Елена Зейферт

В ванне лежала большая рыба. Белорыбица. Википедия о такой пишет: «Достигает 100-120 см длины и 15 кг веса и более. Тело удлинённое, толстоватое. Брюхо белое».

Т. была не крупной, а очень крупной белорыбицей. Рост 158 см, вес – 87 кг. Сейчас она чуть-чуть приподнимала ноги из ванны, рассматривала свои бёдра и голени сквозь стекающую пену, и они ей нравились. От её глаз ускользали глубокие рытвинки целлюлита, возникшие от обильных трапез на ночь с майонезными салатами, красной рыбкой, жирной колбасой и многочасового ежевечернего просмотра телевизора в лежачем положении. Плотно наедаясь, она всегда ложилась вечером на диванчик в одежде, в которой ходила на работу, включала телевизор и через пару-тройку часов крепко засыпала. Муж проходил к Т. тихонько в комнату, укрывал её, выключал телевизор.

Он перестал быть ей нужным очень давно, сразу, как только прописал в однокомнатную столичную квартирку. Они были женаты тогда не больше года. А прожили вместе двадцать лет. Квартиру ему от воинской части, где он служил начфином, дали не сразу. Сначала они полгода пожили у его родителей, а потом полгода одни, вольготно, в самом центре города, в квартире его дяди, офицера, женившегося в третий раз, на молодой, и поселившегося в её квартире. Георгий Петрович племянника своего не особенно и жаловал, но уступил на просьбы его матери, своей старшей сестры – мол, пусть молодые поживут в своё удовольствие на всём готовом. Алла Петровна вечерами привозила «деткам» свежеприготовленный ужин, выставляла на стол кастрюльки и туесочки, а в следующий раз, доставляя новый ужин, забирала освободившуюся посуду.

О таком рае Т. и мечтать не могла. В речке Пливка, возле которой прошло её детство, белорыбицы не водились. Такие появлялись только в столице. Т. ненавидела свой посёлок городского типа: железнодорожная станция была от него аж в 36 километрах, школа только одна (Т. была там «круглой» отличницей), рабочие места – в основном на овощесушильном заводе и на комбинате, производившем мясокостную муку. Т., её старший брат Геннадий и младшая сестра Алина жили с мамой в крошечном домишке, удобства были во дворе, а весной и осенью домишко стоял в воде и нужно было ходить по двору в резиновых сапогах. Их потом оставляли у калитки. По двору Т. несла в руке кроссовки или туфли, в которых ходила в школу и в поселковый клуб, а за питьевой водой на водокачку ходила прямо в сапогах – не до этикетов. Выпившим трактористам и рабочим завода и комбината она позволяла порой целовать себя на дискотеке – за это они, женихаясь, дарили ей конфеты, игрушки, аудиокассеты, а один односельчанин даже колечко серебряное подарил, говорил, от бабушки ему осталось. Целоваться ей вообще ни с кем не нравилось, противно было, но подарков хотелось.

Название её посёлка было невыносимо постыдное (он нашёл своё местечко у речки Пливки, как бы примыкал к ней, и назывался Сопливки), и Т., если спрашивали о месте рождения, всегда гордо называла не посёлок, а область, к которой он относился.

Выстраданные деревенские «круглые» пятёрки оказались совсем не такими, которые помогли бы поступить в столичный вуз. Но покорпев на подготовительных курсах (знания она брала не умом – здесь пригождались усидчивость, упрямство, однолинейность, концентрация на одном, заветном), она всё же стала студенткой медицинского. Мать на радостях не уставала передавать ей компоты, сало, пуховые платки и варежки, а Т. хотелось столичного жилья, обеспеченного мужа и, главное, ни за что не возвращаться больше в Сопливки.

Мать, коренастая, с широким обветренным крестьянским лицом, хотя и работала в своём посёлке фельдшером, но похожа была скорее на санитарку или даже доярку. В студенческое общежитие Т. просила её не приезжать: стыдилась. Отец-то у Т. утонул, когда она была трёхлетней, брату было тогда пять, а сестре меньше года. Отца она в душе недолюбливала. Как можно было так неосмотрительно вести себя на воде? Оставил мал мала меньше…

В разговорах с подружками Т. любила придумывать свою другую жизнь. Сочиняла так, что сама потом не помнила, что рассказала. Спасал молчаливый характер: выдумывала только тогда, когда прямо спрашивали. Дружила с домашней девочкой Асей, которая встречалась с сыном генерала, и завидовала ей чёрной завистью, а в лицо заискивала. На Новый 1984 год Т. упросила Асю взять её с собой – отмечать праздник и заодно познакомить с приличным молодым офицером.

Так, в роскошной квартире генерала – с паркетом, гобеленами и напольными вазами – они с будущим мужем, Вадимом Ореховским, и познакомились. На восемь лет её старше, он, в то время старший лейтенант, и не подозревал, что в белобрысой девчушке с режущим ухо писклявым детским голоском живёт холодный менеджер. Тогда, на заре первой перестройки, правда, и слова такого не знали. А отгадать в ней ещё и виртуозную лгунью он, человек мягкий и порядочный, смог только через двадцать, нет, пожалуй, через двадцать пять лет после знакомства.

Т. умела создать себе личико – нарисовать на безбровом лице бровки, накрасить густой чёрной дешёвой советской тушью белёсые ресницы. Глаза у неё были большие, голубые, губы крупные, припухлые. Общую картину при макияже портил чересчур курносый, очень маленький нос. Да вовсе и не портил… Самой себе она нравилась вся. Муж пару раз удивился вслух, как она меняется, снимая косметику. Она смекнула. Пока не прописал в квартиру, и не умывалась при нём. Знала, что сквозь чёрные ресницы её взгляд убедительнее.

Вещи у Т. до замужества были плохонькие: дешёвенькая куртка, холщовая сумка. Вадим жалел её, каждую неделю водил на рынок: покупали всё, что душа её желала. А душа желала дорогих импортных вещей.

В Сопливки ездила с торжеством. После покупки фирменных джинсов – особенно. Обводила взглядом несчастных одноклассниц, оставшихся там жить. Бедняжки! Горожанкой Т. стала очень быстро.

На первый их совместный день рождения жены Вадим купил ей золотой перстенёк с камушком. Она возмутилась: «Это дешёвка! Я хочу с большим камнем». Психанула, хлопнула дверью. Отмечали день рождения с его родителями и её мамой, без виновницы торжества.

Вадим Ореховский сначала и не подозревал, что невеста, а потом жена, за глаза называет его просто «Орех». Его сначала обижало даже её привычное на людях «Ореховский», но он быстро нашёл для Т. оправдание – по фамилии называют своих мужей эмансипированные жёны в модных советских фильмах. А потом пришлось свыкнуться с собой и как с Орехом: Т. называла его так в разговоре с сестрой и подругами, правда, считая, что он не слышит.

Подросла сестричка Т., Алина. Тоже стала столичной студенткой. Частенько ночевала у Ореховских, столовалась – конечно, ведь родная кровь. Вадиму не нравилось, когда в их однокомнатной появлялась эта тощенькая, юркая, всегда голодная девочка, но он терпел.

Пока мужа не было дома, Т. в первый год своей работы приводила в гости молодого врача Севу. Однажды Вадим вернулся домой с работы раньше времени, на кухне – чуть слышный разговор, стук чайных ложечек о чашки… Прошёл на кухню – за столом молодой усатый мужчина. Т. даже не познакомила их. Вадим был уязвлён. Гость приходил ещё и ещё, а потом перестал к ним ходить. Менять Вадима на него оказалось совсем невыгодно: Сева был женат, квартиру хотел оставить жене и дочке. Вадим поинтересовался, почему гость больше не появляется. «Вадим, я вижу, он меня хочет. Я запретила ему приходить». В глазах – невинность. Она поднимала себе цену всеми способами. А он верил каждому её слову. Почему?

Её бедой был голос – совсем детский, очень высокий. Т. звонила по серьёзным вопросам, а ей на другом конце провода отвечали: «Девочка, не балуйся! Ну-ка позови маму». Когда звонили Вадиму и она брала трубку, то спрашивали: «Вадим Степанович дома?» – и получив утвердительный ответ, незнакомые люди просили: «Передай трубку папе». Она злилась, скрипела зубами: «Ду-ра-ки». Во всём и всегда виноваты были другие. Особенно Вадим. Он испортил ей всю жизнь.

Детей она не хотела. Боль, огромный живот, потом недосыпание, пелёнки, ОРЗ и опять недосыпание. Ну не по ней всё это… Она сама ещё дитя, всего-то под тридцать. У неё и голос кукольный, и ручки-ножки маленькие, и волосы пушистые.

Вроде как не получалось у них с Вадимом иметь детей, уж больно она была в этом предприимчива. Ей стало выгодно обвинять его в том, что детей не может иметь именно он. Вадим расстраивался, по мягкости характера верил. «Ведь я совершенно здорова», – восклицала Т., и это было правдой. Но муж начал тихонько настаивать на том, чтобы взять малыша. Её мама и его родители тоже это советовали, но громко и убедительно. «В семье должен был ребёночек, без детей у вас неполная семья». «Нет-нет, – пищала в ответ своим голоском Т. – У приёмного ребёнка может быть плохая генетика. Кому, как не мне, доктору, это понимать».

Особенной чертой её характера была изощрённая хитрость – ничего-то она прямо не скажет, на всё найдёт ловкое объяснение, но сделает всегда по-своему и при этом останется милой. Разговаривала она убедительно, приподнятым голоском, когда надо, льстила, когда надо, заглядывала, якобы, прямодушно в глаза.

К тому же она гордо несла свой ореол доктора – специалистом-кардиологом была средненьким, но внушить друзьям и родственникам, что ей цены нет, умела. Пациенты с пустыми руками к ней не шли. Кто банку мёда, кто кофе принесёт, а кто и часики наручные, изящные, или новую фирменную сумку. Такому доктору и подарок не стыдно вручить, это же не взятка. Ореол семейного доктора у неё вообще был неприкосновенным. То, что семейный кардиолог к свёкру-сердечнику захаживал всего пару раз в год, почему-то не замечали, а вот то, что она ему жизнь продлила лет на двадцать – двадцать пять (любимая семейная присказка!), это уж несомненно. Хотя умер он, когда был с ней знаком шестнадцать лет. Т., конечно, нельзя отказать в помощи отцу Вадима – как-то ему стало совсем худо, Вадим был в отъезде, и она устроила свёкра к себе в больницу, к хорошим специалистам, и потом лекарства периодически ему прописывала, и презрение к его сыну скрывала.

На работе Т. взяла и прошла курсы нейролингвистического программирования – появилась возможность такой стажировки. Ох и пригодилось это НЛП! Опыты строила на всех, но в первую очередь на своём благоверном. Орех стал как ручной. Она так заморочила ему голову, что он, мол, испортил её былую прекрасную жизнь, так убедительно смотрела в его бессовестные глаза своими голубыми глазами с чёрной подводкой, что он поверил. Вадим уверовал, что женился на ангеле, а сам он едва ли не дьявол. Бедная красивая девочка мучается с ним, она достойна лучшей жизни! И как мог тянулся-тянулся-тянулся в стремлении создать ей эту лучшую жизнь. Белорыбица дважды в год по две-три недели купалась в Красном и Средиземном морях. Перед отпуском она специально ссорилась с мужем и уезжала в гордом одиночестве, обиженная, надутая, вот-вот лопнет, а он, с чувством вины, оставался дома или ехал в отпуск один в другое от жены место.

Чувство вины его росло с каждым днём жизни с Т. Уже в тридцать три года Вадим начал сутулиться, седеть, терять волосы. Немного смысла было в его жизни. Только гитара – он прекрасно владел ею, и она слушалась его. У Вадима был композиторский и исполнительский талант. Его старший брат по настоянию вокалистки-жены стал артистом филармонии, а Вадим ещё по молодости ушёл с воинской службы в бизнес, чтобы обеспечить красавицу жену. Однако она не считала себя обеспеченной. Он издал два диска, а она затаила обиду – на творчество, видите ли, деньги нашёл, а новую шубу ей не купил. А ведь была такая прекрасная возможность – подружка отдыхала в Греции и могла привезти оттуда для Т. чудесную шубку. Жлоб!

У Вадима были, по мнению Т., лавры, он даже ездил с гастролями в Европу. Всегда привозил ей из поездок хорошие подарки – куртки, кофточки, джинсы, сумочки, но она всегда их браковала, некоторые вещи принципиально не носила или отдавала сестре. Иногда даже назло ему продавала, а деньги тратила в своё удовольствие. «У тебя совсем нет вкуса! Вот деревня». Как столичный мальчик стал деревней, один Бог знает. Она стала прямо дерзить ему, не меняя ровной интонации, но он уже слышал не слова, а лишь её кукольный голос, и считал её вежливой. Все выбранные им вещи были красивые, добротные, а время на дворе глухое, постперестроечное. У многих её подруг импортных вещей в помине не было. Он купил в Европе для дома магнитофон, электрический чайник, две разных кофеварки, посуду. Вадим привозил и немного валюты, а на работе вообще вертелся, как белка в колесе. Т. была обеспечена, она горя не знала, получая свои бюджетные гроши за полставки. На его хороших хлебах она стала полнеть.

Но ей тоже хотелось лавров! Вот, например, таких – стать первым в Сопливках кандидатом медицинских наук. Совмещать врачебную практику с научной работой – нет, для этого Т. слишком нежна. Дома она ходила в детских розовых тапках в виде собачек, на полное личико брызгала дорогую термальную воду, пяточки смазывала импортным кремом. Внешне взрослая, нестройная, тяжёлая в бёдрах женщина, а голос ребёнка, и отношение к себе, как к дитяти. Перешла на работу в научную лабораторию. Днём ставит опыты, кропает кандидатскую, а вечером дома отдыхает.

Диссертация шла очень туго. Давалась она опять же не головой, а просто вымучивалась, кандидатские минимумы сдавались зубрёжкой. Но всего через семь лет фамилия Ореховская стояла в ряду соавторов нескольких научных трудов, авторефератик был сооружён и Вадиму было объявлено, что за ним банкет в честь защиты. Он арендовал на вечер ресторан, перетерпел пляшущих пьяных санитарок – на банкет явно пришли не только члены совета – и пляшущую Т. в новом коротковатом платье и с огромными золотыми серёжками в ушах. «Откуда они у неё?» – вяло подумал Вадим. Ему дали слово для тоста, и он искренне сказал, что для творческого человека очень важна реализация. Почему ему было так горестно возле этого «творческого» человека, он не понимал. Жена была хорошая, порядочная, значит, он плохой.

Больной отец его в постели сжимал в старых руках «корочку» кандидатской (Т., гордая, сидела рядом) и говорил: «Дочка, дочка, молодец! В нашем роду Ореховских таких грамотеев ещё не было. Вот так «корочка»!». «На «корочку» я заработала, – важно сказала Т., бережно забирая пухлыми ручками диплом. – А на маслице пусть уж ваш сын заработает». «Да, дочка, ты права, отдохни, наша труженица! Поезжай в отпуск!» – заворковали уже оба родителя Вадима.

А он обречённо пахал. Ходил в рваной обуви, но копил на просторную новую квартиру. Четверть стоимости квартиры оплатил его дядя, уезжая на ПМЖ в Европу. Вадим купил огромную квартиру в новостройке, с хорошим ремонтом, думал уже передохнуть, вернулся как-то домой, а там работает строительная бригада. «Кто эти люди?» – бросился он к жене. «Я наняла строителей. Не думаешь же ты, что я буду жить в этом недостроенном сарае? Нам нужно обить деревом лоджии, положить в кухне и ванной испанский кафель, я заказала прекрасную итальянскую сантехнику. Вадим, а потолочные покрытия? Ну как нам без них?» «Но у нас нет денег!» – мысленно вскрикнул он, а вслух сказал это спокойно. Возражения не принимались. Он продал отцовский гараж и оплатил шикарный ремонт.

Новая, прекрасно отделанная квартира его не радовала. Возвращаться вечерами в неё не хотелось. Вадим понимал, что это, возможно, последняя его гавань. Ему хотелось жить, но нечем было дышать. Умер отец, и вслед за ним мир словно погас. Горе было душным, сжимало миндалины, кадык, ноздри. Отец был самым родным для него человеком, отец понимал его, как никто другой. В детстве отец сажал его, свежевыкупанного, на закорки и, бегая по квартире, задорно предлагал: «Купите козлёнка?» Почему-то было очень весело, маленький Вадим заливисто смеялся…

В конце зимы, в день рождения Т. (по знаку Зодиака она была Рыбой), он отпросился с работы и купил в подарок огромную напольную вазу (такие стояли в квартире генерала, где они с Т. познакомились). Открывая дверь в свою квартиру, почувствовал неладное. Дверь была закрыта не на два, а на один замок. Беспокоясь, слушая своё стучащее сердце (не воры ли в квартире?), он вошёл домой. Из ванной выходила Т., натягивая на голое тело банный халат, а из комнаты слева – коренастый мужчина. Гость протянул ему руку. Вадим поставил на пол вазу и сказал: «Я за продуктами». На улице захотелось курить, хотя давно бросил. Сигареты покупать не стал. Поехал на кладбище к отцу. Могильная земля всё терпит, всё принимает в себя.

Дома его ждала спящая в своей комнате Т., а на столе записка: «Ты всегда был эгоистом, предлагаю развод». Матери, когда пришёл к ней в гости, сказал – мы с Т. разводимся. Больше ни слова. Она так и не приняла этот развод. Не поняла, что случилось. А объяснять было стыдно.

Развод состоялся, а размен квартиры нет. Т. не спешила, её всё устраивало – Вадим был хозяйственный, закупал на двоих моющие средства, оплачивал коммунальные счета, текущий ремонт. Питались гордо врозь. Ему не хотелось её пищи, ей не хотелось ему готовить. Вадим ощущал, что в квартире царил нежилой дух, порой почему-то пахло водорослями.

Его мама звонила иногда вечерами, и Вадим слышал, как Т. отвечала ей: «Что он делает? Да ничего. Бренчит на гитаре». Для кого ничего, а для Вадима – целый мир. Вот этот его мир и приняла Другая.

Другую Вадим извлёк из небытия. До Другой он решался от безысходности на интрижки, но быстро сдувался, как мяч, словно прокалывая кожу острием скуки.

Другая была совсем другая. У неё были длинные прямые светлые волосы, прямой нос и желание помочь всему миру. Другая была моложе Вадима на пятнадцать лет и жила в браке с мужем-другом. Она в своё время так и не встретила любимого человека и вышла замуж за друга. Детей им Бог не дал – дети рождаются только от любви. Другая была излишне доверчива, у неё было много жизненного, но мало житейского опыта. В тридцать два года она легко завершала докторскую диссертацию и была к тому же разножанровым писателем и критиком. Внешне юная, Другая была улыбчива и жизнерадостна.

Другую Вадим нашёл в Интернете как литератора. Он узнал её адрес и отправил ей свои диски, и девушка, по своему обыкновению, откликнулась доброй рецензией, опубликовав её в хороших журналах и газетах. Вадим читал эту рецензию, и на глаза наворачивались светлые слёзы.

А потом, при встрече, он услышал её голос. «Почему у тебя такой низкий голос?» – вдруг вскинулся он. Он привык к голосу Т., и тот жил в Вадиме детским колокольчиком. «Низкий? – испугалась Другая. – Тебе не нравится?». «Да нет. Просто я удивился. А почему ты всегда улыбаешься? У тебя же все фотографии одинаковые – ты везде улыбаешься». «Потому что улыбаться полезно, это приносит здоровье мне и окружающим», – улыбнулась Другая. «Нет, не улыбайся». Он не хотел, чтобы она и её грудной голос нравились другим, она – только его, только его.

Он безумно тосковал по ней. Они полюбили друг друга. Кто-то небесный прочитал над ними молитву и соединил их. Они жили в разных странах, но уже не могли жить друг без друга. Вадим хотел быть с ней, он обещал ускорить размен жилья и приобрести для них маленькую квартирку. Другая объяснила, что живёт в квартире мужа. Вадим успокоил её – размен уже вот-вот произойдёт, я заберу тебя. Она честно простилась с мужем, разрыв с ним её убивал. Второго такого друга и волшебного помощника у неё не было. Да и вообще друзей у человека всегда очень мало. Другая была готова ехать к Вадиму. Но не тут-то было. Т. время от времени елейным голоском объясняла своему бывшему, что процесс размена квартиры затягивается – то риелтор непорядочный попался, то клиенты ненадёжные. Оказывается, Белорыбица правила миром! Другая осталась в квартире мужа и стала, как Т. и Вадим, жить с ним в разных комнатах. К такому аду не каждый привыкнет. К тому же она стала очень много работать, чтобы создать своё новое гнездо. Другая заболела.

По два-три часа каждый вечер они с Вадимом сидели в icq и мечтали о встрече. Встречались раз в полгода. Иногда чаще, если выдавалась командировка. Встретившись, не выпускали друг друга из объятий.

А Белорыбица разъезжала по Турциям и Египтам. Она грела белые рыхлые бока и фотографировала свои прелести, создавая новые и новые альбомчики. Вот Т. возле пальмы, а вот пальма возле Т. Фотку с аквалангом прятала в шкаф, ведь там она была безбровая и безресничная, как рыба. Красивая, но не очень. Любовалась этим изображением сама. И ещё одну фотографию прятала – ту, где она снята со спины и кокетливо смотрит в профиль, но видно, что джинсы уж слишком большого размера, но явно трещат по швам.

Она и не собиралась разменивать квартиру. Слова у неё всегда расходились с делом. Она сразу отказывала в продаже всем, кто приходил смотреть квартиру («Извините, квартира уже не продаётся»), а Вадиму на его недоумение, почему их недвижимость не продаётся уже два года, невинно отвечала: «Не понимаю, что при этом может зависеть от меня?». Он внимательно слушал её. «Вадим, чувствуется, что ты только что пообщался со своей больной по Интернету – получил очередную порцию НЛП! Я нашему размену не препятствую. Всё зависит от спроса на квартиру, а не от меня. Ты знаешь, я человек порядочный».

«Знаешь, чур, я возьму с собой Римку!» – говорила она, вызывая у него прилив тепла к ней. Римка – их большая породистая кошка. Они взяли её котёнком и любили, как ребёнка. Кошке было ни много ни мало – четырнадцать лет.

Т. жила спокойно, ни за что не переживая. Она считала, что Орех перебесится. Девчонка бросит его, да вовсе она его и не любит, эта пустышка. Мало ли что он напел Т. про любовь! «Предложу-ка я шутки ради встретиться им на нашей территории во время моей очередной поездки на отдых. Девчонка откажет ему! Она лишь насмехается над Орехом, иного отношения он недостоин. Он всю жизнь мне испортил! Из-за него у меня даже ребёнка нет!»

Другая не сразу (из робости), но согласилась. Т. устроила Вадиму сцену. «Ты слышишь? Эта девчонка не переступит порога моего дома. Учти, я вызову участкового!». «Но ты же сама предложила». «Это была плохая шутка, у тебя никогда не было чувства юмора».

Коренастый мужик дарил ей мобильники, духи, кремы для лица и тела, но жениться на Т. и не собирался. Не на таких условиях они начали отношения, Т. ведь сама тогда отстаивала свободную связь. У него была жена и две взрослых дочери. Он был одним из её пациентов. Коренастый появился в её жизни уже давно, потому что щедр был на подарки для своего доктора. Как-то, ещё до напольной вазы, Орех заметил, что жена грустит, и предложил ей развеяться в поездке в Финляндию. Она в шутку над Ореховским пригласила туда коренастого и инсценировала, что случайно встретила своего пациента на улице. Время проводила с ним, Вадим, ничего не подозревая, один гулял по набережной. И что ей, глупышке, не догадаться закрыть в день рождения дверь на щеколду? Успела бы одеться, и всё было бы цивильно. Орех съел бы праздничный ужин и пошёл спать. Даже с Севой в юности они были осторожны.

А в напольной вазе стояли камыши из Сопливок.

В почтовом ящике лежало толстое письмо. Т. взяла его в руки. Адресовано Ореху, от девчонки. Им что, мало E-mail? Нетерпеливо вскрыла. В конверте, кроме ласкового, нежного письма, лежала бумажная иконка и салфеточка для его очков. Т. порвала письмо и бросила обрывки в мусоропровод. Вслед за ними, с омерзением, икону и салфетку для очков. «Ах ты, тварь корыстная! Скунс вонючий! Ты ничего не получишь! Я знаю все слабые места Ореха... Я сожму их так, что он выбьет из тебя все потроха. Ты издохнешь!». Зайдя домой, она стала набрасывать на листе бумаги план действий.

Уже вечером началась его реализация. Вместо привычного icq Вадима ждал на обеденном столе дымящийся плов, а в высоком фужере – мартини с крупной клубникой. Т. хлопотала вокруг стола и ворковала. В ход пошла её мама, она была срочно привезена на пару дней из Сопливок в город. Вадиму в который раз было объяснено, что мама нездорова (это вполне соответствовало действительности) и ей ни в коем случае нельзя знать о разводе и размене. Вадим ел плов. Другая не дождалась его в icq и заплакала.

Вадим спохватился, но в стране Другой была уже глубокая ночь. Чары НЛП были сильны. Он провёл по лицу рукой, словно снимая паутину. По спорной квартире степенно расхаживала коричневая Рима…

А Т. старалась каждый день, щеголяла красноречием. Ах, как трудно разменять квартиру! Надо ждать и ждать! Сейчас не сезон! Рынок стоит! Ты лучше позвони моей маме, узнай про её здоровье. Она скоро опять приедет, мы должны показать ей, что живём дружной семьёй. Только попробуй сказать ей правду, ты же станешь убийцей. Вадим молчал, как кремень.

Умерла Римка… Быстро, молча. С вечера ещё ела, а утром лежала, уже окоченевшая. Вадим купил лопату, поехал в лес и закопал кошку. Забирать Белорыбице с собой в свою квартиру стало некого.

Но никакого переезда Т. и не предполагала. Однажды она визгливо вскрикнула: «Вадим, ты считаешь, что я могу жить в халупе?!! Никогда». Он был готов уступить ей, взять не половину доли, а меньше. Т. могла бы купить прекрасную квартиру.

Вера в Белорыбицу подавляла логику Вадима. А ведь всё было налицо. Ну не сама же она потом расстроит свою мать… Например, в трагикомической ситуации «Телефонный разговор с Сопливками. «Всё хорошо, прекрасная маркиза…»?

– Доченька, как дела?

– Хорошо, только вот Римка умерла.

– Как умерла?

– Умерла. Да и как бы она жила в однокомнатной квартире, ей тут не было бы раздолья, мамочка…

– В какой однокомнатной квартире? У вас же с Вадимом трёхкомнатная.

– Мы с Вадимом уже полтора года как в разводе. И я въехала в однокомнатную. Звоню, чтобы сказать тебе свой новый номер телефона.

К Другой приходили с незнакомого номера оскорбительные смс, угрозы, ей писали, что её фотографии отнесли магам, бросили в могилу…

Смс были длинными, обстоятельными. Т. старательно извергала из себя каждое слово. Писала в основном по выходным, чтобы в будни не переутомляться. Самое вежливое из смс гласило: «Скунс в оскале? Фе, как он воняет! Жил бы в своём городке, писакал бы посредственные опусы, рожал бы мужу детей, – не болел бы и не шантажировал, не манипулировал бы приличными людьми. Человек болеет от собственной дисгармонии – пусть скунс подавит в себе циничность, алчность, меркантильность, нездоровые амбиции вкупе с литературной бесталанностью. Это гремучая смесь в основе психосоматики. Поверьте мне, доктору! Будьте с Вадимом самодостаточны и не беспокойте меня своими низкими проблемами». Но её и так не беспокоили. Смс пестрили грамматическими ошибками – на чтение классики у Т. времени явно не хватало.

Отправив такие смс и не получив ответа, Белорыбица невинным голосом жаловалась бывшему мужу: «Это же невыносимо. Твоя больная меня постоянно оскорбляет, пишет смс по ночам, звонит!». «Я не слышал звонков». У Вадима двоилось в сознании. Показать смс от Другой Т. не могла («Уже стёрла!»), а жаловалась так правдоподобно.

Пользы от Вадима в унижении Другой было мало, и Т. включила в игру сестру Алину, 40-летнюю, незамужнюю, тоже считающую себя почти девочкой. Т. горько нажаловалась и сестре на подлую Другую: «Она меня постоянно оскорбляет, звонит по ночам!». Костлявенькая, бойкая, Алина стала узнавать через друзей-юристов, как бы досадить «сопернице» сестры. Вот Другая поставила в Интернете фотографии, нет ли тут снимков в квартире Т. и Вадима? Нельзя ли за это подать в суд, ведь эта гадина отнимает у сестры жильё… Ах, нету! Вот досада! Но припугнуть милицией лишним не будет. Т. в это время строчила жалобы одну за другой.

А их мама вдруг умерла. Коротким зимним днём. Вадим поехал с Т. на похороны в Сопливки. В домишке двое суток не топили. Гроб не давил на плечо, он нёс её маму, как пёрышко. «Она была как большой больной ребёнок», – тепло думал он о покойнице. А на его шею уже устраивался брат Т., алкоголик со стажем. Т. приводила свои доводы: «Вадим, нам Гене надо помочь, надо протянуть ему руку помощи! Он будет жить у нас!» Вадим в душе возражал. Но эта женщина лечила его отца. Если бы не она, отец умер бы на двадцать – двадцать пять лет раньше. В город они вернулись втроём, с Геной.

Т. периодически звонила к матери Вадима, убеждая её в неискренности чувств Другой. «Эта девушка обманет Вадика – вот увидите, Алла Петровна! Ей нужна только квартира». Старушка слушала.

Другая болела. Так трудно ей никогда не было. Она не понимала, что происходит с её жизнью.

Однажды ночью ей приснился сон, что она родила рыбу. Рыба вышла из неё, корябая чешуёй. Другая проснулась с ознобом, болью, высокой температурой, в крови...

Нерождённый ребёнок стал жертвой их отношений. Белорыбица заняла его место. И тогда Другая стала бороться.

Уже через два месяца они жили с Вадимом вместе, в третьей, нейтральной стране. Квартира была съёмная, но недалеко от центра. С Вадима постепенно сходила чешуя Белорыбицы. Он обожал Другую, которая стала Своей. Обожал и просто так, и за то, что она обожала его.

Другая прижимала к нему в парке лицо, они сидели, обнявшись, и на её щеке оставался временный рубчик от его колючего синего свитера. Вадим гладил пальцем этот рубчик.

Он мог бы остаться без неё, и от этой мысли всегда было холодно. Однажды он разрыдался и не мог остановиться минут двадцать. Она испугалась – мужчины не плачут. Он тоже очень редко плакал, но надо было выплеснуть вон рыбу, жившую в душе.

Рыба плавала в просторной квартире, от одной деревянной лоджии, на кухне, к другой, в спальне. Это были только её владения.

(2010)