Антонина Шнайдер-Стремякова
I
Галина Петровна не сомневалась, что страна её «самая», – самая большая, самая могущественная, самая справедливая, самая гуманная. Она ею гордилась и такую же гордость прививала дочерям и ученикам в школе, но «самая-самая» сделалась вдруг преступницей: в сбербанках присвоила народные деньги, перестала выплачивать пенсии и рублики кровные, честно заработанные. Преступников во все времена сажали в тюрьму, а как в неё впихнуть страну? И не какую-нибудь, а «самую-самую»?! И что делать ей, Галине, – частице этой преступной страны?..
Жила она с детьми в двухкомнатной хрущёвке, родителей давно похоронила, брат жил в другом городе, и после трагической смерти мужа-шофёра осталась одиноким, затерянным в поле колоском. Ждать помощи было неоткуда – она ломала голову, как выучить дочерей, одну в 10-м классе, другую в институте.
Звонкое и модное «Облом» в 90-х ХХ столетия гуляло по России разбоем... «Облом» – обломом, а выживать как-то надо было, и Галина Петровна начала носить на «барахолку» всё, что без применения лежало в шкафах. Завидя в людской толчее базара знакомых, пряталась за спины, как пингвин за утёсы, и длинной дорогой в трамвае всё чаще подумывала о смене профессии.
Всевозможные курсы множились, как инфузории, и Галина решила выучиться на руководителя туристической группы. «Туры» по миру для советской учительницы – все равно, что ежегодно до неприличия укорачивать собственное платье... Оголять семейный бюджет было рискованно, а в качестве руководителя туристической группы можно и самой поездить по миру, и девчонок приодеть, и в дополнение к надоевшей картошке какие-ни-то деликатесы раздобыть…
Никому не раскрывая пока задумку об уходе из школы, она после работы уезжала тёмными вечерами на учёбу в сапожках, что плохо держали тепло. Группа была переполнена: выжить в начавшемся беспределе хотелось, оказывается, не только ей. После занятий на курсах «пилила», скукожившись, на сиденье стылого трамвая через весь город, а после – до двух-трёх ночи проверяла тетради и составляла планы.
Финиш полугодовых курсов совпадал с весенними каникулами. Место практики каждый выбирал сам. Галина выбрала Алма-ату – город, где жил брат. На деньги экскурсионного бюро купила 26 плацкарт для сельских школьников и уехала домой.
В последний день перед каникулами планировала признаться завучу, что надумала уходить из школы, но разговор из-за недомогания решила отложить. На уроке у неё поднялась температура, завуч вызвала «скорую», и её отвезли в поликлинику.
Отоларинголог Марья Фёдоровна, врач предпенсионного возраста, выписала на три дня лекарство и «больничный». «Нет худа без добра, хоть отосплюсь», – вяло подумала она и впервые за всю холодную зиму впала в «спячку».
- Ты чо это, мам?.. – удивилась вечером после института дочь, обнаружив мать на её спальном месте – диване в проходной комнате.
- Заболела я, Ксюшенька. Надо отвезти в турбюро купленные для детей билеты и извиниться, что не смогу сопровождать группу. График работы на каникулах не такой плотный – поваляюсь хоть, расслаблюсь... Отвези, доча, билеты.
- Мам, до отъезда и поправиться можно. Ты всю зиму недосыпала, мёрзла – мы все надеялись... Такая возможность выпадает!.. Зачем её упускать?.. Сколько рабочих дней приходится на каникулы?
- Пять. На три у меня «больничный», а на два надо отгулы брать, иначе будут прогулы, – воспалённым голосом пожаловалась она.
- Всего-то два дня, и неделя вся!.. Делов-то!.. Что-нибудь придумаем, – отмахнулась Ксюша и начала готовить чай с лимоном.
Опора и надежда дочерей, Галина понимала, что легко, подобно яичной скорлупе, может сломаться в пути. В мозгу нервно вытанцовывало: «…И бег, и бой, и сон, и тлен». Улучшения не наступало – думать о дальней поездке не хотелось.
Наутро после ухода дочерей она приняла лекарство и спустилась к телефону-автомату – предупредить, что её нужно заменить. Телефон молчал. Серое промозглое утро и горы грязного снега были в унисон её состоянию, отнимавшему волю и силы. Её знобило. Через полчаса набрала номер во второй раз – на том конце шли бесконечно длинные гудки.
«Полежу с часок и спущусь», – подумала она и с трудом поднялась к себе на этаж. Не раздеваясь, прилегла на диван и, словно в бездну, провалилась. Проснулась от дверного скрипа – с занятий пришла младшая, Людочка. Галина взглянула на часы и ахнула: шесть вечера!
- Людочка, в девять надо группу встречать. Может, отвезёшь билеты? У нас ещё три часа в запасе.
- Ты чо, мам? А если в бюро никого нет? Да и смогут ли они за это время найти тебе замену?
- Плохо мне. Очень. Голова раскалывается, глаза слезятся, в ушах стреляет, в горле першит.
- Да у тебя температура, – притронулась дочь к её лбу.
- Не вовремя я захворала. И завуча не предупредила... И «больничный» только на три дня. И выходит, что на словах – я за дисциплину, а на деле – прогульщица... Но – чего бывать, того не миновать.
Она выпила лекарство и затихла, свернувшись улиткой. Прикосновение Людочки к пышной стрижке с намечающимся серебром разбудило её:
- Ма, тебе пора.
Галина нехотя спустила с дивана ноги – предмет зависти однокурсниц по институту.
- Ой, мам... – плаксиво и робко прижалась к ней дочь.
- Ксюша задерживается... – задумчиво произнесла Галина, желая отвлечь внимание от беспокойства.
Дочь протянула объёмную сумку.
- Не донесу я, Людочка. Вон ту возьми, поменьше. Переложи в неё всё самое необходимое: лекарство, билеты, деньги.
- Через сколько дней тебя ждать?
- Через девять: четыре – на дорогу и пять на экскурсии. На три дня у меня больничный, а два повисли в воздухе. Не привыкла я к прогулам.
Они обнялись.
- Счастливо, мамочка, – помахала дочь и закрыла дверь.
II
Поезд опаздывал на полчаса.
Равнодушно разглядывая толпу, Галина опустилась на скамью. Музыка гулкого, монотонного вокзала баюкала – веки слипались, как у курицы на шесте. И вот уже она отдыхает среди плюшевой зелени на белой простыне. Тело наполнялось теплом, можно было наслаждаться покоем, но!.. Казённый голос вокзального диктора обвивал повиликой, мешал и тревожил…
- Женщина, вам не на этот поезд? – вернул её в реальность милиционер, и она испуганно встрепенулась.
В здание вокзала весело вваливалась толпа подростков с двумя пионервожатыми и высокой темноволосой учительницей в белой ажурной шали.
- Вы из Ребрихи? – поднялась им навстречу Галина.
- Да, нас должны встречать.
- Ваш поезд на четвёртом пути, следуйте за мной, – сухо велела она.
О том, что надо было представиться, не подумала: сгусток воли был направлен на то, чтобы не оказаться снова на белых простынях... Галина предъявила проводнику билеты, и группа шумно начала всасываться в плацкартный вагон. Дети получали постельное бельё, размещались, а Галина, натянуто улыбаясь, держалась из последних сил и через силу слушала словоохотливую воспитательницу Варвару Ивановну. Дети угомонились – можно было подумать о себе.
- Я заболела, пришлось ехать, изменить ничего уже нельзя было, – виновато призналась она. – Мне бы лечь.
- Ну, конечно, ложитесь, – согласилась Варвара Ивановна, – за двое суток пути можно и отлежаться.
- Приму лекарство, может, и отлежусь.
Раскалывалась голова, но боль, шедшая откуда-то из уха, была сильней. Галина выпила лекарство, попросила у кондуктора вату, заткнула уши, натянула поглубже берет. Разговоры, суета и стук колёс зажужжали пчелиным роем – отдалённо и ненавязчиво...
Варвара Ивановна разбудила её перед самой Алма-атой.
- У вас одежда влажная, надо бы обсохнуть, а то выйдем – холодом сразу обдаст. Это опасно.
Их разместили в школе: девчонок в одном классе, мальчишек в другом. Галина несла ответственность за детей, но ни на чём, кроме собственной боли, сосредоточиться не могла. Группа смотрела достопримечательности, оживлённо выбегала в магазины – она была счастлива, что беззаботно может подремать в автобусе... Вечером все хвастались кофточками, брючками, колбасой и конфетами – она бездушным штрихкодом отмечала, что магазины, главные стимулы новой ориентации, ушли, будто их и не планировала. За два дня до отъезда за завтраком призналась, что в городе живёт брат.
- Узнает, что была и не заехала, обидится, – тряхнула она пышной стрижкой.
- Брат? – удивилась Варвара Ивановна. – Вам сегодня лучше. Может, съездите?
- Нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку, – отозвалась Галина словами поэта-«горлана» и после экскурсии отправилась разыскивать адрес на конверте. Едва вышла во двор, резкий ветер продул лёгкое пальто, и по телу прошёл озноб. «Может, вернуться?» – усомнилась она, но тут же решила, что, если упустит шанс, вряд ли удастся ещё раз свидеться.
Семья брата жила в собственном доме. Галина порадовалась достатку: три большие комнаты, кухня, ванная, тёплый туалет – всё, как в городе. Встречала её сватья с внучками: брат был в командировке, его жена – в больнице. «И мне бы в больницу», – кисло подумала Галина: ухо дёргало, голова болела, тем не менее с 10-летней племянницей отправилась «маму проведать». Свежая, как сочный арбуз, свояченица удивилась нежданной «посетительнице», и Галина пожалела, что потащилась в такую даль.
В группу она вернулась разбитая. На немые взгляды воспитательницы и пионервожатой отреагировала молчанием, разделась и нырнула в постель. Наружу боль рвалась шампанским – Галина с трудом сдерживала стоны. В противовес маститому поэту вспомнила слова матери: «Быть доброй для всех нельзя».
Утром после бессонной ночи её отвезли в поликлинику. Врач выписал лекарство, выдал справку, и в последний день группа разъезжала без неё.
Весь обратный путь Галина грустно размышляла на нижней полке. Болезнь помогла понять, что решение уйти из школы – результат безысходности и отчаяния. Работа групповода – не её музЫка. Экскурсовод – ещё куда ни шло: аудиторию, реакцию слушателей она любила.
III
С поезда Галина поспешила в поликлинику.
- Вы что – оглохнуть хотите? С этим не шутят, – напугала её Марья Фёдоровна, вставив в ухо прибор. – Надо выписать новый больничный.
- Новый? Зачем? – удивилась Галина. – Можно старый продлить.
- Старый надо закрыть: вы на медкомиссию не явились, – и Марья Фёдоровна начала выписывать новый больничный.
- Тогда у меня будет два прогула: каникулы не учителям, детям даются, – вжала Галина голову в плечи.
- А я думала, что и учителя отдыхают. Что ж вы, зная о прогулах, уехали? Во время болезни не разъезжать – лечиться надо.
- Вы насчёт каникул ошибались, я – насчёт болезни.
- И долго вас не было?
- Девять дней.
- Да, два прогула, – согласилась врач.
- А сделать ничего нельзя?
- Нет.
- Мне в Алма-Ате справку дали.
- Для продления больничного она силы не имеет.
Чтобы отлежаться и никуда больше не ходить, Галина повернула в школу, новое четырёхэтажное здание, – сдать больничный и объяснить, почему сделала два прогула. Ни завуча её смены, ни директора в школе в этот день не было. В учительской было безлюдно, и она поднялась на второй этаж, к завучу первой смены. Завуч дежурно поздоровалась и приличия ради заметила, что давно её не видела.
- Болела, – опустила Галина голову, – а что?
- Да ничего… – перекладывала завуч бумаги на столе.
- А председатель месткома у себя?
- Наверное...
«Может, промолчать? – засомневалась Галина. – Каникулы – всё-таки не занятия… Как в коридорах непривычно тихо!»
Врагов у неё в коллективе не было: ученики любили, администрация расхваливала. Косилась одна только Анна Ивановна, «вечный двигатель», – считала, что в знании предмета ей нет равных. И Галина замедлила шаг – с тревогой вспомнила, как незадолго до болезни поделилась с нею, что собирается на каникулах в Алма-ату. Желая ей сделать приятное, спросила даже, не привезти ли подарок.
- Подарок? – удивилась «Вечный двигатель». – А какой?
- А что бы Вам хотелось?
- Хороших духов флакончик.
Едва Галина поднялась на третий этаж, дверь кабинета географии шумно раскрылась, и в ней показалась сухая, высокая, бесформенная Анна Ивановна. Её бесцветные брови и ресницы взлетели, и Галина Петровна похолодела.
- С прие-ездом, Га-алочка! – пропела «Вечный двигатель», растягивая тонкие, поджатые в ниточку губы.
- А вы откуда знаете?
- Так ты же сама говорила! Да и за каникулярное время первый раз показалась...
- Зашла больничный сдать.
- И съездить успела?.. И больничный получила?.. Да-а, умеют нынче молодые. Прыткие...
- Извините, я плохо себя чувствую, – повернулась в полупоклоне Галина, чтобы уйти.
- Что ж ничего не расскажешь?
- Нечего рассказывать, Анна Ивановна. Духи я вам привезла. Потом принесу.
- Ну-ну, – прозвучало ей в спину.
Удаляясь, Галина подумала, что, как только выдадут зарплату, надо сэкономить деньги и купить духи, – быть может, на базаре...
IV
В коридорах школы невидимой паутиной висела интрига. Особенно беспокоили косые взгляды, шушукания и колкие реплики «Вечного двигателя» – несмотря на свои семьдесят, она никогда не болела. Подоплёку невидимо распухающего «чирия» вскрыла случайная встреча с отоларингологом. Сухо поздоровавшись, Мария Фёдоровна попросила зайти к ней в кабинет.
- Да я уже скоро месяц, как здорова, – улыбнулась Галина.
- Поговорить надо.
- Случилось что?
Плотно прикрыв двери, Мария Фёдоровна выдала:
- Меня хотят дисквалифицировать.
Дрожь в голосе врача проскакала по Галине теннисным мячом. Смысл услышанного поймала она не сразу, а, поймав, спросила губами:
- За что-о?
- Не «за что», а из-за «кого». Из-за вас...
- Меня-я?
- Вы уехали больной. Убедите их, что я ни при чём, – попросила Мария Фёдоровна, сдерживая слёзы.
- Ну да, больной, – растерялась Галина. – А кого «их»?
- Доверенных врачей из краевого комитета профсоюзов. Они полагают, что я выдала липовый больничный. За это с работы снимают, а мне до пенсии осталось всего пять лет. Кроме благодарностей, ничего не знала, а тут – такой «облом»!..
- Это я, Мария Фёдоровна. Всё из-за меня. Не волнуйтесь. Съезжу в крайком профсоюза и объясню, что вы ни при чём.
- Не надо. Лучше переубедите главврача!
- А как узнали?
- Не знаю. У вас, наверное, в коллективе враги есть, – и в монгольских глазах врача Галина прочла сочувствие.
- Может, группа пожаловалась?
- Нет, жалобу, я поняла, прислали из школы.
- Из школы? А мне почему ничего не скажут?
- Кто ж вам будет докладываться, если проверка началась? – тревогой дышал не только прыгающий голос, но и раскосые глаза Марии Фёдоровны.
Галине стало стыдно: она никак не думала, что подставит врача, чьи приветливые монгольские глаза действовали всегда целительно, а причёска в стиле чеховских героинь являлась предметом восхищений и зависти пациентов.
Прихватив из дому справку из Алма-аты, она поспешила к главврачу, которому тоже, как и «Вечному двигателю», было за семьдесят. Галина постучала. Едва она переступила порог, он не вскричал – взревел.
- А-а! Совесть заговорила?! Будь моя воля – я б вас сразу уволил! А ещё учительница... – и лизнул с виска пепельную прядь на лысину.
Оторопь тревожно аукнулась в душе Галины.
- Я боле-ела. И справка из Алма-а...
- Справка? – оборвал он. Выхватил бумагу, бегло пробежал по ней и продолжил сыпать восклицаниями: Отыграться на мне!.. Главвраче!.. Коммунисте с многолетним стажем!.. Больничным прикрыться? Взятками откупиться?
Он долго метал стрелы, но Галина отключила слух и, как в немом кино, следила за непонятной злобой, что обильно разбрызгивалась слюной. Метнув в очередной раз молнии, он, будто впервые, заметил вдруг голубизну её глаз и осёкся. Галина использовала передышку и спокойно, в контрасте с его криком, возразила:
- Для взяток у меня нет денег, да и как их давать, не знаю. Так вышло... И поездка обернулась каторгой.
- «Каторгой»? Каторгу устроила ты! – взвинтился он. – Третья проверка, и неизвестно, сколько ещё их будет!
- Ну, при чём тут врач, если я не долечилась?
- Я это так не оставлю! – багровел он. – Уничтожу! А сейчас вон!
- Да успокойтесь Вы...
- Овечкой прикинуться? – сузил он прищур. – Не вый-дет! Я в сороковых выкрутился, а сейчас и подавно. И не попадайся мне на глаза – растопчу!
Галина Петровна вышла, недоумевая – слюни, угрозы и визг неприятно действовали на психику.
Стоял тёплый весенний день. Она отправилась в бор, что начинался сразу за дверями поликлиники. В бору было по-зимнему ещё свежо. Контраст между грязной водянистой жижей тротуаров и чистым влажным снегом, пересекаемым кое-где желтоватой лыжнёй, переместил Галину из одного времени года в другое – тихое, спокойное, освежающее. На пышную сосну лихо взобралась белочка. Застучал дятел. Упала шишка. Качнулась ветка дерева.
«Всё естественно, никто никого не накручивает, – подумала она. – Из-за двух дней бучу раздувают... Заработную плату не выдают, пенсию. Людям жить не на что, а тут... Зачем и кому это надо?»
V
«Надо в крайком профсоюза съездить и посоветоваться с Леночкой», – вспомнила Галина школьную подругу, тоже врача. Лена почти не изменилась – те же искристые, весёлые, цвета спелой смородины глаза, то же свежее лицо и звучный смех, низкий голос и быстрая, слегка картавая речь, что сводила с ума не только мальчишек класса, но и школы. Все девчонки подражали ей и учились говорить так же.
- Я ещё не обедала, пойдём в столовую, – и они спустились в подвал, где за обедом можно было непринуждённо поболтать. После расспросов о детях и новостях рассказала о печальном путешествии.
- Так это ты та учительница, на которую дело завели? – подскочила на стуле Лена. – Где ж ты раньше была?
- «Дело»? На меня? – прошёлся по ней нервный холод.
- Тут такое раскрутили! Ты же знаешь, уж что-что, а это мы умеем!
- А по чьему заявлению?
- По-моему, по письму из школы.
- И что делать?.. Вот облом будет, если уволят. Зарплату хоть и выдают раз в полгода, а то и больше, но… не будет этих копеек – на что мне с детьми жить?
Посидели, раздумывая...
- Поговорю с председателем, – нарушила Лена тишину. – Через день позвони или подъезжай.
Ночью Галине не спалось – чудилось, что её сняли с работы, что полуголодные, грязные и в залатанной одежде дочери превратились во всеобщее посмешище, а сама она оборванкой ходит по городу. Чтобы не накручивать себя и не ворочаться, поднялась и среди ночи затеяла ручную стирку, а днём, как только отзвенел звонок с последнего урока, ракетой вылетела из школы.
- Знаешь, – грустно сообщила Лена, – дело практически закончено. На следующей неделе у вас в школе состоится расширенное партийное собрание и заседание местного комитета в присутствии главврача. Может, всё же поговоришь с ним?
- Исключено – он настроен против. Да-а, предвидеть такой «облом» было невозможно. А уволить могут?
- Это как посмотрят. Думаю, ограничатся выговором – ты ж не коммунист и не злостная прогульщица! Вот врача могут и уволить.
- Ну, почему? Леночка, поверь: больничный не был «липовым». Врач – честный человек! Я, действительно, болела.
- Будешь её защищать – пострадаешь сама.
- Значит, пострадаю.
Голова Лены заходила маятником. Грустно заметив, что «удочку закинуть придётся ещё и за врача», спросила её фамилию. Разговор с Леной не успокоил Галину – она побито вышла из крайкома.
По приезду домой решила всё же зайти к главврачу – возможно, убедит, что ни злого умысла, ни сговора у них с Марией Фёдоровной не было, но вспомнила крики и вышла за угол поликлиники. Постояла, раздумывая... Пересилила себя и вернулась в надежде... Постучала. Как только за дверью раздалось «Да-да!», открыла дверь. Увидев её, он сфальцетил:
- Закрой дверь! Я не принимаю!
- Я никому не хотела зла, – не подчинилась Галина. – Неприятности коснулись и меня. Мария Фёдоровна не винов...
- Жалостью пронять? ¬– прервал он визгом, смешанным с зубовным скрежетом. – Напрасно. Уж будь уверена – не я буду, если на работе останешься! До собрания – три дня, столько тебе и жить. Забыть придётся, что учительницей работала.
- А мои девочки? Их же учить надо.
- Ты поликлинику подставила – за такие «дела» отвечать надо!
- Врача хоть пожалейте.
- Пожалеть?.. Она что – взятками со мною делилась или в любовной связи была? Я уже другого врача нашёл. А тебя в тартарары спущу – другим наука будет.
«Атрофия сердца и души», – поставила она диагноз главврачу и в тягостном ощущении вышла из кабинета. Солнечная пятница ничего хорошего не предвещала, и Галина начала приводить в порядок дела, которые предстояло сдать. Проверила тетради. Чему себя посвятить, ещё не придумала, но, что не будет групповодом, знала точно.
В субботу утром по привычке поплелась в магазин. У дома главврача кучковались люди. Чтобы ненароком не столкнуться, завернула за угол. Купила хлеб, соль, дешёвой колбасы и вышла на улицу.
В глаза бросились чёрные сугробы, что терриконами возвышались вокруг магазина: дворнику их разгрести – не под силу. Если до майских праздников не испарятся, подгонят бульдозер. Он в считанные минуты разгребёт кучи, и через два-три дня метла дворника начнёт наводить глянец.
Занятая грустными мыслями, отуманенная Галина не обращала внимания на прохожих и неожиданно лицом к лицу столкнулась с Марией Фёдоровной.
- Слыхали? – начала она вместо приветствия.
- Что? – удивилась Галина.
- Он умер.
- Кто «он»? – Галине бросились в глаза красные от слёз глаза Марии Фёдоровны.
- Вы же из магазина идёте – неужели не слыхали?
- У меня своя беда.
- Главврач умер.
- Что-о?.. Умер?..– обессиленно согнулась Галина.
- Ночью. Сердечный приступ.
- Он, Мария Фёдоровна, собственным ядом отравился. Разве мы были в сговоре? А взятки? Он же, как робот, был – говорить бесполезно! Такой агрессии я никогда ещё не встречала.
- Все равно жалко.
- Ну да, жалко, потому как он жертва череды подозрительных и безжалостных «обломов», что выпали на его долю. Такие обломы подминают, как подмяли и нас с Вами... Всех подминают. «Враг народа» – это как смертный приговор.
Галина пошла проститься с умершим. Почерневшее лицо казалось подозрительным и непримиримым даже в гробу...
VI
Расширенное заседание месткома в связи с похоронами отложили на неделю.
На гражданскую казнь («колесование», – иронизировала Галина) собрался весь партийный и беспартийный коллектив школы. Галина никогда не состояла в партии, её душа всегда роптала, отчего собрания и даже педсоветы подавались как «партийно-профсоюзные». Приехали работники крайкома профсоюза. После объяснения Марии Фёдоровны, выдавшей больничный, слово попросил директор школы, мужчина лет пятидесяти.
- Галина Петровна сделала два прогула, – начал он, вертя в руках ручку, – это плохо. Следовало бы наказать её, но у меня не поднимается рука. Во-первых, время прошло. Во-вторых, два дня, из-за которых разгорелся сыр-бор, не нанесли вреда учебному процессу. В-третьих, учительница сама себя наказала. Пусть инцидент станет уроком для всех.
Такая лояльность взвинтила «Вечный двигатель», и она, несмотря на возраст, легко вспружинила.
- Вы что, Максим Петрович? Не понимаете всей серьёзности проблемы? Галина Петровна разлагает коллектив! В мою бытность такую позицию не простили бы – работники крайкома Партии знают... К таким делам КГБ подключалось…
Работник крайкома нехотя поднялся и направился к трибуне.
- Анна Ивановна права: за нарушение трудовой дисциплины надо наказывать. Но... – он помолчал, обвёл взглядом зал и медленно продолжил, – здесь совсем другой случай. Разбирая письмо, мы беседовали с членами коллектива и родителями. Большинство характеризует Галину Петровну, как человека дисциплинированного и добросовестного. Однако решение по письму должен принять не крайком, а коллектив. Как вы решите, так и будет.
Что тут поднялось!.. Одни нападали на жалобщицу, другие на ту, которую обычно ставили в пример, третьи обвиняли её в сговоре с врачом, которой тоже досталось: «Может, взятку получила?»
Не выходя к трибуне, гость попросил ещё раз слова – подытожил и, казалось, примирил враждующие стороны.
- На Анну Ивановну кто-то тут кричал «редиска» и «доносчица»... Она так не считает – жила, когда за безответственность строго наказывали. Только, повторяю, здесь не тот случай. Да, имеет место прогул, да, уехала больной, но человек – не машина и, как механизм, не запрограммирован. В жизни всякое бывает, иногда столько всего случается, что не сразу во всё и поверишь. Ещё год назад мы и подумать не могли, что не будем получать зарплату… Не могли подумать, что могут не выдать пенсию… Не могли подумать, что нас подведёт наш надёжный сбербанк… Не могли подумать, что развалится страна. А тут… два дня, из-за которых никто не пострадал.
Молодая учительница, работавшая после педучилища первый год и ещё не знавшая, что значит быть битой, громко и бесстрашно крикнула:
- Да всё и так ясно! Предлагаю прекратить прения и принять решение. Сколько можно белибердировать белиберду и чушировать чушь?
От такого «белиберди-чуширования» председательствующий гаркнул, и учителя на какое-то время сделались детьми: хлопали по партам, телу, смотрели друг на друга и взрывались новым приступом. Успокаивались, но нечаянный чох или простое сморкание вновь провоцировали весёлый шабаш.
Гость поглядывал на Анну Ивановну сквозь пальцы. Она вертела бесцветными зрачками и, прыская, зажимала рот белобрысого лица. Наконец, председательствующий, давясь, спросил, у кого какие соображения. Поступило три предложения: «уволить», «объявить строгий выговор» и «предупредить».
Проголосовали за последнее – «предупредить».
На выходе из школы Мария Фёдоровна усмехнулась:
- Сегодня облом случился у зла – порадуемся…
Каламбур с модным и звонким словечком «облом» снова всех рассмешил – о главвраче, будто его и не было, никто не вспомнил...
30 марта 2006г