Свобода выбора (31.07.2017)

( ессе)

Владимир Штеле

 

К концу десятого класса Сашка уже знал определение понятия «демократическое содружество» и, путаясь, мог даже объяснить, что обозначают слова «демократический централизм». Но это знание не гарантировало поступление в более-менее нормальный вуз, потому что он вырос в глубокой провинции и считался немцем, хотя, согласно тогдашней государственной статистики, такой нации на территории Советского Союза не существовало. Ну нет, так нет, зачем из-за каких-то трёх, а может четырёх миллионов людей поднимать ошибочные вопросы? Статистический аппарат советской страны работал хорошо, старательно с точностью до одного человека подсчитывались нивхи и эвенки и другие хорошие народы. Только почему тогда так настырно вписывали это убийственное слово «немец» в свидетельства о рождении и паспорта русских по сути людей, которых ни к немецкой культуре, ни к немецкому языку близко не подпускали, многие из которых после массированной многолетней пропаганды и подойти к этой культуре и к этому языку не смогли бы без отвращения и страха? И после поколения униженных ссыльных людей выросло поколение людей закомплексованных, аполитичных, легко управляемых, плохо образованных провинциалов.

Как показал исторический эксперимент, чтобы превратить маленький народ в быдло, достаточно вырезать его интеллигенцию, а к интеллигенции в печальные тридцатые и сороковые годы относили даже тех, кто имел аттестат об окончании средней школы. Ну, а если ещё дополнительно запретить лет на двадцать поступать в средние и высшие учебные заведения детям этого грешного народа, то достижение поставленной цели гарантировано.

А когда эти ограничения частично сняли и разрешили поступать во второстепенные периферийные институты, выяснилось, что дети и внуки вечных колхозников не очень-то и хотят учиться в техникуме по добыче сибирского строительного камня. Более того, даже областной сельскохозяйственный вуз особой привлекательности для них не имел, потому как там экзамены и вообще морока. И зачем пять лет даром терять? За это время в деревне можно дом построить и детишек с полногрудой Эрной или с широкозадой Эльвирой наплодить - и та, и другая согласны, дурными голосами гогочут и почти выпрыгивают из своих платьев, когда в клубе танцы начинаются.

И только Сашке не очень нравилась весёлая колхозная жизнь. Хотелось свою судьбу чем-нибудь осложнить, придавить себя каким-нибудь сложным делом или тяжёлой должностью. Ну, что это: посевная-уборочная, отёл-надои, танцы-гулянки-свадьбы и, главное, - всю жизнь кругом одни и те же люди. Скучно.

Это, конечно, странно. Нормальный парнишка рос и вдруг - скучно. Жениться на Эльвире или на Эрне сразу после окончания школы, как это все делают, ему не интересно. С ними, с деревенскими девками, и поговорить не о чём. Эх, сынок, это кто же у нас в колхозе для разговоров женится или замуж выходит? Ну что ж, коли такое ненормальное мировоззрение впитал, тогда уж делать нечего – только про демократический централизм читать и осталось.

Читал, читал парнишка и всё же добился своего – удалось свою жизнь усложнить: поступил не в какой-то там сельскохозяйственный институт, а в областной политехнический! Короче, для целеустремлённого человека никакая дискриминация в обществе, где дружба народов воспевается, не страшна. А поступал, конечно, на факультет, где вообще никакого конкурса не было. И приняли-то его не нормальным студентом, а только кандидатом в студенты. А это означало: стипендии нет, койки в общежитии нет, и если один экзамен провалил – обучение закончено. Нет, Сашка преодолел довольно легко все сопроматы и несколько раз с большим успехом значительно усложнил своё существование в советском обществе.

Ещё в старое застойное время он стал подозревать, что демократии ни на этом, социалистическом, берегу, ни на том, капиталистическом, берегу быть не может. Хотя и на этом и на том берегу постоянно стояли люди, которые профессионально колотили себя в грудь мелкими кулачками и беспрерывно кричали: мы за народ, мы за свободу! За эту работу и на этом, и на том берегу крикунам платили хорошие деньги. Но почему-то народ и на этом, и на том берегу посылал всех этих профессионалов на хер. Чтобы это понять, надо было только зайти в обеденное время в курилку завода имени Серго Орджоникидзе, где Сашка, извините, Александр Эдуардович, работал сменным мастером, и послушать разговоры рабочих или вечером включить программу «Время», где показывали забастовки не наших рабочих.

Но, несмотря на своё справедливое подозрение, Александр Эдуардович поддался очарованию нового перестроечного времени и с воодушевлением следил за увлекательными переменами в далёкой столице, занятой демократическими преобразованиями. Наконец-то появились очень умные настоящие люди, которые говорили открыто правду, которые знали, что и как надо переделать, которые не на словах, а на деле хотели помочь стране и бесстрашно карабкались на танки в центре Москвы. Тогда ещё никто не знал, что уже через несколько лет все эти очень умные люди станут очень богатыми людьми, что завод имени Серго Орджоникидзе эти люди остановят, чтобы рабочие не в тёплых курилках власть ругали, а открыто - на улицах, как это делается в нормальных демократических странах много-много лет.

Это состояние очарования рисовало простые картинки с восходящими линиями – будущее будет похожим на настоящее, только будет значительно лучше настоящего. Поверить тогда в то, что опытные сменные мастера скоро останутся без работы и средств к существованию, было невозможно, поэтому прибился Александр Эдуардович к лагерю демократов.

Оказывается, в России никто никогда и не знал, что есть демократия. Пришлось, как и в начале двадцатого века, обратиться к зарубежным философским достижениям. В срочно переведённой книжице западного обществоведа он прочитал, что одним из краеугольных камней демократии является свобода выбора для каждого члена общества. А, вот оно в чём дело оказывается! Это-то от нас наши члены ЦК всегда и скрывали, вот бы раньше это знать! Учитывая вековую склонность россиян к широте обобщений, трактовалась эта «свобода выбора» на собраниях демократов так размашисто, что аж дух захватывало.

Да, когда сапоги полностью изношены и не поддаются ремонту, тогда шило меняется за ненадобностью на мыло. И первое время восторгов от такого выгодного обмена много. Народ ликует, руководители страны облачаются в новые политические одежды, массы наивно надеются на новую жизнь, которую ещё никак не связывают с притаившимися кучками людей, готовыми стать «новыми русскими», а властные структуры обещают: «мы наш, мы новый мир построим», хотя все профтехучилища для подготовки каменщиков и плотников в государстве позакрывали, а на дверях этих училищ повесили таблички: «Все ушли на рынок». Одно слово – хорошо!

Но по прошествии небольшого исторического периода всегда делаются попытки мыло снова обменять на шило. Это называется контрреволюцией. И происходит это тогда, когда и последнему идиоту становится ясно, что мыло, оказавшееся в руках народа, мылом называться не может, так как оно лишено главного свойства, присущего мылу, - способствовать удалению грязи. Грязи становится всё больше, а по функциональным характеристикам это мыло более похоже на силикатный кирпич. Но, ребята, что за несерьёзное поведение, как это - «отдай назад». Сделка совершена! Сами же просили! Красное шило, с помощью которого не столько сапоги солдатам шили, сколько щекотали до смертельного смеха собственный народ, на законном основании заменено силикатным мылом. Вот, смотрите, печать, а снизу мелкими буквами – «по воле советского народа». Когда, наконец, будем жить по законам, а не по понятиям!?

Дурить голову и обещать очередное чудо превращения этого кирпича в полезное душистое мыло после окончания очередного переходного периода и совершенствования вечно несовершенного законодательства стало трудно. Спасибо, цены на энергоносители, почувствовав возможность краха огромного государства, стали старательно подрастать. Но отдельные несознательные товарищи, которых насчитывается в России не менее 30 миллионов человек, мечтают всё же сделку анулировать, вернуть силикатный кирпич его законным владельцам, а красное шило на красной подушечке под звуки фанфар торжественно внести в кремлёвский дворец. И аргумент приводится веский: оно, это шило, в последние советские годы не больно-то и кололо, а воровали значительно меньше и, главное, - справедливость какая-никакая была.

Но «рыночная экономика», которую накликали передовые теоретики, ни одного дня не жившие в условиях реальной конкуренции, надвигалась неумолимо. Хитроглазые «новые русские» любовно и трепетно протягивали к этой экономике руки, незаметно ощупывая её ридикюль и полные бока, а самые продвинутые уже стали засовывать свои ладошки под платье, готовясь эту даму обесчестить на глазах всего народа. Что потом и случилось.

Народ стал сильно завидовать удачливым прохвостам и стал в отместку заниматься мелким воровством и мелкой спекуляцией, ссылаясь на то, что «воруют все», называя свои мелкие проделки «бизнесом». За непонимание момента всех представителей этого народа стали называть чайниками.

Кстати, о чайниках. Эти чайники и стал производить цех, где всё ещё работал Александр Эдуардович. Но чайники не подняли с колен производство, богатым на чайниках стал только один человек - бизнесмен, который раз в неделю загружал чайниками два КАМАЗа и увозил их в неизвестном направлении. Ясно, что все они на этом заводе чайники – не производством в свободном демократическом государстве надо заниматься, а «бизнесом»!

Скоро даже Александру Эдуардовичу стало ясно, что лёгких путей в преобразовании постсоветского общества для демократов не будет, как их в своё время не было и для коммунистов. Но в прошлом ситуация облегчалась наличием пламенных борцов за новую жизнь, которые, закаляя сталь, погибали с улыбкой на лице. Или, на худой конец, наличием массы заключённых, которым и в голову не приходило требовать за свой труд талоны на приобретение какого-нибудь Пежо.

Трезво оценив исторический период, решил Александр Эдуардович продолжить борьбу за демократию в другом, более спокойном, месте и перебрался всем семейством в Германию. Благо, что свобода заезда в Германию у него была, в отличие от основной массы населения российской империи, а наличие какой-либо привилегии всегда подталкивает ею воспользоваться. Единственный раз запись в его паспорте - «немец» - помогла, а не помешала. Хорошо, когда есть свобода выбора.

Приехав в Германию и попав первый раз на биржу труда, он удивился обилию кабинетов, где сидели очень занятые сотрудники. Но ещё более удивило количество безработных людей, которые дисциплинированно и тихо часами ожидали своей очереди поговорить с каким-нибудь сотрудником биржи, восседавшим в окружении современной оргтехники, а за его спиной стояли до самого потолка плотные ряды папок, которые наверняка могли бы при необходимости защитить сотрудника и от вредоносного излучения, и от случайной пули. Выпивших или пьяных среди безработных не было. По коридору через каждые полчаса здоровый молодой немец с добрыми вежливыми глазами, улыбаясь, играя накаченной мускулатурой, провозил лёгкую тележку, на которой лежало несколько писем и папок. Безработным он не был, он считался государственным служащим и работал внутренним почтальоном.

Когда Александр Эдуардович, наконец, дождался счастливого момента, он понял, что этот визит был преждевременным, так как разобраться толком в быстро проговариваемых фразах сотрудника биржи труда он не смог и серьёзно поговорить с государственным служащим о своём будущем, как он мечтал, конечно, не удалось, так как заготовленные фразы о его квалификации и опыте скомкались, потерялись. А это и не так страшно. Российская квалификация и российский опыт в Германии во внимание всё равно не принимаются. Вот если бы Вы учились в каком-нибудь плотницком училище неизвестного посёлка штата Юта, а работали на каких-нибудь задворках любой западной кампании, тогда другое дело.

Как выяснилось позже, квалифицированные и более-менее квалифицированные специалисты и простые рабочие ищут работу в Германии, рассылая толстые письма с описанием достигнутых в жизни успехов, с копиями удостоверений, справок, дипломов, подтверждающих эти успехи, а также прикладывают детальное описание жизненного пути от часа рождения до того печального момента, когда появилась необходимость со слезами на глазах рекламировать собственную персону. Короче, надо уметь себя продать. Но каждый нормальный немецкий работодатель, раскрывая объёмный конверт с копиями почётных грамот и читая о потенциальном претенденте - «учился в Сибири в институте имени Якова Свердлова, работал в Казахстане на заводе имени Серго Орджоникидзе», вздрагивает, бледнеет, плюёт на конверт, чтобы его надёжно заклеить и отсылает срочной почтой назад. Ну и правильно! Более-менее нормальные люди в Ленинграде аспирантуру закончили, потом или в московском министерстве потренировались или лауреатами стали, а лишь затем в Германию двинулись.

Таких конвертов со следами чужих слюней Александр Эдуардович накопил около двухсот. Спасибо добрым людям, подсказали, что без специального курса, где обучают тонкому искусству поиска и завоевания рабочего места, не обойтись.

Месяц Александр, навсегда потерявший своё отчество, посещал этот курс. Две странно одетые девицы лет под сорок, изучавшие когда-то то ли психологию, то ли социологию, стали рисовать на больших листах бумаги квадратики и кругляшки, соединять эти квадратики и кругляшки прямыми и волнистыми линиями, а потом, совсем как в детском садике, разрисовывать эти фигурки цветными фломастерами, ожидая восторга от учащихся. Эти женщины с лицами, измождёнными бурной личной жизнью, или были уверены, что имеют дело с туземцами, или просто ничего другого делать не умели. За месяц эти специалистки извели полтонны высококачественной бумаги. Правда, кое-что полезное они всё же смогли донести до своих учеников. Например, что делать, если на собеседовании вам предложили рюмку коньяка, а у вас в это время начались от страха спазмы желудка; или – как определить характер секретарши по цвету её рабочего кресла.

Глядя на этих девиц, которые, не дождавшись перемены, торопливо доставали кисеты с табакоми и начинали ловко склеивать длинные самокрутки, думал Александр – где же можно было бы использовать этих преподавательниц на его заводе? В бухгалтерии? Нет, это исключено, там работа ответственная. В отделе снабжения? Тоже не подходит, - слишком отвлечённые взгляды у этих девиц. Ну, а о цехе и речи быть не могло. Нет, даже знание теории и практики продажи свей персоны не помогло бы этим специалисткам попасть на его завод.

Обогатившись знаниями, предпринял новый бюргер очередную попытку штурма немецких фирм. Однако реакция потенциальных работодателей на его письма не изменилась. Руководство предприятий упорно отказывалось замечать, что он целый месяц оттачивал умение продать себя. А продать себя он уже хотел по дешёвке, лишь бы дома не сидеть. И вербовался–то на самые простые рабочие места, давно поняв, что инженерами здесь работают люди, которые шли по другим дорожкам жизни. Но инженеры в Германии рабочими не работают, а тут – я согласный, ну возьмите меня! Что–то тут неладно, что-то тут не так, нет - плюнем, заклеим и назад конверт пошлём.

И всё-таки удача Александру улыбнулась. Но не благодаря законченному курсу, а благодаря соседу, бывшему россиянину, который и тут, в Германии, и там, в России, работал строительным рабочим.

Потом, разбирая со своим соседом старые здания, белый от строительной пыли Александр любил по старой привычке иногда поговорить о политике, о трактовке понятия «свобода» и других родственных интересных предметах. А сосед усмехался: «Свобода выбора у тебя здесь есть, да выбора нету».

↑ 1306