Детство Маши (30.06.2017)

Антонина Шнайдер-Стремякова

 

Чистый воздух, звенящее весеннее тепло и яркое солнце ласкали безрадостный май 43-го. Из неуютных саманных холуп, блиндажных землянок и скособоченных домиков с чёрными, потрескавшимися брёвнами на весеннее тепло высыпали бабы, дети и девки-подростки. Село называли «хохляцким», так как в начале века сюда, в степной Алтай, перебрались из Украины, доверившись реформам Столыпина, отцы и деды этой подраставшей поросли. Жили, как жилось. Думали, везде так. В селе оставалось всего два деда – мужики воевали.

История бесчисленных ям и канав никого в селе не интересовала. Ямы и канавы полюбились детям: казалось, они для того и существуют, чтобы играть в жмурки и войну – легко было прятаться. Взрослые общались на тарабарском суржике, дети этот суржик перенимали: литературный русский язык усваивали с трудом.

Семилетнюю Машу никто не будил – сама просыпалась. Сходила на задний двор в яму, что служила уборной; зашла в сени, где стоял кувшин с тёплым ещё молоком; напилась из горлышка; вышла, зажмурилась на солнце и снова вернулась в избушку.

Мама на зорьке выпускала корову в стадо, когда Маша ещё крепко спала. На колхозной бричке мама уезжала в бригаду вместе со всеми женщинами и, усталая, возвращалась к вечеру. Если Маша забывала прибрать постель, мама сердилась. Чтобы её не огорчать, Маша первым делом заправляла кроватку – расправляла одеяльце, в которое её укутывали совсем ещё маленькой, пушила подушку и ставила её рёбрышком на постель.

Сухие дни Маша проводила в яме, что была через дорогу, – там когда-то стоял саманный домик с погребом. Память о домике хранили бугорки с бурьяном да яма с глиной цвета красного кирпича. В яме Маша смастерила домик – такой, какой во сне видела. Первым делом вычистила углы и выровняла стены, из палочек и досточек соорудила стул и столик, украсила его глиняной вазой, глиняными чашечками и тарелочками. Глиняной горке придала форму дивана, стены украсила птичками и цветочками.

Не хватало хозяев, и Маша вылепила папу с мамой. Перед спуском в яму, «у входа», они радушно встречали гостей, держась за руки. Однажды Маша привела сюда маму – похвастать.

Детство Маши – Detstwo Maschi

- Художнычка ты моя! – ахнула она и заплакала.

В яму-домик спускались, бывало, дети, с которыми Маша играла в прятки. В этой весёлой и хитрой игре она старалась так «схорониться», «шоб ны зачИкалы», или, как ещё говорили, «ны застУкалы» – вАдила она редко. Дети разбегались по знакомым углам, а Маша – за дорогу в кустики, из которых для зимы заготавливали веники. Убегала, как правило, последней, так что потайное место долго оставалось неразгаданным – искать её начинали, когда все уже были «зачиканы».

Однажды вАда никак не мог её найти, и Машу начали искать всем «скопом». Побежали к яме – пришлось ей листочком к траве прижаться.

Дети обнаружили «домик-музей» и застыли, как в гипнозе. Пока они приходили в себя, она ящерицей шмыгнула в безопасное место, поднялась, побежала к углу сарая и уже оттуда звонко прокричала: «Чики-чики я!»

Из «музея» вылезали неохотно, приставали с вопросом: «Ты дэ пряталась?»

- Ны скажу, – звонким колокольчиком хохотала Маша; радовалась, что смышлёной оказалась и всем задачку задала.

Признаваться, что партизаночкой таилась рядом, за кустиками, ей не хотелось. А кустика, бывало, и не было вовсе – она его просто умело создавала. Убегала, по пути срывала «веник», выбирала место, откуда легко было «зачикаться», падала на землю, выставляла перед собой «кустик» и через него следила за вАдой. Вычислив удобное время, неслась «чикаться», оставляя «кустик» до следующего раза. Появлялась она стремительно и, как из-под земли, неожиданно, так что дети никак не могли сообразить, откуда.

Рыжему соседу Шурке Сысоеву всё не терпелось её выследить. В очередной раз он даже прятаться не стал – подождал, пока Маша скроется. Но Шуркину хитрость она разгадала – не дыша встала за спиной вАды вместе с ним.

Честно закрыв глаза и уткнув лицо в угол сарая, вАда громко считал десятками до пятидесяти. Прозевать момент, когда он заканчивал своё торжественно-громкое: «Дэвять, дэсять... пятьдисят!.. Я иду ыскать. Кто ны заховався, я ны выноват», нельзя было – Маша напряженно ждала. Он закончил, и она тут же выбросила из-за его спины ладошку. Ваде оставалось застукать Шурку – он в отместку показал Маше кулак. И всё же «вражина» Шурка оказался настойчивым – выследил её. Пришлось им прятаться вместе. За «кустиками» она шептала, как приказывала:

- Цэ мисто, Шурка, ныкОму ны раскрывай.

Хранить тайны Маша умела. «Шоб выжыть, надо дэржать язык за зубамы», – слышала она с самого раннего детства, с той поры, как помнила себя.

Случалось, мама украдкой приносила из бригады пшеницу. Тогда Маше предстояло её назавтра перемолоть на ручной мельнице, «рушилке», или, как ещё говорили, «драчке» – да так, чтоб не только никто ничего не увидел, но ни о чём бы даже и не подумал. Не дай Бог, застукают!.. Тогда маму засадят в тюрьму, и Маша останется одна.

В такие дни она по утрам предусмотрительно набрасывала на двери крючок, отгребала в сарае сено, доставала тяжёлые жернова и начинала молоть. Из белой мягкой муки образовывалась горка, а по краям скатывались плохо перетёртые зёрнышки. Старой деревянной ложкой Маша бережно высыпала их снова в горлышко «драчки» – давала жерновам «пищу». Из отходов покрупнее варили потом кашу, вкуснее которой не было ничего на всём белом свете, а из муки получались лепёшки, что просились в рот вместе с пальчиками.

Однажды, когда Маша была занята этим секретным делом, дети начали колотить в дверь и звать её на речку.

- Ты шо рОбышь? Оглохла, чо ль?

Очень хотелось купаться – плавать, брызгаться, нырять, но окликаться не стала: мало ли – не слышит!

Дети успокоились и ушли. Она закончила работу, вытерла жернова, чтоб никаких следов не осталось, – потерять маму было страшнее всего! – убрала всё и только потом убежала.

- Ты чого ны открывала? – упрекнул её Шурка.

- ДолИвку мазала, – не моргнула она.

Ох, уж этот приставала Шурка!.. Вообще-то он часто приходил. Вот и сегодня… идёт уже.

- Давай на ричку Грышку Бута клЫкнымо.

В низине огромного двора Бутов был когда-то глубокий колодец, но так как его и часть огорода заливало весенней водой, колодец завалился. Сейчас Дуня, 13-летняя сестра Гришки, полоскала в колодезной яме рЯдна на широкой доске вместе с соседкой. Гибкая серединка длинной доски хлестала звонким эхом по воде. Маша подняла стебель прошлогоднего подсолнуха и, пытаясь нащупать дно, начала им тыкать в воду.

- Ны баламуть воды! – сказала Дуня.

- Я лёгохонько, тилько дно достать.

- Шоб его достать, таких палок штук дэсять надо.

- То так глыбоко, шо и вас скрое?

- Ну, а як же – вода ж тут усэ лито стоить!

Маша промолчала и опустилась на плюшевую зелень. Из дома шумно выскочили мальчишки – она засмотрелась, ослабила ладошку и выпустила стебель. Легко юркнув в воду, он всплыл. Отталкивая его, девушки продолжали полоскать.

- Ду-унь, достань палку… – заканючила Маша.

- Нужна вона мини, твоя палка. Отходь, сказала! – рассердилась Дуня, но стебель вытащила, с силой его отшвырнула и больно задела руку Маши. Она заплакала не столько от боли, сколько от обиды. На неё, «и помощнычку, и умнычку, и художнычку и, як старушечку, рассудительную», мама никогда не кричала.

- Ладно, ны хнычь, – пожалела Дуня. – Побудь, тилько ны мишай.

Маша свесилась вниз и принялась стебелёчком рисовать в воде. Подошли мальчишки, Шурка защекотал её босую ступню. Она дёрнулась, потеряла равновесие и бултыхнулась в холодную черноту. Резиновым мячиком стукнулась о дно и быстро начала подниматься. Дуня поймала её за подол, но удержать – не удержала. Во второй раз Маша погружалась уже медленнее – даже ямочки-норки успевала разглядеть. Того простора и света, что на речке, здесь не было – легко было достать другую стенку. Наверху её поддели, опять не удержали, но она не расстроилась: «вызнает, чьи то норки».

В третий раз погружалась она совсем медленно – пальчиками даже глубину норок успевала нащупать. На сером дне мрачного подводного мира алюминиевым пятном выделялась сломанная ложка. Больше тут ничего не было, и Маше подумалось о маме. Она нисколько не сомневалась, что без неё мама умрёт, а потому медленно начала подниматься.

На доске вместе с Дуней стоял теперь ещё и Шурка. Он клещом вцепился в Машу и поволок её на берег. Пока Дуня тискала её, Маша заметила шест, которым вытаскивали утонувшие вёдра. Под оханья и аханья её завернули в огромный тулуп и на тележке с деревянным коробом увезли домой.

До прихода мамы с нею, как с больной, сидел Шурка. Он поглаживал её мокрые тёмно-русые волосы и всё в глаза глядел – огромные, как тёмные черешенки. А потом с работы пришла мама и с воплем кинулась к ней:

- Машынька! Донюшко! Ты шо зробыла? А як бы я – биз тЭбэ?

- Ны плачь, мамо. Я тэпэря знаю, шо та яма сИра (серая) и в дырочках, и вода тож сира.

- Ты нахлибалась, мабуть?

- Да ни-и, мини ны чуточки ны було страшно.

И мама сказала фразу, которую Маша поняла только с годами:

- Ничо, шо вы дитки 30-ых... Всё одно будытэ щаслывы – назло усёму.

Мама верила, Маша и Шурка тоже...

3 августа 2006

 

 

 

↑ 987