Фраер №4 (29.02.2016)

Сергей Герман

 

 

Повесть в форме воспоминаний о тюремной и лагерной жизни

 

редакция:

 

Антонины Шнайдер-Стремяковой

 

***

 

У одного из блатных нашего отряда, Сени, срок - двенадцать лет. Отсидел девять. Татуирован с головы до пят, и изрисованные перстнями пальцы, казалось, не могут принимать никакой другой формы, кроме веера. При ходьбе Сеня по-блатному сутулился и прятал кулаки в рукава фуфайки. Если надо было повернуть голову, он поворачивал не шею, а все туловище.

Сеня изломан, истеричен, жалостлив и часто более жесток, чем остальные зэки, когда речь касалась человеческой жизни.

В отличие от многих, жил один. Говорил: ни родины, ни флага. Передач не получал. Был похож на маленького злобного поросёнка.

- Я человек не злопамятный – сделаю зло и забуду! - любил он повторять

Старики-пенсионеры его побаивались. Он бил палкой обиженных и кричал при этом:

- Вы, гребни, должны уважать блатных! Я научу! Я блатной! Я живу этой жизнью! Это мое, а ваше – вонючие тряпки и стирка носков!

Сеня закентовался с новым смотрящим.

- Не нравится мне, Сеня, положение в отряде. Общему внимание никто не уделяет, мышиные движения какие то. Козлам жопы лижут...

Лёва отхлёбывает из кружки чифир и передаёт её Сене.

Тот соглашается.

- Ты прав, братка. Всё от того, что традиции воровские забывать стали. Сук не режут, к куму в кабинет, как к себе домой шастают.

Разговор о понятиях происходит в проходе смотрящего. После чифира Сеня и Лёва играют в нарды, о чём-то долго говорят, гуляя в локалке.

 

* * *

 

Отбой в зоне — в двадцать два ноль-ноль. По выходным — в двадцать три. Для зэков отбой - понятие относительное. Все арестанты давно усвоили старое зэковское правило: «В тюрьме отбоя нет». После десяти самая-то жизнь и начинается.

Гоша получает взятку и отбывает спать. Сеня включает телевизор, и пенсионеры чинно заполняют телевизионку. Любимая передача с голыми бабами. Она идёт всю ночь. Мужики, затаив дыхание и пуская слюни, наблюдают, как блондинка в халатике медсестры делает минет здоровенному негру.

Дракон стоит на атасе. Пенсионеры расползаются по своим шконарям далеко за полночь. Насмотревшись на голых сисястых тёлок - кричащих, сосущих, мычащих от удовольствия, деревенские мужики сопели и похрапывали в темноте. Снилось им приятное: лес, речка, жопастые, сисястые доярки с кринками парного молока в руках. Я давно уже заметил, что за колючей проволокой почему-то всегда снятся яркие и удивительно логичные сны. Наверное, поэтому просыпаться в тюрьме всегда тяжелее, чем на воле.

Сеня полночи ворочался на своём продавленном матраце. Скрипел зубами, стонали пружины, навевая тоску и печаль на ночного дневального.

Моя бабушка говорила в детстве, если человек скрипит зубами, у него глисты. Утром телевизионку оккупирует Асредин. Он рисует плакат по заданию замполита. Чтобы не лезли с советами, всех выгнал.

Пенсионеры сидят на шконках. Обсуждают ночной сексуальный ликбез. Ждут отрядника.

Старший лейтенант Гордеев появляется в сопровождении начальницы спецчасти - майора внутренней службы Эльзы Ракитской.

Спецчасть – это не так тревожно, как оперативная или режимная часть. Там ведают документами и делами, кому сколько сидеть, кого освободить. Белые воротнички системы ГУИН. Канцелярия. Бюрократы. И хотя никто не встает, все заметно подтягиваются и моментально наступает тишина.

-Граждане осужденные! - строго говорит отрядник.

- Красные педерасты! – внезапно доносится из телевизионки раскатистый бас.

Отрядник немеет. Эльза краснеет под слоем штукатурки.

- Расстрелять из танков собственный парламент! Страна мерзавцев и подонков! Бедная Россия!

Вова Асредин был интеллигентный человек, в прошлом актёр. Его интеллигентность не имела ничего общего с добропорядочностью. На свободе он пил, гулял, изменял жене и, как настоящий русский человек, ругал коммунистическую партию и правительство. Сел за изнасилование. Долгое время его любовницей была жена секретаря парткома театра. Потом она приревновала его к молоденькой гардеробщице. Написала заявление в прокуратуру. Вова сел. Всем говорил, что страдает за политику. В этом не было ничего необычного. В России все неординарные люди часто заканчивают либо алкоголизмом, либо тюрьмой.

Положение спасает Влас. Витя Влас - ещё тот крендель. Окончил тот же институт, что и я, только парой лет раньше. Кажется, я припоминаю его лицо в институтских коридорах.

- Гражданин майор! - вклинивается он в разговор. - А что слышно за амнистию? Ведь не может быть, чтобы в стране победившей демократии в знак победы над последним убежищем коммунистов не был принят акт о прощении.

Эльза начинает что-то долго и путано объяснять. Из телевизионки медленно, как парусник Крузенштерна, выплывает Асредин. Он в старых провисших на коленях трениках и серой майке, из-под которой выглядывает живот, поросший кустиками седых волос. Асредин величественно бросает:

- Начальник! Меня не кантовать до ужина.

Замечает начальника спецчасти.

- Целую ручки, Эльза Карловна. Извините, что не в буквальном смысле!

Отряднику неловко. Он тушуется. Хватает Ракитскую за рукав, уводит к себе в кабинет. Душман говорит Власу:

Вот ты мастер языком трындеть! Чисто наш замполит! Когда его шальной пулей убило, после этого язык ещё два дня во рту болтался.

 

***

 

Прошёл год после моего этапа. Я и сам не заметил, как прижился и обжился на зоне. Обзавёлся полезными связями на швейке, в библиотеке, в бане. Оброс кентами и собеседниками.

Один из собеседников - Асредин. В нём погиб великий артист. Внешне он похож на Шаляпина. Рослый, вальяжный, крупное значительное лицо – все соответствовало породе. И голос. Бархатный баритон.

- Встречали ли вы женщин актрис? - часто вопрошал он своего собеседника.

- А молодых женщин актрис?.. А молодых женщин актрис летом? Нет?!.. Тогда смею вам заметить, вы не видели ничего.

Первые пять лет в лагере он пер, как трактор по бездорожью. Показывал характер, отстаивая права зэков. Ругался с администрацией, писал жалобы надзорным прокурорам, отказывался от работы, сидел в БУРах и шизо.

Согласно характеристике, вложенной в личное дело, вёл себя агрессивно и характеризовался крайне негативно.

Потом Асредин устал. В камере ШИЗО его посетила дева Мария и сообщила, что человечество будет развиваться не путём революций, а при помощи развития возможностей человеческого тела. Асредин проникся учением Порфирия Иванова. Отказался от алкоголя и конопли. Стал ставить над собой опыты, доказывая, что человек может сам избавиться от болезней, закалить своё тело и укрепить дух.

Экс-отрицала побрил голову, а в его глазах появился странный блеск. Со временем он превратился просто в пожилого усталого человека. По утрам Асредин выходил босиком в локалку и, переступая на стылом снегу покрасневшими, как у гуся лапами, тянул к небу длинные руки.

Проходивших мимо локалки контролёров и козлов он норовил благословить широким крестным знамением. Иногда под настроение рассказывал о своей прошлой жизни. Он рассказывал так, словно читал книгу. Про шикарных женщин, южное ночное море, про рестораны, в которых обедал и ужинал.

Барак в тот момент заполнялся персонажами из другой, нереально шикарной жизни. Зэкам нравились рассказы о красивой жизни - машинах, миллионах, красивых и состоятельных любовницах. Они переносились в мир красочных грез, в мир, который можно было увидеть только во снах.

Говорили, что Асредин «погнал беса», но в лагере его уважали. Почему? За что? За ум, манеры, за душок. За жизнь, о которой большинство из каторжан не могли даже мечтать.

Он был интересен братве ещё и тем, что у него всегда были папиросы. Папироса, именно папироса, а не сигарета нужны для того, чтобы забить косяк. Косяк это марихуана, или конопля. Ещё её называли дрянь, анаша, драп. Для того, чтобы «забить» или «приколотить» косяк, использовалась обычная табачная папироса – чаще всего "Беломор". Где и как он их доставал, являлось секретом. Но Асредин менял их на сигареты в пропорции один к двум. К концу моего срока соотношение изменилось от одного к трём.

Вечером перед отбоем мы сидим с Асредином в углу локалки на корточках. Асредин достаёт из рукава папиросу. Прикуривает. Долго тянет в себя дым вместе с воздухом. Блаженно закатывает глаза. Передаёт папиросу мне.

- Вижу, ты тоже из гнилой интеллигенции, как говорил, Владимир Ильич. Институт закончил. А сейчас на твою теоретическую институтскую надстройку ляжет житейский тюремный опыт. Это хорошо. В тюрьме тоже есть чему поучиться.

Я тяну в себя дым. Это мой первый наркоманский опыт.

 

***

 

Душман – в переводе с арабского – бандит.

Душманом в отряде звали Серёгу Бревнова. Он не был бандитом. Напротив - профессиональным героем. Прошёл Афган. Любимая песня, которую он готов был слушать бесконечно, «Афганский синдром». Говорил, что написал её близкий друг, Олег Гонцов. Циничный Дуля называл песню «похмельный синдром».

По психушкам и лагерям сколько нас?

Пусть напишут правду, только без прикрас.

Кто поймет, кроме нас самих, наших душ излом?

Мы чужие среди своих. Афганский синдром.

 

Душман рвался в Чечню, но сначала надо было освободиться. Кто-то сказал ему, что в Чечне воюют штрафники и Бревнов писал бесконечные письма министру обороны с просьбами о том, чтобы его отправили в штрафную роту. Бдительная оперчасть перехватывала письма и аккуратно подшивала к личному делу.

Душман не любил рассказывать о боях, хотя иногда под настроение рассказывал об Афганистане. Как было страшно! Какие там женщины! Какое солнце!

Он имел медаль «за отвагу» и ранение в голову, на почве которого у него периодически ехала «крыша». Однажды, прямо в бараке влепил оплеуху оперу капитану Парамонову, который перетянул его дубинкой.

Капитан это сделал не со зла. Он был неплохим, понимающим парнем, но в тот день с утра поругался с женой, потом его вздрючил начальник колонии и Парамона, что называется, понесло…

Получив затрещину от Душмана, Парамонов на мгновение опешил, потом сгруппировался и, как барс, прыгнул на воина-интернационалиста. Рыча, как голодные звери, они сошлись в жёстком клинче. Потом упали на пол и под восторженные крики сидельцев покатились по полу барака, нанося друг другу удары. И тогда не служившие и не воевавшие преступники увидели, что такое русская рукопашная.

Во время спарринга мы совершенно искренне болели за министерство обороны Российской Федерации в лице отставного гвардии сержанта Бревнова. Через несколько минут их растащил прибежавший с вахты наряд, вызванный бдительным Гошей. Парамонов поднялся с пола, потрогал пальцем подбитую губу и достал сигарету. Сказал:

- А ты ничего, Душман! Дохлый, а цепкий. Были бы все такие, как ты, не пришлось бы из Афгана драпать!

Серёгу Бревнова увели в штрафной изолятор.

Ночью капитан Парамонов пришёл к нему в камеру. Душман лежал на спине на нарах и, закинув руки за голову, смотрел в потолок. В зарешеченное окно заглядывал месяц. Неяркий свет тусклой лампочки освещал его лицо. Блестели глаза.

Парамонов присел за железный стол, провёл по нему ладонью, смахивая крошки. Потом поставил на стол бутылку водки и долго чиркал зажигалкой, пытаясь прикурить.

Бревнов не шелохнулся, не повернул даже головы.

- Ну! Чего разлёгся? Кружку давай.

Душман встал. Принёс алюминиевую кружку.

- У меня одна.

- Ладно, сойдёт... Давай выпьем… солдат…

Каждый сделал по глотку. Парамонов выдохнул и сунул в рот новую сигарету. Потом затянулся глубоко, сказал:

- Я ведь тоже готовился за речку. Учебка в Чирчике... но перед самым выпуском подхватил желтуху. Ну, а после госпиталя там же и дослуживал... инструктором. Так что у меня вроде, как долг, перед теми, кто воевал. Ну а ты, как сюда попал?

- Как попал?! - переспросил Душман. Почесал колено.

- Да обыкновенно, как все. Водка. Драка. У него нож. Я на войне людей убивал, правых и виноватых. Меня ни ножом, ни кровью не испугаешь.

Парамон налил снова.

- И что убивать было не страшно?

Душман задумался.

- Страшно было только первый раз. Тогда мы ночью оседлали перевал. Ждали караван с оружием. Видим - ведут гружёных ослов. Мы по ним - огонь. А из разорванных мешков сыпятся красные яблоки. Бабаи везли их на рынок. Мы подошли и видим эти яблоки, красные, как капли крови. И люди вокруг лежат. Стонут. Жалко их было. Знаешь, что мы сделали? Добили всех. И людей, и ослов. А потом ушли. А эти яблоки никто даже не поднял. Ни одного яблока никто не взял. Я их сейчас во сне вижу. Как капли крови.

Парамонов курил. Молча слушал. А Душмана несло. Видно, слишком долго держал в себе сокровенное.

- Был у нас в полку старлей, Худаев. Хороший был мужик, и служил нормально. Потом прошёл слух, что он пропал без вести. Забегали особисты, дескать, ушел с оружием к «духам». Потом его фотографию в городке видел, бородатый, в чалме, с автоматом Калашникова в руках и обвешанный запасными рожками. Позывной - Казбек.

Говорят, у него был свой отряд. Будто из наших перебежчиков и пленных. Драл наших, как Тузик грелку. Мог свободно вклиниться в эфир, пристроиться в колонне и идти до Кабула или Джелалабада под видом спецназа. Выдавал себя за советника из царандоя, проникал на территорию частей. Из Хайратона пять машин с боеприпасами вывез в Баглан. Многие странные случаи на него списывали. Как бы то ни было, но после его ухода в 1982 году проваливалась операция за операцией, поля наши минные что были, что нет.

В 1984 его вычислили и зажали за Джелалабадом. Молотили кишлачок часа три и с воздуха, и пару «саушек» подтянули. Пошли чесать: ноль! Испарились «духи»! Куда? Выяснилось потом, через «зеленых» прошли с пленными моджахедами какие-то наши спецназовцы. Пароль назвали, грузовик реквизировали, всех обматерили, да еще проводника прихватили, командира взвода, он их, якобы, знал. А потом Казбек пропал куда-то. Как испарился. Может, убили. А, может ,за границу ушёл.

Я это к чему рассказываю? Думаю всё время. Может быть, он и прав был, это лейтенант? Если и погиб, то как мужчина. С оружием. А не сдох, как мы. От тоски!

- Да брось ты о плохом, Душман, - морщился Парамонов, разливая остатки водки и роняя пепел на китель. - Я помню, мы в учебке однажды поймали скорпиона. Хотели проверить, убивают они себя, когда видят, что выхода нет, или нет. Облили бензином. Подожгли. Хотели посмотреть, как с собой покончит. А он посидел в кольце огня. Дождался, пока прогорит и ушёл. Поймали следующего. Тот то же самое. И не подумал себя убивать. Сгорел. Наверное, до последнего надеялся вырваться. Вот так и человек, надеется до последнего. Понял? Вот и ты надейся. Надо!

Ладно, переночуешь здесь. Сигареты я тебе оставлю. А утром, перед подъёмом выпущу. Давай, солдат!

Клацнула дверь. Парамонов ушёл. Утром Серёга Бревнов вернулся в отряд. С этого дня Парамонов его не замечал.

Нормальные, а если точнее, более или менее адекватные среди мусоров тоже встречались. Но реальность была такова: нацепил погоны, стал частью системы – значит, всё сделанное законно.

Парамонов был большой придумщик. Зимними вечерами, когда рано темнело, любил накинуть поверх кителя с погонами зэковскую телогреечку и проскочить в угол локалки, где, на корточках, в полукруге, укуривались дурью. Обожал такие игры.

Так ему удавалось раскуриться на халяву и подслушать много интересного. Однажды он узнал, что, возможно, является близким родственником осужденного Руслана Таирова. Таиров сделал глубокую затяжку и, подлечивая папиросу слюной, выдохнул:

- Парамон, я его мама ипал, такой гяндон. Вчера у меня шмаль отобрал.

Руслан происходил из старинного казикумухского ханского рода. Всё в нём было породистым - руки, жесты. Зэковский бушлат он носил, как смокинг, и даже в арестантской робе походил на лорда. Это внушало уважение. Кроме того, говорил, как Сталин, с акцентом. Это вызывало трепет. А главное - приходился очень дальним родственником старшему куму капитану Гиреханову, который тоже происходил из какого-то крошечного дагестанского племени.

Гиреханов был мастером спорта по боксу и потому пользовался среди офицеров непререкаемым авторитетом, хотя и считался чуркой.

Благодаря покровительств устаршего кума, Руслан никого не боялся, включая хозяина, полковника Бастора Юрия Оскаровича, который появлялся как ясное солнце. Всем рулила оперчасть.

 

***

 

Напуганный угрозами зэков, Гоша решил завести телохранителя. Выбор его пал на Душмана. Он был неприхотлив, как саксаул, верен, как пёс, и совершенно без башки, словно герой романа Майн Рида.

Но была у него одна странность. Он приходил в волнение от обнажённого мужского тела. До поры до времени Гоша этого не знал.

Теперь, если Гоша выходил из локалки, Душман, отрабатывая должность бодигарда и полученные сигареты, должен был тащиться за ним следом.Дуля громко хохотал и декламировал:

Я пули вёдрами глотал!

Я кровь мешками проливал!

Я Кандагар завоевал!

Пока народ наш мирно спал.

И море баб перееВал!"

 

Бревнов огрызался:

Срёт, где попало, оставляя кал,

У него не держит жопа — он шакал…

 

Юра Дулинский тут же напоминал служаке его прошлое:

- Ну ты, автоматная рожа! У тебя ж, быка, вся грудь пулемётными лентами перепоясана, а ты ещё базло раскрываешь на честных пацанов!

Душман сидит на шконке. В левой руке он держит пряник с толстым слоем маргарина. Вчера был ларёк - Душман накупил пряников и маргарина. Рядом Дулинский.

- В Афгане пряники только по праздникам давали, на майские или ноябрьские. А здесь, ешь от пуза, были бы только деньги, - желая посмеяться, спрашивает: Серёга, так что министр обороны? Ответил?

Душман качает головой:

- Не-аааа!..Мне Парамонов по секрету сказал, хозяину из приёмной министра звонили. Сказали, сержанта Бревнова в Чечню не пускать.

Дулинский подкалывает:

- Эскалации напряжённости боятся, Серёга! Политика!

Душман откусывает кусок пряника.

- Ничего! Я вчера президенту написал. Через волю отправил. Борис Николаевич разберётся.

Гошин крик доносится из глубины каптёрки, словно звук милицейской сирены.

- Надо идти, – сказал Душман.

- Ну да! – усмехаясь, говорит Дуля. - Служба есть служба.

Душман поднялся, стряхнул с колен крошки. Затем, не оглядываясь, двинулся на крик завхоза.

- Где вас только ловят! – усмехался Дулинский.

Всё перемешалось в этом мире. Вор в законе Джаба Иоселиани, отсидев около двадцати лет, окончил вечернюю школу и театральный институт, став доктором наук. Читал лекции в Тбилисском театральном институте и написал несколько книг.

Орденоносцы и герои войны, напротив часто терялись в лагерной массе. Более того, многие их них охотно шли в лагерные полицаи.

 

***

 

Вскоре на Гошу был совершён теракт. Он пожаловался Душману, что у него болит спина. Тот предложил сделать массаж. Во время лечебной процедуры Гоша с ужасом увидел, что у Душмана на месте ширинки оттопырились брюки.

Краснолицый, взъерошенный Гоша выгнал Бревнова из каптёрки и пока орал в коридоре, кто-то из зэков огрел его пожарным ведром. Гоша получил лёгкую контузию, следствием которой была частичная амнезия. При этом Гоша напрочь забыл, кто его ударил и за что.

Телохранитель Душман, обидевшись на Гошу, в это время сидел у кого-то в проходе. Защищать своего патрона он категорически отказался. Юра Дулинский потом говорил: «А что? Вполне революционная ситуация. Караул устал».

Несмотря на потерю памяти, Гоша всё же уволил Душмана за предательство. Без выдачи выходного пособия.

Но ступивший на козлячью тропу Душман уже не мог остановиться. Через несколько дней он ушёл работать в ПТУ шнырём. Ему даже обещали платить зарплату.

 

***

 

Юра Дулинский искренне считал себя великим комбинатором и мастером интриги. Он умело разыгрывал свои партии и не представлял жизнь без борьбы, комбинаций, подлянок. Ему постоянно надо было с кем-то сражаться, делать движуху.

При отсутствии движений начиналась депрессия. От удачно запущенной интриги Дулинский получал настоящее удовольствие, как шахматист от умело выигранной партии. В этом случае наши интересы совпали. Я никак не мог забыть Клока. Подсел к Колесу. Обрисовал ситуацию. Владимир Иванович сказал:

- Я человек интеллигентный, но беспредел не люблю. Иди. Я переговорю с Дулей. Он на подлянки мастер.

Я сказал с уважительной скромностью:

- Стоит ли беспокоиться, Владимир Иванович? Может быть, я сам?

- Стоит. Можно было бы и войну затеять, но больно уж непрофессионально это: кулаками махать. Мы же не бакланы дворовые. Уработаем его технично.

Протёр пальцем стёкла очков:

- Пусть не беспределит, козья морда, - вздохнул удручённо, огорчённый поведением шныря. - Предупреждали же его, живи тихо. Нет, сам на член просится.

Дулинский выслушал Владимира Ивановича. Всё понял правильно. План был утверждён. Главное - нужно было действовать с максимальной бесцеремонностью.

У Клока в кладовке, называемой бендюгой, хранились лопаты и мётлы. Там же стоял посылочный ящик, в котором хранилось сало, получаемое с мужиков в качестве дани. Кладовка зимой выполняла роль холодильника.

Арестанты, проходя мимо тумбочки, прикалывались: «Что, Олежик, лучше изжога от сала, чем головокружение от голода?»

Клок кивал головой, съедал сало с пайкой хлеба, запивал чаем, утром ложился спать и был абсолютно счастлив. Срок шёл. Клок считал, что он ухватил Бога за бороду.

Суть интриги заключалась в том, чтобы подвести дневального под статус крысы. Виталик несколько дней назад вышел со свиданки. Тумбочка ломилась от продуктов.

Утром, когда Клок спал после ночной вахты, Дулинский зашёл к Гоше. Угостил сигаретой, сказал, что получил передачку. Поинтересовался, не может ли оставить в кладовке свою посылку? Нет ли в отряде крыс?

Гоша, донельзя польщённый тем, что ему уделили внимание, отнесся с пониманием. «Конечно оставляй».

Юра в присутствии очевидцев поставил свою посылку на ящик Клока. Виталик вечером выкрутил лампочку. Ночью Клок нырнул в холодильник. Нащупал посылочный ящик, достал сало, сожрал. Утром, когда он только собирался ложиться спать, раздался тяжелый пронзительный рев:

- Крыса! Бля-яяя!.. Сало сожрала!

 

***

 

Клок, заслышав вопли и осознав подлючим мозгом, что они имеют к нему самое непосредственное отношение, сразу же просчитал последствия. Прямо в трусах он ломанулся на вахту и попросил закрыть его в БУРе.

Гоша собрал в бараке народ. Поучительно сказал:

- Человек слаб перед искушением. Но троглодитство приводит к жопоебству.

Молодёжь одобрительно загудела. Пенсионеры, как присяжные на суде, сурово кивнули головами.

Юра Дулинский вёл здоровый образ жизни. Не курил. В качестве премии ему передали банку растворимого кофе. Колесо пригласили к столу с рыбными консервами и мясом, он назидательно говорит:

-Во-ооот! Говорил я этой урле: не надо быть таким самоуверенным. Только ти решил, что уже держишь Бога за бороду, глядь, а он уже держит тебя за яйца.

Виталик прерывает его, передразнивая.

- А почему ви не кушаете, Владимир Иванович? Что вам, нехорошо? Вот сало. Риба! Кушайте... Кушайте. Ви же старый арестант, знаете, что в кругу друзей едалом не щёлкают.

Колесо в ответ улыбался смущённой доброй улыбкой. Глаза же в это время оставались цепкими и холодными. Это был взгляд старого каторжанина, многое видевшего, всё понимавшего.

 

***

 

Несмотря на ругань и скандалы, Дуля часто сидел у Душмана в проходе. Они воспитывались в одном детдоме.

Серёга под настроение рассказывал об Афганистане.

- Непонятная страна! Чужая! Зимой мы в ватниках мёрзнем, а они босиком по снегу ходят. Как Асредин!

Все мужики в халатах, баб не видно. А если какая и появится, то такая старая и страшная...что лучше б и не видеть...

Если судить по тому, что продают в лавках, то все миллионеры. На полках - японские магнитофоны, фирменные часы, французские духи.

А сами живут в домах из глины, нищета страшная, у нас дрова покупают. Каменный век. Старики, дети... По нашим понятиям, убивать их западло, а им гранату метнуть или очередь всадить в шурави – в порядке вещей.

Как-то во время зачистки подстрелили местного пацана с автоматом. А на прикладе три зарубки. Это значит троих наших на тот свет отправил. И появляется такая ненависть, что уже не смотришь, кто перед тобой - баба или дитё. Во время операции открываешь дверь, бросаешь гранату, даёшь пару очередей и - дальше.

Там я понял, что добро и зло - это в принципе одно и то же. Для кого-то добро - это зло. Для кого-то наоборот.

 

***

 

Через неделю должен был освободиться Вова Москва. Весь срок он не поддавался на уговоры, как бы к нему не подъезжали и не подкатывались. Говорил, что с однополой любовью завязал.

За неделю до воли не смог сдержать похоть. Сначала подкатил к завхозу, но грубый Гоша, измученный простатитом, обругал его матом.

Тогда Вова отдался Лёве смотрящему. Потом к Лёве пришли земляки, весь цыганский табор.

Москва пошёл в разнос. Все выходные он не выходил из кабинета отрядника, превращённый в бордель.

В понедельник утром Гордеев пришёл на службу. В аквариуме с рыбками плавал презерватив. Лёня начал орать.

- Дневальный, почему у меня в кабинете воняет дерьмом?

Если бы он только знал, что там происходило в его отсутствие!

 

***

 

Несмотря на то, что дядя Слава без сопротивления отдал свой министерский портфель Лёве Цыгану, он всё же не был с этим согласен.

Выжидал удобный момент для свержения своего конкурента с пьедестала. Знал, что рано или поздно настанет момент, когда Цыган совершит ошибку.

Чутьё его не подвело. Ожидание закончилось редким, но весьма поучительным случаем. Трагичным как для некоторых блатных, так и для козлов. Ночью измученный сперматоксикозом Сеня подкараулил Валерика Сидорова, шедшего в уборную.

До этого дня Валерик жил мужиком. Вернее мужичонкой. Это был молодой парень с румянцем на щеках. Из интеллигентной семьи, в которой его баловали и чрезмерно любили. В результате он вырос слабым, трусливым и инфантильным.

Сеня зажал его под лестницей и, вытащив нож, приказал снимать штаны. Валерик от ужаса потерял сознание, а Сеня, пыхтя и потея от страсти, предпринял попытку лишить его девственности. От вожделения порвал уздечку на члене. Кончил. Подтёрся трусами Валерика.

Пригрозил, что если тот проболтается, то его будет насиловать весь отряд, и ушёл. Сидор, придя в себя, бросил перепачканные кровью и спермой трусы в уборной.

Никто бы ничего не узнал, и скорее всего Валерик стал бы персональным Сениным тихушником, но утром запарафиненные, в пятнах крови трусы нашёл Гоша.

Поддев их носком ботинка, Гоша глубокомысленно произнёс:

- Мдя-яяя! Одно из двух. Или кому-то сломали целку, или кто-то сломал хер.

Через пятнадцать минут сидельцы увязали в кучу заплаканного Валерика, трущегося возле него Сеньку и вещественное доказательство в виде трусов. Поднаторевшие на своих делюгах зэки в случае необходимости умели проводить оперативно-следственные мероприятия не хуже оперов из райотделов.

Барак забурлил. Старики кричали «На нож»! Молодёжь вторила - «на фуй!»

Босой, голый по пояс Асредин, как Христос, тянул вверх руки: ”Братья, хватит крови!.. Ему в ответ кричали: “В Тамбовском лесу твои братья!”»

Сеня, испуганный реальной перспективой лишиться здоровья, бросив матрас и вещи, ломанулся на вахту.

Узнав о случившемся, срочно вызванный на службу отрядник пообещал: "Пусть только выйдет! Я ему едало разобью!"

- Ничего! - сказал дядя Слава. - Выйдет из БУРа, загоним под нары. Пусть выглядывает оттуда, как ондатра. Весь срок, тварь, будет сидеть у параши.

Валерик тут же переехал в петушиный угол. Дулинский подумал, сказал:

- Ну вот и определился с ориентацией. Раньше звали Сидором, а теперь назвали пидором!

Асредин вздыхал: «Эх, люди! Святейшее из званий, человек, опозорено, как никогда. Опозорен и русский человек»!

К Лёве Цыгану прибежал посыльный от Арсена и тот ушёл к смотрящему. Завхоза Гошу в тот же день сняли с отряда и отправили в Шизо, но не отсиживать, а старшим дневальным.

Эта должность была по-настоящему сучьей. То, что на неё поставили именно Гошу, характеризовало его со всех сторон.

Завхозом отряда назначили Витю Власа, полного и ушлого 45-летнего мужика-хитрована, отбывавшего десятку.

 

***

 

Именно в тот момент дяде Славе пришло в голову, что именно можно предъявить смотрящему.

Блатные и мужики должны были признать эту предъяву обоснованной. Расклад получался такой. Человек, близкий к смотрящему, по беспределу опустил мужика. Не просто опустил, но и никого после этого не поставил в известность. Страшно даже представить, что бы произошло, если бы не бдительный Гоша. Тихушник мог зашкварить весь отряд. Или даже всю зону.

Надо было срочно выезжать на больничку. В тот же день, когда отряд ушёл в столовую, дядя Слава острым ножом вскрыл себе живот. Серьёзно вскрыл, до кишок. Лезвие вошло глубоко. Кровь хлестала через пальцы, прикрывавшие рану.

Раньше я видел, как зэки, дуреющие от однообразной тоски, глотали черенки ложек, засыпали себе в глаза толчёное стекло. Слышал о том, что ломают себе руки-ноги, надеясь, что положат в больницу и хоть на неделю-другую сменят обстановку.

На больничку свозили со всех зон. Там братва могла расслабиться, встретиться с кентами, подельниками и выпить за редкую встречу. Если зэк калечил себя, другие сидельцы не вмешивались.

В арестантском мире существовало правило: каждый должен ответить сам за себя. У каждого своя жизнь, он волен распоряжаться, как захочет.

 

***

 

Я спросил Колесо, зачем вскрылся дядя Слава.

- Запомни! - сказал Колесо. - В нашей жизни, если хочешь остаться среди людей, надо идти до конца. Помню в 53-м, на Сусумане, суки порезали воров. А воры, кто остался жив, ночью взорвали аммонитом БУР, где прятались суки, человек семьдесят. Воров постреляли, но суки тогда долго собирали в мешки кишки и куски мяса.

А Славе в душу плюнули. Недоверие выразили, и он за справедливостью поехал. Колесо показал пальцем в потолок.

- К людям! Сколько тюрьма стоит, все самые насущные вопросы решали на больничке.

Через две недели дядя Слава вернулся. Привёз маляву : Цыгану дать по ушам, Арсена предупредить.

Дядя Слава снова лёг на своё место.

 

***

 

Начальство по данному случаю приказало провести собрание. Пришёл замполит. Зэки вяло и неохотно рассаживались на табуретках и шконках. Шушукались. Вяло переругивались.

Из кабинета вышли офицеры. Наступила тишина.

Отрядник, грозно осмотрел контингент. Дали слово завхозу отряда Вите Власу. Одним глазом он косился на лежащие перед ним мятые листки. Долго рассказывал о текущем моменте, осознании вины, новом миропонимании. Употреблял выражения: перестроечное мышление, нравственные мучения, публичное одиночество.

От его благостной физиономии веяло раскаянием, душевной благоустроенностью, надеждой на перемены. Голос звучал убедительно, с мягким придыханием. Таким тембром брачные аферисты располагают к себе женщин. Человек опытный сразу поймёт — это прохиндей. Верить ему нельзя, поскольку хочет воспользоваться вами или обмануть.

Но замполит довольно кивал. Гордеев рассеянно ковырял у себя в ухе металлической скрепкой. Речь удалась. Картину испортил Асредин.

Он поднял руку, спросил.

- Гражданин замполит, а правда, что среди руководства МВД педерастия в положняк?

Влас поперхнулся. Отрядник стал пунцовым.

- Ты метлу придержи, Астрединов. Что буровишь? В БУР захотел?

Замполит встрепенулся.

- Ну-ка, ну-ка! Какие у вас имеются факты?

- Ну как же, граждане начальники! - Не унимался Асредин, разворачивая журнал «Огонёк». - Вот что пишет свободная демократическая пресса:

«Наркома НКВД Николая Ежова обвинили не только в работе на иностранные разведки, подготовке терактов против руководителей партии и государства, но и в гомосексуализме. На суде в 1939 году Николай Иванович признал только гомосексуализм - и умер честным большевистским педерастом».

- Отставить! – крикнул замполит.

Вытер вспотевший лоб клетчатым носовым платком.

- Вы на органы не клевещите, осужденный, — строго сказал он. — Не фуй читать про всякий гомосексуализм. Мы изжили это позорное явление. А если вы этого ещё не поняли, посидите в изоляторе — поймёте.

 

***

 

Колесо потом говорил:

- Я в 53-м освобождался. В лагере с ворами кушал. С Васей Дипломатом, Моисёнком, Цыпой. В Ростове-папе сидел в 60-м году, когда сбили самолёт шпиона...этого, как его...

Колесо задумывается вспоминая: А-аа! Паулюса. В тех местах я не видел ничего сильно плохого...

Проезжал крытую через Елец - всем ворам «пипец», где в бараний рог гнули воровскую масть, а заодно всех арестантов, которые попадали под горячую руку. Там видел много всякого, но уже ничему не удивлялся. Голодом так пытали, что некоторые зэки не выдерживали и отбирали у мусоров завтраки. Видел, как людей заставляли выступать по местному радио и говорить: «Я, такой-то вор, отрекаюсь...»

В своей жизни я встречал даже польских воров, но нигде я не огорчался так сильно, как здесь! Чтобы барыгу смотрящим на отряд ставили, это не-еееет! Какой Лёва положенец? Только прибыл с этапа, трюмиловок сам не пробовал, ничего еще не видел.

Хочешь звания, корону воровскую? Не вопрос, а только пройти это всё самому надо и полной ложкой выхлебать – все эти буры, шизняки, крытки! День летный, день пролетный на одной воде! Да в браслетах, да в одной рубахе, когда в хате вода от холода замерзает. Да с уговорами «бери метлу в руки», а иначе в пресс-хату пойдёшь. Легко ли это?..

А Христу легко ли было на жердине болтаться?

В Златоусте ломали воров, а хозяином «Усольлага» был генерал-майор Сныцерев. Уж так он лютовал! Сколько судеб переломал! Как его не завалили, ума не приложу!

Привезли на «Белый лебедь» всесоюзного вора, Васю Бриллианта. Кумовья так душевно его встретили, что он за почки держался.

А в январе 1986 года приехал к Бриллианту очень большой мусор из центрального аппарата МВД СССР и предложил ему занять пост заместителя министра МВД СССР

Но Вася Бриллиант сказал:

- Я не хочу быть первой сукой страны, – и умер, не сломленный мусорами, а суки в отместку на его труп метлу положили.

В этот момент Колесо и сам был похож на легендарного законника- высохший, со впалыми серыми щеками, в роговых очках с толстыми линзами.

***

 

Ко мне зашёл Саня Могила. Побренчал чётками. Бросил между делом.

- Сегодня смена хорошая. Ты вечером шизняк навестить не хочешь? Там вроде клиент твой прячется?

Дневальный изолятора с красной повязкой на рукаве открыл нам кнопкой железную дверь.

- Здорово, братела! – приветствует его Саня. - Бикса подмылась??

Шнырь изобразил улыбку краешком рта:

- Всё в лучшем виде, Санёк. Даже с мылом.

- Ну, тогда готовь ей шлёмку с дыркой!

С лязгом раскоцалась дверь. Клок испуганно вскочил с корточек.

- Вы чо, братва?

Он весь подобрался, сгорбился. Втянул голову в плечи. Зубы мелко стучали. Саня, зайдя к нему сзади, вытянул из штанов сетку, накинул её на шею бывшего шныря. Тот повалился на колени, захрипел, лицо налилось свекольной багровостью. Жаркая волна ударила мне в голову. От возбуждения затряслись руки. Я ударил его тростью по голове. Клок упал на пол, кровь потекла по лбу. Я несколько раз поддел его голову ударом ботинка. Клок закатил глаза.

Саня спросил: подох что ли?

Наклонился, прислушался к дыханию.

- Да нет, живой. Петушить будешь? Или обоссым?

Злости у меня уже не было, ноги налились свинцом.

- Ладно, Сань, пойдём. Я скотоложством не увлекаюсь.

 

***

 

Крысы живут стаями, помогают друг другу, защищают и при возможности забирают с собой раненых. Но когда все опускается на уровень элементарного выживания, если они попадают в "неволю", где им угрожает опасность или голодная смерть, крысы так же, как и люди, поедают друг дружку.

Советская власть применила этот метод на деле и занялась "перековкой" преступного мира, стараясь превратить в животных. Людей помещали в замкнутое пространство и создавали для них невыносимые условия. Выживали самые сильнейшие и подлейшие, которые в жизни уже не боялись ничего: ни ножа, ни нового срока.

 

***

 

Асредин завёл крысу. Это была не обычная помойная тварь с облезлым хвостом, а декоративная. Зверёк выглядел, как аристократ. У него была красивая, слегка шершавая на ощупь вьющаяся шерсть. Очень нахальные глазки-бусинки. Звали Антоном. Асредин звал его Тошка.

Крыса очень быстро привязалась к Асредину и целыми днями сидела у него на шее или плече. Это был очень чистоплотный зверек, любящий самостоятельно ухаживать за собой. Крысы вообще необычайно умны и сообразительны.

- Вот! - говорил Асредин. - Закроют меня в БУР, а Тоша будет мне таскать грев.

- Ты смотри, - подначивал его Дулинский, - чтобы твой крыс у меня пайку не скрысанул, а то попадёте оба по беспределу!

Асредин не оставался в долгу. Многолетнее общение с лагерным миром сильно обогатило его лексику.

Несколько минут он очень настойчиво объяснял Дудинскому, что будет с ним, его мамой, папой и всеми родственниками, если с головы его Тошки упадёт хоть один волосок.

 

***

 

За колючей проволокой что-то происходит в зачерствелых зэковских сердцах. У многих из ниоткуда появляется чувство сострадания и особенной нежности к беззащитным животным: кошкам, хомячкам, мышкам. Может быть, потому что в них арестант видит существа ещё более незащищённые, чем он сам, чувствует родственную душу, которую он может обогреть и приласкать.

Странно, что жестокость и черствость уживаются в них с редкой сентиментальностью. Казах по имени Томаз, которого все звали Камазом, притащил откуда-то котёнка.

По ночам котёнок лежал на его широкой груди, громко мурлыча, а тот гладил его по головёнке чёрным от никотина указательным пальцем.

Спавший рядом Дулинский подпрыгивал среди ночи в постели.

- Мля, Камаз! Убери своего кота, пока я его не придушил! Мурчит, как трактор, в натуре. Заснуть невозможно.

Камаз отвечал:

-Да пошёл ты козе в трещину! Будешь мне мозг дрочить!

Вспыхивала перебранка с воплями и матом, грозящая перерасти в рукопашную. Просыпался дядя Слава. Садился в трусах на койке. Минуту вслушивался в нарастающие обороты. Потом рычал:

- Ну-ка, ша! Братва камышовая! Что за война в Крыму? Крови хотите? По мусорам и дубиналу соскучились?!

Потом Полтинник закуривал.

- Завтра дам каждому по майлу, режьте друга до опиздинения!

Камаз и Дуля замолкали. Было слышно, как на кровати Асредина пищит крыса. Дядя Слава, натянув провисшие на коленях треники и накинув телогрейку, плетётся на дальняк. Барак снова засыпал.

Утром крыса и кошка ели из одной миски. Звери, в отличие от людей, в неволе не жрали друг друга.

 

***

 

Колесо мог часами рассказывать о жуликах и ворах прошлых лет.

- Знаешь, как ломали людей?

Воров он называет только так - люди.

- Сначала разговорами прощупывали:

- Ты вор? У тебя блатная вера? А , как Христос, на жердине болтаться?

Развелось сейчас мастей - положенцы, смотрящие, стремящиеся, пацаны. А людей мало!

Колесо задумывался.

- Раньше было так: вор, фраер. Мужик, сука. И всё. Пидоры не в счёт.

Я прощупывал Колесо.

- А у меня какая масть?

Он опустил глаза, словно пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.

- Ты не мужик, Лёха... Похитрее будешь и душок в тебе, как у злыдня. Но и не блатной...

Колесо пошамкал губами. Потрогал указательным пальцем фиксу с золотым напылением, поморщился:

- Ноет, сука!

- Фраер ты, Лёха. Даже не фраер, а пока всего лишь фраеришка. Не простой, битый. Но человек из тебя получится, если не ссучишься. Вором нельзя стать на время, поиграть в него тоже нельзя, вор – это навсегда. На всю жизнь. Поэтому запомни: никогда не вздумай примерять на себя воровской крест. Это не твоё.

 

***

 

Миша Колобок в полной мере обладал деловой хваткой и смекалкой арестанта, который пришёл в зону не на день, не на два, а решил там провести всю жизнь.

В нём неведомым образом ужились совершенно несопоставимые в лагере черты характера: порядочность человека, знающего цену словам, и невероятная предприимчивость. При всей своей нагловатости и склонности к проведению коммерческих операций он не обострял отношений ни с блатным миром, ни с мужиками, ни с козлами.

Он слишком буквально понимал учение первого патриарха чань- буддизма, известного под именем Дамо:

Если сидишь – сиди.

Если идешь – иди.

Главное – не мельтешись попусту.

 

И Колобок не мельтешил. Всё свободное время он посвящал каким-то делам с маклерами, изготавливавшим для администрации выкидные и охотничьи ножи, мундштуки, резные шкатулки, называемыми маклями. Колобок что-то покупал у них, выменивал, выкруживал, выигрывал в нарды, потом перепродавал.

По понятиям, нельзя было покупать и продавать продукты из зэковской столовой, потому что повар мясо для перепродажи не покупает в магазине, а крысит его от общего. Но Колобок не получал посылок из дома и договорился покупать отоварку в столовой.

Деньги он передавал завхозу столовой, тоже зэку. С блатными был заключён компромисс и считалось, что на деньги эти за забором приобретаются продукты, которые потом завозятся в зону. Трений с блатным миром у Колобка не случалось.

Миша был из Москвы. Сел он по знаменитому делу Елисеевского гастронома. Вернее не самому делу, но был к нему причастен. Заведующая одной из секций знаменитого гастронома была его любовницей.

Мы разминаемся чифиром. За окном серая тоскливая хмарь. Женька сидит рядом со мной. Виталик напротив. Рядом возвышается Колобок. Он грустно вздыхает и шумно тянет в себя чёрную живительную жидкость.

Женька спрашивает:

- Колобок, как ты по мокрому-то устроился? Ты, случаем, не маньяк? А то мы тут с тобой чифирим вместе.

Мишку передёргивает:

- Какой маньяк! Представь себе. Суббота! Я слегка под шофе! Весь сексуально активный. Покупаю Вальке три белых гвоздики. Беру мотор. Представляю, что сейчас доведу её до оргазма и перехвачу у неё четвертак. А Вальке не до секса, у неё истерика, кричит:

- Меня скоро посадят!

Я с дури возьми и ляпни: «Тебя посадят, а ты не воруй».

Колобок переждал смех, сделал пару глотков. Передал кружку дальше.

- Та в крик! Мало того, что денег не дала, ещё и начала кричать, что я - «алкаш, импотент, тварь последняя». Я не выдержал оскорблений и врезал ей промеж глаз. Она упала. Только вышел из подъезда, тут эти демоны при погонах. И гребут меня вместе с гвоздиками.

Демонами оказалась группа муровцев, приехавшая арестовывать заведующую секцией.

В сознание она так и не пришла. Муровцы вызвали скорую, но она приехала и поехала обратно. Там уже была нужна труповозка.

Сначала следователь заподозрил в Мише наёмного киллера, который зачистил концы. Но советский суд разобрался и осудил его за убийство без отягчающих. Дали двенадцать лет.

(продолжение следует)

↑ 1762