Виктор Экгардт

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

У моего соседа... у наших соседей... ещё правильнее – у соседей моих родителей, потому как я о том времени, когда только-только перестают ходить пешком под стол. Так вот, у соседей, по фамилии Радич, был большой огород-сад, а дом на участке был расположен в самом дальнем углу от улицы.

Участок был угловой, да и относился когда-то к соседней параллельной улице, о чём свидетельствовало название этой улицы, всё ещё относящееся к этому соседскому дому. Беспорядочно всё застраивалось — путь к «родной улице» был перекрыт. Почтальонам, которые менялись часто, приходилось туго: отыскать дом было непросто. Соседям пришлось сделать выход на другую улицу, на нашу. Собственно, этот выход был всегда, но как запасной, а теперь стал главным.

Это происходило до того, как я что-то начал помнить из моего детства. Рядом с нами стоял кирпичный завод. Сначала это была просто «гофманка» – план здания был похож на футбольный стадион с беговыми дорожками, но не таких внушительных размеров. Кроме «гофманки», на территории завода были ещё пять-шесть длинных, крытых черепицей сараев для просушки кирпича-сырца. В сараях без стен были ленточные транспортёры, по ним подавали сырой кирпич, который затем укладывали на деревянные стеллажи. По тем же транспортёрам высохший кирпич доставляли в вагонетки. Печь наполняли до сводчатого потолка, и это была далеко не последняя операция по перекладке кирпича с места на место. Процесс обжига никогда не останавливался. Весь комплекс работ по производству кирпича был очень трудоёмкий и мало отличался от того, когда евреи более трёх с половиной тысяч лет тому назад, находясь в плену у египтян, производили кирпичи для пирамид.

Сырьё завод брал рядом в карьере. Когда его ресурс был исчерпан, карьер забросили. Изрытую местность со временем частично выровняли дожди. Небольшая часть этой изрытости отошла под сад-огород соседям. Дядя Юра развёл там сад. Это стоило ему больших усилий, так как весной уровень грунтовых вод был настолько высок, что деревья, в основном яблони, стояли в воде и вымокали, проигрывая борьбу за жизнь.

Дядя Юра спиливал деревья и сажал новые. Один такой пенёк был оставлен высотой в один метр, то есть на уровне огорода. К нему приставили ещё три пенька такой же высоты, а на них положили металлический каркас. Дядя Юра притащил его неизвестно откуда, наверное, с работы. Тогда все всё тащили с работы. Дядя Юра в этом преуспел, о чём свидетельствовала «на задах» куча хлама. Для стен и крыши в куче нашёлся материал, равно как и доски-горбыли для полов.

В строительстве с энтузиазмом трудились все пацаны нашей улицы. Полы застелили старыми половиками и одеялами, и избушка на курьих ножках была готова. Основание избушки было на метр выше уровня сада, но в один уровень с огородом. Для входа в избушку, которую мы звали халабуда, была проложена толстенная и широкая доска.

У входа на доску, и соответственно в халабуду, стояло высоченное дерево — тополь-белолиственница. Она получила своё название из-за характерного бело-серебристого цвета листьев с тыльной стороны. Дерево было в три обхвата толщиной. Белолиственница, хотя и была не раскидистой, но её тень в самое жаркое время падала на халабуду. Кроме неё, свою тень дарили ещё и яблони, чем помогали лиственнице спасать нас от летнего зноя. Когда яблони зрели, урожай можно было собирать прямо из окна халабуды.

В сад была с улицы калитка, и все пацаны беспрепятственно могли заходить и выходить, не тревожа взрослых и даже не попадая им на глаза. Я вообще был на привилегированном положении. От нас к соседям, в непосредственной близости от халабуды, была калитка, и вода меня не касалась. Остальным пацанам надо было одевать резиновые сапоги.

У соседей было четыре сына: Гриша, Лёша, Вася и Павлик. Они плохо учились в школе и по нескольку раз оставались на второй год. Вася был чуть постарше меня - Павлик немного моложе. Мы были почти ровесниками, а значит, и друзьями детства. Их мать, тётя Лида, добродушная женщина необъятных размеров, и дядя Юра, вполне осязаемых размеров, не имели ничего против присутствия в их саду халабуды, а в ней нас, пацанов.

«Будут на глазах, меньше будут шкодить на стороне», - думала тётя Лида, и дядя Юра был с нею солидарен. В халабуде была двускатная крыша, в середине можно было стоять во весь рост, а у стен можно было сидеть, не касаясь головой крыши. В «межсезонье» мы проводили там довольно много времени, когда были не на пруду, или в походах в горы, или на рыбалке. Халабуда стояла там много лет, мы выросли, а она всё стояла и стояла, хотя такой популярностью у нас уже не пользовалась.

Но я о том времени, когда ещё пользовалась.

Старшие братья, Гриша и Лёша, были уже "большенькие", поэтому им было уже не до халабуды. Гриша, что был лет на 10 старше меня, работал в клубе киномехаником, однако это обстоятельство не принесло мне льгот, на которые я рассчитывал, как сосед: билеты приходилось покупать на общих основаниях. Они хоть и стоили по 10 копеек, но выделить из бюджета семьи эти копейки родители могли не всегда. Иногда, чтобы купить билет в кино, дети сдавали в магазин два куриных яйца, благо, что велась «заготовка яиц» для «продовольственной программы».

По кинотеатрам и клубам прокатился тогда фильм «Три мушкетёра», и Гриша с тремя друзьями сделали себе удостоверения личности: Гриша стал Портосом – пошёл фигурой в маму и был самым подходящим для этой роли. Он любил повторять на лад народной сказки: «Было у отца три сына, двое умных, а третий киномеханик!» Женился на замарашке, но семейным счастьем наслаждался недолго. Был, как и отец, заядлым рыбаком. Как-то рыбачил с приятелем на пруду. Они хорошо поддали, а берега были крутые, вода глубокая. Пловец он был неплохой, но... то ли сердце отказало, то ли судорогой свело – утонул он. Даже детей после себя не оставил.

Второй сын Лёша, был на два-три года моложе старшего брата. Его комсомольское сердце отозвалось на призыв партии, и он уехал на целину в Степногорск Целиноградской области. Там и остался. Иногда приезжал к родителям, сначала один, потом с супругой, а потом снова один. Детей у него не было.

Четвёртым и последним был Павлик – интересный пацан. Он был впечатлён индийским фильмом «Бобби» и попросил мою маму сшить ему такой же костюм, как у главного героя. Носил он его с гордостью. Павлик отличался странностями: не мог научиться курить; употреблять, как сверстники, коноплю и не научился пить, хотя и пытался. Сигарету держал смешно, а когда прикуривал, мог, вместо отгоревшей спички, выбросить коробок. Чтобы проверить, есть в нём спички или нет, потрясёт головой, вместо того, чтобы потрясти коробком. Походка его была просто отпад; размахивал руками не по диагонали в такт шагам – левая-правая, как все люди, а шаг правой ноги сопровождался взмахом правой руки.

Он женился на бывшей подружке дальнего соседа Шонина, прожил с нею пару лет, но в ней проснулись прежние чувства, и она стала похаживать к бывшему. Павлик со слезами уговаривал её прекратить эти похождения, но она, когда Шонин разошёлся, ушла к нему. Павлик, как ни странно, быстро нашёл ей замену, но супружница тут же вернулась и замену прогнала. Стала снова жить с Павликом, но нырять к Шонину не прекратила. Родила одного за другим двоих детей. Чьи они были, она и сама не знала. От Павлика, но и не к Шонину, она всё-таки ушла, прихватив обоих детей.

История третьего сына, Васи, требует более подробного рассказа. Однажды утром Вася, прийдя в халабуду, застал спящую гостью, которая проснулась от его приближения. В дни нашего детства и отрочества Каинда была небольшим посёлком, позднее она стала районным центром, и все друг друга знали в лицо. Эта девчонка была не из местных. Она сказала опешившему Васе:

- Я сейчас уйду.

- Да можешь не торопиться, ты не мешаешь, - ответил Вася.

- Правда? Ну, тогда давай знакомиться: Рада!

- Василий... - ответил Вася неуверенно.

Они помолчали немного, она поднялась, села и откинула одеяло. Вася украдкой её разглядывал. С фигурой синички, которую подчёркивала облегающая одежда, это была девчонка лет шестнадцати, с длинными растрёпанными после сна чёрными, как смоль, волосами, густыми бровями и длинными ресницами, которые обрамляли глубокие непроницаемые глаза. Скорее симпатичная, чем нет, если бы была ухожена. Вася был смуглым невысоким 18-летним парнем, мускулистым, широкоплечим и тёмноволосым. Некоторым, чтобы иметь фигуру, надо прилагать невероятные усилия, а Вася получил её даром. Все в его семье Радич, за исключением тёти Лиды, были темноволосыми и мускулистыми. Рада нарушила молчание:

- Вася, а ты не можешь мне принести чего-нибудь поесть, я уже два дня ничего не ела.

- «Нет проблем», — ответил бы на его месте любой, у кого более-менее подвешена метла и кто мог складывать буковки в слова, а слова — в предложения. Вася этим искусством не владел, сказал просто:

- Щас.

Когда он удалялся, она ему вдогонку крикнула:

- И воды, чтобы умыться...

Он добросовестно выполнил поручение, но недооценил вместимости «закромов синички».

- Ишо? - спросил Вася.

- Ишо! - передразнила она его игриво.

Подкрепившись, она осмелела:

- Мне некуда сейчас податься, можно я пару дней у тебя перекантуюсь? Родители твои сюда часто приходят?

- Да живи, родители ходят редко, они ничего и не скажут.

- Правда?! Вот здорово, ты меня так выручаешь, мне, правда, совершенно некуда податься!

- А ты что из дому сбежала?

- Да нет... У меня нет дома, родителей тоже нет. Мамку я никогда не видела, говорят, что умерла, когда меня рожала, а когда мне было десять, отца зарезали.

- Как зарезали?! - переспросил недоумённо Вася.

- Да в драке...

- И с кем ты жила после?

- В таборе. Я — цыганка!

Вася хотел проявить участие, но не нашёл нужных слов, лишь спросил:

- Чижало было?..

И она осталась при Васе. О себе она рассказывала разные небылицы, порой взаимоисключающие друг друга. Вася её и в дом приглашал, но она категорически отказалась и всё лето прожила в этом домике.

В конце концов, Васю она совратила, видимо, по расчёту: парень видный и с жилплощадью, подходящей во всех отношениях для цыганки, особенно в её положении, которое к концу лета уже было видно. По части женщин он не имел никакого опыта, хотя и был старше её на два года. Известно, девушки взрослеют раньше, а она в свои шестнадцать имела кое-что за плечами. Если раньше Вася ночевал в халабуде лишь изредка, то теперь он туда переехал жить. Встречаться пацанам в халабуде она не мешала, стала как своя. Вася в силу того, что был постарше, пользовался среди нас авторитетом, а теперь у него появилась девчонка, чем никто из нас похвастать пока не мог.

Маленький опыт с женщинами у него, если быть предельно откровенным, всё же был. На нашей улице жила Таня, красивая деваха на год старше меня, в свои шестнадцать она расцвела и уже поспела. Вася сох по ней. Воровал по огородам цветы и, принося украдкой, оставлял на лавочке около её дома. Она догадывалась, от кого, хотела было проявить ответные чувства, но разочаровалась, о чём сообщила мне, 15-летнему.

Я к тому времени поступил в техникум и собирался переехать жить во Фрунзе, но оставался всё ещё неоперившимся птенцом. В это лето я ездил в Сибирь, меня в вагоне спрашивали: «Мальчик, а где твоя мама?» На что я гордо отвечал, что путешествую один.

Так вот, с этой Таней мне случилось посидеть один вечер дотемна на лавочке перед чьим-то домом, я даже осмелился положить ей руку на плечо. Мне страшно льстило, что она отвергла Васю, а против меня ничего не имела. Но льстило недолго. К нам подошёл парень, уже отслуживший в армии, взял её за руку и увёл на другую скамейку. Я посидел немного и понуро поплёл домой. Проходя мимо, услышал из темноты голос Тани: «Иди к нам»... Я гордо отказался и прошёл мимо. Этот парень так и женился на ней, причём на свадьбу Таня пригласила всех пацанов нашей улицы, Васю в том числе. Но он не пошёл, а мы пошли – всем было по пятнадцать или около того.

Я с горя напился и потерялся ещё во время свадебных движений, предшествующих застолью, когда молодые ездят на поклон к богу мира сего, – в советские времена это был памятник Ленина, а потом модными стали церкви, хотя сути дела это не меняет: тут и там идолы. Нашёл я себя выспавшимся в кустах под забором. Рядом тёк ручей, в нём я отчистил от налипшей грязи брюки клёш и умыл мордень. Сориентировавшись на звуки музыки, пришёл в разгар веселья, как новенький. Остальные пацаны были все изрядно «принявшими за воротник». Старушки ставили меня в пример: вот, мол, трезвый, не то что вы. Вася трудно переносил «измену» Тани, даже вены вскрывал, о чём свидетельствовали порезы на руках – он гордо демонстрировал их пацанам. Правда, порезы были не совсем в том месте, где проходили вены.

Так или иначе, новая любовь для него была весьма кстати. Когда стало холодно, Рада переехала в дом к Васиным родителям. Там она и родила двойню, девочку назвали Тамарой, а мальчика — Васей. «Василь Василич», - говорил гордый папаша. Меня взяли к Василь Василичу крёстным. Я переехал в город на учёбу, приезжал на выходные и каникулы, виделся с молодыми редко. Когда детям исполнилось полтора или два года, Рада исчезла вместе с ними. Вася опять сильно переживал – поговаривали, что даже из петли доставали. Он всё ходил в нашу халабуду в надежде, что когда-нибудь там объявится Рада. Так и случилось, она, действительно, снова объявилась, правда, с одной только Тамарой. Маленький Вася умер, если верить её словам, – поговаривали, что она его продала. Вася снова её принял и она снова родила, на этот раз девочку и снова «преждевременно». Ребёнка назвали Милой.

Васю не брали в армию, потому что врачебная комиссия обнаружила у него дефект. Какие-то сухожилия были коротковаты, из-за чего он голову держал слегка набок. Он сильно переживал, завидовал всем, кто уходил служить, особенно тем, кто возвращался в военной, а ещё пуще, в десантной или морской форме, отделанной по всем швам вдоль и поперёк и украшенной аксельбантами и всевозможными значками, с успехом заменяющими ордена и медали. Во время отлучки Рады ему сделали операцию и, когда она вернулась, его забрали в армию, несмотря на наличие двух детей - при наличии двух детей закон освобождал от воинской службы.

Свои отношения они не регистрировали, и дети как фактически, так и официально были не его. Проводы устроили, как и положено, пышные. Гуляли до утра. Когда на следующий день ехали в автобусе на призывной пункт сдавать Васю, пели: «И куда же ты, Ванёк, и куда ты, не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты...» Мы старались вставлять вместо Ванёк — Васёк, но с нами ехала «конкурирующая фирма», у которой был настоящий Ванёк и глотки — были лужёнее наших...

Рада, как и положено, прослезилась, обещала дожидаться Васю и исполнила обещание. Вася хотел попасть в морфлот, куда забирали на три года, но не повезло, забрали на два в ракетные войска на полигон Капустин Яр.

Когда вернулся, зарегистрировался, и Рада стала Рада Радич, но наслаждался Вася семейным счастьем недолго. Рада опять исчезла, прихватив в этот раз только младшую Милу, а Тамару оставила Васиным родителям. Как раз в это неспокойное время, с точки зрения Васи, или сразу после этих «турболенцов» я, хотя и закончил уже свой техникум, но оставался жить в городе, ехал к родителям на выходные из Фрунзе. Случилось мне делать пересадку на автовокзале в соседнем районном центре, Кара-Балте, и там ко мне подошла вдруг Рада. Я не сразу её узнал. Она спросила, как дела у Васи. Я затруднился ответить, так как эти дела меня давно не касались по причине затяжного отсутствия в Каинде.

Рада гордо сообщила, что встретила своих (около неё крутились какие-то мужики цыганской наружности и женщина в характерной цыганской юбке) и потому ушла от Васи. Я что-то ответил, мы обменялись парой слов. Оказалось, что я был предпоследним, кто видел её из нас. Вася давно её не видел, и когда я ему передал привет, он расспросил, где видел да с кем, поинтересовался, не было ли при ней дочки Милы - её не было.

Он наведывался на автовокзал, искал Раду, но так и не нашёл её. Васины родители так и подняли Тамару. А когда она подросла, тоже куда-то исчезла. Один из наших пацанов случайно увидел Раду в непосредственной близости от халабуды. На этот раз Рада не желала встречи с Васиными знакомыми.

Жизнь цыганская, вроде анекдота. Зачастил цыган к председателю колхоза с просьбой: отпусти, мол, на родину в отпуск. Дело было летом, в колхозе то посевная, то уборочная... Не отпускал председатель, не отпускал, да не устоял. Цыган выехал в поле неподалёку, поставил палатку, развёл костёр...

Гены — штука сильная, а цыганские в числе чемпионов!

Вася так больше и не женился. Устроился сначала экскаваторщиком. Тогдашняя советская техника была такая, что нуждалась в ремонте практически каждый день, из всех щелей лилось гидравлическое и моторное масло, на которое садился толстый слой пыли, так что вид экскаваторщика был не ахти. Вася и в лучшие-то свои годы не придавал особого значения личной гигиене, а после утраты Рады и обретении такой профессии и подавно. Потом его уволили за пьянку, и он осел у какого-то чабана, на которого работал за кусок хлеба и ночлег. По праздникам и в добром расположении духа чабан угощал его бормотухой.

Тётя Лида очень переживала за детей. Когда от Павлика ушла жена с двумя детьми, да ещё и внучка Тамара исчезла, она впала в глубокую депрессию. Часто плакалась моей маме: «Вот судьба-злодейка, чи есть внуки, чи нема, и не знаю даже...»

Жили мы далеко не в изобилии – помню, мама частенько посылала меня со стаканом к соседям одолжить соли, сахара или муки. Павлика или Васю тётя Лида тоже присылала одолжить у нас то рубль до получки, а то и 16 копеек на булку серого хлеба. Бывало, что остатки начатой булки делили пополам.

Моя мама жалела Тётю Лиду. Мне часто приходилось слышать в разговорах, что лучших соседей у мамы не было... Так сложилось, что родители за свою жизнь много раз переезжали, - ей было с кем сравнивать!