Антонина Шнайдер-Стремякова
Каждому в жизни предначертано заниматься тем, к чему он генетически запрограммирован: философия, политика, строительство, бизнес, медицина, музыка, литература и т. д. Разумеется, бывают жизненные ситуации, когда приходится просто выживать, и тогда нет смысла говорить о генетическом коде, – однако, речь не об этих ситуациях.
Авторы Портала генетически запрограммированы на волшебную силу Слова. Одна их часть доверила этому Слову свою жизнь, другая часть выразила (выражает) свои представления обустройства общества – политические, нравственные, социальные, эстетические. Так или иначе, Слово для большинства авторов – та отдушина, в которой они ощущают себя Людьми.
В молодости в алтайской глубинке мне хотелось читать беллетристику российских немцев, её не было – ни в свободном доступе, ни в несвободном. Я всю жизнь ждала, что её сгруппируют, как-то обозначат, и в библиотеках на просьбу выбрать книгу российского немца, мне начнут предлагать. Не дождалась. И на склоне лет я сама начала собирать в кучу эту Литературу. «Энциклопедия» Эдмунда Матера делает великое дело – инвентаризацию книг, журналов, статей, но она не сохраняет тексты.
Задача Литературного Портала http://rd-autoren.de/ , ежемесячного интернет-журнала со страничкой автора, открывающейся "биографией", состоит в том, чтобы собрать в одном месте максимально качественные тексты рассеянных по всему интернет-пространству российских немцев – официально не признанного народа. Свободный выход на Читателя через интернет даёт возможность заявить о Литературе российских немцев, а Мир получает возможность знакомиться с нею.
За три года порталом сделано многое: восстановлена преданная забвению переведённая на русский язык поэзия и проза Виктора Гейнца (XX в); восстановлены в переводе Е. Витковского немецкие стихи Роберта Вебера (XX в); в журнальном зале представлены не только известные, но и новые имена российских немцев в международном литературно-художественном журнале «Крещатик», №1-2018.
Кратковременное, в 23 года, существование автономии АССР НП (1918-1941гг) не способствовало развитию немецкоязычной литературы. В связи с войной и последовавшей депортацией многие тексты были либо преданы забвению, либо утеряны. Так, безвозвратно утеряно наследие поэта, журналиста, философа, издателя Ал-дра Роора (1910-1945) и его единственной дочери – журналистки М. Вайнтрауб. После гибели сына мать в степной алтайской глубинке пыталась разыскать след внучки, но так и умерла, не найдя её.
Забвению было предано имя основоположника колонистской литературы Поволжья – Антона Шнайдера (1798-1867 – XIX век). Несмотря на то, что была искажена историография его наследия, оно превратилось в легенду, на которой выросло и состарилось не одно поколение. Речь, однако, не о трагической судьбе его манускриптов, а о том, что несмотря на 200-летнюю давность, его публицистика – реалистичная, художественная и гневно-саркастичная – созвучна реалиям нашего времени. Малообразованные, недалёкие, невежественные и непрофессиональные Vorsteherы XIX века живы и сегодня – к сожалению. Его пророчество, что мир может погибнуть от падения нравов, актуально как никогда. После изгнания иезуитов, этих миссионеров порядочности и бескорыстия, слово «иезуит» в России превратилось в ругательное, однако, являя собой образцовую преданность делу, «иезуиты» эпохи Антона Шнайдера могли бы помочь одухотворить наше бездуховное время. С наследием Антона Шнайдера на Портале можно знакомиться на немецком языке и на русском в моём переводе.
Противостояние политических систем проходит катком по человеческим судьбам. Сказалось оно на судьбе и литературном творчестве оклеветанных на государственном уровне российских немцев, которые с Екатерининских времён стояли у истоков русской литературы. Народ без статуса – что слепой аппендицит. Люди мёртвой национальности, они в России – немцы, в Германии – русские, в Казахстане – казахи. И так как в советских школах не упоминались имена А. Эртеля, Н. Эрдмана, Б. Пильняка (Вогау), а имя З. Гиппиус произносилось, как правило, с негативным оттенком, на портале представлено их творчество – желающие могут знакомиться.
Сложность краткого обзора состоит обычно в том, что предстоит привлечь внимание к автору всего лишь в нескольких словах и желательно так, чтобы высветить характерные особенности либо всего творчества, либо одной публикации. Итак, современная литература
XX-XXI вв
Большинство авторов портала, которым суждено было жить на стыке двух веков, являются мастерами слова, это: Роберт Вебер, Вальдемар Вебер (Аугсбург), Вячеслав Сукачёв (Шпрингер) (Ялта), Александр Шмидт (Берлин), Владимир Штеле (Кассель), Виталий Штемпель (Фульда), Гуго Вормсбехер (Москва), Сергей Новиков (С-Петербург), Карл Шифнер (Кёльн), Игорь Гергенрёдер (Берлин). Их творчество не нуждается в редактуре, редкое исключение – корректура.
Образцом плотной прозы (ни одного лишнего слова) является на Портале повесть Вальдемара Вебера «101 километр». Его сочное описание заборов позволяет не только представить, но и ощутить дух эпохи и дух провинциального городка, мало отличавшегося от большого села: «Заборы – главная декорация моего детства. В нашем городке они были такой же частью пейзажа, как небо, река, бурьян и крапива... За заборами обитали спекулянты, картежники, пьяницы, инвалиды — все те, кому на улицах появляться не следовало. Здесь устраивали смертельные драки, проигрывали в карты людей, здесь бывшие солдаты нам, подросткам, рассказывали с подробностями о своих победах над немками и полячками».
Свободным (чаще всего) стихам Роберта Вебера, Вальдемара Вебера, Александра Шмидта свойственна, как правило, мудрость и глубина; не удивительно, что многие их тексты превратились в крылатые слова – афористичные, образные выражения.
У Вальдемара Вебера: «Стихи, черепки сосуда, по которым о целом мы можем лишь догадываться», «Каждый из нас знает, что стоит его улыбка на групповом портрете», «Весенние воды не ведают сожаленья», «Какова же должна быть степень тьмы или лжи, чтобы пробиться к полному свету!»
У Ал-ра Шмидта: «В самом центре Германии Россия во мне, а Германия – вне», «привыкаешь к чужой речи, словно к протезу в осиротевшем рту», «Устаешь нести свой крест – дым отечества очи ест», «Нет таких планет, где синева синее», «бесценно слово, поэтому за него ничего не дают – иногда убивают», «Поэзия – овитуха новорожденных глаз».
Стихи Роберта Вебера, не менее афористичные («Дважды выпить нельзя одного и того же глотка»), нацелены более на морально-нравственную природу человеческих отношений.
«Разве ты узнаешь радость,
если ты не знал печали?
Разве ты увидишь счастье,
если ты не видел скорби?
Разве сочный плод оценишь,
если ты не ценишь корни?
Разве ты прочтёшь улыбку,
если ты не понял слёзы,
если ты меня не понял,
Обожатель юной розы».
(Роберт Вебер «Роза»)
«Ты сеешь зерно.
Я сею мысли и чувства.
Я живу твоим хлебом.
Живёшь ли ты моим словом?»
(Роберт Вебер «Стихи без ответа»)
„И лишь, когда Зима
расставит сети,
когда Жар-птица
в белой клетке взвоет,
нежданно удивимся мы,
заметив
великолепие
вечнозелёной хвои!“
(Роберт Вебер «О постоянстве»)
Роберт Вебер – один из первых, кто перевёл на немецкий язык классиков советской детской литературы: С. Маршака, В. Маяковского, К. Чуковского, С. Михалкова, А. Барто и др.
Проза Вячеслава Сукачёва (Шпрингера) – это образец беллетристики, разнообразной по тематике и идейной направленности; немалое место в ней уделено и теме российских немцев.
Повесть «У очага» представляет собой интересные и поучительные рассказы бабушки Амалии Августовны Бауэр. Судьба трёх друзей-подростков из российских немцев изображена в повести «У самого синего моря». В одной из её глав («Цоб-цобе») микроклимат села раскрывается обыденно, без словесных потуг – впечатление, будто перед вами не книга, а живой рассказчик, незатейливо вспоминающий свою личную жизнь. Мы представляем его, слышим голос, оживляющий прожитое и пережитое, и забываем, что читаем: «Жить можно везде – даже в Сибири. Это я понял сразу после того, как получил в свое распоряжение парную бричку и двух симпатичных быков – Борьку и Адмирала... Хуже было с местными парнями... Твердо усвоив, что “фашисты” прибыли, так сказать, с доставкой на дом, они тут же ввязались в ближний бой, который всегда выигрывали за явным численным превосходством».
Точно и психологически тонко раскрывая детскую психологию детей одного двора (повесть «Двор»), автор затрагивает тему воспитания и ненавязчиво подводит нас к мысли, отчего дети являются слепком с родителей.
«- Ах ты, кур-рва! – ворочался на полу Агдам. – Да я же тебя в порошок…
Наконец, он поднялся и, тяжело дыша, смахивая тонкие, липкие от пота волосы со лба, решительно двинулся на жену.
- Та-ак, - почти удовлетворенно протянул он, - счас я тебя маленько учить буду!
- Не трожь! – неожиданно выбежал из кухни Шкет и ершисто встал впереди матери. – Не трогай маму!
- От-то-то-то! Защитничек выискался, - растерянно остановился Парамошкин, глядя на бледного, с закушенной нижней губой сына. – Тебя, сморчок, не спрашивают, так ты и не вскакивай. Ясно?! А то и тебе достанется на орехи, - Агдам постепенно свирепел от собственных слов. – Брысь! Кому я говорю?
Но Шкет твёрдо стоял впереди матери и с ненавистью смотрел на отца».
Можно долго рассказывать о страданиях, не вызывая сострадания, а можно и наоборот. Проза Гуго Вормсбехера пронзительна оттого, что он не бесчувственный летописец. В душе маленького мальчика, героя лиро-эпической повести «Наш двор», ощущение безысходной трагедийности воспринимается сквозь призму детского восприятия. Стилистика повествования придаёт этой проникновенности такую безысходность, что она кровоточит даже в междустрочьях.
- Мам, а когда мы еще дома жили, мы ведь рабочие люди были, да?
- Конечно, маленький.
Значит, правильно. Мы были рабочие люди, и нам было хорошо. А почему же теперь нам плохо? Может, мы уже не рабочие люди?
- А сейчас мы рабочие люди, мама?
- И сейчас тоже, - говорит мама.
Мне снова непонятно. Я долго думаю, но мне все равно непонятно.
- И мы на Земле живем? - спрашиваю я.
Мама смотрит на меня, как будто ей тоже что-то непонятно.
- Ну да, а где же? - медленно отвечает она, поворачивается ко мне еще больше и смотрит на меня, будто я очень болен. Потом она вдруг резко прижимает мою голову к груди, и на макушку мне одна за другой падают теплые капли.
В небольшом рассказе с банальным сюжетом «Дом для тебя» страданий нет, но напряжение от этого не ослабевает – интрига сохраняется до конца.
Творчество Владимира Штеле стоит особняком оттого, что оно брызжет иронией и сарказмом. Его проза (как правило, художественно-саркастичные эссэ) и поэзия – блюдо с разной начинкой. Вроде бы – всё, уже наелся, но вкус новой начинки притягателен, хочется пробовать и пробовать ещё. Определить, какая начинка вкуснее, трудно, так как блюдо целиком они составляют только вместе, и два абзаца – яркий тому пример:
«Российских немцев стали свободно выпускать за бугор, когда началась принципиальная борьба за уничтожение колхозного строя на всей территории российской империи... Все знали, что российские немцы - надёжный элемент колхозно-совхозной системы, что они встанут на защиту своих коллективных гнёзд. А гнёзда-то какие! Чтобы такие гнёзда разорить, надо не одну тысячу гладкоствольных орудий на деревенских и поселковых околицах установить и палить, палить неделю, месяц, два месяца по колхозам, а потом войти в деревню и удивиться: «Ба! Бабахали, бабахали, а коровники-свинарники стоят, а в домах только стёкла полопались, а председатель колхоза в условиях непрерывного артобстрела планёрку проводит, а надой на фуражную голову даже увеличился».
«Вот, праздник свободной любви в Берлине устроили: полтора миллиона её полуголых сторонников в кучу сбились, а сплочённости настоящей нет! Хотя, не поспоришь, - индивидуальные навыки есть у всех и тяга поделиться приобретёнными знаниями с другими - тоже налицо. Сначала, громыхая кольцами в носах, ушах, бровях, пупах, идёт ряд передовиков-знаменосцев с розово-голубыми знамёнами, у каждого поперёк голой груди широкая алая лента, а на ленте прикреплены муляжи важных органов тела, вроде как медали за достижения. Далее двигаются высокие катафалки, на крышах которых обнажённые студентки разные акты показывают. А наши подростки аусcидлеровские, которым уже пора себя полноценными членами этой кучи почувствовать, в сторонке стоят, раздумывают, прикидывают – каким ремнём консервативный папка драть будет, если рискнуть и проинтегрироваться по-настоящему. А мы-то, бывшие жители российской империи, знаем, что все эти демонстрации преследуют одну цель. И цель эта – пропаганда. Я запись этого парада свободной любви в Малиновку отправил, чтобы у остатков тамошних немцев не было одностороннего представления о христианской исторической родине. Дак Яшка Штеле после просмотра парада на порог лёг и стал орать своим дочкам: «Лилька, Лизка, нет, нет – лучше в Магаданскую область».
Сексульное заглавие эссе «Губы, губоньки, губёшки!» не про то, о чём заголовок, – не про секс и даже не про любовь – это саркастичный взгляд на индустрию красоты и жизнь современной России: «... в России контролёров полно! Беда, что этих контролёров надо контролировать. А тех, кто контролёров контролирует, оставить без присмотра, ну, никак нельзя. Получается, что не половину, а всё население страны надо рассадить по бюрократическим организациям. Это и будет настоящая вертикаль власти».
Подстать прозе, его поэзия – ироничная, даже если он пишет о серьёзном:
Нет, смелостью я не отмечен,
Бегу, услышав крик: «Бежим!»
Чужим быть на чужбине легче,
Чем быть на Родине чужим.
Умом я тоже не отмечен,
Бегу, когда кричат: «Бежим!»
Вон сколько их вокруг – Неметчин.
Куда бежать-то? Да к чужим.
............................
На Родине – бараки, печи,
Отчества тяжёлый дым.
Чужим быть на чужбине легче,
Чем быть в России неродным.
Сбежал в сибирском малахае,
Добрался битым, но живым.
И на чужбине я вдыхаю
Отечества тяжёлый дым.
(В. Штеле «Дым отечества»)
Виталий Штемпель – одновременно и Лирик, и Гражданин. Его Поэты - свободные от общественного мнения люди. И если они идут на сделку с совестью, то лишь в исключительных случаях, а их в российской действитьельности ХХ века было предостаточно. Итак, его поэты – «отморозки, что чужие не носят обноски. И за то они любят свободу, что писать не умеют в угоду. Ну, а если в угоду и пишут – так ведь то по велению свыше».
В стихотворении «Вдали от родины» его любовь, наполненная глубокой и трагедийной противоречивостью, сродни Лермонтовской любви к родине.
Вдали от родины – не спрашивай которой,
С одной единственной – не спрашивай с какой,
Ты мне была надеждой и опорой,
Опорой – шаткою, надеждою – пустой.
Вдали от родины – не той необозримой,
Где в письмах долгий путь изглаживает весть,
Но той, где скрип калиток, запах дыма,
А в них – и даже в них! – особенное есть.
Вдали от родины, где небо хмуро к зною,
И так медов, и так пронзителен рассвет,
Зачем себе я лгу – она со мною?
Тебе одной я говорю: «Её уж нет».
Художественная литература отражает (изображает, живописует, воспроизводит) человеческую жизнь во всём её многообразии: история, политика, природа, чувства и т. д. Чтобы это отражение-изображение было убедительным и увлекательным, пишущий должен быть прежде всего мастером той словесности, на языке которой пишет. К аристократам языка на портале можно отнести прозу, поэзию и переводы Сергея Новикова: «Звёзды плачут мерцающим светом, их поток на меня опрокинут», «Надену Цезаря венок, хранящий яд – залог бессмертья».
О тематически богатой и жанрово разнообразной прозе Игоря Гергенрёдера и Карла Шифнера можно писать долго, много и всё в превосходной степени, так как их слог безукоризненен, и это естественно – оба по образованию журналисты.
За плечами Мартина Тильмана – огромный жизненный опыт. Влюблённый с детских лет в литературу, он сумел заняться творчеством лишь в зрелом возрасте – таковы записи о природе Киргизии, об отношении к жизни и людям. Несмотря на то, что его проза оживляется прямой речью, в ней преобладает очерковый стиль. Известно, художественная правда не исключает правдивого изображения действительности, но он от неё уходит, боясь исказить «реальную правду». Мартин Тильман в душе – Лирик, и простые, бесхитростные стихи наглядное тому подтверждение.
Я тебя потерял
Средь потока людского.
Отзовись, где же ты?
Подожди хоть немного!
Ты ведь знаешь сама,
Для меня что ты значишь.
Не могу без тебя,
Как же можно иначе!?
Отзовись, милый друг,
Не теряйся надолго,
Без тебя как-то вдруг
Стало пусто и холодно…
Я умом понимаю,
Что ищу я напрасно,
А душа всё зовёт
Так же громко и страстнo…
(«Отзовись» - август 1983)
XXI век
Многие современные авторы считают, что роль в литературном наследии играет количество изданных книг. Это не так. Можно написать сотню книг – вопрос: какое отношение они имеют к Литературе. Наследие Курта Гейне невелико, но это плотная проза с ненадуманными сюжетами – трогательными, прочувствованными, пропущенными через сердце. Каждый его рассказ – слепок эпохи, в которой он рос, учился, любил, жил, творил. Его стилистика и лексика – это стилистика-лексика человека, не любившего фальши; это стилистика-лексика художника кисти и слова. В его прозе всё на месте: описание природы, быт, трагизм либо бытовая обыденность. Ему веришь, его интересно читать; его рассказы, эссе и даже единственный памфлет «Рикошеты пятого пункта» проглатываются с ходу и, надеюсь, долго будут жить.
Кто лучше тебя знает тебя лучше? Ты сам. И всё-таки писать о себе не только нескромно, но и трудно: легко скатиться к захваливанию. Антонина Шнайдер-Стремякова представлена на Портале как многожанровый автор: стихи, романы, повести, рассказы, очерки, эссе, мемуары, миниатюры («мини-тюри»), критика. Главный герой её художественной прозы – эпоха, чувства, судьбы. Она избегает делать выводы – предоставляет это право читателю. Простота и чёткость стиля исключают словесную эквилибристику.
Реалистичная, мемуарно-автобиографическая дилогия «Жизнь – что простокваша». является художественным документом эпохи СССР и всего ХХ столетия. Роман заканчивается вопросом в минорной тональности. «Вспоминалась глухая алтайская деревушка, трудный путь к высшему образованию, обманутая любовь, страдания 17-летнего замужества и труд, труд, труд... удовлетворявший, изматывавший, каждодневный, чтобы не дойти до грани, за которой начиналась нищета.
Думалось, что в битве за жизнь самым обидным было презрительное «немец», звучавшее в контексте со словом «фашист». Но я ещё не знала о парадоксальной неожиданности, которая меня ожидала: для немцев Германии я стану презренной «русской» почти с таким же подтекстом. Может, это и правильно – где родился, там и пригодился... Только что делать тем, кто повис между двумя странами?
Думалось, кто из потомков наших далёких пращуров выиграл – те, кто остался, или те, кто уехал?..» Ответа – нет, ответ – открыт, и он – неоднозначен.
Роман «Айсберги колонизации» – художественное воспроизвеление жизни первых немецких колонистов по рассказам родных и знакомых, материалам Антона Шнайдера и всевозможным историческим документам – статью профессора С. Бакалова о романе «Два века назад на Большом Карамане можно прочесть здесь
В её стихах, исполненных в классической манере, преобладает не лирическое, но эпическое начало – не удивительно, что они напоминают зачастую басни либо рифмованные рассказы с определённой моралью: «Рядом с одними пирует удача, рядом с другими горюшко плачет»; «где ворон – жди беду»; «мирно планетствуют – всяко живут»; «защита, коль она корыстна, колючкой прорастёт внезапно»; «не удастся сделать в мире всех святыми либо гирей гнид прихлопнуть неугодных»; «смерть опустошает, но, не возрождая, направляет души к призрачным Богам»; «шуршат, как в парке листья под ногами», „проза – поводырь в миры, где любят, губят и едят и лезут где в пузырь», «Стихи – река, и айсберг, и звезда в одной всего лишь строчке», «Хам не слабоумен, не дурак – слабоумна в нём одна лишь совесть. Нет в ней, жаль, понятия «антракт» – можно б отдохнуть от наглословий» и т. д.
Литературному таланту Якова Иккеса, к сожалению, не было суждено развиться. Автобиографическая дилогия «На задворках распятой страны», полностью опубликованная на Портале, интересна тем, что в ней прослежен процесс идейного созревания личности. Автор объясняет, почему пересмотрел отношение к происходившим в стране событиям и почему пришёл к неутешительным выводам.
Он уверен, что безнравственная и лживая власть, «отвергнув бога, ликвидировав частную собственность, сама того не подозревая, готовила почву для общества воров и жуликов», и в конце книги дорогой товарищ Сталин назван «бандитом с большой грузинской дороги, тираном, которого свет не видывал...», на чьей совести «миллионы загубленных российских крестьян, политзаключенных и военных специалистов, и пока он не сдохнет, добра не жди!»
На вопрос, отчего так долго просуществовала лживая власть, у него образное объяснение: «Замученная лошадь никогда не сбросит своего седока. Доведенные до крайности люди были идеальным сырьем для идеологической обработки. Настрадавшимся людям хотелось жить по-человечески, поэтому они верили всякому вздору. Малейшая подачка власть имущих воспринималась, как величайшее благо и порождала покорность». После войны 1941-45 годов «освободившийся от военных забот госаппарат насилия с новой силой обрушился против собственного народа, вынесшего на плечах все ужасы затеянной ими же войны. Вновь поползли слухи о многочисленных шпионах и провокаторах. Арестовывались вернувшиеся фронтовики, проявившие неосторожность расхваливать европейскую культуру, дороги, технику, качество изделий и обыкновенный добротный немецкий сапог. Под плаху пошли неугодные режиму руководители хозяйств и предприятий».
И тем не менее, как честный, беспристрастный автор, он для описания смерти "горячо любимого вождя" находит такие краски, которые соответствовали настрою общества: «На мгновенье будто остановились плывшие по небу облака, померкло весеннее яркое солнце, потускнели покрытые молодой травой степные увалы и песчаные барханы, затихла степь...»
Проза Лидии Розин, несмотря на кажущуюся простоту, отличается требовательностью к слову. Повествование в романе «Ошарашунг» ведётся от лица маленькой девочки, подростка и, наконец, взрослой женщины. Заглавие, удачный симбиоз русского и немецкого языка (ошараш-унг - ung), – свидетельство того, как две культуры обогащают друг друга.
В её стихах живёт Лирик, Гражданин и музыкальный Слух – оттого, видимо, стихи легко читаются и легко воспринимаются. Но эта лёгкость не исключает точности, ёмкости, глубины: «Немых отцов немые дети, родившись где-нибудь в Сибири, умеем лучше всех на свете молчать и жить со всеми в мире».
Слова и образы надолго остаются в памяти и колокольным звоном будят мысль: «Осколками песен стонала могила...», «музыка в грозу вплетает грусть дождинками стаккато».
Светлана Фельде – прозаик, но это проза, пронизанная лиризмом. Как лирик, она чутка к поступкам, словам, чувствам и даже запахам: «Почему вдруг неожиданно и без всяких на то поводов настигают нас запахи детства или юности, и мы безошибочно знаем, откуда они, из какого года, месяца и дня?» И признание умудрённого опытом человека звучит естественно и откровенно: «Иногда, оглядываясь на себя прежнюю, удивляешься, как все меняется с возрастом – и желания, и привязанности, и предпочтения. Не меняется только одно – запах прошлого»; «Все, что человеку нужно, это – любовь». Прекрасная эссеистка, мудрая и талантливая, она не назидает – лишь заставляет думать.
Прозаик Владимир Эйснер пишет лишь о том, что пропустил через душу. В его прозе с главенствующей темой Севера – природой, людьми, их традициями-обычаями – немалое место уделено и теме российских немцев. Его литературный багаж разнообразен: повести, рассказы, очерки и даже сказки. Его стиль прост и лаконичен.
Проза Игоря Шёнфельда интересна по тематике и идейной направленности. О чём и о ком бы он ни рассказывал – трудармейцах (р. «Дороги Августа»), о рассыпавшемся государстве (р. "Баллада об утерянном коммунизме") либо подрывниках-диггерах (р. «Макс Триллер. Точка беды»), он повествует убедительно, увлекательно, с юмором:
- Итак, повторяю вопрос: когда и при каких обстоятельствах Вы вошли в контакт с гитлеровским министром, негодяем Геббельсом?
– Все очень просто... то была инициатива самого Геббельса. Тут вот какая штука: мы с женой поехали вечером в театр, на спектакль. А после спектакля Геббельс сам вышел к нам в зал поздороваться. После чего мы пошли к нему в уборную, выпили водки и сфотографировались.
– Вы пили и фотографировались в туалете?
– Нет, в артистической уборной, это не туалет. А после он прислал мне фотографию с дружеской надписью: «Дорогому Петру Дмитриевичу Рылько от Геббельса».
– Кто может все это подтвердить? – спросил следователь с каменным лицом.
– Да он сам, Геббельс, и подтвердит.
– Это не самое подходящее место для шуток, Петр Дмитриевич. Геббельс давно мертв.
– Как же я тогда мог с ним сфотографироваться на память, если он мертв? Ничего он не мертв, я с ним на днях разговаривал. Они с женой в Кокино за огурцами приезжали.
– Что-о-о?»
Наиболее полно представлена на Портале ПОЭЗИЯ.
Стихи Елены Зейферт, рассчитанные на внимательного и думающего читателя, в большинстве своём свободны от привычных норм стихослодения. Их речевая палитра богата образами и красками – как правило, жёсткими и хлёсткими: «А глаза завистливы и влажны, и кадык кислит лимонной долькой…», «К нему идут подростки – он их “опекает”, дерьможитель…», «Я внимаю, я каждого слова слюну ловлю, тру пощёчины мартовским настом», «Я влюблена в тебя, бережный мальчик Караганда, только поэтому я у тебя на цепи», «тролли снуют по лагерю, вскинулись знамена…», «Я ли под брюхом овцы утекаю, город-слепец?»
На фоне изумительно точного и объёмного эпитета «белопенный» («Веки закрою – видится белопенный лес») заметна жёсткость лирических стихов («Я в силах носить в себе дупла и гнёзда других, подставлять своё жёсткое тело, снимать беспокойный жар и тихонечко петь сочинённый с тобою гимн…», «я уже никогда не узнаю, что значит боль, даже если как ценность её никому не отдам»), что ассоциируются со стихами Маяковского.
Её рассказы предельно образны, трогательны и человечны. После прочтения «Крошки Цахес», «Остановочный» и др. хочется посидеть и помолчать, чтобы успокоить нервы от пронзённого равнодушия к людям без кожи. Эссе «Сорок лет и три зверя» обнажает беспощадную сущность разрушения. Разваливавшаяся страна бросала в топкое болото стариков и взрослых – дети мужали и взрослели быстро: «Мы были ни то ни сё – уже не дети, но ещё не взрослые. Но мы сразу повзрослели, как могли, и с тех пор мы – взрослые восемнадцатилетние», потому как «страна шарахнула по нам».
Поэзия Ольги Зайтц – это классическое стихосложение, нацеленное на окружающий мир, его созерцание, на чувства и переживания, типичные чувствам и переживаниям большинства людей: «Ну, кто же решил, что развод и прощанье снимают с нас груз вместе прожитых лет?!» «... вспомнишь лето, вдаль летящие поезда и детей, что порхают где-то вне тепла твоего гнезда»
Лиризм и гражданственность в её творчестве шагают рядом. Душевная боль, которой пронизаны стихи о войне и смерти, сквозит и в стихах о современной действительности:
Девочки стоят на Репербане,
Как солдаты строем на смотру.
Сколько их таких ещё найдется,
Что поверят в призрачный дурман.
Тёплые эпитеты осени олицетворяются с уходом отжившего свой срок человека: «...листья кружатся с печалью....... укрывая землю тонкорунной шалью».
Лирический герой лирики Ивана Бера – мыслитель. Он в постоянном поиске – сомневается, анализирует, ищет смысл и приходит к выводу, что по жизни следует «пробираться тихим постоянством ошибок, проб и веры, что дорога всегда выводит к цели, только БУДЬ», что мы, «как два ведра на лёгком коромысле, у Бога на плечах», что «Прошлое невесомое память на нет изводит». Его герой – внимательный и вдумчивый наблюдатель и тонко чувствующий человек: «И я бреду вдоль берега один, вдыхаю мир, а мир - ультрамарин». Его поэтические находки – необычны: уходящая осень олицетворяется с «рукоплесканьем листьев, птиц оваций».
Белла Иордан – лирик даже тогда, когда философствует. Её стихи чувственны и образны, единство формы и содержания соответствует в них жизненным реалиям: «в растревоженном сознанье кружится разных дум веретено», «оглянешься – один стоишь в итоге, и некому оплакать и простить». Обращение лирической героини к «Господней воле» можно рассматривать и как своеобразную философию, и как жизненное кредо:
Мелькают лица близких мне людей...
Даруй им, Боже, годы жизни долгой
И не оставь их милостью своей,
Дай лугом путь, а не стернёю колкой.
Пусть им во тьме укажет выход свет,
Пусть минут их печали и тревоги...
А тем, кого уже сегодня нет,
Открой, Всевышний, райские чертоги...
Ещё прошу: помилуй и спаси Того,
кто нынче в горестях и болен,
Ему ещё так рано в небеси,
А каждый вдох – в твоей Господней воле...
Дай, Боже, мне – уйти в единый миг,
Избавь меня лежать недвижным грузом,
Чтоб жизнь моя в итоге для родных
Не стала лишь досадною обузой.
Тема стихотворения «Уборка» может показаться, на первый взгляд, такой ничтожной, что о ней и говорить не стоит: «Вот сына-первоклассника тетрадь, картинки, нарисованные внучкой», «вот здесь в конвертах письма от друзей и к праздникам открытки-поздравленья, стихи, что мне дарили в дни рожденья...» Всё до мурашек знакомо и близко. И читатель соглашается: «сущность микромира» нельзя «нести на свалку», ибо «выбрость – как ближнего предать».
Обыденная житейская философия Б. Иордан притягивает ещё и потому, что стихи её высокохудожественны: «Гулко капает время из крана в заплаканной кухне», «упадёт одиночество в чьи-то чужие объятья, затеряется голос среди городских полифоний», «как бусы с нитки катятся года», «норманские ели, раскинув ветвей опахала, неустанно несут, как солдаты, почетную вахту» и т д.
Немудрёные, на первый взгляд, стихи Лалиты Бауэр пропитаны такой глубиной и обобщённой максимой, что не удивлюсь, если многие выражения станут крылатыми: «Ожог души – какая это степень?..», «... обжигается в печах Сиеминутие», «... время, мой друг, нам, боюсь, не осилить – спрессовано грудой обломков оно», «Есть дороги – пройти их нужно одному», «... ведёт нас по жизни наш внутренний компас надёжно, и колода – нам в масть, хоть и смешаны карты в судьбе», «Счастливые люди живут, удивляясь, предчувствуя свет, в ожидании чуда, смиренно встречая и бедность, и старость, и славы фанфары, и желчь пересудов».
На Портале представлена (к сожалению, неполно) гражданская лирика Марии Шефнер. Грамотные и технически безукоризненные стихи исполнены в классическом стиле. В них, разных по тематике, чётко просматривается позиция лирической героини. Мысль «В чужих краях другой язык нас спас» созвучна сердцам многих российских немцев, как и слова, что массовый выезд случился «не потому, что небо там с овчинку, или зима длиннее и лютей, а просто – жить нельзя наполовинку».
Строки-размышления «какой судья над чашей мирозданья рассудит, кто был более неправ?» обращены не столько к обывателям, сколько к политикам и историкам, ибо понять истоки правоты-неправоты – задача не из простых: все причины в мире делятся, как в браках, пополам, 50 на 50.
Не назидательный, но поразительно верный совет, что учит коммуницировать, адресован, на мой взгляд, не только сыну – любому: «Будь по жизни ведом и от звездных болезней храним», «уши подальше держи от похвал. Не хмелей, второпях отхлебнув дифирамбов отравы».
Соня Янке – лирик до мозга костей. Не важно, о чём её стихи: осени, лете, лесе, родине или человеке – все они очень личностны. Певец любовей-нелюбовей – первой, последней, новой, поздней, верной, мимолетной, счастливой, несчастливой, гордой, горькой, взаимной, невзаимной, мучительной, радостной и т. д, она эти оттенки чувств декларирует часто и в заглавиях: «Радость», «Досада», «Ожидание», «Миг любви», «Одиночество», «Горе», «О любви». В строках «Я на родине новой себя потеряла. Я духовность свою на бытье променяла» сквозит не столько чувство потерянности, сколько чувство вины. Чувства, чувства и ещё раз чувства – то, что делает человека человеком...
Стихи-песни Виктора Гергенрёдера («Маэсто», «Баллада о двух солдатах», «Письмо матери», «Портрет» и др») – рифмованный эпос, в котором отношение автора к описываемым событиям недвусмысленно: «Не нужны России немцы, а евреи - Украине. И теперь переселенцы расселились на чужбине», «Он не был осуждён, как не был и повинен, лишь в паспорте графа – но это не пустяк. Для немцев приговор за подписью „Калинин“, и ты уже никто, и звать тебя никак».
В подтексте вопроса: «Где вы, славные ребята Саша, Юрка, Игорь, Славка?» сквозит щемящая боль, она настраивает автора на рыдания и потому находит отзыв в сердце читателя:
Не вернуть былого больше…
А кому всё это надо?..
Поутру в соседней роще
Нарыдаюсь до упаду.
А приду домой – супруга
Скажет: «В десять по-московски
Был звонок тебе от друга,
Некто Ромка Шишаловский».
О чём бы Виктор ни писал, он не скрывает своих симпатий либо антипатий. Слова «Я продукт Советского Союза и до сих пор живу в СCСР» звучат, как признание в любви. Любовью к «той» Родине пронизано и стихотворение «Сибирь золотая»: «Тот, кто вырос в Сибири, как в море забросил монету, и вернётся не раз, сбросив бремя мирской суеты».
Любовью к утраченной родине проникнуты также техничные и трогательные стихи Ивана Антони: «… навсегда здесь останется прах стариков да зарастут без присмотра следы бугорков». Уезжая в незнакомую страну («Прощай же, Россия, прощай!»), он воспринимает её «чужой, неприветливой» и, напротив, приезжая в отпуск в край детства, чувствует себя «дома», оттого и тональность другая:
Так играй же, гармонь, не смолкая,
Про любимые с детства края…
Пусть никто на селе не узнает,
Как душа тосковала моя.
В нижеследующих строках – одновременно и упрёк, и боль, и грусть, и любовь:
За что же собственного сына
Ты истязала столько лет?
Кормила хуже, чем скотину, -
Пайком и плетью! Дай ответ!
Ты промолчала... Сожалея,
Оставил я твои края.
И стала без меня беднее
Россия, родина моя.
(« Привет тебе, Россия!»)
Его замечательные детские стихи развивают и поддерживают артикуляцию (произношение), они полезны детям для заучивания наизусть.
Проза Антони, разнообразная и остросюжетная, грешит нередко многословием – словами, не несущими на себе смысловой нагрузки.
Николай Дик, о чём бы он ни писал, – любви, природе, детях, измене, алкоголе, спорте иль Руси – всегда остаётся, как правило, Лириком: «Всё же, что ни говори, всех красот милей на свете Русь моя, где даже дети, как с картин – богатыри»; его детские стихи свежи, полезны, человечны.
Павел Блюме молод. Он образован, отличается чутьём к слову, ритму, рифме; у него встречаются неожиданные, интересные находки: «газовые камеры - без междометий», но впечатление, что он всего лишь набирает опыт, – упражняется, чтобы окончательно сформироваться, как поэт. Надеемся, он вырастeт в большого Поэта с личностной и прочувствованной тематикой.
Сарказмом дышит стихотворение Михаила Кортшмитта «Сайт Одноклассники», где «подержанным мыслям туго». Потребители сайта «пялятся» в него, «как в последний каталог шмоток», где никто «ничем не блеснёт, кроме зада». У завсегдатаев соцсетей «задача – казаться нужными тем, кто на фиг самим не нужен»; тусуются зачастую ради славы и, как правило, среди плохо образованных. В финале автор даёт рецепт истинной славы: «Только слава не сладость жизни, а побег не в сети по кругу».
Финалы его стихотворений, на мой взгляд, в чём-то созвучны сонетам Шекспира:
"Посрамлены лекарства, лишь едва
к твоей груди прижмется голова".
("Тщетность")
"Но женщина! Вся сладость, что она
неисправимою Творцом завершена".
("Женственность")
Из дебютантов хочется отметить малограмотного в русском языке Александра Вайца. Наблюдательный фантазёр, он пишет занимательные, поучительные сказки. Элементы волшебства присутствуют не только в волшебных сказках, но и в сказках бытовых и о животных. Все они дышат временем автора либо временем, в котором жили близкие ему люди. Таковы сказки «Большой казан», «Ключи», Два соседа», «Сказ про белого бычка» и другие. С благодарностью относясь к замечаниям, он признаёт, что нуждается в редактуре. Надеюсь, напишет не одну ещё сказку, потому как учится не тот, кто собой любуется, а кто, как губка, впитывает...
***
В заключении, простите, – мини-урок. Писатель и Поэт – не тот, кто научился писать буквы и рифмовать «мама-дама». Писатель и Поэт случаются, если они развиваются, – читают других и наблюдают, О ЧЁМ и КАК пишут. Писатель-Поэт осмысливает, сопоставляет, мучается в поиске нужного слова, ибо поиск слова, которое соответствует тому, что хотелось бы выразить, – самое сложное.
Писатель – прежде всего ХУДОЖНИК СЛОВА, и только потом художник жизни, чувств, красот-некрасот и всего остального. Если в авторе сложилось и то и другое, значит, он состоялся. Признаком откровенного графоманства является изобилие в авторской речи плеоназмов: «гораздо более серьёзный», «долгой задержкой», «большое благо», «крепкий здоровяк», «не совсем цензурные фразы», «что было вполне естественно», «значительно похолодало», «к удивлению и восторгу, меня переполняли эмоции», «кивнул головой», «горел пожар», «героический подвиг», «танцевали танцы», негодовал от возмущения, в конечном итоге и т. д.
Типичной ошибкой многих является также нарушение видовременной соотнесённости глагольных форм – не совпадает вид либо время глагола: «Она подпрыгнула и пригоршнями рвала и рвала ягоды», «Он внимательно присматривается к жизни двора, где увидел, как по-разному живут его обитатели»,.
Иногда смешным и неясным делает прозу инверсия: «Он курил сигарету, сидя за столом, с фильтром».
Диалекты, варваризмы-вульгаризмы, слова-паразиты: «с удовлетворением, что называется, упаковал чемоданы», «он, как говорится, не знал» – допустимы в прямой речи, но не в авторской.
Стилистические погрешности случались и у классиков: А. Пушкина (Имея право выбирать оружие, жизнь его была в моих руках), И. Тургенева (Проезжая... берёзовую рощу, у меня голова закружилась...), Л. Толстого (Убедившись, что понять этого он не сможет, ему стало скучно), М. Горького (Прочитав внимательно рассказ, мне думается, что редакторских поправок в нём нет), – но их ошибки не могут служить оправданием наших собственных ошибок.
Не соглашаясь со стилистическими погрешностями, автор нередко парирует, ссылаясь на классиков: «А у Зощенко... А у Платонова...» Надо помнить, что Зощенко и Платонов олицетворяли эпоху торжества безграмотного пролетариата 20-х годов ХХ столетия. Мы не пишем, как писали, к примеру, в эпоху Ивана IV, Екатерины II и даже в эпоху Великого Пушкина. Природа языка консервативна, и тем не менее, язык развивается и изменяется, поэтому литературный язык (исключение – прямая речь!) должен соответствовать языку эпохи автора. Сюжет, каким бы хорошим он ни был, не будет иметь воздействия на читателя, если исполнен плохим языком.
И ещё, простите, такие азы, как идея и тема. Тема - то, о чём пишут. Идея - то, какая цель (смысл) преследуется. Эта цель (смысл) в художественном произведении является идейным (художественным) смыслом. И пусть вас не волнуют "трактаты" самоучек-критиков о художественном смысле.
Литература российских немцев нуждается, бесспорно, в образованном литературном агенте. Одно время в Берлине объявил себя «агентом» человек, не прочитавший в жизни ни одной книги. Такие «литагенты», к сожалению, только вредят литературному делу, так как агент – это человек, разбирающийся в литературе и искусстве, а не тупой управленец-торгаш. Раскрывая Миру глаза на трагедию народа эпохи СССР, литература российских немцев достойна того, чтобы её ввели в школьную и вузовскую программу, по плечу эта задача лишь образованному агенту и заинтересованному министерству.