я ли о нём пекусь?

- Вижу. Хотя ты и шутишь сейчас немного. Но вижу, что ты болеешь за него, как за кровное. Душа твоя открылась! То, что ты делаешь ради своего первенца - это всё эхо твоей души. У каждого человека есть эхо души. Все наши дела, мысли, отношение к людям, к природе, к животным - всё это эхо нашей души. Эхо может быть благородным, а бывает и злым. Каждый твой материал в газете, каждое твоё действие, каждое слово каким-то образом отзывается в людях, трансформируется в эхо, которое исходит из твоей души. Старайся, Андрюша, чтобы эхо твоей души было всегда чистым, светлым, как бывает чистым и светлым горный ручей. Это возможно лишь тогда, когда ты все события, все дела, которыми живут люди, пропустишь через твою душу. Ну, поезжай. Вижу, у тебя крылья уже на взлёте. Правильно. Так и живи.

Николай Иванович встал и протянул мне свою широкую, но уже довольно сухую ладонь...

Итак, командировочная в кармане, билеты заказаны, завтра лечу на Лунный. Поистине, прекрасный день. И домой я отправился уже с обеда - опять же повезло: успею еще до темноты покататься на лыжах. Правда, погодка не самая подходящая - всё заметней разгуливается метель. Но кого в Магадане удивишь или напугаешь метелью? Мы с другом, моим спортивным наставником Владимиром Львовичем, даже установили своего рода соперничество: кто первым явится к нашей излюбленной сопке, не взирая на погоду. Поэтому после работы непременно спешим к своей лыжне. До сопки - рукой подать. Десять минут ходьбы в хорошем темпе - и я уже на нашем месте.

Кажется, метель слишком уж размахнулась - швыряет в лицо колючие пригоршни снега. Прелесть не из самых приятных, но мешкать нельзя - как бы дружок меня не опередил.

Не спеша, забираюсь на заснеженную сопку. Сверху хорошо виден город, который потихоньку окутывают сумерки. Кое-где появляются первые огни. Я всё оглядываюсь - не ползёт ли там, в низине, мой запоздавший друг. Пока не видно. Вот уж поиздеваюсь я над ним, если он испугается метели и вообще не явится. Завтра позвоню ему, посочувствую его малодушию. Он поначалу, конечно, соврёт: будет неистово доказывать, что тоже был на сопке, но меня, лентяя, там не видел. А потом, убедившись, что я всё-таки был, станет сожалеть и сокрушаться из-за своего безволия. Иной раз и не пошел бы, но как подумаешь, что другие пойдут, не глядя на плохую погоду, заспешишь и сам.

На самой вершине сопки я приостановился, чтобы смахнуть с лица налипший снег, и вдруг увидел слева от моей лыжни летящую на меня темную тень. Я не успел присмотреться, как эта летящая тень, едва коснувшись моего плеча, пулей скользнула вниз с горы, петляя по аллее молодого сосняка, словно испуганный заяц... Никак опередил меня, хитрец. Ещё и в догонялки вздумал поиграть. Вот уж я тебе сейчас задам. Хоть ты и прыток, дружочек мой, да от меня не уйдёшь. Догоню, достану...

Погодка-то, какая! Балуется ведьма-метель: юбкой ветер нагоняет, норовя сбить тебя с ног и закатать в снежный ковёр. Вот я ей устрою страхи-махи. Нашла, кого пугать... О-го-го!

Там, внизу, кажется, дружок мой ворочает палками. Вот ведь какой - вечно опередит. Надул меня, как самого последнего лодыря. Но я его живо... живо достану...

Ты смотри-ка, какой прыткий. Разошёлся-то как. А снежный вихрь всё за ним, прикрывает хитроумного беглеца. Ничего, от меня ты не уйдешь...

Постой, постой. Да это же вовсе не Владимир Львович... Кто же это на нашей лыжне? Вот что делается, никакого порядка не стало. Чужак затесался. Нет, должен быть кто-то из наших, иначе не стал бы водить меня за нос. Видать, субчик ещё тот: улизнуть вздумал. Да кто б ты ни был - догоню! Браконьер ты этакий...

Но "браконьер" явно заметил меня и прибавил скорости. Лихо, однако, петляет меж густых зарослей стланика.

Ну, ещё поднажмём, и я достану тебя, неопознанный летающий объект.

Неожиданно шустрый беглец перед самым моим носом делает крутой реверанс в левую сторону и ловкими подскоками ныряет вниз по склону сопки. Теперь уже, не думая, я махнул вслед за ним. Спуски я обожаю.

У самого подножия я лечу на перехват, и, кажется, вынуждаю его немедля притормозить, чтоб не скреститься лыжами... И тут я услышал сдержанный женский смех... Передо мной стояла Майка. В штормовке, в сером спортивном трико, подчеркивающем округлые бёдра, в розовой пуховой шапочке. И такие же розовые, необычайно сияющие щечки.

- Майка, ты - прелесть! Какая же ты молодчина!

Майка, дыша глубоко и свободно, улыбается, и счастье так и светится из её блестящих глаз.

- Правда, я молодец? - спросила она неуверенно.

- Да я... нет, ты только посмотри, какая хитрая - так ловко меня, старого волка, облапошила. Сроду не думал, что ты так шустро умеешь ходить на лыжах. Да такие сложные трюки выделываешь. Ну, Майка! Ну, даёшь!

- Я ведь сразу, как бросила курить, встала на лыжи. Я раньше разрядницей была. И вообще...

- Здорово ты ходишь!

- Долго ли, умеючи. В лыжах, прежде всего - дыхание.

- Майка, ты даже не представляешь, какая ты сегодня необыкновенно красивая. Хороша!

- Теперь я, кажется, опять живу. Хватит унижаться перед всякими.

- Вот! Вот это ты правильно! Ах, Майка, какая же ты, право, молодчина!

- То-то же. А то всё критикуешь. Давай, дадим ещё кружочек, да и по домам.

- Давай, Майка! Майка, давай!

Майка понеслась первая. Да так, что я едва поспевал за ней.

(продолжение следует)