Антон Шнайдер (1798-1867) – писатель, поэт и просветитель Поволжья первой половины XIX столетия – родился в католической крестьянской семье немецких колонистов, что в 1765г выехала в Россию из Лотарингии (ныне Франция) по манифесту Екатерины II.

Колония Мариенталь (бывшая Самарская губ.), в которой родился А. Шнайдер, была основана на берегу многоводной в те годы реки Караман, притоке Волги. Он окончил местную церковно-приходскую школу и 25 лет проработал в должности, что была прерогативой церкви, – учителем.

А. Шнайдер – родоначальник публицистики, художественной прозы, поэзии и сатиры. Как родоначальник сатиры, он запечатлел образы мало- и безграмотных местных властей. Популярный в кантоне, он обрёл популярность в Поволжье, благодаря подвижничеству, – составлению сельхозкалендарей и сборников религиозных и светских песен.

Cудьба манускриптов

Его готические манускрипты переходили сыновьям по старшинству из поколения в поколение вплоть до 1929 года – года раскулачивания его правнука, Шнайдера Петра Ивановича (1868-1939), на чердаке которого хранились рукописи Антона. После того, как в 1929 г. Пётр с женой были высланы из Мариенталя, колхоз использовал их дом под детский сад – младшие дети учились к тому времени в Энгельсе.

Младший сын в прошениях доказывал, что отец не пользовался наёмным трудом и его раскулачили незаконно. Через год 62-летним супругам было разрешено вернуться в село. Дом с манускриптами на чердаке им, однако, не вернули. Далее война… Депортация… Архив был утерян. Казалось, навсегда.

В первой половине 50-х годов ХХ столетия рукописи Шнайдера (см. д. 270 «История немцев-колонистов на Волге», стихи 1798-1868, рукопись, готический шрифт, статья «Домашнее и сельское хозяйство для немецких иностранных поселенцев Самарской и Саратовской губерний по обе стороны Волги») оказались в историческом архиве Немцев Поволжья Саратовского музея. Кто, как, когда и почему их туда определил, родственникам неизвестно.

Те, кто был переселён в эти края из оккупированных районов, не знали готического шрифта, а депортированные в Сибирь и Казахстан немцы не имели права возвращаться в места довоенного проживания, так что готический архив Шнайдера символизировал прошлое, от которого пытались избавиться.

Из архива А. Шнайдера исчезли рукописи стихов с цветными рисунками – фигурками военных в обмундировании тех времён. Есть предположение, что их в начале XXI века выкупили потомки, но прежде отпечатали для музейных хранилищ стихи, так что до наших дней дошла машинопись, которой быть не должно априори: печатной машинки в ту пору не было не только у Шнайдера, но и во всём кантоне.

В памяти потомков

В памяти депортированных на Алтай потомков (по линии сына Якова) творчество Шнайдера умирало вместе с носителями этой памяти. В глухом алтайском селе дети 4-13-лет знакомились с ним, как знакомились с Гёте, братьями Гримм, Пушкиным – по творчеству... Тётя Марта (1903-1998) читала по памяти стихи, за которые когда-то получала пятёрки. Няня Лиза, монашка Лизбетвейзел, рассказывала о строительстве церкви, службах и священниках. Бежавшая из трудармии мать, Элла Шнайдер (1911-2004), – о любви «киргиза» Михеля и прекрасной Ами.

Дети любили эти страшные и печальные, похожие на сказки истории, хотя, по словам женщин (мужчины были в трудармии), то были не сказки, а быль. Дети узнавали о нашествиях киргизов, строительстве церкви в Мариентале, вражде между католиками и лютеранами; восстании 1921 года; об ужасах голода 20-х и 30-х годов; Якобе Дитце, что списал (в семье говорили «украл») записи Шнайдера; о невежественных и малограмотных волостных головах .

Воспитывая и формируя детскую нравственность, рассказы становились источником радости, негодования либо, напротив, обострённого чувства справедливости.

Прошли годы… В 2003-м году в Германии в мои руки попадает книга Антона Шнайдера „Из истории колонии Мариенталь на Волге» (Aus der Geschichte der Kolonie Mariental) Гёттингского издательства «Аrbetskreis“ под редакцией сотрудника Гёттингского университета Виктора Гердта.

Немецкий язык к тому времени был мною почти полностью забыт... Медленно, но книгу всё же прочла. И спящий отсек мозга проснулся – вспомнил того, которого невзлюбила в 7-8-летнем возрасте, потому как меня, девочку, назвали в его честь!..

Нашла книгу Я. Дитца и тоже прочла. Так произошла встреча с теми, кто был на слуху, – Шнайдером и Дитцем. И когда появилась возможность полистать энциклопедию «Немцы России», первым делом поискала Шнайдера. Его не было, был Дитц – тот, кто пользовался трудами Шнайдера. Обогащённая знаниями, я понимала, что А. Шнайдер нуждался в защите, но для этого предстояло перевести на русский язык хотя бы то, что было у меня на руках.

По рассказам тёти Марты, в дом её отца, Петра Шнайдера (1868-1939), пришёл однажды Якоб Дитц (1864-1917) и попросил манускрипты Антона, чтобы написать о нём книгу. Взять с собою рукописи Пётр не разрешил, и Дитц несколько дней что-то в них выписывал. Когда в 1914г. её отец прочёл в «Саратовских листках» Я. Дитца, он рассердился и приказал его в дом более не впускать: Дитц выдал рукопись Шнайдера за свою.

С тем, что творчество А. Шнайдера было широко известно в Поволжье, убедилась в 15-летнем возрасте и лично я, встретившись с потомком того самого Дельвы, которого так нелицеприятно описал А. Шнайдер.

Личность автора

Записи А. Шнайдера уникальны, как летописное свидетельство эпохи, в которых автор выступает как Историк, Человек и Наставник. Когда речь заходит о двуличии, неподкупности и преданности вере, тональность его публицистики напоминает гневную тональность несгибаемого протопопа Аввакума.

(«За внешней оболочкой овцы в Дельве скрывался хищный волк, хотя многим, благодаря флегматичному характеру, он казался ангелом. И хотя он душой оставался иудой, разглядеть, чем он дышит, было трудно.

Dellwa war anfänglich von außen ein Lamm, von innen aber ein reißender Wolf. Sein phlegmatisches Temperament stellte ihn vor den Augen der Menschen nicht anders als einen Engel vor, ohne seine geheime Schalkheit zu erkennen, denn er trug das Bild des Judas in seinem Busen herum»).

В Шнайдере, человеке глубоко верующем, заботливом и любящем отце, невероятно трудолюбивом и по-юношески категоричном, угадывается язвительно-гневный правдолюбец. Но о ком бы он ни рассказывал: себе, неприятных либо корыстных людях, он честен перед собой и перед читателями.

Сравнивая записи двухвековой давности с сегодняшним днём, мы с грустью отмечаем, что человек мало эволюционировал, – представление, как должно быть и как есть, не совпадало тогда, не совпадает и нынче.

«Недостатка в священниках мы сегодня не испытываем, и это лучше, чем если бы их не было вовсе, но получают ли смертельно больные и умирающие надежду и последнюю весть о покое, прежде чем покинуть земную обитель? Я таких священников не знаю, нет среди них духовника, который стоял бы у постели умирающего в ожидании последнего вздоха и разговаривал, утешал, пока для несчастного не откроются врата Вечности.

Über den Zustand der jetzigen Geistlichen, einige ausgenommen, mich deutlich auszusprechen, so mangelt es uns doch bis jetzt nicht an Geistlichen, aber doch nur haben wir sie leider so, daß es etwas besser ist, als hätten wir keine. Doch wir die Hoffnung dem Todkranken und Sterbenden, wird ihm die letzte Stunde ruhiger und gefaßter, um hinüberschlummern zu können in die endlose Ewigkeit, wenn er die letzten Mitteilungen erhalten kann? Dem Sterbenden aber an der Seite zu stehen, bis ihn der letzte Hauch ergreift, um ihm mit Zureden, Tröstungen und Einsprechungen die Türe zur Ewigkeit zu eröffnen, so finde ich unter allen nicht einen, der sich hierzu als wirklicher Seelenhirt befleißigt hätte».

Тексты Шнайдера отличает старонемецкий язык с привкусом мариентальского диалекта. Чутьё и вкус автора к языку чувствуется и в описании пленений, и в освобождении майором Гогелем пленных, и в любви к родному луговому Поволжью: «В изрытой весенним половодьем земле спешит распухший в степи поток, оставляя глубокие следы. Чем ближе к лету, тем быстрее испаряется вода; в конце концов она скапливается в глубоких ямах либо лужах, либо пробивается сквозь мощные камышовые и тростниковые заросли. Ложе глубоких вод и бег длинных речек встречается всё реже, так что похвастать осенью чистой проточной водой могут немногие реки, хотя встречаются и такие. На высоких, крутых берегах растут лиственные леса – Божий дар в безлесной степи. Это так называемая «луговая сторона» Волги, которая является неотъемлемой частью степи, что тянется за Урал-реку в глубь сердца Азии».

Частушечный ритм поэзии Антона Шнайдера сродни классической пушкинской простоте. Он ни разу не нарушил стихотворный размер – хорей восьмистрочной строфы с перекрёстной рифмой в первых четверостишиях и парной во вторых. Впечатление, будто его учили стихосложению, хотя мы знаем, что это не так.

Denn allhier kann man nicht bleiben,      Оставаться здесь нельзя

Weil die Not ist allzu groß.                    Здесь замучает нужда.

Hunger quält uns bis zum Sterben,        Чувство голода в трущобе

Ach, das ist ein harter Stoß.                 Будет мучить, вплоть до гроба.

Wenn man soll die Steuer strecken,     Время уж платить налоги…

Womit sollen wir uns decken                Чем, скажите, коль в долгу,

Und die Schulden tragen ab?               Где укрыться босоногим?

Sinken möchte man ins Grab.              Разве что в сыром гробу.

Was sind der Soldaten Züge?             А к чему солдатов взводы?

Nein, kein Spaß wird da gemacht.      То ж не шутки-хороводы.

Auf der Bank gestreckt zu liegen,       Тут к скамьям всех подвели,

Dieses war schon ausgedacht.          Что были приготовлены.

Hundertzwanzig Rutenstreifen            Розог каждому 120 –

Fielen auf die Hintern weichen.           Выдержать бы хоть 15.

Blau und rot schwillt in die Höhe,        Заорал волдырь аккордов –

Schrien dann, ach Gott, wie weh!        Господи, как это больно!

Получив далеко не лучшее образование, Шнайдер удивляет знаниями, которые сегодня приобретают в Вузах. Его трудолюбие (он находил время для всего: для работы на земле, самообразования и творчества) достойно восхищения и подражания.

Энциклопедия, Шнайдер и историография

Вызывает сожаление, что Общественная Академия наук не проделала должной научно-исследовательской работы, которая обычно предшествует энциклопедическим изданиям, и в энциклопедию не попали многие уважаемые люди, в том числе и Антон Шнайдер.

По этой причине историография потеряла имя человека, который первым рассказал, как осваивались пустынные степи юго-востока Поволжья; кто стоял у истоков художественной прозы, публицистики и поэзии; кто составлял сельхозкалендари и стоял у истоков научного земледелия; кто работал по сохранению культуры этноса, перекладывая на музыку светские и религиозные песни; кто оставил список первых поселенцев Мариенталя.

Антон Шнайдер – не политик. Его «политикой» была религия и нравственность, но религия и нравственность в конце тысячелетия были делом второстепенным. Выгоднее было акцентировать внимание на Я. Дитце – адвокате, депутате Госдумы Российской империи I созыва, пострадавшем по политическим мотивам.

Читатель, знакомый с рукописями Шнайдера, не может не заметить, что структура книги Дитца и структура рукописей Шнайдера совпадают и что Дитц цитирует А. Шнайдера как «безымянного автора» и безымянного «современника». Что у «безымянного автора» и «современника» было конретное имя, не могли не знать те, кто готовил проект книги Дитца: Энгельсский филиал Госархива Саратовской области и Гёттингенский исследовательский центр. Остаётся вопросом, отчего в Гёттингене ограничились лишь изданием книги А. Шнайдера «Из истории колонии Мариенталь на Волге» (Aus der Geschichte der Kolonie Mariental an der Wolga“) под редакцией В. Гердта. Неужели для энциклопедической библиографической статьи у исследовательского центра не нашлось ни сил, ни времени, ни знаний?

Исследовательский центр Гёттингена закрыл глаза на начавшееся искажение историографии – энциклопедия это искажение закрепила.

Характеризуя колонистскую литературу, Я. Дитц упоминает также о брошюре Дзирне(?!): «Можно встретить рассказ о «киргизском Михеле» и «прекрасной Амми из Мариенталя», в коем повествуется о плене Михеля, чудесном освобождении его дочерью богатого киргиза и женитьбе на ожидавшей его в колонии Амми (Анна-Мария)»

Повесть Шнайдера «Kirgisemichel…» («Киргиз Михель и красавица Ами из Мариенталя»), широко бытовавшая в рукописном виде, была переработана ещё при жизни Шнайдера (1798-1867) в содружестве с Фридрихом Дзирне (1835-1872), пастором из соседней колонии. Он был моложе Шнайдера на 37 лет, но пережил его всего на пять. Повесть без указания на авторство была издана в 1892, Саратов, Криммель к 25-летию со дня смерти Шнайдера и 20-летию со дня смерти Дзирне, и потому повествование в прологе ведётся от имени «посланника мира»:

«Любовь к прошлому, к так называемой старине, у немцев Поволжья очень сильна и потому, дорогой читатель, «посланник мира» решил предоставить тебе историю из глубины веков. Знают её многие, особенно читатели луговой стороны, где она была написана за несколько лет до этого. Кто её не читал, тот слышал. Надеемся, что чтиво, которое вам предоставил по просьбе благодарной аудитории «посланник мира», станет подарком для подростков. «Историю о киргизе Михаиле» могут теперь прочесть все те, кто слышал её зимними вечерами у ног своей бабушки».

(Im Folgenden bringt dir, lieber Leser, der „Friedensbote“ eine Erzählung aus der alten Zeit. Vielen unter uns ist ja wohl diese Geschichte schon bekannt, besonders den Lesern auf der Wiesenseite, da sie bereits vor mehreren Jahren im Drucke erschienen war. Wer sie aber nicht gelesen, hat sie erzählen hören. Die Liebe zum Alten, Vergangenen ist auch bei uns Deutschen an der Wolga so groß und rege, daß zweifelsohne Niemand von unseren Lesern die kleine Gabe verschmähen wird, die ihm der „Friedensbote“ auf besondere Bitte aus seinem Leserkreise bringt, wenn er die fast nur noch mündlich im Volksmunde fortlebende „Geschichte vom Kirgiesenmichel“ nun denjenigen, die ihr am stillen Winterabende zu Großmutters Füßen gelauscht, durch eine neue Auflage derselben auch im Drucke zugänglich macht).

В 1993 г в книге Annelore Engel-Braunschmidt „Siedlernot und Dorfidyl“ автором снова называется Дзирне. Остаётся надежда, что историческая справедливость восторжествует, ибо опытному лингвисту не составит труда определить авторство, но в чьих интересах это очередное искажение – загадка.

Важно помнить, что искажение историографии опасно для нравственного здоровья общества. Забыть имена тех, кто стоял у истоков и сохранил тёмные, подчас трагические страницы, – значит, шагать по криминальному следу.

История российских немцев, особенно военная и послевоенная, долгие годы замалчивалась. Не исследована и литература. Её пытаются сегодня воссоздать – жаль, занимаются этим зачастую любители. Готовя к изданию книгу сухих документов, можно оставаться нейтральным. Но нельзя оставаться нейтральным при исследовании этих документов. Можно не быть профессионалом, издавая дневниковые записи, но им надо быть при исследовании истории литературы, религии, культуры. Тенденция, когда непрофессионалы позиционируют себя профессионалами (историками и исследователями религии), опасна, ибо колесо, запущенное против часовой стрелки, бывает трудно направить затем по часовой стрелке.

Непрофессиональные исследования вредны так же, как и непрофессиональные переводы, когда в ущерб содержанию теряют автора – его дух, характер, энергетику. Это вредно как в беллетристике, так и дневниковых записях. Читабельное воспроизведение эквивалентного текста на другом языке может либо улучшить оригинал, либо, напротив, испортить его. Нудный перевод, о который спотыкаются при чтении, убивает значимость оригинала и его автора.

За полтора столетия А. Шнайдер был издан один раз на немецком языке в 1999 г. в Гёттингене. Нынче он параллельно с немецким издан впервые ещё и на русском «Мариенталь XVIII-XIX Немецкое Поволжье» (viademica.verlag berlin, ISBN 978-3-939290-99-5, 490 стр., Берлин 2014), так что его смогут прочесть и в России.

В его трудах – история не только немецких колонистов XVIII столетия, но и история России. Она информативна, познавательна и поучительна, равно как и любовная повесть «Киргиз Михель и красавица Ами из Мариенталя».

Для исследования колонистской литературы желательно полное издание А. Шнайдера – документа художественно-публицистического, философского, религиозного, этнического и поэтического, а для восстановления историографии необходим сравнительный анализ манускриптов Шнайдера, Дитца и Дзирне. Последний, по воспоминаниям родственников, редактировал и переписывал повесть «Kirgisemichel…», когда Шнайдер был уже тяжело болен. На мой взгляд, в последующих изданиях будет правильнее указывать обоих авторов: Шнайдера и Дзирне, так как переработанный вариант повести – продукт их творческого содружества.

Летописное описание А. Шнайдером давно ушедших лет приоткрывает ныне живущим завесу в прошлое народа, что был носителем традиций, обычаев и культуры германских земель. Наследие это приподнимает также пласт в истории России XVIII столетия – пласт этноса, что стал форпостом юго-восточного Поволжья, освоил, окультурил и превратил в цветущий край пустынные когда-то степи.

Знание этого пласта может сослужить службу как народам Поволжья, что полито кровью немецких колонистов, так и историческим отношениям народов двух стран: России и Германии. Но для изучения этого пласта должна восторжествовать прежде всего историческая справедливость.

Декабрь 2014