Карл Шифнер

Публиковался в альманахе "Heimatliche Weiten" - 1985 г.

Письмо от Леночки

- Как спалось на новом месте? Не приснилась ли жениху невеста? - с нетерпением набросилась на меня Майка, как только я вышел на общую кухню.

- Спасибо. Прекрасно спалось.

- Не приснилась ли жениху невеста?- допытывалась Майка, загадочно улыбаясь.

- К сожалению, нет. Вы знаете, некому присниться.

- Господи! Ну, мы же условились вчера обходиться без "вы".

- Ах, да... извините.

- А невеста-то зря не приснилась, - снова загадочно заулыбалась Майка. Любит она улыбаться, и надо сказать, улыбка красит её. - Письмо-то она прислала на новое место.

- Ничего не понимаю. Кто мог узнать мой новый адрес, если я только вчера переехал?

- Наша жизнь - сплошное чудо, - пропела Майка и, протянув мне письмо, добавила: - Ладно, уж, признаюсь в грехах своих. Письмо это принесла утром ваша Зоя из редакции. Толковая бабёнка, между прочим. Мы тут славно погоняли чаи, поболтали. Пообещала принести нам малинового варенья. Умная девица, ласковая. О тебе хорошо отзывается.

- Странно. Говоришь, ласковая? А мы считаем её свирепой.

Я прочёл адрес на конверте, и мигом скрылся в своей комнате...

Подумать только, какое везенье - письмо от Леночки! Неужели и радость не приходит одна? То такую шикарную комнату отхватил, то письмо от Лены! Господи, ладони вспотели от волнения. Лена прислала мне письмо! Услышала мою молитву... Ах, Лена, Лена!

Мы встретились с ней на ударной стройке - на руднике Лунном. Молодые рабочие и специалисты причалили туда со всех концов страны, чтобы открыть уникальное золотосеребряное месторождение, построить обогатительную фабрику, большой поселок. Я был первым из журналистов, кто рассказал об этом редчайшем на Колыме объекте, о его людях и их проблемах.

В тот зимний вечер, когда я туда приехал впервые, все прибывшие молодые специалисты собрались в один из кабинетов конторы, который геологи приспособили под камералку. Избирали руководителя бригады.

- Кого же мы изберем, товарищи? - спросил председательствующий, моложавый начальник участка, мужчина с сухощавым смуглым лицом.

И тут наступила тишина - ну, прямо как в зимнем лесу, где слышишь падающий с деревьев иней. В самом деле, кого выбирать, если друг друга толком не знают?

- Ребята, вы думаете или отмалчиваетесь? - вздыхает ведущий собрание.

- Мы думаем.

- А то влипнем. Дело серьёзное.

- Давай тебя, Серега, - слышится шепоток.

- Ты что? - раздаётся в ответ.

- Валеру, может быть?

- Нет, нет, совсем не то, - живо перебивает сам Валера.

- Наташу, может быть, - нерешительно шепчет девушка со светлыми завитушками, и получает в ответ толчок в спину.

Наконец, шепот прекратился, и снова прежняя тишина.

- Ребята, ну... нельзя же так, - громко, сбивчиво, сильно волнуясь, заговорила самая маленькая, русоволосая девушка. - Это же не шутки шутить. Мы же молодые... Мы должны быть... ну, впереди.

- Давайте Лену изберём. Она - хорошая, - предложила сидящая рядом с Леной смуглолицая девушка-казачка.

- Не обязательно меня, - снова заговорила Лена, зарумянившись от смущения.- Я, наверно, не справлюсь.

- Я тоже считаю, что нужно избрать Лену, - предложил начальник участка.

- Конечно, Лену! Давайте голосовать.

И все подняли руки за то, чтобы Лена Шиллер, эта самая маленькая девушка, была руководителем молодёжной бригады строителей поселка Лунный.

Собрание кончилось. Надо было спешить в палаточный клуб на вечер. Но тут началось такое: все разом заговорили о том, чем в первую очередь следует заняться молодым. Кто-то волновался, чтобы всё было записано в протоколе - когда-то будет интересно прочитать о первом собрании молодежи Лунного. Группа девчат обнимала Леночку. А Леночка как-то протиснулась ко мне и встала рядом, как возле старшего брата. И стоит себе молча.

- Ну, чего ты? - спросил я по-свойски.

- Мне так страшно. Честное слово, - призналась она.- Мне ещё не приходилось начинать вот так, с нуля.

Я кручусь вокруг ребят с фотокамерой - уж больно хочется запечатлеть всё это. Надо бы сфотографировать Лену, первого молодежного бригадира такой важной стройки. Но свет очень тусклый, вряд ли что получится.

Потом, поздней ночью, когда люди стали расходиться по палаткам и вагончикам, я снова увидел рядом с собой Леночку. Я посмотрел на неё внимательней, но она тут же потупила взгляд. Почему-то она каждый раз избегала моего взгляда. И делала это, если я не ошибаюсь, с какой-то особой грустью.

Мы направились к своему фургону, на котором я приехал. Лена вдруг глянула на меня и спросила:

- Вы разве тоже уезжаете?

- Я переночую в райцентре. У вас здесь своим тесно. Я еще вернусь к вам, - ответил я, и мне показалось, что она немного успокоилась.

Этот её грустный, вопросительный взгляд я вижу теперь очень часто. После того, как были опубликованы все мои путевые репортажи и зарисовки о людях молодёжной стройки Лунного, послал ей вырезки из газет и письмо с просьбой сообщать мне обо всём хорошем и плохом, что происходит в их посёлке. Ведь наша газета теперь шефствует над их стройкой. Леночка не ответила. Она молчала и молчала, пока не померкла в моей памяти её грустная улыбка. И вот оно, долгожданное письмо!

"Андрей, здравствуйте! Представляю, что Вы обо мне там думаете. Виновата. Письмо Ваше получила давно, но через несколько дней, когда я была в райцентре, увидела телепередачу, в которой вы очень интересно рассказывали о нас, молодых первооткрывателях Лунного. Из этой передачи я поняла, что Вы скоро приедете к нам. Поэтому не спешила с ответом. Ведь верно, Вы не должны теперь забывать своих подшефных? Но Вас почему-то долго нет. А у нас много изменений. И поскольку вы просите держать вас в курсе всех событий, я решила сообщить Вам некоторые новости.

Начну с печальных. В настоящее время работы на сопке полностью приостановлены. Не работают третья и четвертая штольни, остановились и буровые. Хотя в конце марта начали проходку первая и вторая штольни от горного комбината. Им можно позавидовать: всё у них есть, и они идут без остановок. По-прежнему у нас какая-то междоусобица: строители - себе, горняки - себе, геологи, то есть мы, тоже себе. Кажется, что нет ни одного по-настоящему заинтересованного хозяина. Иначе не терялось бы так безответственно дорогое время. Буквально все строительные бригады вынуждены простаивать из-за нехватки материалов. Дорожники до сих пор не начали строительство подъездных путей. Не двигаются с места и проходчики штолен - подводит техника, всё время ломается старое оборудование.

На новом месторождении надо вести разведку новыми методами... Побывавшие у нас представители Северо-Восточного Территориального геологического управления давно обещали дать алмазные пилы для отбора проб, фотоаппаратуру для ведения документации подземных выработок. Но мы пользуемся по-прежнему дедовскими методами - орудуем, образно говоря, кувалдой. Позарез нужна экспедиции пробирная лаборатория.

И ведь всего этого нам обещают все, кто только у нас бывает. Что ни день, то новые визиты: из райцентра, из области, и даже из самого министерства... Нет, здесь нужен, по-моему, какой-то необычный толчок. А все эти визиты-налеты пока не оказали нам никакой практической помощи. Вот и Вы - приехали, повосторгались экзотикой, да уехали. А мы, между прочим, остались. И нам, между прочим, открывать, как Вы пишете, это "уникальное месторождение". От него будет зависеть будущее всей области.

Вы уж не обижайтесь. Сами просили сообщать обо всём, как есть. К тому же, почему бы не пожаловаться своим шефам?.."

Вот это Леночка! Вот это письмо! Редактор наш обрадуется. Мы дадим это письмо на первую полосу.

Дальше Леночка пишет:

"Теперь о приятных новостях. На днях строители обещают сдать первое общежитие. Сейчас там идут отделочные работы, отопление уже подключили - в здании тепло! Столовая тоже будет готова к концу месяца, уже покрасили и побелили. Здание магазина уже заканчиваем. Скоро нас, геологов, вселят в новый корпус. Так что от бывшего палаточного городка, знакомого Вам, скоро ничего не останется.

Молодежная бригада наша растёт - уже свыше шестидесяти человек. Недавно провели субботник, готовили к открытию столовую. Укомплектовали лыжную и хоккейную команды. В детском садике соорудили малышам ледяную горку. А для взрослых залили замечательный каток. К майским праздникам готовим большой концерт...

...Ой, что это я? То ругаюсь, то хвалюсь - всё в крайности впадаю. В общем, изменений у нас много.

Смотрите, не прозевайте важные события. Не забывайте нас. Приезжайте.

Вот, кажется, и всё. Наверно, я очень мрачно всё описала? Но на все Ваши вопросы ответила.

Прочитала уже в сотый раз в Вашем письме: "Если б Вы только знали, как мне нужны Ваши письма". Понимаю. Вам нужно быть в курсе всех наших событий... Ой, горюшко мне...

Пишите. Впредь буду более исполнительной. Лена".

Лена, Леночка. Что же ты делаешь со мной? Говоришь: "Ой, горюшко мне". Стало быть, горюшко? А я-то думал, что ты ничего не заметила, не догадалась, что заронила мне в душу свою тайную грусть.

Чемоданное настроение

Не успел я утром прийти в редакцию, как услышал от Вадима, что меня вызывает шеф.

- Спешите на ковёр, сударь.

Все наверняка испытали на себе неприятное действие слов "на ковёр", но тем не менее прибегают к ним. Портится самое хорошее настроение, даже если не чувствуешь за собой вины.

- Вызывали, Николай Иванович?

- Вызывал. Садись.

Я был уверен, что это начало неприятного разговора о моём увольнении. Но шеф, не отрываясь от чтения рукописи, словно мимоходом, спросил:

- Как настроение?

- Мм... чемоданное, Николай Иванович.

- Хорошо. Очень хорошо, - он оторвался от рукописи. - Хорошо, что чемоданное. У журналиста всегда должно быть чемоданное настроение. Так вот. Надо срочно слетать на прииск Глухоманный. Это один из старейших приисков области. Дела там идут неважно. Полетишь туда вертолетом, есть договорённость. Постарайся передать оттуда что-нибудь срочное.

- Все это хорошо, Николай Иванович. Но я получил письмо с Лунного. Там проблем целая куча. Но у меня к Вам более важный разговор.

- Выкладывай, что припас.

- В общем... я уже заказал билет на Москву. Вы же знаете, что вырваться в такое время непросто.

- Ничего страшного, мой мальчик. Ты успеешь вернуться к твоему увольнению.

- Но... я могу застрять на этом Глухоманном.

- Ничего страшного, мой мальчик. - Немного подумав, добавил: Вы не застрянете. В крайнем случае, созвонитесь, и мы закажем Вам билет на другое число.

- Лучше б я слетал на Лунный, коль уж всё равно лететь. Там сейчас такое творится.

- Поймите, кроме вас, некому. А надо срочно.

- На мне сошёлся клином белый свет?

- А потом, - редактор посмотрел на меня в упор. Седая голова его мелко задрожала, глаза как-то напряженно заблестели, - посмотри хоть на прощание это интересное местечко. Кстати, там есть люди, которые первыми приехали на север осваивать эту суровую землю... Тебе будет интересно познакомиться с ними. Поезжай, мой мальчик.

-Хорошо, Николай Иванович, я поеду. Только можно с Вами откровенно?

- Конечно! Нужно!

- Почему так получается, что только теперь, когда я хочу уехать домой, на полном законном основании, я вроде бы сделался для Вас плохим? Раньше Вы всегда были довольны мной. Во всяком случае, так мне казалось. А сейчас я... в общем, не знаю даже, с кем себя сравнить...

- Напрасно. Ты и сейчас на таком же хорошем счету. Никто плохого о тебе не думает.

- Да как же не думает, когда в последние дни все избегают меня. Молчат при мне, словно в рот воды набрали. Самое невыносимое - то, что никто никак не выражает своего отношения к моему решению уехать. Будто и не работали, не жили вместе три года... Хотя бы для приличия отговаривали. Меня ведь уважали, считали ведущим журналистом в редакции. Многие мои материалы отмечались, как лучшие. Или я к кому плохо относился?

- Нет, нет, - возразил Николай Иванович. - Я думаю, тебя никто не отговаривает, видимо, потому, чтобы не сбивать с толку. Чтобы ты сам решал свою судьбу. И я тоже не хочу тебя отговаривать. Конечно, плохо, что ты не сразу сказал о своём решении уехать. Не пришлось бы излишне возиться с комнатой. Тут есть люди, которые дольше тебя и не хуже работают, и с нетерпением ждут жилья. Ну да ладно. Теперь нет смысла об этом говорить... М-да. Видишь ли, Андрюша, для тебя настал момент, когда ты должен сам сделать выбор, где и как приложить себя. До сих пор ты выполнял свой долг, то есть отрабатывал то, что положено молодому специалисту. И делал это, кстати сказать, достаточно добросовестно. - Николай Иванович, задышав тяжело и шумно, подбирал слова. - А сейчас за тобой право выбора. Ты должен сам решать - принять близко к сердцу всё то, чем ты жил эти три года на Севере. Или увезти с собой лишь романтические воспоминания. Соответственно и ты оставишь о себе какую-то память. Да. Непременно. Независимо от того, хотим мы этого или не хотим, только мы всегда оставляем о себе какую-то память. Вот какую - это уже зависит от нас.

- И когда я уеду, меня, конечно, сразу вычеркнут из списков патриотов Севера? Начнут склонять, как слабого, неблагодарного человека?

- Ну, почему? Что в том плохого, если ты решил уехать? Многие из нас, наверное, даже завидуют тебе: не каждый может решиться на такое, хотя все мы, возможно, были бы не прочь жить где-то под Москвой, а то и прямо у Черного моря, или хотя бы где-нибудь на Волге... М-да. Поезжай, Андрюша, на прииск.

- Николай Иванович, Вы сейчас удивитесь моему признанию. Но, знаете, в последнее Время мне совсем не хочется писать. Почему-то я стал бояться чистого листа бумаги. Прямо страшно садиться за стол. Каждый материал стал для меня невыносимой пыткой.

- В этом нет ничего удивительного. Все мы испытываем какой-то страх, когда садимся писать. Во всяком случае, волнуемся: то ли выйдет, что накипело, задумано? Когда я сажусь за стол, мне всегда становится немного страшно, и я никогда не знаю заранее, что получится в итоге от моей писанины. Справлюсь ли с новой темой, за которую взялся. Но я твердо знаю, что должен справиться и что все сомнения преодолею. Такое уж наше дело - вечные творческие муки, сомнения, переживания, страдания. А потом вдруг ни с чем не сравнимая радость от удачи.

- Но у меня другое. У меня какой-то ненормальный страх. Я, наверное, выдохся, исписался? И во всём, мне кажется, виноват этот Север. Или я просто бездарность?

- Да, талант не раздается по талончикам. Его достигают лошадиным трудом. Не каждому дано приобрести золотое перо. Тут надо не ждать, пока найдёшь свою золотую жилу, а искать до тех пор, пока не найдёшь. Мы же тебя, понимаешь ли, честно говоря, баловали. Вот о чём я сожалею. Ты приехал к нам этаким героем-победителем. Слишком самонадеянным, а мы смотрели на это, как на детскую болезнь. Способность, искра божья в тебе имеются. Но это не значит, что ты застрахован от неудач. Если ты почувствовал, что дела твои пошли хуже, то тут дело не в Севере... По моему, чувство временности помешало тебе привязаться к Северу. Отсюда все твои беды. Человек везде должен отдавать делу всю свою душу. Раньше ты писал живее. Но как только в тебе улеглось это первое здоровое любопытство ко всему новому, необходимое журналисту, как воздух, ты превратился в бесстрастного, хотя и добросовестного фиксатора событий. Настал момент, когда ты сам это заметил. И вот ты ищешь причины твоей неудачи. Видишь в своём переломном кризисе чуть ли не трагедию. А трагедии тут никакой нет, Андрюша. Напротив, надо радоваться второму своему рождению. Когда не можешь писать по-старому - это сигнал к тому, что ты скоро начнёшь писать по-новому. А тебе уже пора писать по-новому. Пора выходить на собственную борозду. Пора приобрести свой стиль, а главное - найти свою тему. Ты же хочешь всё объять. За всё хватаешься... Север обвиняешь... М-да. Поезжай, мой мальчик, на прииск.

- Николай Иванович... Почему Вы мне ничего подобного не говорили раньше?

- Верил, что ты сам к этому придёшь. Учитывал твоё легкоранимое самолюбие. Но коль ты надумал уезжать, то считаю своим долгом помочь тебе на себя взглянуть построже. Слава богу, ты и сам видишь это... М-да. Поезжай, мой мальчик, на прииск.

- Николай Иванович, Вы всем говорите "мой мальчик", или только мне?

- Только тебе, - тихо произнёс редактор и с отцовской заботливостью, утомлённо улыбнулся. - Сам не знаю, когда оно ко мне пристало... у меня ведь дети погибли... Не нравится?

- Ну, что Вы? Очень даже нравится, если только мне.

- Вот и хорошо. Поезжай, Андрюша, на прииск. Не тяни резину.

Через час мы уже мчались в аэропорт. Мне хотелось помолчать. Шофер Боря Кривощеков охотно присоединился к моему желанию. Лишь словоохотливый Вадим не унимался. Он поехал с нами под предлогом, что ему срочно нужно в порт, к авиаторам. Но мне кажется, это лишь его очередная выдумка. Словно дитя малое, любит он покататься на машине, а в командировке давно не был. Красивое, девичье лицо его редко не выражает прекрасное расположение духа. Молчать дольше пяти минут для него целая пытка.

- Вам, сударь, скучно? - спросил он меня участливо.

- Когда тошно, скучно не бывает,- ответил я машинально.

- Тебе нужно серьезно заняться вопросом ликвидации одиночества, - тон у него стал назидательным, у этого "многоопытного семьянина", которому всего-то и довелось родиться на год раньше меня. Но какой женатый, даже если он юнец, не считает себя мудрее десяти вместе взятых седых холостяков? - Женись, юноша,- заключил он решительно.

- Чего привязался, - заступился Боря. - У него пока нет подходящей кандидатуры.

- Так вот тебе, юноша, мой наказ...

- Сотни раз слышал. Неужели не надоело? - сморщился я.

- Тем не менее должен вам напомнить, сударь голубоглазый, еще раз. Если встретишь интересную девицу - женись. Хотите, ребята, расскажу вам, как я, будучи в вашем цветущем возрасте, познакомился с интересной, душевной девчонкой?

- С бабой твоей, что ли? - справился Боря, хитро, по-японски щуря глаза.

Вадим весело захохотал и хлопнул Борю по спине:

- Трогай, Саврасушка, обратно. Или пройдем в вокзальный буфет? Только не провожать командированных. Терпеть не могу, когда за мной кто-то тащится к самолёту. - И обратился ко мне. - Так ты, если встретишь интересную девицу - женись сразу же. Замечательная это штука, скажу тебе по опыту.

- Мотайте, мотайте отсюда, чтоб я вас не видел... Спасибо, ребята, - рассеянно бормотал я.

Этот Вадим - вечная загадка. Вроде бы на вид этакий тепличный паинька, а сумел же найти свою золотую жилу. И сохранил в себе, как сказал шеф, живой интерес ко всему, о чем пишет. Как же это я, столичный парень, сел в лужу и расквасился?

Чувство временности. Так сказал Николай Иванович. Он, наверно, прав. Не сумел принять близко к сердцу судьбу Севера. А еще числился в хороших журналистах. За что? За умное ораторство на летучках? За количество материалов, в которых, к сожалению, пока нуждается любая местная газета? За гладкий и бойкий язык? Гнался за количеством. Из кожи лез, лишь бы в каждом номере красовалась моя фамилия, набранная крупным жирным шрифтом. А какие такие важные проблемы я поднимал? Не было пока для меня проблем. Погоня за сенсациями. А где та свежая мысль, о которой всё время говорит Николай Иванович?

Чувство временности... Не сумел принять к сердцу судьбу Севера... Жалкий строчкогон! Теперь не удивляйся, что каждый материал становится для тебя пыткой. Так тебе и надо...

...Лена. Леночка. Тебе там трудно. Тебе там горюшко. А я лечу совсем в другую сторону. Ну, взгляни на меня ещё раз. Не прячь глаза...

Как всё-таки хорошо, что в твоей работе существуют командировки! Сегодня ты сидишь в редакции, делаешь что-то в спешке, нервничаешь, настроение у тебя такое, что впору ломать стулья. Считаешь себя самым несчастным, оттого, что не работаешь как все. Не делаешь что-то конкретное, измеримое, а всё носишься, как угорелый, чтобы вовремя сообщить о чужих успехах или неудачах. Ты вещаешь, как неумолкающий рупор, о событиях, о делах людей. Хвалишь, восхищаешься, осуждаешь, добиваешься внимания читателей.

И так это иногда надоедает, что порой проклинаешь свою профессию. Думаешь: "Завтра же брошу всё и найду себе что-нибудь попроще". Но вот завтра ты едешь в командировку. Одеваешься потеплей и летишь в какой-нибудь незнакомый край Колымы или Чукотки. Новые встречи, новые знакомства - и куда девается вчерашнее уныние?! Это называется эмоциональной встряской. Омовение души, как говорят у нас в редакции. Такая поездка часто заставляет тебя пересмотреть не только все твои ранние решения, но иногда даже взгляды на многие стороны жизни.

Вот и сейчас. Я лечу на вертолете с двумя эвенами-охотниками, озираюсь во все стороны и радуюсь тому, что все сложилось именно так, а не иначе. Я посмотрел вниз - там, средь бурых сопок, потянулись узкие полоски сизого леса. Обычно неохватные сопки теперь, с высоты, виднелись волнистыми холмами-перекатами. Выше сопок - бесконечная синь. Такая яркая, что я ощутил вдруг необъяснимую легкость. Я закрыл глаза, и долго сидел так, наслаждаясь счастливым мгновением.

Такое зрелище остается навсегда. Потом, когда отсюда уеду, буду часто вспоминать, даже видеть во сне, как самое чудесное мгновение. Как это замечательно, что я лечу в тайгу! Спасибо тебе, Николай Иванович.

Вертолет застрекотал на одном месте. Охотники, как по команде, глянули вниз: тусклой, стальной лентой блестела река.

- Кажется, ребята, прибыли, - сказал молодой смуглолицый парень, узнав знакомые места, где он, видимо, не раз охотился. - Здравствуй, Джагин! - закричал он вдруг и заёрзал от нетерпения. - Ребята, это и есть устье Джагина!

Ну, как ему не позавидуешь, этому черноглазому молодому охотнику-звену? Да, что-то я всё чаще стал завидовать людям других профессий. Но я-то понимаю, что дело не в профессии, а в людях. Видно, есть что-то в этих людях, если ты им завидуешь. Есть, есть что-то необычное, мне пока непонятное. Если человек в ночное время выходит из тёплого дома специально побродить по тундровой пурге, то есть же в нём нечто большее, чем просто привычка? Есть в настоящем северянине, я заметил это, что-то безмерно свободное. Душа у него всегда настежь, словно море, открыта.

Находят люди своё любимое дело - вот и радуются жизни. Потому и счастливы. А что нашёл я? Может, всё-таки стоит прислушаться совета польского писателя Яна Парандовского, заметившего, что сильные личности вовремя откладывают предательское перо? Если трезво подумать, зачем мне нужна эта журналистика? Она так выматывает, так много беспокоит. Не отдохнешь от мыслей, не почитаешь интересную книжку, не сходишь в театр, не посидишь с друзьями. Конечно, всё это, в конце концов, делаешь, но с каким беспокойством, с постоянным ощущением цейтнота.

Видишь ли, она, эта вторая древнейшая профессия, самым жестоким образом забирает тебя всего, вместе с потрохами. Всё, что в тебе есть, ты должен отдать ей. Даже женщину вряд ли встретишь такую эгоистичную. Да, да, стоит несколько дней не браться за перо, как уже кажется, что ты опустился до крайности, и вообще - ты лентяй и пропащий человек. А на деле, когда хорошо пороешься в памяти, оказывается, ты всего лишь забыл, что завтра утром тебе надо сдать в секретариат сто строк обычной корреспонденции...

Не успеешь вернуться из командировки, как над тобою навис дамоклов меч - ты обязан выдать нечто необычное. А что тут выдашь, если работаешь на одном дыхании? Где озарение, при котором рождаются живые образы?

... Лена, Леночка... Ты все машешь рукой. Зачем прячешь лицо, когда смотрю на тебя? Дай посмотреть в твои синие глаза. Отвори свои длинные ресницы, серебристые от инея, как ветви лиственницы. Покажи глаза.

Хочу – не хочу

Вновь и вновь удивляешься, как это дети так моментально схватывают своим, казалось бы, немудрёным умом то, что порой никак не могут понять взрослые. А по физическим возможностям они просто гении. Вот и Сашок. Занимаясь со мной по утрам зарядкой, он в два счёта научился выделывать такие акробатические трюки, которые я осваивал несколько лет. Он так полюбил эти занятия, что готов жертвовать любыми весёлыми играми. Только вставать утром по-солдатски никак не приучится. Тычется сонным носом в мамину юбку, когда та выводит его в общий коридор.

- Приседай ниже. Ниже! - командую я.

И Сашок, не то смеясь, не то хныча, с горем пополам приседает, словно старичок, лишившийся гибкости. Зато когда окончательно проснётся - тут он пластичен, ловок, охоч до прыжков.

Майка, проходя мимо, останавливается. Уж она довольна. А какая мать не будет довольна, когда забавляют, чему-то учат её дитя?

- Вот спортсмены! Нашёл себе Сашка друга. Теперь он не даст тебе покоя, - говорит она мне.

- Ничего. Вместе веселей. У него здорово получается.

- Дядя Андрей, давай покажем маме то, что мы вчера делали.

Я взял Сашика за руки, раскачал между своими широко расставленными ногами, потом рывком подбросил его вверх над своей головой - и он встал на мои плечи, вытянувшись столбиком, гордый, сияющий.

- Видела, мамочка! - торжествует Сашок.

- Ну, надо же!

Мать в восторге. Да и я тоже: какой учитель не радуется успехам своего ученика?

Потом мы плескались с ним в ванной. Вдруг Майка заколотила в дверь, крича благим матом:

- Ты что, хочешь простудить ребёнка?

- Не волнуйся, я же понимаю. Мы постепенно.

- Он и так хиленький.

- Да-а, мамочка, ты всегда так, - возмутился Сашок.

- Саш, за что тебя мама так любит? - спрашиваю.

- За то, что я кушаю помидорчики. Добавь ещё холодной водички, дядя Андрей.

Храбрится. Хотя каждый раз, когда я прикасаюсь к его телу мокрой холодной рукой, он визжит, как зайчишка. Зато после такой процедуры без давления матери уплетает за обе щеки, уничтожая в один приём по две котлеты, чего раньше не замечалось...

Странный, этот Лёшка. Другой бы давно приревновал ко мне Сашика, а ему хоть бы что. Малыша в душу не берёт.

И вообще, чувствует он себя здесь хорошо, свободно, и независимо. Может заявиться к ним неожиданно, приветливый, добрый, с полным ворохом гостинцев - вот он я, обнимайте, целуйте, радуйтесь вместе со мной. Но может также без объяснений пропасть на целый месяц, а потом вдруг ворваться ночью, пьяный и злой - я приехал, вставайте все, принимайте. Все это длится уже несколько лет. Такие взаимоотношения теперь называются гражданским браком. Очень удобно для Лёшки. Но тягостно для Майки. Она всё ещё на что-то надеется. А Сашок уже перестал ориентироваться во всех этих непонятных странностях. И всё чаще просится ко мне "на ночлег".

- Дядя, Андрей, можно к тебе на ночлег?

- Если мама разрешит.

- Да мама уже разрешила, дядя Андрей, - вмешивается в разговор Лёшка. - Пусти, дядя Андрей, парня на ночлег.

И так каждый раз уговорят. Отказать не могу - жалко дружбу терять c таким забавным, ласковым малышом. Утром первые вскакиваем - и в коридор на зарядку.

- Охота вам руками махать, - замечает Лёшка, закуривая сигарету.

- И тебе бы не помешало, - ворчит Майка.

- Не, это не по мне. На мой век мне и так здоровья хватит. А то и курить нельзя, и пить нельзя, и это самое нельзя. Я так не хочу. Слишком много запретов. Живём-то один раз.

- В том-то и дело, старик, - говорю я,- что один раз. Ты вот молодой, а дыхание у тебя неважнецкое.

- Нет, нет, дед, я так не хочу.

- А я хочу, папа! Не кури больше, - протестует Сашок.

- А я не хочу, - передразнивает Лешка.

... Хочу, не хочу. Все стремятся жить по своему "хочу". И пока мы живём по своему "хочу", мы довольны судьбой. Но когда приходятся жить по чужому "хочу"?

Майка давно уже тяготится этой неопределенностью, бесконечным ожиданием лучшего. Сашок-то подрастает, а семья у них никак не складывается. И не понять, что у Лёшки на уме. Хочет ли он того же, чего хочет она? Совпадут ли когда-нибудь их "хочу"? Или ей так и придется прожить молодые годы по его "хочу"? А потом коротать век одной.

(продолжение следует)