И. Шёнфельд

Макс уходил от миссис Харвильд с улыбкой до ушей. Восемнадцать ослепительно белых хризантем прятались в объемистом кульке из бумаги и фольги, который едва умещался на заднем сидении «Лэндровера». «А секрет цифры «18» не разгадает никто!» – ликовал Макс по дороге домой. Только Николь он шепнет при удобном случае, что их восемнадцать потому, что именно на столько лет она смотрится. Лесть, конечно, совершенно бессовестная, но очень, очень искренняя...

Макс постучал в заветную дверь в такт толчкам сердца, то есть очень сильно и часто.

– Входите, открыто!, – услышал он серебряный колокольчик ЕЁ голоса. Осторожно обнимая большой куль с цветами одной рукой и придерживая другой рукой рюкзачок на плече с увесистым подарком внутри, Макс вошёл. Навстречу ему пахнул аромат запеченного мяса, специй и... роз. Макс осторожно опустил рюкзачок на пол в передней и шагнул в столовую, откуда лились голоса и запахи. Но там было пусто. Шум доносился из кухни, где голос Ли верещал: «не нада хватаса, обсигаса мосна!»...

– Один момент, Макс, я сейчас выйду... а то они меня ужалят... – это был уже голос Грэя из кабинета. – «Что он там – с кобрами репетирует своё поздравление, что ли?», – подумал Макс.

– Макс, я сейчас, – это была уже Николь, – а то Ли тут все перепутал...

- Нициво путал! Савцэм нициво путал! – запротестовал голос Ли. Что-то там звякнуло, грякнуло, стихло, и из кухни вышла веселая Николь.

Прекрасная лицом и телом всегда, сегодня она была совершенно и неописуемо восхитительна: от золотого нимба волос до кончиков золотистых туфелек.

– Здравствуйте, Макс. Я рада, что Вы пришли. Что это у Вас в руках такое огромное? Это мне?

– Конечно Вам, кому же ещё. Вот. Поздравляю. Happy birthday!

– Спасибо, Макс, милый. Что это?

– Цветы. Хризантемы. Белые. Восемнадцать штук. С намеком на Вашу ослепительную, ослепляющую красоту, Николь, и на Ваши восемнадцать лет, которые, после восемнадцати... уже не меркнут и не померкнут никогда!.. – Макс забыл слова, понял, что запутался и пробормотал, почти уже неслышно: – «...для меня, во всяком случае...».

Он совершенно смутился не только от собственный слов, сколько от того, как смотрит на него Николь. Глаза ее сияли, но она, кажется, и сама была смущена немного. Ляпнул ли он бестактность?

– А Вы отменный льстец, оказывается, – засмеялась, наконец, Николь.

Порозовев лицом, она приняла кулек, бережно положила его на край стола и принялась осторожно разворачивать.

– Боже мой, какое чудо! – воскликнула она, когда роскошные белые полушары, издающие новогодний запах ёлки, показались на свет божий.

И в этот момент в столовую вошел доктор Грэй с огромным букетом алых роз, уже установленных в большую хрустальную вазу.

– Посмотри, Том, что мне Макс подарил! Нет, ты только посмотри на это!: это же... это же сам Господь сотворил, собственными руками! Это же божественно!

– Да. И это – тоже! – протянул своей молодой жене вазу с розами Том Грэй. – Happy birthday, Николь!

При этом заметно было невооружённым глазом, что Грэй уязвлен ревностью.

– Ну что ты, родненький! Розы – королевы цветов! С ними не сравнится ничто. Но только твой подарок я уже видела. А хризантемы Макса – это полная неожиданность. И где он их только добыл? Кроме того я знала, что ты мне подаришь розы. Ты на каждый день рождения даришь мне розы по числу моих лет. Сколько роз на этот раз в вазе? Явно, больше восемнадцати. А вот Макс принес мне восемнадцать штук, Том. Он думал, что мне восемнадцать лет, не так ли, Макс?

– Абсолютно верно.

– Неужели Вы действительно так думали, Макс? Это характеризует Вас с совершенно неожиданной стороны, однако. Напомните, когда у Вас будет день рождения. Следуя этой логике, я Вам тоже подарю штук пять, гм... ну, например, кактусов. Или нет: шесть – ведь через год Вы будете уже на год старше... – яд брызгал из Грэя, как из кобры.

- Том, прекрати, не ревнуй же ты, как ребенок. А, впрочем, ревнуй больше! Мне это даже нравится! Вот смотри: я целую Макса за его хризантемы! – и Николь подскочила к Максу и чмокнула его в щеку, – ну что, съели, мистер Грэй? Это Вам наказание за Ваши тридцать две розы, – Николь подмигнула Максу (на самом деле ей исполнилось тридцать семь), – в следующий раз подаришь мне девятнадцать, слышишь? Макс задал новую систему отсчета для моих лет.

– Слушаюсь, мадам. Моему же карману легче будет.

– Циник!

– Вертихвостка!

Макс наблюдал эту сцену со смешанным чувством радости и тоски одновременно: Николь хорошо относится к своему пожилому Грэю, это было ясно, а он ее обожает абсолютно и никому не отдаст, и это было видно еще чётче.

И тут без стука отворилась входная дверь и на пороге возник Джим Спайкс. Он торжественно прошествовал к Николь и манерно поцеловал ей руку, потом привстал на цыпочки и, не спрашивая позволения, стремительно чмокнул ее в подбородок. После чего повернулся к Грэю и помпезно заявил: «А теперь можете меня хоть расстрелять за это, шеф!». Затем снова сделал полоборота в сторону Николь, отставил ножку в сторону, прижал руку к сердцу и ужасно фальшивя, заголосил песню Франка и Нэнси Синатра „Something stupid“, содержащую слова „...I love you...“. В исполнении вертолетчика эта песня звучала, однако, не нежным бормотанием, но визгом свиньи перед закланием.

– С днем рождения, Николь! – завершил Джим свое любовное обращение, – поздравляю от имени всего нашего славного авиаполка в лице его единственного представителя – меня самого, Джеймса Спайкса!

Николь смеялась. А Джим посмотрел на Макса, вопросительно вздернул свои белобрысые бровки и сварливо спросил:

– Открытку уже вручил, небось? Не мог друга дождаться, негодяй?

– Какую открытку? – заинтересовалась Николь.

Максу бросилась кровь в лицо: ах, этот подлец Джим! Но он ничего не успел объяснить. За него это сделал паразит Спайкс, который расписал всю историю со стихотворением в лицах и продекламировал обе версии их совместного – это он подчеркнул особо – творения. Как и предсказывал вертолетчик, Николь хохотала от души, и Том Грэй вторил ей вполне искренне, как показалось Максу. Сам же герой момента Джим Спайкс напыщенным петушком разгуливал по комнате, время от времени приостанавливаясь и принимая наполеоновские позы. Он наслаждался своим триумфом. С каким удовольствием засунул бы ему сейчас Макс толовую шашку с горящим шнуром в его белые парадные джинсы! Но о такой мести нельзя было даже и помыслить: ведь рядом с подонком Спайксом стояла она, прекрасная Николь...

Именинница пригласила гостей к столу. Расселись, застучали фарфором, зазвенели стеклом бокалов и столовым серебром. Салаты, холодные закуски, экзотические микросэндвичи на палочках: Ли постарался на славу. Сам китаец время от время забегал в столовую, чтобы что-то унести, что-то принести и держать при этом руку на пульсе на предмет момента, когда пора будет подавать горячее. Макс исправно накладывал себе в тарелку, поднимал бокал, улыбался и кивал. Вот только вспомнить впоследствии, что они ели и пили, Макс никак не мог. Потому, возможно, что всеми органами чувств воспринимал в те минуты одну лишь Николь и озабочен был одной лишь мыслью: как вручить ей подарок, чтобы проклятого Джима не было при этом рядом? Коварный амур, так жестоко повредивший его ум и сердце три года тому назад, на сей раз пришел ему на выручку. А именно: он занялся Джимом. У того внутри отчаянно завыло, Джим налился пунцовой краской натуги, как штангист перед рекордом, затем торопливо извинился, ринулся к дверям и исчез. Макс искренне позлорадствовал: он хорошо знал проблему Джима. Когда тот ел непривычную еду, то его пивные «внутренние трубы» начинали петь фуги Баха, и Джиму нужно было срочно мчаться на большой, сольный клозетный концерт, который он исполнял сразу на всех регистрах и в режиме «фортиссимо». Максу приходилось это слышать не раз и рукоплескать до оваций. Вот и теперь, чтобы не пугать хлебосольных Грэев, непривычных к подобной музыке, он убежал к себе в вагончик. Деликатесы китайца Ли были тому причиной. Милый Ли...

Макс понял: час его пробил. Он прошел в прихожую, достал завёрнутый в наволочку бесценный пакет из рюкзачка, который всё ещё бедным родственником жался к старому венику в углу, распеленал подарок, сунул дырявую наволочку назад в мешок и вернулся в комнату. Вид у Макса был, надо полагать, не слишком стандартный, потому что и Николь, и Грэй смотрели на него с любопытством. Удивление на лице Николь, впрочем, тут же сменилось интересом: она смотрела на руки Макса, на белый пакет, усыпанный золотыми сердечками. Она уже догадалась, что сейчас произойдет что-то приятное для неё. И предчувствие её не обмануло: Макс двинулся ей навстречу, открыл рот для поздравительных слов, но в горле что-то лишь противно квакнуло: голос изменил ему.

– Смелей, Макс! – подбодрил его Грэй. Голос начальника вернул Максу дар речи.

– Дорогая… миссис… Николь.. – пролепетал он, – в ознаменование нашего с Вами знакомства, то есть, я хотел сказать, по поводу вашего замечательного дня рождения... позвольте мне преподнести от всего сердца, которое… вот, случайно обнаружилось в заброшенной шахте… небольшой сувенир… на долгую память обо мне, – пот струился по лицу Макса, щипал глаза и губы.

– Что это? – услышал Макс неприятный голос Грэя со стороны.

– Это сюрприз! – резко ответил Макс, продолжая безотрывно смотреть на Николь.

– Сюрприз? Ещё один? – проворковала Николь. Глаза ее сияли подобно двум голубым бриллиантам. От этого свечения Макс замер на секунду, но потом очнулся и прохрипел:

– А вот Вы разверните и увидите! – эти слова прозвучали почти грубо. Но Николь даже не заметила, кажется, странного тона Макса. Она была сосредоточена на подарке. Макс вложил ей пакет в руки.

– Ого! – вскрикнула она, – тяжелый какой! – Она положила пакет на стол и дотронулась до неэстетичного шнура:

– Какая забавная верёвочка!

– Это бикфордов шнур, дорогая, – пояснил подошедший поближе Грэй, – им подрывают динамит. А внутри, по логике вещей, запакована бомба. Я угадал, Макс?

– Типа того. Но в другом смысле.

– Вот теперь уже и я заинтригован до предела. Что может подарить моей жене опытный подрывник такого, что взрывается лишь в переносном смысле слова? Развязывай скорей, Николь! Или нет: пусть Триллер сам распакует. На всякий случай.

Узел на шнуре затянулся так, что распутать его и впрямь пришлось самому Максу. После чего он сделал шаг в сторону. Николь бережно сняла с пакета праздничную обертку. Возникла полированная розовая шкатулка.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула Николь.

– Откройте её, пожалуйста, – попросил Макс. Сердце его стучало в горле и еще где-то там, понизу. Николь нажала на кнопку и откинула крышку. Повисла тишина...

Грэй пришёл в себя первым.

– Макс, – сказал он изменившимся голосом, – Вы в своём уме? Вы хоть соображаете, что это такое? Где Вы его взяли? Это же… это же настоящее сокровище... Это уникат! Такого второго нет на земле! Откуда он у Вас, Макс?

Но Макс молчал. Он смотрел на Николь. А Николь смотрела на опал. Она была бледна.

– Это «арлекин»? – спросила она.

– Нет, Николь. Таких «арлекинов» не бывает. Это ещё ценней. Это чёрный опал, кристаллический многоцветный опал на темной основе. Я дал ему имя «Николь».

И снова повисла тишина. И опять Грэй повторил свой вопрос:

– Где Вы его взяли?

Макс понял, что пришла пора объясняться. Он принялся рассказывать Грэю в подробностях, как он лазил по заброшенным шахтам в поисках опалов и как ему попался этот камень. Но шеф продолжал иметь озабоченный вид:

– Зачем Вы это делали?

– Когда-нибудь открою магазин драгоценных камней. Начну с опалов.

– Но ведь Вы без лицензии искали?

– Да, виноват: рисковал немного. Но больше не буду. Куплю лицензию.

– Хотите уйти от нас?

- Что Вы, Том! Конечно, нет! Я в свободное от работы время это делаю. В порядке хобби, так сказать. А взрывчатку я оплачу. Я и попользовался-то ею совсем чуток, подрывы ведь мелкие делал, чтобы шахта не схлопнулась. Виноват, конечно. Но я надеюсь, что Вы меня простите за это.

Грэй оставался хмурым.

– Взрывчатка – ерунда, – сказал он, – не ерунда другое: почему Вы решили эту ценность подарить моей жене? Вы ведь должны понимать, что у каждого подарка есть разумные пределы. Такие дары не всякой царице преподносят. У Вас что – не все дома? Что-то не замечал я за Вами пока… до этих цветов, во всяком случае... В общем, так: Николь не может принять от Вас такого подарка.

– Я не могу его принять, – тихо повторила Николь. И тогда Макс в отчаянии вскричал:

– Нет, можете! Нет, обязаны! Это подарок! Если Вы его не примете, я разобью его молотком! Я клянусь! Я разобью его, и он уже никому больше не достанется! Я для Вас его нашел, Николь, для Вас пилил и для Вас упаковывал!... – Макс тяжело дышал, он понял вдруг, что сделал большую ошибку этим своим криком: он выдал себя раньше времени, причём в уродливой, истеричной форме, и что ещё хуже – он выдал свои чувства перед Грэем! И, пытаясь хоть как-то исправить положение, он торопливо заговорил:

– Из уважения к мистеру Грэю, из величайшего почтения перед ним я хотел сделать совершенно особенный, незабываемый подарок его жене, а Вы мне говорите: «Не приму»! Да, он дорогой, наверное, этот камень, ну и что с того? Я что – только простой булыжник с дороги имею право подарить жене моего начальника? Пожалуйста: не обижайте меня, не оскорбляйте меня своим отказом. Клянусь Вам: я не возьму этот камень назад. Делайте с ним что хотите! Я...

И тут Грей, прерывая его, положил ему руку на плечо:

– Успокойтесь, Макс. Ладно уж... Видимо, Вы и впрямь безумны, но это вне моей компетенции, я не психиатр. Что ж, если Вы к этому так болезненно относитесь, если Вы действительно так любите… жену своего начальника, что готовы отказаться ради нее от собственного богатства на всю оставшуюся жизнь, то я… я просто завидую ей. Это – царский подарок, хоть и совершенно сумасшедший. Я организую Вам психологическое освидетельствование, и если доктора подтвердят, что Вы в порядке, то опал останется у Николь. Договорились? Не хмурьтесь – я шучу. Николь, скажем Максу Триллеру спасибо и… поцелуй его, что ли, пока он не заплакал…

Но Николь его не поцеловала. Она просто посмотрела на Макса долгим взглядом, и он увидел, что она все поняла. В ликующей душе Макса авантюрный Амурчик протрубил в фанфары, но в сердце прокрался холодок. Он шагнул за черту, далеко за черту – Макс это понимал. И что теперь будет – неизвестно. Неизвестность эта и пьянила радостью, но и пугала одновременно.

В этот миг хлопнула входная дверь, сразу вслед за этим в прихожей загрохотало и зачертыхался Джим: он зацепился ногой за ремни рюкзака на полу и чуть не упал вместе с гардеробной вешалкой, за которую ухватился.

– Какой ещё свихнутый чётров идиот догадался его тут бросить! – вопил в прихожей Джим, обращаясь, надо полагать, к вешалке. Том Грэй между тем быстрым взмахом сгреб со стола шкатулку вместе с обёрткой и бикфордовым шнуром и стремительными шагами удалился с подарком Макса в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом. Когда Джим ворвался в гостиную, всё здесь опять уже имело свой прежний, застольный вид.

– А вот и я! – бодро объявил вертолетчик, – электроплитку забыл выключить, оказывается. Хорошо ещё, что вовремя вспомнил...

Но присутствующие не обратили на слова Джима никакого внимания. Все были заняты переживаниями совсем другого рода. Чтобы не вступать с Джимом в глупый диалог, Николь включила кнопку магнитофона и предложила, глядя на Макса:

- Потанцуем?

- О! Хампердинг! – одобрительно воскликнул Джим, – хорошо поет старикан, я под него чуть не женился однажды, – и он кинулся к Николь. Но она сделала шаг вперед, мимо Джима, и оказалась стоящей прямо перед Максом. В следующую секунду она положила Максу руку на плечо. Джим крякнул и отправился к столу, наполнять «чем бог послал» свои опустевшие «внутренние трубы».

А Макс танцевал. Или нет: он просто обнимал Николь, медленно покачиваясь в такт музыке. Он обнимал ее трепетно, осторожно, как драгоценный дым, который может улететь от неосторожного дыхания. Он держал ее двумя руками за талию, ее руки лежали на его плечах. Ему показалось, что она придвинулась к нему. Он чувствовал жар её тела. У него закружилась голова: наверное, он действительно прекратил дышать. И он услышал её шепот:

– Зачем ты сделал это?

– Я люблю тебя, – ответил он, и головокружение его усилилось.

- Ты сумасшедший, – прошептала она.

– Да, – ответил он едва слышно. На секунду она прильнула к нему, и в этот миг в комнату вошел Грэй. Он кривовато усмехнулся:

– Танцуем? Вот и правильно. И мистер Спайкс уже тут, отлично. Джим, пора наполнить бокалы! Выпьем за наше сокровище! Я имею в виду мою дорогую Николь. Эй, вы, молодые люди, вы с нами, или как?

Николь отпрянула от Макса и с явно преувеличенным энтузиазмом в голосе воскликнула:

– Конечно, давно пора! Я есть хочу! Ли!

И застолье закрутилось по второму кругу. Макс сидел расслабленный и счастливый. Он сделал всё, что хотел. Он всё сказал. Она теперь знает. Макс поднимал бокал за бокалом в ее честь и не сводил с нее взгляда. Но она избегала смотреть на него. И он понимал почему и не обижался на неё: конечно, она потрясена, она смущена, да и Грэй следит за ней внимательным взглядом. И на него самого посматривает странно, между прочим. Ещё бы ему не посматривать: только что унес в соседнюю комнату полмиллиона долларов – его, Макса Триллера, подарок...

Но Грэй не только посматривал странно, но и постоянно подливал Максу вина в бокал и предлагал пить за Николь – за разные ее достоинства. Макс исправно пил – как можно было отказаться? Не искушенный пьянством, он скоро упился и с хитростью пьяного догадался, что Грэй спаивает его намеренно, чтобы он выглядел назюзюкавшейся свиньей в глазах Николь. А вот вам фиг, мистер Грэй! Не дождетесь! Макс Триллер будет сидеть вежливый и культурный и чушь пороть не станет ни при каких условиях! Коварный амурчик в его сердце был с ним заодно: «Правильно, – нашёптывал он, – помалкивай и жди. Ты камешек скатил – теперь жди лавину, она придет». – «Сам знаю, – обрывал его Макс, – чтобы только она меня самого не завалила...». – «Поздно, Дубровский, – злорадно, голосом учителя русского языка Иосифа Моисеевича из детройтского детства Макса пропел амурчик, – посеял ветер – пожнешь бурю!». Но Макс был рад любой буре впереди, лишь бы идти по ней вместе с Николь. И он пил все подряд, что наливали ему Грэй и Джим с двух сторон и только улыбался молча: хорошие подрывники на собственной мине не подрываются. А он был хороший, он был очень хороший подрывник!

А Грэй всё подливал. Подливал и улыбался. И подмигивал. И снова подливал. Провокатор... Рядом с Максом бубнил пьяный Джим – молол всякую бессмысленную чепуху, не доходящую до сознания Макса. Лишь однажды вертолётчик выступил внятно и предложил всем пойти танцевать, но возможная партнерша имелась в наличии лишь в единственном экземпляре, и она участвовать в танцах отказалась. Она видела: Грэй дуется на неё и танцевать с ней не станет, таскать же на себе пьяного Джима не представляло большого удовольствия. Что касается счастливо улыбающегося Макса, не отрывающего от неё глаз, то приближаться к нему было тем более опасно – ещё отчебучит чего-нибудь нестандартное от избытка чувств. Поэтому Николь предложила Джиму потанцевать с Ли. Спайкс с негодованием отверг эту перспективу, заявив, что предпочитает обнимать молодых и красивых женщин, а не старых китайцев. Где-то на краю сознания Макс слышал, как из кухни прокричал Ли: «Я посёла томой, миссис Глэй...», после чего Николь ненадолго удалилась. Потом она вернулась и снова уселась за стол. И тут Макс начал смеяться. Поводом явилась маленькая дикая пчелка, которая взялась из ниоткуда и врезалась в пышные золотые волосы Николь, после чего начала в них копошиться. Наверно, волосы Николь пахли медом, и пчелка подумала, что это самый прекрасный цветок из всех, которые ей доволилось посещать. Николь закричала «Ой-ёй-ёй!», и Грэй воскликнул «Не бойся, это пчела. Вот дура! Ей спать давно пора, а она мед собирать наладилась...» – «Она меня сейчас ужалит!», – паниковала Николь. – «Сейчас вытащу, не дергайся только», – распоряжался Грэй. И в этот миг на самого Грэя из дальнего угла комнаты с ревом пикирующего бомбардировщика налетела большая, зеленая, навозная муха и стала тыкаться в его измазанные жиром губы. Муху явно привлекало что-то из праздничного меню, поглощенного гостями за ужином. Почему именно рот Грэя оказался при этом центром ее вожделения, остается непознанной загадкой живой природы – все ели одно и то же. И вот перед глазами Макса его начальник Томас Грэй одной рукой трепал свою жену Николь за волосы, а другой отмахивался от мухи. Вот тогда Макс и начал смеяться. А вслед за ним захохотал Джим. А потом и Грэй с Николь присоединились к смеху. Но ни один из них не понимал истинной причины смеха Макса. А Макс смеялся вовсе не над пчёлкой, запутавшейся в волосах Николь, а совсем по другому поводу: ему на ум пришла рифма, рожденная из спиртовых паров застолья и остатков стихотворной интоксикации, всё ещё томящей его отравленное любовью сознание.

«Пчелке спать пора давно, а муха тычется в говно...», – декламировал пьяный амурчик у него в голове, и Макс хохотал вместе с амурчиком, а остальные – вслед с Максом, который принялся к тому же ещё и уморительно икать. Чем дело кончилось с пчелой и мухой, Макс уже не помнил. Последнее, что приходило ему впоследствии на память от того вечера – это как они с Джимом пробивались неведомыми партизанскими тропами сквозь огородный скрэб Грэев к себе в вагончик.

Очевидно, Джим, как более опытный австралиец, был лоцманом и штурманом, и по непонятной логике этого факта голова Джима была зажата у Макса подмышкой и вещала оттуда о направлении движения и оставшемся расстоянии до цели. Курс был сложным, если не сказать – загадочным, и первопроходцы то утыкались в колючие кусты, то спотыкались об ананасы вдоль дороги к вагончику. Помимо штурманских речей Джим время от времени произносил слово «Николь», и тогда Макс просыпался. – «...Ты не вздумай к Николь прикасаться, – бубнил вертолетчик, – тебя шеф убъет за это! Он из тебя кровяную колбасу сделает... Ты слишком сильно прижимался к Николь сегодня, я сам это видел... Берегись, Макс... Ты думаешь, что он просто Грэй? Ну да, он Грэй, конечно, но только он куда больше, чем просто Грэй... В тот момент, когда ты узнаешь, кто он такой на самом деле, ты наложишь себе в штаны сразу две порции! Или даже три! Вот так!... Это ж надо: его любимую жену вздумал обнимать у него же на глазах. Совсем спятил!... Я ей тоже цветы подарил однажды... поначалу... уж больно хороша была, а кругом одни аборигенки, первобытно-общинные женщины... а я любитель современности, ты сам знаешь... Ну, раз подарил, два подарил – просто так подарил, клянусь тебе, Макс от полноты эстетических чувств никакой тайной эротики не имел ни в помыслах, ни в планах. А на третий раз Грэй поднял меня за шиворот над домом и показал, в какой стороне находится гора Джомолунгма. Туда он меня закинет вместе с вертолетом, пообещал он мне. И закинул бы! Ей-богу, закинул бы: он такой, сволочь!... Но я его все равно люблю... И тебя я тоже люблю, Макс...

– И я тебя тоже люблю, Джим, хотя ты и свинья распоследняя... зачем ты с этими стихами... – пробормотал Макс и нежно поцеловал колючий затылок друга у себя подмышкой. Ему на секунду показалось, что это голова Николь. Но от этой головы почему-то пахло мясной подливкой, и Макс понял, что ошибся. И они шли дальше. К вагончику вышли почему-то с торца и долго искали входную дверь. Но её не было, она исчезла. Три раза обошли они вдоль стен, тщательно ощупывая их в четыре руки. Двери не было! Но друзья наткнулись вдруг на крылечко и присели, чтобы обсудить этот удивительный феномен, и Джим поведал Максу, что в жизни происходит точно так же: ищешь вход в мир собственного счастья, с детства ищешь, знаешь, что этот вход где-то должен быть, потому что ты рождён именно для того, чтобы отыскать его и войти, а его всё нет и нет... – «Я ненавижу империализм и глобализм! И вас, капиталистов поганых американских, я тоже ненавижу!», – завершил Джим свою глубокую философскую мысль и откинулся назад, чтобы увидеть большие и чистые звёзды над головой. Но стена вагончика за его спиной подалась назад, и Джим завалился в коридор. Таким вот прозаическим образом дверь всё же нашлась. И это было последнее, что помнил Макс от дня рождения Николь.

продолжение следует