Карл Шифнер
Эта Ольга. Вечно что-нибудь придумает. Никак её не поймёшь. В последнее время заладила звонить мне по ночам. Кто бы стал звонить в три часа ночи? Просто так, чтобы сообщить, что ей, видите ли, скучно. И какое она имеет на это право? Не может ведь она считать, что совместная работа в одном отделе, хорошие взаимоотношения дают право на всё, что угодно?
Обо всём этом я думаю, пока встаю с постели и иду к телефону. Он прямо надрывается. Ладно бы по делу, а то по пустякам - это уже бесит.
- Слушаю.
- И знаешь, кого?
- Знаю.
- Ты поразительно угадываешь звонки. Как это тебе удаётся?
- Сам не знаю, - иду на смягчение.
- Ты у всех угадываешь?
- Нет, только твои звонки. Они такие же упорные, как ты.
- Просто я очень эмоциональная натура, а ты этого не ценишь.
- Учту.
- Чем ты там занимаешься, совсем пропащий? Может, завтра в кафе смотаемся? Так хочется посидеть на людях.
- Не могу. Режим.
- Понятно, - снисходительно вздохнула Ольга на том конце провода. - А я, между прочим, жажду чего-нибудь более существенного, чем сон по режиму.
Ничего не понимаю. Почему она решила, что именно меня надо (или можно?) приглашать в кафе? Она, наверное, видит во мне совершенного недотёпу, которого надо, как котенка, тыкать носом в молоко? Зачем я ей нужен в кафе? Это всё равно, что пойти на танцы с бабушкой. Меня эта ресторанная суета всегда раздражает, поэтому я там совершенно неприспособленный. Да и кто я ей? Не жених ведь, а товарищ по службе. Ну, в лучшем случае коллега, хороший знакомый, единомышленник по проблемам, над которыми вместе работаем. Но не фраер же, протирающий штаны по кабакам? Позвонила бы другому - тому же неугомонному Вадиму, или мечтательному Потапову - их только кликни! А разницы никакой - все из нашего отдела. Так нет же. Чуть что - сразу меня. Где-то что-то прибить, приспособить, принести, достать - непременно я. Теперь, оказывается, и в кафе должен я. Нет, видно, я тут сам где-то дал маху. Не сумел себя поставить - вот и расхлебываю.
Началось это после вечера, когда мы справляли новоселье нашей сотрудницы. Тогда-то и пошло. Нормальные деловые отношения как-то изменились. То ли мы, попав в домашнюю обстановку, по-иному увидели друг друга, то ли ещё что, но Ольга стала вести себя слишком по-свойски. Весело вообще-то было. Я на удивление всем стал отплясывать какие-то немыслимые «и-ха-ха». Ольге это страшно понравилось, она засмеялась, по-детски звонко, и составила мне компанию в танце.
- Вынесу-ка и я свой гибкий стан на средину поля, - и такой ритм задала, что все залюбовались ею. И правда, красивой стала она, эта подвижная кубышка.
А потом, когда все разошлись по домам, где-то в третьем часу ночи затарахтел мой телефон.
- Ну, что тебе?
- Ничего.... Я плачу...
- Отчего?
- Слушаю «Лунную сонату» Бетховена и... плачу... поговорить захотелось... ты дошёл нормально?
- М-да... А люди сейчас, между прочим, спят. Кстати, и я уже вполне нормально спал...
- У кого на душе спокойно, тот и спит… Ты знаешь, я тут какую-то мысль собрала, в рифму. Быть может, это стихи?
Она читала мне свои стихи. Я их не запомнил. Мысль в них была очень четкая - ярко выраженный крик истосковавшейся женщины. Я слушал её голос, певучий, приятный, и представил себе её круглое личико с румяными щёчками. Она у нас в отделе самая жизнерадостная. И вдруг такая мрачная философия.
- Вообще-то мысль проскальзывает. А всё остальное ржавая бурда, - добавил я без всякой интонации, словно речь шла о гвоздях или соломе. - Тебе что, себя жалко стало?
- Нет-нет! Просто грусть на меня нашла... грусть, понимаешь?
- Это Бетховен. Это он всё натворил.
- Прямо с ума схожу. Как я ничтожна! Как я груба и ничтожна. Прямо... ну, прямо я не знаю... Скажи мне что-нибудь ещё. Скажи. Ты всегда хорошо действуешь на меня. Ну, поворчи хотя бы.
- Хитрая какая.
- Ну, почему?
- Видишь ли, народная мудрость гласит: «Кто говорит - тот сеет, кто слушает - тот, собирает».. .
- И ты, конечно, решил собирать. А когда же сеять?
- Да, ты права: я слишком мало сею. Всё куда-то спешу, тороплюсь, всё думаю: вот закончу это и тогда начну что-нибудь большое, настоящее...
- Прости, я не в этом смысле. Я машинально так сказала. Хотя, в общем-то, мы оба троглодиты: собираем мы всю жизнь с жадностью единоличника, а сеем слишком скупо, мелко. Особенно я, прямо со стыда сгореть можно…
- Успокойся, старуха - рыжая толстуха. Тебе грех жаловаться - ты на пороге большого открытия.
- Дура я рыжая, пухлая, ненормальная. Ночью затеяла с тобой болтовню, и о чём? - всё о той же работе! А ведь я хотела о другом. Я вдруг вообразила, что тебе будет интересно в такой вот час, когда все на свете спят, послушать Бетховена.
- Дитя мое! Существующее и воображаемое одинаково реальны. Это сказал Фихте. Я с ним полностью согласен, поэтому включай свою шарманку. Только после «Лунной сонаты» чтоб и звука твоего не слышал.
Я слушал сонату Бетховена и думал об Ольге. Я знал её беззаботной, живущей легко. Даже ходила она какой-то попрыгивающей походкой. В уличной толпе она вполне могла сойти за десятиклассницу, хотя ей уже за тридцать. Глядя на неё со стороны, не подумаешь, что она занимается серьезными социологическими исследованиями, да к тому же в этом деле весьма преуспевает. Я всегда немного завидую ей в том, как быстро она умеет знакомиться с людьми, нащупывать настроение собеседника - в нашей работе это клад. И друзей у неё немало хороших. И вот, оказывается, развесёлый человек загрустил. Плачет, видите ли, над чем… Да, если музыка выжимает слёзы, то это не только чудесная музыка, но и чудесные слёзы... Ольга. Смотрите-ка...
И вот опять звонок. В кафе захотелось. И опять я должен за всех отдуваться, нашла козла отпущения... Однако что-то она совсем примолкла.
- Говори, Ольга. Я слушаю.
- Хочешь, нарисую тебе маленькую картинку из жизни?
- Валяй.
- Он и Она приходят в уютное кафе. Садятся за столик, что стоит у окна, подальше от гремящего оркестра. Окно тёмное, за ним - цветные огоньки. Можно смотреть на эти огоньки, друг на друга и болтать всякую приятную чепуху.
- Вижу, как наяву.
- Сидят, значит, друг против друга. Она: неброска, но довольно мила. Он: грубоват и явно невоспитан. Это видно по внешности, в каждом его жесте, в каждом слове. Если смотреть со стороны, то сразу заметишь, что он ее не устраивает. С какой-то ревнивой, больной завистью кидает Она то и дело взгляды на ребят за соседним столиком. Там сидят очень симпатичные, весёлые, наверное, интересные мальчики. С ними щебечут милые девчонки. Они напропалую о чём-то болтают и весело хохочут. У них там так хорошо. А Она должна сидеть здесь с Ним. Потому что Она очень любит кафе. А только он приглашает её в кафе. И она идёт с ним в кафе. С парнем, который её явно не устраивает. Она любит ходить в кафе, и Она пришла с ним в кафе. Потому что тот, что сидит за соседним столиком, или вон другой, или вон третий - они гораздо приятней Этого, с которым Она сидит, но никто из них и никто другой не приглашает её в кафе. Они приглашают других и при этом откровенно, мужественно улыбаются какой-нибудь другой лукавоглазой девчонке.
- Никто другой не приглашает ее в кафе, - продолжает свой рассказ Ольга. - А она любит ходить в кафе. Посидеть за столиком. Пощебетать, ни о чём не думая, о всякой чепухе. Пить сухое вино. Улыбаться. Смотреть, как девчонки и парни танцуют. Самой танцевать, замирая в экстазе танца. Как она любит кафе! Потому и сидит с Ним за одним столиком, с парнем, который её приглашает, но явно не устраивает. Она сидит, вяло всунувшись в кресло, потягивая трубочкой сухое вино, не очень приятное, но с эффектной этикеткой. Она так хорошо хмелеет и втайне от Него посматривает на ребят за соседним столиком. Какие они милые, интересные. Ей становится грустно, тоскливо, жаль себя. Она так принялась жалеть себя, что Он заметил это и всколыхнулся: как смеет она куда-то смотреть?! И Она сразу же старательно, очень старательно смакует не очень приятное вино и моментально придумывает что-то смешное. И он успокаивается, верит, что ему просто показалось, будто Она куда-то смотрит. Он чинно подносит рюмку к влажным толстым губам, размеренно отпивает большой глоток коньяку. Он уважает только коньяк. Долго держит огненный напиток во рту, затем шумно глотает, глядя при этом на неё, как на существо, обязанное ему всем на свете, особенно тем, что сидит сейчас с ним и пьёт модерновое вино. Наконец, он смотрит на неё спокойно, снова тупо, как до того, пока не замечал Ее взглядов в сторону...
- Она очень любит кафе, - завершила Ольга свою картинку из жизни.
Ольга. Она на пороге большого научного открытия. Тема, над которой мы бьёмся не первый год, можно сказать, теперь в её руках. И такими делами заниматься… Но что, если она, Ольга, любит кафе? Очень любит кафе…
Я долго не могу прийти в себя. Я не замечаю даже, что давно уже пикает трубка. Наверное, Ольга не могла дождаться от меня каких-то нужных слов и была вынуждена бросить трубку. Надо было, конечно, что-то сказать ей, этой всегда жизнерадостной, легкомысленной, поддающейся всяким земным соблазнам Ольге… Неужели она не стоит того, чтобы ходить в любимое кафе без парня, который явно её не устраивает?
Позвоню-ка и я ей разочек. В три часа ночи! Пусть-ка и на неё поворчат соседи.
- Слышь, Оля?
Молчание.
- Я тоже хочу в кафе… Я тоже люблю кафе!
Молчание. Не слышно даже дыхания в трубке.