Изгнание - 1 (уничтожение нацменьшинств – волынских немцев) (31.05.2017)

Оскар Шульц

 

Посвящается 100-летию первого выселения

 

немецких колонистов в России – памяти

 

погибших волынских колонистов в

 

результате выселения в 1915 году – 50% и

 

вследствие геноцида в Советском Союзе –

 

30% этого национального меньшинства.

 

Содержание

 

1. Bступление

2. Путь мытарств и скорби. Начало гонения немецких поселенцев – колонистов России – есть обобщённая вытяжка из дневника моего отца Шульц Эдуарда Вильгельмовича (1891 – 1969). Копия дневника подарена – Мартин-Опитц-Библиотеке (Martin-Opitz-Bibliothek, Herne) и хранится там – как раритет – для свободного пользования

3. Возвращение колонистов из изгнания на родину – Волынь (время от февральской и октябрьской революций 1917-го по 1922 год)

4. 1923 – 1943гг.

5. Выводы

 

Вступление

 

В этом проспекте речь пойдёт о появлении и уничтожении национального меньшинства - волынских немцев в России. Волынь - это большая географическая территория, расположенная между Полесьем и Подолией, начинающейся восточнее Варшавы и доходящей почти до Днепра.

Ещё начиная с 13 века польские короли приглашали немецких переселенцев осваивать земли их королевства, они были желанные и полезные подданные. Последующими поселенцами-колонистами на Волыни были лесорубы и лесосплавщики – немцы из всё ещё раздробленной, не объединённой Германии – осевшие на реке Буг в 1617г. В 1787 г. помещик Порторийский для мастеровых-немцев его фабрики по изготовлению фарфоровых изделий построил в местечке Корец первую евангелическую церковь. Вслед за ними в 1800-6 годах у города Острог поселились в шести поселениях – колониях – лесорубы из Нижней Силезии. В 1815-16 гг. вблизи местечка Новоград-Волынск (Zwеjel) выходцы из Пруссии основали колонии Аннет и Жозефин. В 1824 г. польские помещики пригласили большую группу лесорубов, в 1833г. ткачей и суконщиков. Но самый большой наплыв переселенцев возник в результате ликвидации крепостничества в России (1861г.) – приведший к дефициту рабочих рук у помещиков и национально-освободительному движению поляков от русского насилия (два восстания). Этот поток колонистов устремился в окрестность Житомира (Украина). Уже в 1871 году в 139 колониях жило 28560, 1881 – 102139, к концу 19-го столетия – 180000, а перед началом первой мировой войны на Волыни жило 300000 немецких колонистов.

Не подневольный – не крепостнический – а свободный, самоотверженный труд совершенно новых землепашцев, их ответственное отношение к кормилице-земле позволили колонистам в сравнительно короткий срок окультурить не только существующие запущенные площади, но и освоить новые заболоченные и лесистые земли. Благосостояние пришельцев вызвало у какой-то части местного населения зависть. Сложившаяся к этому времени политическая ситуация во взаимоотношениях России и Германии позволила славянофилам России эту зависть разогреть до абсурда. Когда в январе 1871 года 18 разрозненных немецких стран отъединились и образовали государство – Kaiserreich Deutschland – Германия, начались гонения на немецких колонистов Волыни. Уже в июне того же года под знаменем "Россия для русских" был отменён статус колонистов, ограничено самоуправление и воздвигнуты барьеры при покупке земель. В 1874 – введена обязательная воинская служба. А в 1886-7 гг.– вышли в свет два, ограничивающие возможности аренды и приобретения земельных участков для молодых семей. Больно ударил по национальным чувствам колонистов закон о передаче школ немецких общин под ведение государственных школьных инспекторов, и ещё хуже в 1891 г. преподавание в школах было переведено на русский язык, а немецкий язык был запрещен. В 1888 г. – управление немецкими общинами полностью переняло государство. В 1892 г. вышел закон, ограничивающий приём на Волыни людей нерусского происхождения. В 1895 г. вступил в силу закон, направленный на ликвидацию системы аренды земельных участков, что выбивало из-под ног у большинства колонистов основу для существования на Волыни.

Историк Михаил Костюк пишет о ситуации, сложившейся на протяжении последних трёх десятилетий 19-го столетия и направленной царским правительством против немецких колонистов: "Конечной целью была не только остановка притока иммигрантов, а заключалась в том, чтобы принудить всех немцев-колонистов покинуть Волынь". В результате политики вытеснения волынских немцев начался отток колонистов. Так в 1872-73 гг. выехали в Америку 13 000, в 1887-90 гг. – 30 000, в 1901-09 гг.– 11048, покинули Волынь, переселившись в Прибалтику в 1907-13 гг. – 20000 человек, вернулись до начала войны (1914) в Германию 25794 и в ходе войны ещё 30 000 человек. Кроме того покинули Волынь и переселились добровольно в близлежащие губернии России предположительно 15000 человек. Таким образом, с 1871 по 1929 год покинули Россию более 100000 волынцев – это и был ответ на политику притеснения и выживания.

А в 1914 году последовал запрет на немецкий язык в общественных местах, в 1915 г. экспроприятие всего имущества, изгнание из родных мест и образование рассеянных поселений в среде более отсталых народов 200000 волынских немцев. Министр внутренних дел России Громыко дал этой варварской акции чёткое объяснение: "Мы воюем не против Германии, а против всех немцев". (М. Костюк) Это откровение было предвестием тому, что ожидает волынских немцев и пророчество о судьбе всех российских немцев. Сталин в этом направлении превзошел царя России в пять раз, ограбив и насильно переселив в 1941 году из Европы в Азию один миллион российских немцев, разбросав их среди 100 народов и пригвоздив навечно к месту изгнания, они были обречены на рассасывание – к ассимиляции – в массе других народов.

 

Путь мытарств и скорби

 

10 января 1915 года.

Скоро полгода, как бушует война, которая охватила почти всю Европу. Многим моим сверстникам, призванным и служившим в армии, уже никогда не вернуться домой. А призывы все продолжаются. Уже ушли на войну все 43-летние мужчины. А кучерами на ежемесячно снаряжаемые в армию подводы са¬жаются резервисты старших возрастов. Из моих родственников уже воюют брат Адольф и Густав, зять Фридрих Пауц и четыре двоюродных брата.

А отношение к нам, немцам, становится все хуже. Часто в общественных местах немцев встречают со злобой и ненавистью. Но главное – публикуемые в газетах статьи как бы оправдывают подобные действия. В конце прошлого года писалось, что у всех русских немцев надо отобрать землю. Сейчас на учет взяты не толь¬ко лошади и подводы, но даже голуби, за потерю которых обещаны суровые кары.

27 апреля 1915 года.

Вышел указ царя от 2 февраля 1915 г., по которому у всех колонистов-немцев, принявших русское подданство после 1880 года, аннулируется право землепользования и они должны выехать на расстояние не менее чем на 150 верст от театра войны. На подготовку им дается десять месяцев. Теперь становится более понятным, почему в последние годы насильно заставляли выкупать землю у помещиков – чтобы теперь отобрать! Случилось непредвиденное. Ужас охватил всех. Люди оцепенели. Оставить купленную или арен¬дуемую землю, дом, скот, нажитое добро и ехать в неведомые края? Нет, это невозможно! Волынь – наша родина, где большинство из нас родилось и где похоронены наши дедушки и бабушки. Почему уезжать? Куда ехать?

Затем наступило пробуждение, и все стали искать пути, как избежать этого. Одни писали прошения в различные инстанции, чтобы их оставили, где приводились тысячи убедительных доводов невозможности выезда. Другие, кто побогаче, искали людей, чтобы откупиться взяткой. Но ничего не помогало. Обратились в сенат. Оттуда поступило разъяснение, что могут остаться до февраля следующего года те родители и жены с их семейством, чьи сыновья, мужья воюют на фронте.

И все же колонисты – по своему характеру крестьяне – по велению здравого смысла, закону натуры и божьему завету приступили к севу и засеяли свои поля. Все надеялись, что к указанному 10-месячному сроку подготовки к выселению закончится война, что и их тогда оставят в покое.

10 июня 1915 года.

6 мая у нас, на великую нашу радость, родился сын. Какое счастье! Я отец! Да благословит Господь нашего милого крошку. Наш ангелочек окрещен именем Отто.

С 1-го июня всех немцев-учителей, находившихся не только на государственном содержании, но и на содержании об¬щин, освободили от работы в связи с их переселением. Я решил сходить в Геймталь и по¬говорить с господином пастором. Но выяснилось, что за день до этого за ним прибыли два полицейских и арестовали его, забрав прямо из церкви, от кафедры, и увезли в Житомир. Сомнений оставалось все меньше - близится время, когда объявят срок выезда.

6 июля 1915 года.

Мы с отцом попытались получить паспорта, чтобы при благоприятных обстоятельствах сманеври¬ровать. Но паспортов нам не дали. Зато вручили бумагу на дорогу:

ПРОХОДНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

Дано сие русскому подданному, немцу-колонисту, крестьянину Барашевской волости, проживающему в колонии Лиски Эдуарду Вильгельмовичу Шульцу, 24 лет, в том, что он с семейством, наименованным на обороте сего, высылается по военным обстоятельствам из пределов Житомирского уезда Волынской губернии по его выбору, кроме губерний, состоящих в театре войны и на военном положении.

Пристав 1 стана Житомирского уезда: Прокопович

 

Объявлено, что 10 июля об¬щая отправка всех. На каждую семью разрешается брать только одну парную подводу с пожитками. Что же я смогу взять с собою, если, переезжая год тому назад в Лиски, у меня, холостяка, было 8 подвод добра, а у Ольги приданое перевезено сюда на 3-х подводах? Более того, обидно, что никто из нас не сможет убрать засеянные поля. Да и зачем убирать их, если урожай некому про¬дать и нельзя забрать с со¬бой? О горе! Где это видано, чтобы крестьянин бросал не¬убранные поля? Господи! Про¬сти наши грехи! Не дай за¬блудиться в этом отчаянном, непонятном положении. Нам только одно сейчас под силу – закрыть глаза, верить в Тебя. Веди же нас избранным Тобою путем испытаний.

21 июля 1915 года.

¬Готовились, но 8-го июля вдруг сообщили, что пришла теле¬грамма, согласно которой наш отъезд отложили на 20 июля. Все воспрянули духом: а, может, совсем отменят выселе¬ние? Может, что-то изме¬нилось там, где идет война? Никто не сожалел бы о том, что распродано, брошено и что растащено все хозяйство, лишь бы оставили на родине. Вещи - дело наживное. Хотя, конечно, было о чем жалеть. За бесценок продавались инвентарь и скот. С момента, когда всем стало известно о нашем выселении, наше село стали наводнять русские и ук-раинские крестьяне из сосед¬них сел. Было странно видеть среди них и своих давних зна¬комых. Некоторые из них из¬менились до неузнаваемости, совсем потеряв не только ува¬жение, но и всякий стыд. Они по 10–20 человек бесцеремон¬но заходили во двор, сарай, дом, высматривая мебель, по¬лезную для себя вещь, выбира¬ли скот и, не торгуясь, по бро¬совым ценам рассчитывались с растерянным, убитым горем хозяином.

Многие колонисты, не в состоянии выдержать не¬ожиданно появившееся 10-дневное безделье, со слезами на глазах шли в поле убирать площади созревших зерновых – косили, жали, вязали снопы. Я тоже скосил ячмень и рожь и свез все в клунью к соседу Ю. Блоху, которому дали отсрочку (два сына на фронте).

Куда нас выселяют? По¬скольку всех обязали готовить¬ся в дальнюю дорогу на подводах, то все были убеждены, что речь идет о переезде в ближайшие губернии, т. е. Курскую, Тамбовскую, Тульскую, Пензенскую, может быть, Самарскую. Это соответствовало указу царя, в котором было сказано о переселении из прифронтовой полосы в глубинку страны не менее чем на 150 верст. Если бы нас хотели переселить куда-то дальше, то было бы разумнее нас сразу за¬грузить в вагоны в Коростене или Житомире.

Сентябрь 1916 года.

Вести в дороге дневник не всегда возможно, но краткие путевые заметки я всё-таки делал, по¬этому, придя в себя после пе¬режитых дорожных мук и болезней, хочу теперь восполнить этот пробел. Итак, 21 июля мы тронулись в путь. Несмотря на все попытки стражников сохранить порядок, при котором они могли бы контролировать ситуацию, этого им не удалось добиться с самого начала. Переселяемые начали перегруппировываться не по принципу «село за селом», как этого желали власти, а по близкородственным признакам и по взаимоприем-лемым симпатиям, уважению, характеру. Мы с Ольгой тоже оторвались от «сельчан», при¬строились к теще, а к нам еще пять семей и мы, семь подвод, вместе проделали весь путь от дома до станции погрузки, то обгоняя, то отставая от других таких же групп. Возле колонны периодически появлялся верховой полицейский или подвода со стражниками поторапливавших отстающих колонистов. Особенно много работы было у них в воскресенье, когда по нашим обычаям положено отдыхать после недельных трудов и проводить больше времени в мо¬литвах, в общении с Богом. В эти дни, несмотря на все их усердие, колонна раньше двенадцати, а то и двух часов дня с места не трогалась.

Путь наш сначала шел на се¬вер, затем на восток до стан¬ции Искорость. (Искорость, ныне зачахший, некогда древний город Коростень, расположен на правом бе¬регу реки Уж. Из истории: княгиня Ольга обложила непослушных коростеньцев данью во¬робьями и голубями, а затем, отпустив их с тлеющими фитилями, подожгла город). Сегодня от этого города осталась небольшая деревушка. Через скалистые берега Ужа переброшен желез¬нодорожный мост (Ковель – Киев). Выше этого моста распо¬ложена плотина с мельницей, а дальше мост для гужевого транспорта и выше по течению еще плотина с водяной мельни¬цей. На левой стороне реки расположен современный воло¬стной городишко Искорость с небольшим, но вполне прилич¬ным на вид железнодорожным вокзалом. Отсюда же ведется строительство новой железно¬дорожной ветки в две стороны: на Житомир и Ельск. Очевидно, Искорости в ближайшие годы предстоит возродиться в новом качестве – стать большим узловым городом. А пока это поселение не более нашего Ку¬тузова (ныне Володарск), с одной хорошей шос¬сейной дорогой. А на вид это более красивый и чистый го¬род. С обеих сторон основной дороги расположились уютные лавки, торговые дома, пивные, есть небольшая православная церковь и двухэтажная волост¬ная контора. Окрестность Искоростеня мне понравилась.

Здесь достаточно большие возделываемые площади, расположенные между хвойными борами, лесом из могучих дубов и мелколесьем с лесным орехом и множеством высоченных диких груш. А вот сами земли здесь глинистые и каменистые, поэтому хлеба здесь невероятно худосочные. Отсюда и заметная бедность местных крестьян. Жили здесь до недавнего и две дюжины мастеровых семей из бывших немецких колонистов, которых уже раньше успели выселить – кто знает, где они сегодня скитаются. От Искорости наш путь шёл вдоль железной дороги на юго-восток в направлении Киев. Ровно через месяц мы выехали на шоссе Житомир-Киев и подъехали к этому величественному – поражающего внешним видом городу с севера. Еще через ме¬сяц, проследовав вдоль желез¬ной дороги Киев-Курск, ока¬зались в городе Конотоп Чер¬ниговской губернии. А еще че¬рез три дня прибыли в село Бурынье, где по слухам должна была закончиться наша гужевая эпопея.

Всего наш путь составил более 500 верст и до посадки в поезд длился 65 дней. Следовательно, в сре¬днем мы делали около восьми верст в сутки. Причиной тому было прежде всего бездорожье. Ехали мы по обычным просёлочным дорогам. До Искоростеня и оттуда до Киева все земли распаханы вплоть до кромки дороги, эти поля кому-то принадлежат, так же луга и леса, поэтому наши подводы шли вереницей, лишь изредка в две-три колеи. Но до нас здесь уже проехало несколько тысяч подвод, в результате чего дорога превра¬тилась в месиво из зыбучего песка, перемешанного с конским пометом. Увязали колеса тяжелогруженых подвод. Надрывались лошади. Мужчины и подростки, а зачастую и женщины, были вынуждены помогать ло¬шадям. Небольшие песчаные взгорки и особенно выезды из многочисленных речушек пре¬одолевались поочередно, впря¬гая в одну подводу цугом две, а иногда три пары лошадей.

Еще труднее было ехать по лесным дорогам, где в песчаных колдобинах с оголенными корнями деревьев образовались труднопреодолимые преграды. О них бились колеса, содрогая всю подводу, на которой сидели старики и дети, вытряхивая из их желудков содержимое, а из| голов все мысли, кроме одной – поскорее бы выбраться отсюда. Ломались дышла, валъки, рвались постромки, разваливались колеса, и в этих случаях останавливалась вся наша се¬мерка подвод, дружно помогая замене дышла или колеса. А колонна тем временем вынуждена была прокладывать по лесу другую, объездную колею, где подводы тоже застревали в песке и люди также были вынуждены помогать друг другу, чтобы обогнуть нашу группу. При этом нетерпеливые кучера последующих подвод затевали попытки обогнуть нашу группу с другой стороны и чаще всего тоже увязали. Таким образом, образовывались непроезжие пробки. Когда это происходило в ле¬су, то под рукою был топор, а рядом – деревья, и вскоре сломанная оглобля, подушка или валек были заменены, или под ось развалившегося колеса подвязывалась временная вага. Когда же это случалось вдали от леса и поселков, от кузни-цы, то на ремонт уходило зна¬чительно больше времени. Обы¬чно в таких случаях один-два человека на одной подводе спе¬шили в ближайшее село, где покупалась лесина на дышло или колесо или брали под за¬лог и возвращались назад к нашей группе. Осталь¬ная группа в это время делала привал, готовила пищу, выпа¬сала или кормила, а если по¬близости была вода, то и по¬ила лошадей и коров.

Не могла колонна быстро двигаться и по той причине, что большинство крестьян, не¬смотря на все запреты страж¬ников, взяли с собой по одной корове, чтобы иметь для детей молоко. А некоторые семьи взяли с собою и по бычку, привязав его рядом с коровой к подводе, чтобы иметь возмож¬ность где-то в пути забить его на мясо. Их подгонять и кор¬мить было заботой детей-подростков. Малая скорость дви¬жения колонны позволяла мне иногда уйти далеко вперед, чтобы осмотреть лежащее впе¬реди село, найти водопой и вы¬пас для скота и, если это возможно, подобрать место для стоянки.

21 августа, в день юбилея освящения Геймтальской церкви мы выехали на шоссе в 25 верстах от Киева в с. Гуровщина, где нас в первый раз на «питательном пункте» – ПП – накормили горячей пищей, вернее, где мы могли участвовать в приготовлении пищи, а затем бесплатно поесть. «Губернские ведомости» об этом трубили в течение целого месяца, обещали такие пункты через каждые 25–30 верст, а в действительности только месяц спустя после нашего выселения были организованы такие ПП. На второй половине пути мы встретили еще четыре таких «ПП». Но везде, прежде чем поесть, нам нужно было нарубить дрова, натаскать воды, почистить картошку и, самое главное, терять по два-три часа, поэтому наша группа только дважды воспользовалась ими – когда это совпадало с нашей остановкой на ночевку. Единственный нормальный ПП оказался в Конотопе, где, кроме горячей пищи – обычной каши из пшена – нам дали немного сала.

Я подсчитал, что без труда прошел бы весь этот путь за две недели, делая по 35 – 40 верст в день. На путь Житомир–Киев мне хвати¬ло бы пяти дней, а на Киев – станция Путивль – семи дней. И вооб¬ще необъяснимо, почему был избран такой обходной маршрут через Искорость-Малин, вместо выхода на шоссе Новоград-Волынский или Володарск-Волынский на Житомир и далее по шоссе на Киев. Причем колонисты, живущие даже южнее Житомира, пересекали шоссе, ведущее на Киев, и ехали вместе с нами через Искорость. Еще необъяснимей, почему нас поса¬дили в вагоны только в Путивле, заставив пройти вдоль же¬лезной дороги от Искорости до Киева и далее до Путивля. Более 500 верст пути мы слышали или видели движение поездов и несколько раз пересекали железнодорожный путь. На¬конец, мы проследовали мимо пристани в Киеве, откуда мож¬но было водным путем выехать через Черное море в южные районы России. Успокаивали себя тем, что раз нас не сажают на поезд, то, очевидно, будем ехать до места назначения на собственном тягле. Но всему этому не было никаких объяснений. Лишь один раз мимо нас пролетел в карете, как нам потом сказали, житомирский пристав. Остальное же время нами командовали стражники и поли¬цейские, в задачу которых, оче¬видно, входило только одно – ускорять движение колонны.

Первые дни люди не хотели торопиться, надеялись на ка¬кое-то чудо – а вдруг от на¬чальства прибудет телеграмма о нашем возвращении домой. Упорно распространялись слу¬хи, что Россия переходит в на-ступление, а это означало, что нам незачем покидать родину. Но не поступало такой телеграммы. И стражники утром пораньше подъезжали к группам подвод, торопили людей на выезд и ругались при этом благим матом. А если кто-то из наших "умников" или шутников – а они всегда и к любому случаю находились – чересчур громко ворчали или «шутили», то, они не стесняясь, пускали в ход свои нагайки.

Когда проезжали через Ушомир, полицейские забрали наши про¬ходные свидетельства, в которые мы должны были внести губернию, в которую желаем выехать: Курскую, Тульскую, в Орёл, Ярославль или в другие восточные губернии России. Я записался в Тульскую губернию. В Искорости нам вернули наши "проходные", на моем свидетельстве значилось: «Выселяется в Тульскую губернию, кроме Тульского уезда». Значит, все будет хорошо, хотя хорошо или плохо, это только Господу Богу известно. Я рассчитывал, что чем ближе к столице Рос¬сии – Москве – тем, навер¬ное, безопаснее будет для нас, да и не так далеко от Тулы до нашей Волыни. Однако тёща уси¬ленно сопротивлялась моему желанию быстрее разделать¬ся с лошадьми и пересесть в поезд. Ее охватывал какой-то панический ужас, когда речь заходила о поезде или о па¬роходе. Когда в Искорости мы подъехали к станции, и она в первый раз увидела это свистя¬щее и шипящее «чудовище», то забралась в палат¬ку своей кибитки и отказалась от ужина. Но после 60-дневных мытарств она присмирела и в Путивле уже без уговоров забра¬лась в угол вагона.

Выезд на шоссе всех ободрил. 22 августа мы доехали до хутора «Стоянка» на берегу реки Ирпень. Здесь нас встретила масса покупателей лошадей, коров, подвод. Усиленно рас-пространялся слух, что в Ки¬еве нас погрузят на пароходы или в поезда. Колонна остано¬вилась. Тысяча подвод распо¬ложилась на возвышенности вокруг небольшого соснового бора, полностью поглотив не¬большой местный хутор. В ту же ночь пошел первый проливной осенний дождь. Все спали под брезентом на подво¬де, а я на земле под подво¬дой. Холодный пронзительный ветер загонял струи воды под телегу. Вскоре я промок не только сверху, но и снизу – начала подтапливать вода. Не до сна. Я был бесконечно рад, когда наступило утро, прекратился дождь, взошло солнце. Развели костер, обсушились, стали готовиться к отъезду. Однако сигналов не поступало. Стражники наши исчезли. Вечером снова начался нудный дождь, который заморосил на всю ночь и длился весь следующий день. Стало на¬столько холодно, что пришлось развести костер и поочередно греться и сушиться. Наступило утро, но сигналов к движению по-прежнему не было. А дождь все моросил. Тогда мы попросились на постой к одному крестьяни¬ну за рубль в сутки на всю се¬мью. Мужчины спали в ветхой кунье на соломе, а женщины с детьми в доме. Спа¬сибо этому доброму человеку. А дождь продолжал моросить до 30 августа... Те холодные, дождливые ночи для многих не прошли бесследно. Люди простудились и болели, надрывно кашляя, и снова много умерших и их печальные похороны на чужбине. Моих родных эти напасти миновали. Только у меня на шее образовались нарывы, которые в придачу к на¬гноившимся на ногах мозолям мне причиняли большие неприятности и иногда нестерпимую боль.

На следующий день я сходил в Киев, побывал на вокзале, в порту, разговаривал с людь¬ми, но никакие определенные выводы сделать не смог. Всю¬ду было много людей: бе¬женцы, раненые солдаты, цы¬гане и наши переселенцы, которые в ожидании отъезда образовывали огромные толпы с детьми, стариками, чемоданами, домашним скарбом. Все хотели уехать, но никто не знал, куда и как это сделать. Выяснить что-либо в этой обстановке было невозможно... Затем я еще два раза ходил в Киев, чтобы разведать обстановку и по возможности осмотреть город.

Киев, конечно, большой город, но значительно меньше старой польской столицы Вар¬шавы. Здесь большей частью 4 – 6 и лишь изредка 7– 9-этажные дома. Населе¬ния, очевидно, также меньше. В городе много церквей, но самым величественным и красивым был Софийский собор с его золотыми куполами. Пройдя по асфальту Бибиковского бульвара, я дошел до базара посмотреть на две импозантные статуи (забыл кто они). Затем вернулся, спустился на Крещатик, где осмотрел статую на высоком постаменте убитого здесь, в Киеве, ровно четыре года тому назад П. А. Столы¬пина, а на перекрестке с Алек¬сандровской – памятник царю Александру II. Спускаясь да¬льше к Подолу, слева, высоко вверху увидел памятник крестителю Киев¬ской Руси – святому Владимиру. Он смотрел вниз на Днепр, держа в руке высоко поднятый крест. Очень впечатляет! Гавань тянется далеко вверх вдоль Днепра, сперва пассажирская, затем лесная, кирпичная, зерновая и другие пристани. А чуть выше приста¬ней у изгиба Днепра купальни с надписями: «Для мужчин», «Для женщин», «Для детей». Дальше виден мост для гуже¬вого транспорта и через 3-4 версты железнодорожный мост. Вокзалов в городе не¬сколько в соответствии с на-правлениями железных дорог: Сарынь, Ковель, Курск, Полтава и назывались Пражский, Ковельский, Венский и другие. Через весь город тянулись трамвайные линии, которые доходили с одной стороны до «Святошино», что недалеко до нашей стоянки, а в другую на ту сторону Днепра до «Бровары». Через реку трамвай шел по мосту на лошадиной тяге. В «Слободке» я мог полюбоваться на свайный городок с одно-, двух- и трёхэтажными домами, которые стояли прямо на воде.

Наконец, 31-го августа появились стражники и потребовали ехать дальше. Значит, правильно, что мы только тёщину подводу с лошадьми продали. Нас направили по Львовской улице в объезд города с северной стороны, затем доехали до Воз¬несенского спуска, по которому с величайшим трудом съехали на Нижний Вал к порту. Затем переехали по мосту на левую сторону Днепра. 1-го сентября позади нас остался Киев, но нам ещё долго был виден величественный Софийский собор с его блестящими золотыми куполами и Киево-Печерская лавра.

От Киева до города Козелец колонна двигалась по шоссе, а остальной путь мы проехали и прошли по проселочным дорогам, которые были разбиты колесами тысяч подвод, проехавшим здесь до нас. Несмотря на то, что теперь переселенцы ехали со значительно меньшим грузом и без коров, которых пришлось продать ещё в Киеве (их не разрешили везти через мост), скорость движения колонны не увеличилась. Последующие 23 дня пути были ещё труднее, чем путь до Киева. Причины: из-за похолодания, частых дождей, усталости лошадей и людей, участившихся мучительных болезней, похорон умерших и нарастания дефицита в продуктах для людей и в кормёжке лошадей... Городишки на нашем пути следования: Козелец, Нежин, Борзна, Конотоп были примерно такими же, как Искорость и Малин, разве только чуть больше и с признаками нарастания зажиточных людей по мере удаления от Киева.

В чём заключались наши самые большие трудности на протяжении всего пути? Их было больше чем нужно и об их возникновении, конечно же, знали ответственные за организацию выселения. Это были взаимоотношения с населением, с которым приходилось всё время общаться. Так, несмотря на то, что колонисты взяли намного больше, чем было велено, – овса, сена, соломенной сечки на корм животным и дров, чтобы готовить еду, эти Запасы вскоре были израсходованы. В первые дни снаряжались подводы назад в свои села, где остались сено, солома и дрова. Но ещё через несколько дней ехать назад в свое село уже не было никакого резона. А на трассе движения нашей колонны были русские и украинские села и хутора, в которых крестьяне, почуяв большой спрос на эти потребные товары, взвинчивали цены до умопомрачения. Поэтому изгнанные из родных мест стали искать вблизи маршрута немецкие колонии, о существовании которых они понаслышке знали. Из этих сёл 90 процентов жителей-колонистов были уже выселены. Оставшиеся здесь женщины с детьми, чьи мужья воевали на фронте, со слезами на глазах показывали нам, где можно запастись требуемыми материалами. Так, пройдя в сторону от трассы три, четыре версты, я заготавливал два мешка соломы и, выйдя на дорогу, дожидался своих.

Но чем дальше мы продвигались, тем труднее становилось найти солому, не говоря уже о сене, которую успели скупить впереди едущие переселенцы. Оказавшись в безвыходном положении, мужчины как бы по нужде бегали за копны, а идя назад, прихватывали с убираемого поля снопы свежескошенных хлебов. Естественно, хозяева возмущались, скандалили, защищая, как могли, свою собственность и призывали на помощь стражников. Кое-где местные крестьяне объединялись для охраны своего урожая в груп¬пы, а иные прихватывали для устрашения даже старый дробовик.

Сложно было и со стоянками на ночлег. Растянувшаяся на несколько километров колонна обычно останавливалась в трех-четырех придорожных селах, где можно было напоить животных, набрать воды для приготовления ужина, завтрака, помыть руки, лицо. Но когда в село врывалась такая орава людей, которые за считанные минуты вычерпывали из колодца всю воду – а в селах бывало всего-то два-три колодца – то жители и здесь стали оборонять¬ся. Убирались ведра, снимались ворота, разбирались «журавли» в ре¬зультате чего "непрошеные гости" вынуждены были черпать воду каждый своим ведром, привязанным к вожжам. Местами, особенно по левой стороне Днепра, колодцы были очень глубокими, и людям приходилось связывать пару вожжей, что дополнительно создавало у колодцев сутолоку и галдеж, нервозность и скандалы.

Не лучше обстояло дело и то¬гда, когда удавалось делать стоянку у речушек. Тысячи подвод надо было где-то раз¬местить. Сгружались на землю вещи и инвентарь для приго¬товления пищи, постель для ночлега и прочее, прочее. Кро¬ме того, каждая группа переселенцев пыталась обо¬собиться от другой такой же группы, а внутри группы одна семья от другой. И в результате вдоль ручья и до¬роги занималась территория в 10-15 десятин. А эта земля кому-то принадлежала, особен¬но луга, являвшиеся общинным достоянием. Остановившись на ночлег, все выпрягали и поили лошадей. Затем, стараясь сэкономить корм, отпускали на всю ночь усталых стреноженых лошадей на выпас под присмотром подростков. И эти 2,5-3 тысячи лошадей после себя оставляли «вы¬бритую» площадь, в результате чего хозяева до конца этого года лишались своих выпасов, а иногда и сенокосов. Естест¬венно, что люди такой общины возмущались и пытались про¬тиводействовать постигшему их наше¬ствию. Но это было бесполез¬но, их голоса, призывавшие к совести, молившие незваных гостей не портить их покос, утопали в много¬тысячной толпе уставших, оз¬лобленных людей, не считавших себя повинными в том, что их заставили сюда приехать.

То же самое было и с дровами. Прихваченный с собой запас через несколько дней кончал¬ся. Но пищу надо бы¬ло готовить хотя бы вечером и утром. На первой половине пути, т. е. до Киева, трасса постоянно шла или вдоль леса или через лес и сушняка хватало всем. Но лес не бесхозный, он принадлежал или местной общине, чаще помещикам, а иногда это был государев лес. Поэтому всегда находились радетели за свою собственность, ибо это не обходилось только дровами, переселенцам иногда нужно было за¬менить сломанное дышло, валёк, спицу, наконец сделать посох. Поэтому пере¬селенцы и хозяева тоже не всегда находили быстрое мирное решение.

Но ещё хуже было на трассе от Киева до места погрузки в вагоны. Здесь лесов вдоль трассы почти не было и источником топлива поневоле стали старые вербы, кое-где растущие вдоль дороги. Начинали с того, что обламывали или обрубывали высохшие ветви, затем начинали вырубать части высохших стволов могучих деревьев, а иногда даже корчевали старые пеньки. А Михели в поисках легких ре¬шений и здесь не зевали. Очень часто, выглянув утром на ули¬цу, хозяин двора обнаруживал, что плетень, еще вчера опреде¬лявший границы его двора, ис¬чез. И это, конечно, не могло вызывать уважения, сочувствия или хоть бы понимания у жившего здесь населения.

Даже сам факт расположения лагеря переселенцев на ночлег имел существенное значение, т. к. после одной ночевки на месте стоянки оставались пепел и угли сотен костров, остатки сена, соломы и помета скота, обрывки бумаг, тряпья и человеческих испражнений. Спасаясь от всего этого, предприимчивые крестьяне некоторых сёл, хуторов складывались и подкупали стражников, и те под вечер не разрешали у этого села делать привал, гнали людей дальше, обещая близость речки, лугов, леса, водопой. Но, проехав до полуночи, обманутым переселенцам приходилось останавливаться где-то рядом с дорогой, чтобы дать передышку лошадям. В такие дни все обходились без ужина, а мужчинам, кроме того приходилось искать низину, чтобы выкопать временный ко¬лодец и напоить лошадей. К утру борта колодцев обвалива-лись, и они превращались в заплывшие песчаные ямы, поэтому утром вновь копались такие ямы. Луга после такой стоянки без артобстрела превращались в истерзанное, разодранное воронками поле. С места трогались лишь после обеда. Но подобный обман проходил обычно только один раз. После этого стражники уже не могли повлиять на переселенцев в выборе места ночлега. Не помогали в этих случаях ни уго¬воры, ни посулы и угрозы – «ло¬мались» колеса, «заболевали» люди или лошади, и продвижение останавливалось.

Была у нас ещё одна неприятная точка соприкосновения с местным населением – похороны в пути. Это смена привычного образа жизни, распорядка дня, пере¬ход на полусухой однообразный рацион питания, вымучивающая бесконечная тряска в подводе детей, женщин и стариков и длительная пешая ходьба подростков и мужиков, пыль, зной, а позже неожиданные холодные дожди и ветры – все это уже через неделю стало сказываться на людях. Первыми заболевали самые маленькие – грудные дети и старики. Затем появилась дифтерия. Врачебное обслуживание поче¬му-то не было предусмотрено. В городишках и поселках, как Ушомир, Искорость, Малин, Козелец, Нежин, Борзна, Конотоп были фельдшерские пунк¬ты, но фельдшеры, как прави¬ло, бывали в отъезде, и оставалось либо брать те лекар¬ства, что заочно рекомендовал аптекарь, либо пользоваться ус¬лугами домашних лекарей, зна¬харей и травников. В нашей группе эту роль исполняла моя теща Аугуста, нужно сказать, с боль¬шим успехом. Когда однажды заболела ее младшая дочь Альма, она травами за два дня сумела ее поставить на но¬ги. И мне помогали ее примоч¬ки, заживляя нагнивавшие мо¬золи на ногах и нарывы на шее. То, что в нашей группе – 53 человека – за исключением одного, никто не умер – это ее очевидная заслуга.

(продолжение следует)

 

↑ 2174