(Сентиментальный роман о немцах Советского периода)

Яков Иккес

Часть третья

5

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

Через города Кзыл-Орда, Туркестан состав после долгих мытарств в голодной степи протащили без остановок. На станции Арысь после непродолжительной остановки и смены паровоза состав взял курс на восток. Скорость теперь увеличилась втрое. Через три часа мы были уже за городом Чимкентом, в тупике станции Белые Воды. Стоянку объявили на всю ночь. Солнце садилось в хвосте состава, за небольшими горами, покрытыми выгоревшей на солнце растительностью. Рядом протекала, шумя на перекатах, горная речка с чистой, как слеза, водой. На востоке и юге возвышались скалистые нагромождения гор. Мне казалось, что состав упирается в их подножье и дальше нет дороги. Село, прилегающее к небольшой станции, утопало в зелени фруктовых садов. По улицам, как по шнурку, тянулись стройные ряды пирамидальных тополей. По всему было было, что это русское село. Но к составу никто не подходил. Вокруг пылали походные печки-кухни. Было по-летнему тепло. Двери вагонов были настежь открыты. Из них все вытряхивали, просушивали и проветривали. Воспользовавшись речкой, женщины стирали белье.

Люди копошились, как муравьи, молча и сосредоточенно. Мы с Петькой разожгли свои печки, сложенные из кирпичей, припасенных с топливом еще там, в степи, и помчались на вокзал за кипятком. Прежде чем найти кипяток, мы ходили по перрону, изучая дальнейший маршрут. По расписанию мы установили, что следующие крупные станции - Тюлькубас и Бурная, а первый крупный город - Джамбул..

После ужина мы уговорили "буденовца" рассказать, что же дальше произошло с ними в Казахстане и Средней Азии. К нашему удивлению, он не заставил себя долго упрашивать:

- Похоронив убитых товарищей и вырвавшись на просторы предгорья Каратау в степи Туркестана, мы беспощадно громили все и вся на своем пути. С женщин срывались накидки (паранджи), все подозрительные расстреливались на месте. Карательными действиями армия прочесала весь Туркестанский край и углубилась на территорию Узбекистана. Потом мы узнали, что Средне-Азиатские республики жаловались, якобы, Сталину на варварские методы карательных операций армии Буденного и что они, якобы, не просили такой помощи. В октябре мы уже сидели в вагонах и возвращались на исходные позиции в Россию, - завершил он.

- А грузились где?

- А грузились на станциях Туркестан и Кзыл-Орда. Да, да, на тех самых, что на днях мы проехали! Вот так закончился наш бесславный поход в пустынях Казахстана.

Мы широко раскрытыми газами смотрели на искаженное тусклым светом фонаря лицо "буденовца" и не знали, верить ему или нет. В мозгах не укладывалась разительная разница между тем, о чём он нам поведал и тем, что преподавали в школе. "Революция все изменила. Добровольное вступление Казахстана в Советский союз. Бегство за границу угнетателей казахского народа, баев и Биев, индустриализация, электрификация, коллективизация. Цветущий Казахстан! Что же происходит? Где истина? В школах, в книгах, в кино, в газетах пишут говорят одно, на деле совсем другое! - переворачивал я пласты своей юной памяти. - Где же правда? Кому же верить? За короткий отрезок своей сознательной жизни мне многое пришлось познать: горечь разлуки с родными и близкими, голод и скитание по чужим селам, раскулачивание и коллективизацию, наступление на «врагов народа, вредителей и троцкистов». Все это, как мне казалось, была жизненная необходимость для самого справедливого общества на земле - коммунизма! А сколько прочитано книг, просмотрено кинофильмов!? Я был влюблен в героев гражданской войны! "Климу Ворошилову письмо я напишу..." - крутились в голове строки стихотворения.

Следующий день был прекрасный. Ярко светило солнце. На небе ни одной тучки. Только вдали у высоких покрытых снегом вершин, как новый ряд воздушных гор, громоздились золотые кучевые облака. Потаповцы, не видевшие горы выше своего желтого яра, приходили в ужас. Горы своим величием давили, перехватывая дыхание. Пожилые не поднимали голов и не выходили из вагонов. Они становились на колени и просили пощады у Всемогущего.

В Тюлькубасе нас взяли на двойную тягу. Два паровоза, пыхтя и надрываясь, поднимали нас все выше в горы. Видневшие еще в Чимкенте две покрытые снегом горные вершины, которых "буденовец" назвал Алатау, возвышались теперь рядом. Дорога, извиваясь, то приближала, то удаляла нас от этого удивительного творения природы. На станции Бурная состав опять перевели на одну тягу, и мы покатили под уклон. Солнце закатывалось в хвосте состава, который мчал нас в ту сторону, откуда оно должно взойти утром следующего дня.

По-южному быстро темнело. Две вершины, покрытые вечным снегом, удаляясь, еще долго искрились на бледнеющем небосводе. Впереди, надрываясь, гудит сирена паровоза:

- Так-так, так-так, так-так! - стучат колеса вагонов, унося нас все дальше в неизвестность. При свете угасающего дня делим меж собою последние запасы продуктов...

Выгрузка на воинской площадке станции Джамбул.

6

"Неисповедимы пути господни..."

(Библия)

Маневрируя, паровоз долго таскал эшелон с измученными и голодными людьми по многочисленным запасным путям станции. Наконец, третью часть нашего состава зацепили за проходящий мимо товарняк и отправили дальше на восток. Основная часть эшелона с потаповцами, скрипя тормозами, встала на запасных путях так называемой "воинской площадки". Смирившиеся с неизвестностью, обжившие товарные вагоны, как собственный дом, измученные люди за месяц скитания наконец-то под утро услышали команду конвоиров и железнодорожной милиции:

- Вытряхайсь!... Прибыли...

В притихших вагонах постепенно нарастал шум: стонали старые, кричали дети, плакали женщины, матерились, подгоняя кого-то мужчины. Все вокруг зашевелилось. Люди выбегали из широко раскрытых дверей, всматривались в темную синь безоблачного неба и, поеживаясь от утренней прохлады, возвращались собирать пожитки. Мы с Петькой рванули в сторону видневшегося вдали освещенного здания. Свою обязанность разведчиков и поставщиков кипятка мы исполняли исправно. Мы бежали по шпалам, зная, что они рано или поздно приведут на вокзал к заветному кранику. Наполнив посуду парившейся жидкостью и остановившись на перроне, над входом в кирпичное здании вокзала читаем:

ТУРКСИБ - станция ДЖАМБУЛ

На востоке загоралась заря. Прямо над нами, покрытый темными пятнами, висел полный диск луны. На юге, на бледнеющем небосклоне, возвышались темно-синие горы. Их склоны, изрытые морщинами и покрытые полосами снега, красовались на первых отблесках утренней зари. Медленно бледнея, гасли звезды. Наступал новый, полный тревог день.

- Петька, ты знаешь, где полярная звезда?

- На севере, где же больше? - обиделся он, шаря глазами по небосводу.

- Ну, показал бы, если знаешь. Пока найду, кипяток остынет.

- Вон, смотри! Видишь на небе огромный перевернутый ковш, - показал я на север. - А теперь проведи прямую линию через две крайние звезды, образующие ковш. По мнимой линии отложи таких же пять отрезков. Во-о-он та яркая звезда и есть полярная. Она всегда стоит на месте. Вокруг нее вращается вселенная и мы с тобой.

- Вот это да-а-а! А где ты это все узнал? - удивился Петька.

- Я же старше тебя, в седьмом астрономию уже изучал. Бежим, Петька, а то будет нам астрономия!

Вернувшись, мы застали родителей и всех попутчиков спецуказа на перроне, на поднятой вровень с полом вагонов разгрузочной площадке. Люди сидели на своих узлах, под открытым небом, укрывшись чем попало: одеялами, пальто, простынями, фуфайками или просто мешками. Мужчины рыскали по окрестностям в поисках топлива. Кое-где уже разгорались костры. На вопрос, какая это станция, мы сообщили:

- Станция Джамбул Туркестано - Сибирской железной дороги.

- А что это за станция? Есть ли рядом села? Куда нас дальше погонят? На север или в горы? А куда отправили часть состава с нашими родственникам? - шумели вокруг.

Возникала сотня вопросов - ответа на них не было. Мучила неизвестность и страх за свою судьбу. Питание кончалось, остатки делили между собой. Что же дальше? Ach Gott! Groser Gott!

Скитальцы нашего вагона держались вместе. Кипяток мы с Петькой доставили вовремя. Мать бросила в чайники сладкий корень и пошло чаепитие, не сытно, но согрелись. Выглянувшее из-за гор ласковое южное солнце осветило объект нашего приземления. Сотни людей, растянувшись вдоль покинутых ими вагонов, сидели на своих узлах, ходили по перрону разгрузочной площадки и озирались вокруг. На север человеческому глазу не за что уцепиться. Вдали у горизонта, в серой дымке осени стояли загадочные миражи, похожие на сказочные дворцы потустороннего мира. На юге, над станцией, по всему горизонту, возвышались горные громады, покрытые вечным снегом. За станцией, за стройными рядами тополей, просматривались крыши домов города Джамбула.

Рядом с грохотом проносились эшелоны. На запад везли грузы и людей для войны, а обратно - раненых, эвакуированных, беженцев и таких же, как мы, "неблагонадежных." На прилегающем к разгрузочной площадке и выгоревшем на солнце поле стояли десятки двухколесных бричек с впряженными ослами, быками и одногорбыми верблюдами.

Погрузку начали прикатившие на полуторке НКВДэшники. Первую партию отправили в пригородный Джамбулский район. Через час начали прибывать автомобили и тракторы с тележками на резиновом ходу. При погрузке нас пересчитала уже другая группа НКВДэшников. Все обитатели нашего вагона разместились на двух тракторных тележках. Проследовав по улице Сталинской через весь город, нас увезли в бескрайную выжженную на солнце степь.

- Дяденька, а куда вы нас везете? - пристали мы с Петькой к трактористу, заливавшему в радиатор ВОДУ из придорожной канавы.

- В Аккуль, - шепнул он нам, озираясь по сторонам - А вы немцы? Пленные, да?

- Нее-е-ет дяденька! Мы русские немцы.

- Пошли вон! - замахнулся он на нас пустым ведром. - Знаем мы вас таких... Мы отпрыгнули в сторону и быстро полезли в кузов.

В Аккуль мы прибыли к концу дня. Выгрузили нас за селом, на берегу гнилой речки Асса. Здесь уже сидели на своих вещах или бродили по степи прибывшие до нас потаповцы.

- Бегите за хлебом, - сообщили они. - Вон там, за речкой, у столовой пекарня. Выдают по булке на нос - мы рванули туда.

Переброска потаповцев со станции Джамбул до Аккуля, райцентра Таласского района, расстоянием в 80 километров, затянулась. На третий день в Аккуль привезли каких-то незнакомых – оказалось, немцев из города Джамбул. Им дали на сборы всего четыре часа, они тоже разделили нашу участь. Среди них оказался знаменитый Среднеазиатский механик Штейнгауер, создавший до войны в Казахстане десятки МТС и автопредприятий. Его арестовали и сняли с должности начальника третьей автобазы г. Джамбул. С ним жена, два чемодана и дети.

Вид на село Аккуль и его окрестности с высоты близлежащей сопки напоминал лунный ландшафт с каналами и кратерами из приключенческих фильмов. В селе и по всей округе не было ни одного дерева или кустарничка. Низкие глинобитные домишки с плоскими крышами, смазанные глиносоломенным раствором, прилепились в два ряда к обрывистым берегам пересыхающей летом речушки. Колодцев в селе не было. Жители пользовались водой из речки, пили ее только кипяченой. Летом она почти совсем пересыхала. Вода была соленая, пахла тиной и дохлой рыбой.

В Аккуле на весь Таласский район, территория которого превышает территорию Прибалтийских Республик, в то время имелся медпункт, школа-семилетка, промтоварный магазин и склады с названием "заготживсырье." Здесь, как и положено во всех райцентрах, было сконцентрировано административно-хозяйственное управление: райком, райисполком, НКВД, МГБ, госбанк, почта, телеграф, сберкасса, райфинотдел и.т.д. А проживали здесь в основном служащие и партийно-советская верхушка. Здесь же находился военкомат на два административных района: Таласский и Сарысуйский. Отсюда до ближайших казахских аулов, расположенных В низовьях реки Талас, было 50-80 км, а до центра Сарысуйского района более 100. В Аккуле нас в ожидании транспорта продержали неделю под открытым небом.

7

Первую партию потаповцев отправили в Сарысуйский район, находившийся в ста километрах севернее Аккуля. НКВДэшники заставляли грузиться в прибывшие телеги по алфавиту. На слезы, крик, шум и просьбы никто не обращал внимания. С Петькой мы остались по разные стороны проклятого барьера под названием спецпереселенец. Нас разлучили, не спросив, хотим мы этого или нет. Мы плакали, ухватившись друг за друга. Это никого не волновало. Жестокость оказалась выше искренней дружбы двух мальчишек. Мы еще долго, держась за руки, шагали рядом с телегами, на одной из которых сидела Петькина мама с двумя детишками.

Разогнал нас, махая плеткой и покрывая матом, прискакавший на лошади разъяренный НКВДшник. Этот ревностный исполнитель воли своих богов гонялся на лошади за нами, оплакивавших разлуку, и сгонял, как баранов, обратно в свой табор.

Порядком померзнув за ночь, мы под утро наконец-то дождались своего транспорта. К нашему великому удивлению, это оказались одногорбые верблюды - в связке по пять, нанизанные через нос деревянным штырьком. При каждой связке всадник-проводник на лошади. Погрузкой командовал знакомый нам НКВДшник. Он по-казахски шумел на проводников и угрожающе размахивал плеткой. И только, когда возле нашего жалкого имущества начали приземляться эти чудовища, стало ясно, на чем будет продолжаться наш путь до какого-то загадочного Уюка. Мы были поражены послушностью животных, ложившихся по команде на все четыре ноги, и ловкостью проводников-казахов. Сгруппировавшись, они с такой скоростью увязывали наши вещи на спины верблюдов, что мы еле успевали им подтаскивать. На погрузку и увязку ушло около часу. Навьюченные верблюды сидели, мирно пожевывая жвачку, и глазели на нас, чужих по цвету и одежде людей. Мужчин средних лет с нами не было, их еще там, в России, в августе сорок первого отправили на фронт. Здесь в основном были старики, женщины с детьми и мы, школьная молодежь всех возрастов. Кто-то пустил слух, что всем придется шагать пешком.

- А как же дети, старики? А какое расстояние до этого Уюка?

Питание кончилось. Что же дальше? Спросить не у кого, никто нас не понимал. Каково же было наше удивление, когда проводники-казахи, не поднимая верблюдов, разложили на шерстяных мешках еду и пригласили нас кушать. Мы впервые познали вкус казахских, круглых, как сковорода, лепешек. Мы грызли комочки сушеного сыра под названием курт и брезгливо пили кислое молоко из сырых овечьих желудков. Пили не все, особенно брезговали пожилые. Откуда они тогда могли знать, что этот напиток был единственным спасением кочевников в дороге в летнюю жару. Отвращала емкость, сырой овечий желудок и сама процедура разлива. Развязав шнурок, которым была завязана кишка и намотав ее на большой и указательный палец, проводник, нажимая на ёмкость, как на футбольную камеру, спокойно наполнял стаканы и кружки тем, кто подходил. Эта был напиток, приготовленный из кислого молока и холодной родниковой или колодезной воды и назывался айран*. Проводники с удивлением наблюдали, как мы в запас заполняли все свободные емкости из этой вонючей речки.

- Аий, аий, аий! - мотали они головами, уговаривая не брать эту воду.

- Су жаман! (вода плохая) - подсказывали они, сплевывая по сторонам.

После завтрака нас разместили поверх навьюченных вещей. Верблюды на это не обращали никакого внимания. Они деловито пережевывали содержимое своих утроб, а если им что-то не нравилось, плевались во все стороны слюной. По команде: "Чих, чих, чих-и-и!" - верблюды стали подниматься, а люди, никогда не сидевшие на их горбу, скатываться, как картошка. Кто из нас мог знать, что верблюд поднимается вначале на задние, а уж потом на передние ноги. Падали под общий визг, смех и плач.

Перед отправкой "Родной НКВД" еще раз пересчитал нас, как баранов, и мы, качаясь на горбу животных, отправились караваном. Через час Аккуль скрылся за поворотом серой, выгоревшей на солнце сопкой. Мы были в бескрайней пустыне. Верблюды, "корабли" пустыни, уносили нас, ритмично покачиваясь, все дальше от человеческой цивилизации, все дальше в неизвестность. А впереди был этот загадочный Уюк. Кто и что нас ждет там?...

Но пока нам крупно везло. Наверное, молитвы родителей до Бога дошли.. Стояли теплые, солнечные осенние дни. На голубом небосводе ни одной тучки.

Караван растянулся на 5-6 километров. Сотни людей разных возрастов, каждый со своими слабостями, нуждами, желаниями, капризами и причудами висели на горбу животных и часами раскачивались взад и вперед. Мужчины и женщины, еще державшиеся на ногах, шагали рядом. Мы, пацаны, первыми покинули спины верблюдов и, бегая по степи, искали развлечений. Каково же было тем, кто не мог пройтись пешком и размяться. Их часами мотало, дергало, терло о кошму седел. Путь казался бесконечным, а время вечностью.

Общий привал сделали где-то в полдень на самой высокой сопке, покрытой сухостойным чусаном и карликовым кустарником баялышом. Верблюдов положили, людей сняли. Привал... О, как это здорово!... Можно было немного расслабиться, передохнуть. Каждый отдыхал по-своему. Одни падали от усталости, другие разминались, ходили, бегали вокруг, потирая натертые мозоли. Опять, как в поезде, сортиров нет, скрыться негде... Все разбредались по степи, располагаясь, кто как может. Здесь же произошло первое знакомство людей двух традиций: кочевников и людей с оседлым образом жизни. Казахам-проводникам сходить оправиться не представляло особого труда. Отойдя в сторонку, отвернувшись от табора, развязав веревку широких кожаных шаровар, встав на одно колено, они, сидя, делали свое "нехитрое" дело. Наша братва в брюках с ширинками, к великому изумлению казахов, проделывала эту процедуру стоя. Еще больше поразило их, когда это же самое проделали, стоя, пожилые женщины. Через минуту шок прошел, и все уже дружно смеялись. Казахи, предварительно помыв руки, принялись раскладывать на обед недоеденные утром лепешки, курт и кислое молоко в бурдюках. Каждый кормил своих людей, расстелив перед ними самотканый шерстяной мешок. Это, как мы потом узнали, называлось дастарханом*. Теперь мы, голодные, уплетали все, что подавал нам наш проводник по имени Пернебек. Свои скудные продукты он раскладывал перед нами с превеликим удовольствием и мастерством. Теперь, без НКВДшников, обе стороны осмелели и начали присматриваться друг к другу. Пернебек был коренастый казах лет тридцати пяти, со скуластым азиатским лицом, коротким пухлым носом и узкими, чуть раскосыми, карими глазами. Одет он был в стеганую фуфайку, в широкие, из овечьих шкур шаровары, обут в яловые сапоги с длинными через колена голяшками и опоясан широким солдатским ремнем. На голове лежала похожая на небольшую тарелочку тюбетейка – непонятно, как держалась. Несмотря на кривые кавалерийские ноги, он был очень подвижен. На коня садился без всякого напряжения. В седле сидел, будто в нём и родился. Его звонкий голос слышался из конца в конец каравана.

Нарезав ножом, висевшим у него на поясе, лепешку, налив из бурдюка по кружке кислого молока, он, подняв руки, сложенные к молитве, произнес:

- Бисссмилла!* - и со словами. -Ал-ал-ал!*(давай) - приглашал кушать.

О, как это было вкусно!.. Правда, курт* был червивый, но ничего...

- Жаксы! Жаксы!* - приговаривал он, показывая на бурдюк с кислым молоком. - Жаман! Жаман!* - говорил он, показывая в сторону Аккуля, делая вид, что льет воду. Мы, наконец, поняли, что он имел в виду Аккульскую вонючую воду.

О, как мы хотели знать побольше друг о друге! Но... язык! Эти люди знали о нас только то, что мы немцы, пособники тех, кто затеял эту проклятую войну. Немного позже я узнал, что они тогда с опаской ехали в райцентр за нами, "немцами со звериным оскалом и выступающими на голове рогами." Им чекисты наказали быть осторожными и ни с кем в контакт не входить. Об этом они нам рассказали позже, когда мы начали понимать их язык, и дружба наша была скреплена общей трагедией - безысходной нищетой.

- Апырай-я-я!* - удивлялся после Пернебек. - Как мы могли поверить, что у вас на голове рога.

Каждый из нас теперь знал своего проводника по имени, обменивались рукопожатиями, махоркой или самосадом, прихваченным из России заядлыми курильщиками. Казахи показывали, как за губу закладывать из бутылочки насвай и, не стесняясь, рассматривали наши одеяния. Теперь уже вперемежку со стоном и плачем раздавался веселый смех. От Пернебека мы узнали, что в Уюке будем на заходе солнца. Растолковывая нам это, он показывал на солнце, горизонт и направление Уюка.

Верблюды покорно несут нас по необъятной пустыне Бетпак-Дала*. На пути ни одного деревца или кустика, ни одного встречного путника и ни одного села или казахского аула - только выгоревшая за лето земля желто-бурого цвета. Горизонт настолько удален, что скрывается в голубой дымке неба. На пути ни одного колодца или родничка, только мглистая даль да серые увалы. Уюк наконец - то, как призрак, показался с одной из похожих друг на друга сопок.

- Уюк! Уюк!- раздались голоса по каравану.

- Оик! Оик!- поправляли нас казахи.

- Жахын! (близко) - сказал Пернебек, показывая на видневшиеся на горизонте, как мираж, строения.

В Уюк мы прибыли примерно за час до захода солнца. Удивительное зрелище! В бескрайней пустыне, на открытом всем ветрам просторе, стояло с десяток многоквартирных домов, покрытых жестью. Они возвышались в степи, как мираж, загадочные своим происхождением. В селе ни одного деревца, кустика или травинки. Крутом - потресканая белая глина. Улицы, если их можно так назвать, были пустынны, будто жители, испугавшись чего-то, покинули село.

Растянувшаяся на несколько километров колонна, утопая в пыли, головой уперлась в центр села, а хвост ее еще спускался с бугра, откуда мы увидели Уюк. Здесь колонна начала дробиться на отдельные группы и направления, в зависимости оттого, откуда, из какого аула был проводник. В городе Джамбул потаповцев разъединили, и часть состава отправили в чуйском направлении, в Аккуле их поделили на два направления: в Сарысуйский район и Таласский. А что происходит в Уюке вообще, не понять. Шум, крик, плач, стон разносились по всей окрестности. Связи людские рвались по живому.

Пернебек уводил нас в северо-западном направлении. Перед заходом солнца в двух километрах от Уюка, на берегу реки Талас, сделали небольшую остановку. Нас теперь оставалось десять верблюжьих связок, на которых восседало шестнадцать семей. Люди в тревоге посматривали друг на друга и на реку, которую им предстояло пересечь верхом на верблюдах. Перед нами пойма реки Талас. Истоки ее находятся высоко в горах Киргизии и кончаются обширными разливами в песках Моинкумы, в сердце пустыни БЕТПАК-ДАЛА.

Не заходя в воду, верблюды долго и жадно, вытянув шеи, наполнялись свежей Талаской водой. И мы ожили, вдоволь напившись сладкой горной воды. Ширина переправы - примерно 50-60 метров. Глубина воды доходила верблюдам до брюха. Люди, уцепившись друг за друга, со страхом смотрели на темную рябь воды. Благополучно переправившись, дальше пробирались по диким зарослям камыша, колючего тамариска и корявой джиды - тропами известных только нашему проводнику Пернебеку. Вокруг, на открытых полянах, бегали фазаны, зайцы, а в воздухе носились тучи водоплавающей птицы. С наступлением темноты мы слышали вой волков, душераздирающие крики шакалов, хрюканье диких кабанов, беспокойное кряканье уток и змеиное шипение гусей. Все это радовало и одновременно пугало. Эти звуки мы знали разве по сказкам дедушек и бабушек. Сквозь эту жуть и темноту ночи иногда слышались тревожные голоса проводников. Они перекликались, чтобы не потеряться в ночи.

В полночь мы выбрались из зарослей, пересекли какую-то балку, заполненную водой и, перевалив сопку, прибыли к месту назначения: аул Кенес, в 20 километрах от Уюка, в 70 от Аккуля, и в 170 километрах от города. В степи не было связи, но нас уже ждали. Около низких мазанок, куда нас подвел и оставил Пернебек, слышался разговор местных казахов. Они о чем-то долго и громко спорили, охали и ахали, смешно размахивая руками.

- Ширинкуль! – наконец, окрикнул кого-то Пернебек, и нас, две семьи на верблюдах, увела какая-то женщина.

Через минуту верблюд по команде: "чох, чох, чох," - сидел на брюхе, и наши вещи затаскивались в мазанку, где было светло от пылающего очага. Ширинкуль, женщина лет сорока пяти, мужчина лет двадцати пяти, девчонка моего возраста, я с матерью, Давидка Фрик с матерью сидели теперь у очага и при мерцающем свете коптилки с нескрываемым удивлением рассматривали друг друга. Знакомство начали с имен. Тыча друг в друга, мы, наконец, разобрались кто есть кто. Мужчину звали Амантай. Он был сыном Ширинкуль, девчонку звали Сауле, это жена Амантая.

На Сауле был белый платок, повязанный на затылке. Из-под платка свисали толстые, черные косы. Одета была в серое с широкими рукавами платье. На безрукавке красного цвета болталось несколько рядов старинных монет. На руках блестели браслеты. На пальцах красовались натертые до блеска широкие серебряные кольца. На Ширинкуль наброшена белая накидка с отверстием для лица. Края отверстия были аккуратно обшиты цветным казахским орнаментом. 0на сидела на кошме, белая накидка закрывала ее фигуру. Из отверстия накидки на нас смотрело продолговатое властное лицо: нос горбинкой, голубые глаза сидели не по-казахски глубоко, широкий рот переходил в тонкие морщинистые губы. Амантай, стройный красивый мужчина, был похож на нее. Нос и губы скрадывал темный ус и жидкая кучерявая бородка. Одет он был в стеганую казенную фуфайку, подпоясан самодельным ремнем из яловой кожи. Вместо брюк, как на всех казахах, - широкие шаровары из овечьих шкур, шерстью внутрь. На ногах большие казахские самодельные яловые сапоги с голяшками выше колен. На бритой голове лежала плоская, как блюдце, тюбетейка. Приветливо улыбаясь друг другу, мы разводили руками и, как немые, махнув рукой, молчали.

Первой хватилась Ширинкуль. Показывая рукой, что это наше место, наше жилье, пригласила нас в соседнюю комнатку. Комнатка была настолько мала, что мы, семь человек, сидя на полу вокруг дастархана, еле размещались. В углу стояла низкая печь с вмазанным чугунным казаном и открытой, как рот кита, топкой. Открытый очаг одновременно варил, обогревал и освещал комнатку. В небольшие отверстия, вместо окон, вмазаны куски битого стекла, а вместо дверей в проемах висели старые кошмы от юрт. С нештукатуренных стен свисала черная паутина. Но, как говорится, "В поле и жук мясо»

Мы удивлялись гостеприимству этих бедных, живущих в нищете людей. Мы сидели с хозяевами в тесной комнатушке, пропахшей дымом, за одним достарханом, на котором они раскладывали свои национальные яства и, улыбаясь, просили отведать. Мы смотрели друг на друга, не зная как поступить. Все это глубоко волновало. У нас, европейцев, не принято было с соседями сидеть за одним столом, НИЩИМ оказывалась помощь у калитки. Выносилась одежда, продукты или деньги и - до свидания. А здесь мы кушали, а они смотрели нам в рот и от души радовались. Это еще больше смущало. Но выхода не было: мы были голодны и без запаса продуктов. Амантай всячески подбадривал, подсовывая под руки кусочки лепешек, сыр, куски сушеной дыни и показывал, как пить чай из фарфоровых чашечек-пиал. Угощали нас, сидя на кошме, вокруг разостланной скатерти. Наши новые знакомые сидели, удивительно ловко подвернув под себя ноги. К такой жизни у них все было приспособлено. Женщины носили широкие шаровары и длинные до пят платья, прикрывавшие наготу в сидячем положении. Они привыкли к жизни на полу. У них не было мебели. Их жизнь проходила на кошме, на земле. Мы же в этих новых непривычных условиях не знали, куда девать собственные ноги, болела спина, шея. У женщин белели оголенные части тела, они мучились, переваливаясь с одного бока на другой. Их узкие юбки трещали по швам. Наши новые знакомые удивлялись нашей, как им казалось, неприспособленности к жизни.

Так начался новый виток нашей жизни - в изгнании, в Казахстане, в центре огромной пустыни под загадочным названием Бетпак-Дала. Но и здесь горемычным немцам не было покоя. Уже через четыре месяца в январе 1942 года их начали вылавливать, как сайгу* в пустыне, и отправлять в загадочную «трудармию» И не было пощады ни женщинам, ни старикам, ни молодежи. Беспризорные детишки оставались на руках казахов, пополняя их безотцовщину.

Казахский кошмяной аул в низовьях реки Талас

(продолжение следует)