И. Шёнфельд

3. Элис Спрингс. Белая игуана.

Через двое суток, поплутав по обширным предместьям Сиднея, Макс, утомленный дорогой и переживаниями, въехал в огромный город на тихом океане – город, сделавший своим символом, своей мировой визитной карточкой белоснежную раковину оперного театра перед гигантским мостом через пролив, разделяющий город. Под этим мостом свободно проплывают многоэтажные океанские теплоходы, доставляющие в Австралию и будущих диггеров – охотников за опалами, которые останутся здесь навсегда, привороженные разноцветными искрами австалийских подземелий.

Макс остановился в католической миссии. Получилось это случайно. Он ткнулся в пару гостиниц в центре города, но свободных мест нигде не оказалось. Последнюю попытку он сделал уже в сумерках. Снова неудача. Макс вышел из зеркальных дверей на темнеющую улицу и выругался: «Черт!».

– Этот Вами упомянутый персонаж еще ни одного порядочного человека не выручил, – раздался голос рядом,- это большая иллюзия, сэр. Спасает только Бог. Вы христианин? – к нему обращался небольшой человечек в темно-сером костюме-тройке, держащий в руке веер флаеров.

– Я христианин, мистер, да, но Бог меня не спас почему-то. Мест нет. После двух суток в пути я должен спать в машине.

– Вы плохо думаете о Боге, брат мой. Он всегда рядом. И сейчас он тоже рядом с Вами. И говорит моими устами. Вам нужен кров? Считайте, что он у Вас есть. Если Вы ничего не имеете против того, чтобы переночевать в католической миссии.

– В келье и на коленях?

– Ну, что Вы, нет, конечно: на перине и в благоустроенной комнате. Всего лишь за сто австралийских долларов. Без завтрака, но с общей монастырской кухней, где к Вашему распоряжению чайник, микроволновая печь и даже вафельница. Вот рекламный листок с фотографиями. Вы можете убедиться сами.

– А Вы священник?

– Да, я скромный служитель нашего великого Господа Иисуса Христа.

– Вы служите ему на поприще сдачи номеров?

– Не иронизируйте, брат мой. Тяжелые времена бывают не только у агнцев, но и у их пастырей. Бог учит нас на него надеяться, но и самим не плошать, не так ли? Как говорится в миру: «Хочешь жить – умей вертеться». Пойдемте, я расскажу Вам одну притчу по дороге о том, как Бог спасал упрямого Натана. Пойдемте, пойдемте, Вы все равно не найдете себе места ни в одном из этих небоскребов роскоши – тут все забронировано на три месяца вперед: поверьте мне, я коренной сиднеец. Вы на машине? О, тем лучше – доберемся в один миг. Мы ведь тоже располагаемся в центре города, в тихом месте, на холме. Следовало бы просить за наши палаты втрое больше денег, но мы должны оставаться в рамках христианской скромности перед лицом взбесившегося золотого тельца. И тогда взоры людские снова обратятся к нам...

Центр города в Сиднее – понятие обширное, но до миссии на холме добрались действительно быстро – святой отец едва успел досказать свою притчу о глупом верующем Натане, который стоял на крыше дома, вокруг которого бушевало наводнение, и взывал к Богу о спасении. Мимо проплывали соседи на лодке и звали Натана к себе, но Натан лишь отмахнулся от них: «Не мешайте, меня Бог спасёт!». Мимо проплывал катер береговой службы, и Натана хотели стащить с крыши, но Натан брыкался: «Убирайтесь! Любимый Бог меня спасёт!». Наконец, когда Натан стоял уже по шею в воде, в него ткнулось толстое бревно. Но он оттолкнул и его и продолжал горячо молиться. Но вот вода накрыла Натана с головой, и он утонул. Вскоре он предстал перед Творцом и стал с обидой пенять ему: «Господи! Я так верил в тебя! Почему же ты не спас меня?». – «Я тебя спасал трижды, придурок, – возмутился Господь, – но ты оказался слеп и глух к моим посланиям. Ты слушал лишь самого себя и собственные вопли. Верить в меня нужно не только душой и сердцем, но хотя бы немножко и разумом тоже. Для этого я дал вам, людям, думающие мозги!».

Что ж, можно считать, что Максу повезло: его приютили миссионеры, которые служили Богу не только душой, но и немножко разумом тоже. Но у милосердного Провидения, приведшего Макса Триллера в тихую обитель на одном из густозаселённых холмов Сиднея, была, надо полагать, и другая, еще более милосердная цель: погрузить измученного духом Макса в атмосферу покоя и смирения, чтобы в отражении Вечного времени он увидел себя, ничтожного, со стороны, и понял, что на ладони Случая, приведшего его в земное измерение, его страдания и страсти есть пустое ничто – суета сует.

Нет, стены миссии не излечили Макса от его любовной хвори: хитрый Амурчик, в пух и прах разгаданный Фрейдом, поселяется в тестостеронах хотя и не навсегда, но надолго, с рецидивными и суицидальными эффектами. Однако, самую острую фазу отчаяния Макса стены монастыря всё же заглушили и, бродя по территории миссии под меланхоличные звоны ее колоколов, Макс вобрал в себя не столько монашеского смирения, навеваемого этими звуками, сколько того духа разума, которым жили деловитые миссионеры-«антинатановцы».

Здесь, в миссии, Макс дождался Стива из его северных полётов, оформил должным образом своё увольнение, погасил в банке «Барклайз» чек Грэя, сердечно попрощался с разумными святыми отцами и, оставив на время свой «Лендровер» во дворе миссии, на бело-красном лайнере с портретом кенгуру на хвосте улетел авиакомпанией «Квантум» в город Элис Спрингс, расположенный в геометрическом центре Австралии, в аутбэке еще более диком, чем тот, в котором Макс Триллер прожил три мучительных, но и счастливых года. Австралийская виза, оформленная под контракт, была действительна еще год, и он решил остаться в Австралии, поближе к Николь. Элис Спрингс лежал на автомагистрали Стюарта, соединяющей экваториальный Дарвин с Аделаидой, расположенной на юге страны-континента и почти уже заглядывающей в глаза Антарктике. Но плевать на Антарктику, главное было в другом: хайвей Стюарта пробегал мимо Роксби Даунс, который находился всего лишь в тысяче с небольшим километров к югу от Элис Спрингс. А это – полдня пути на хорошей машине по прямой как стрела асфальтированной дороге, единственную смертельную опасность которой представляют собой кенгуру, перелетающие через проезжую часть, да еще, пожалуй, низины, залитые водой после грозовых потопов, которые случаются, впрочем, не каждый год и почти никогда не наполняют низины доверху.

Таким образом, осев в Элис Спрингс, Макс будет готов по первому зову и незамедлительно предстать перед взором Николь. Ведь она обещала ему встречу. А значит, она позовёт его! Или птицей счастья явится к нему сама, когда Грэй окончательно изведёт её своей стариковской ревностью. И ждать этого осталось, похоже, недолго. Ревность кормится немощью. А Грэй на секс-гиганта никак не похож – уж больно подобострастно смотрит он на жену свою, стараясь добрыми улыбками и широко распахнутым кошельком заменить все остальные обязанности семейной жизни. Дурак он: никакое золотое сердце старого мужа не заменит горячего железа молодого друга, как любили говорить солдаты в армии... Впрочем, Макс старался укрощать в себе такого рода мысли. Надо просто ждать и не думать о бегущем мимо времени – и это всё. Китайцы говорят: если достаточно долго сидеть у реки, то можно увидеть, как мимо тебя проплывает труп твоего врага. С той же вероятностью следует ожидать и бригантины под алыми парусами – как в той сказке, которую давал когда-то читать Максу Иосиф Моисеевич Славянский, учитель русской словесности.

В Элис Спрингс Максу повезло в первый же день. Он сразу нашел помещение для магазина вместе с квартирой наверху. Шагая по центральной улице городка, Макс увидел, как на соседнем перекрестке из распахнутых стеклянных дверей выносят стеллажи и картины. Он свернул и подошел поближе. В витрине освобождаемого помещения выставлен был фанерный лист с объявлением «Сдается». Съезжал арт-салон. Хозяин был тут же – длинный, тощий англичанин с седой, богемной шевелюрой. Рядом с ним вертелся маклер – потный деятель в клетчатой рубашке и австралийской шляпе. Маклеру было что-то нужно от выезжающего. Макс уловил, что речь идет о каком-то поврежденном дверном пилястре, ремонт которого старый владелец обязан оплатить. Англичанин же предъявлял маклеру поляроидный снимок с проставленной датой и доказывал, что пилястр был поврежден уже на момент въезда. Маклер кричал, что надо было этот факт вовремя обжаловать, а теперь уже поздно. Англичанин возражал на это кратко: „Go to hell!“, то есть «Пошёл к чёрту!». Оба обрадовались Максу как третейскому судье, посланному самим господом Богом. Спор закончился тем, что осмотрев повреждение, Макс вызвался исправить его за свой счет, если ему сдадут помещение на льготных основаниях с сегодняшнего дня. Маклер ответил „No problem“. Льготные основания оказались кусачими, но маклер заверял, что для этого элитного местоположения на пересечении всех туристических дорог города и тем более для будущего магазина опалов эта цена – считай что подаренная. Макс, для приличия поторговавшись и сбив арендную плату на сто австралийских долларов, согласился со всеми прочими условиями маклера, сообщив тому, что уступает исключительно из уважения к памяти отца, который тоже долгие годы пробавлялся чёрствыми маклерскими хлебами. Толстяк сделал вид, что приятно поражён таким удивительным совпадением судеб. Ударили по рукам и пошли внутрь подписывать бумаги. Англичанин в это время продолжал командовать погрузкой художественных изделий, и слова „ bloody hell!“ и „shit!“ являлись при этом главными звуками, ответственными за организацию и управление процессом погрузки.

Внутри опустевшего магазина, посреди помещения, на одиноком стуле сидел печальный абориген высокохудожественного вида в красной кожаной жилетке поверх голой тёмной груди и с желтым галстуком-«бабочкой» в черный горошек на жилистой шее. Из синих, измазанных краской джинсов торчали босые ноги с крепкими ногтями янтарного цвета. Рядом с ним стояло пластмассовое ведро с кистями.

– Рафаэль, эй, Вандималунгу, ты можешь уходить. Мистер Сазерлэнд не останется, он же тебе сказал. Он уже грузится. Садись скорей к нему в машину, говорю тебе, а то останешься без работы. Иди, пока зовут. Послушай опытного человека. А то сопьёшься и будешь спать в высохшем русле под эвкалиптом, как все твои соплеменники. Иди, говорю я тебе!.. – «Это аборигенский художник Рафаэль Вандималунгу, – пояснил Максу маклер, – учился в Англии. Сазерленд на нем кучу денег заработал и хочет его в Мельбурн забрать с собой, а этот уперся: я тут родился, видите ли, тут моё племя, тут моя земля, тут мои духи живут – всякую подобную чушь мелет. Вон они, его духи, за городом в буше валяются, все уже пьяные в драбадан к этому часу дня»...

Но абориген не шевелился. Он смотрел в пол и о чем-то думал. Он был похож на красивого кроманьонца из учебника антропологии. Но вдруг он поднял глаза и на отличном, «высоком» английском языке произнес, обращаясь почему-то к Максу: „I’ll stay here, I don’t want to go“.

– Ну, слышали? Что я Вам говорил! – возмущенно взорвался маклер,- а ну пошёл отсюда, Рафаэль. Быстро, я сказал! Убирайся! Это помещение сдано другому человеку. Здесь будет теперь располагаться магазин опалов. Ты больше не нужен. Беги, а то хозяин твой уже отъезжает.

– No! – сказал абориген, – I’m not going! – но со стула поднялся, чтобы уйти.

– Погодите-ка, не уходите пока, – остановил его Макс. У него появилась внезапная идея. – Ждите меня здесь, мы сейчас поговорим, – сказал он художнику и вслед за маклером отправился наверх, в апартаменты, смотреть помещение и подписывать бумаги.

Через полчаса все было готово, шустрый маклер по имени Дабл’ю Роун – так он сам назвался – после сотни инструкций и советов, произнесённых скороговоркой, исчез, и Макс Триллер засмеялся – впервые за последние дни. Очень уж удачно все складывалось. И это был добрый знак. Знак судьбы. Значит, судьба ведёт его дальше. И приведёт его опять к Николь. Или её – к нему. Значит, судьбе так угодно было: отправить его в Элис Спрингс и вручить ему в первый же день ключи от магазина, офиса и жилья. Что ж, судьбе видней, судьба человека предвидит всё – от первого вдоха и до последнего выдоха. А это значит, опять же, что он на правильном пути, потому что другого для него нет...

Макс вспомнил вдруг, что внизу его ждёт абориген. Действительно, а почему бы и нет? Если это судьба действует, то, надо полагать, она ему и аборигена послала. Ну, будет магазин не только опалов, но и картин – тем лучше. Если, конечно, этот местный Рафаэль согласится работать не на зарплату, а за долю от проданных картин.

Рафаэль согласился сразу. Мало того – он поразил и обаял Макса своей деликатностью и умной речью. Говоря с ним, Макс никак не мог отогнать от себя ощущения из детства, будто он общается с говорящим медведем. Когда-то его другом стал бездомный детройтский пёс. Он сопровождал Макса в школу, знал расписание его занятий и встречал Макса после уроков, перебегал дорогу только по переходу и под зеленый свет и прятался от полицейских, заметив их задолго до того, как они замечали его – то есть вёл себя в высшей степени разумно. Часто он сопровождал Макса на рыбалку на реку Детройт, с деликатной благодарностью принимал от него хлеб-соль и объяснялся ему в любви полными преданности взглядами и вертолётным вращением хвоста. Он был до того умен, что Макс однажды принялся ему пенять за его примитивный собачий язык и требовать, чтобы пес перешёл, наконец, на нормальную человеческую речь. Вулу (так Макс окрестил пса – сокращенно от «Вельзевул») было до того стыдно от упреков бога-хозяина, что он каждый раз делал невероятные усилия, чтобы исправиться: выл, визжал, бормотал и даже чётко проговаривал «вау-вау», чтобы максимально походить на человека. И очень радовался, когда хозяин начинал хохотать: хозяин прощал ему его ущербность! А молодой хозяин вынужден был раз и навсегда смириться с этим фактом: звери говорить по-человечески не умеют, даже самые умные из них. Они думать умеют, но как-то иначе. И вот эти воспоминания о Вуле вернулись, когда Макс говорил с австралийским аборигеном.

Перед Максом стояло странное существо в человеческой одежде по имени Рафаэль, похожее на пришельца с другой, древней планеты, и говорило с ним на хорошем английском языке – разумно, вежливо и логично. Макс испытал некоторое смущение от собственных мыслей. Безусловно, он разговаривал с человеком, причём с человеком интересным и, надо полагать, неплохим. Хотя бы потому уже, что Рафаэль привязан был сердцем и душой к своей земле и к своему народу: он был их неотделимой частью. Он имел прочные корни. В отличие от самого Макса, например. К чему был привязан Макс, если отбросить морок его любви к Николь? Чем питались его корни? Идеями свободы и демократии в американском, единственно правильном их понимании? Да и были ли у него корни вообще? Частью чего был он сам? Частью Соединенных Штатов Америки – страны, не имеющей даже собственного имени, подобно любой другой стране на земле? Да нет, он, конечно, мог гордиться тем, что является гражданином США – государства с самыми большими авианосцами и астронавтами, ходившими по луне, если это не брехня. Он и гордился, вне всякого сомнения, Америкой, и связан был с ней гражданством и паспортом. Но этих вот корней, как у Рафаэля – ощущения себя неотделимой частью своей земли, своего народа, его культуры и духа, его традиций – этого всего у Макса не было, этой связи с родной землёй он был лишен. Но зато он был свободен! Самый свободный человек в самой свободной стране мира! Эту истину ему прочно задолбили ещё в школе. И в армии продолжали задалбливать. И неграм в американских тюрьмах её тоже задалбливали не менее интенсивно. И негры верили. Свобода! В том числе и от всякого рода архаичных корней. Да здравствует свобода! Да здравствует Америка! «Каждый раз, когда у вас падает боевой дух и ослабевает вера в себя, повторяйте: «Да здравствует Америка!». И победа всегда будет за нами!», – инструктировал своих воинов бригадный полковник в армии. – «Да здравствует Америка!», – дружно вопили воины в ответ. Полковник был очень доволен: Америка могла гордиться своими сыновьями. Ну да наплевать на Америку в целом. Речь шла сейчас о конкретной судьбе Макса Триллера, её верного сына.

Аборигенский художник Рафаэль Вандималунгу согласился работать у Макса без раздумий.

– Сколько Вам платил Сазерленд? – спросил его Макс.

– Пятьсот долларов плюс десять процентов от проданных картин. Краски, кисти, холсты и рамы оплачивал хозяин.

– Я предлагаю Вам один доллар зарплаты, как у президента Америки, и восемьдесят процентов от стоимости проданных Вами картин. О красках, кистях, холстах и рамах Вы заботитесь сами – я в этом ни черта не соображаю.

– Согласен. Но еще хозяин разрешал мне спать здесь, а готовить за домом, во дворе. У меня нет жилья.

– Идет. Спите дальше. Только не на прилавке и не в витрине магазина, чтобы Вас не купили туристы по принципу: всё что выставлено, то продаётся.

– Нет, конечно. В подсобке.

– А много ли картин Вы продавали?

– Картины уходят сразу. Вечером закончу – утром уже нету. В сезон, когда туристов много, с мая по сентябрь. Хотя их всегда полно. Автобусами едут. Урулу смотреть. По Элис Спрингс толпами ходят, всё подряд скупают: опалы, картины, бумеранги, джидериду. Даже маленького кенгуренка купили у владельца гостиницы напротив. Он держит приют для кенгуру-сирот. Продал вместе с бутылкой, соской и одеялом.

– А какие картины Вы пишите, Рафаэль? Я слышал, что есть две манеры: точечный геометрический орнамент и точечный «рентгеновский» орнамент с изображением животных.

– Я учился у знаменитого Альберта Наматжиры! – с гордостью сообщил Рафаэль. Его ваша королева даже наградила за его картины. Но он отошел от нашего стиля. Он стал рисовать акварелью пейзажи. Я кое-что у него перенял. Но не всё. Я не придерживаюсь строгого стиля. Я пуантелист, то есть рисую точками. А дальше – философия, природа и геометрия живут своей жизнью. Главное, чтобы было ярко и пластично и чтобы видна была красота моей земли Австралии. Туристам нравится. Хозяину тоже нравилось. Поэтому он всё, что оставалось, забрал с собой. По двадцать долларов за штуку. Хотя почти ничего не оставалось – пять картин только. Даже показать Вам нечего, к сожалению. Но Вы можете спросить людей: меня тут все знают.

– Я Вам верю, Рафаэль. А по какой цене Сазерленд продавал Ваши картины?

– По-разному, в зависимости от размера картины. По сто. И по триста долларов. Одну картину, которую я назвал «Спор бумерангов», он продал даже за две с половиной тысячи долларов.

– Хорошо, Рафаэль, о схеме сотрудничества мы договорились. Но остается одна большая проблема. Я хотя и живу в Австралии уже больше трёх лет, но бизнесом здесь не занимался. Помещение-то я снял, но как зарегистрировать торговую деятельность, где взять нужные лицензии, то есть вообще, что делать дальше я не знаю. Кто может помочь в этом деле?

– Мой старший брат может. Он месяц назад вернулся из Перта. Там он закончил колледж бизнес-менеджеров. Он всё знает – и как фирму открыть, и как дело вести. Но он нигде не может найти работу по специальности. Нас, аборигенов, белые не считают полноценными людьми даже если мы имеем хорошее образование. Моему брату Адаму предложили после колледжа работу экскурсоводом на туристических рейсах. Он должен был в голом виде и в ритуальной расцветке кожи, с бумерангом на поясе рассказывать автобусным туристам об Австралии, чтобы им не было скучно в дороге. Он сделал два рейса и ушел. Ему было унизительно, что с ним все фотографируются как со зверем. А говорить с туристами на серъёзные темы ему было запрещено. Например, о том, что он происходит из «отловленных» детей. Когда мы были маленькие, нас власти отнимали у родителей, чтобы мы перестали быть дикими. Нас отдавали в приюты, учили. Мы убегали. Нас ловили, били и воспитывали дальше. Многие дети переставали кушать и умирали. Много наших родителей умерло от горя, когда полицейские облавы находили нас в буше и отнимали нас у родителей, которые нас прятали там от белых. Это было страшное время. Теперь оно уже позади. Мы получили образование, а старики ушли в пустыни, погибли там или сдались, поселились вокруг городов и стали пьяницами и попрошайками. Только за счёт туристов, которые приезжают на нас посмотреть, нашим людям ещё и платят социальное пособие. Но его хватает на один день жизни. Только обо всем об этом Адаму запрещено было говорить с туристами, поэтому он и ушёл. У людей моего племени тоже есть гордость, мистер хозяин. Тем более, что эта земля наша. Была наша... Духи очень страдают, но ничего поделать не могут. Но Адам поможет Вам, хозяин, если Вы возьмете его на работу. Он очень хороший и умный, мой брат Адам Смит. Он как раз специалист по ведению бизнеса.

– Адам Смит? Это забавно. Почему Смит?

– Наши настоящие имена белые люди запомнить не могут, поэтому нам всем давали в приюте новые имена. «Белое» имя Адама – Смит. Так звали директора приюта. А меня нарекли просто Рафаэлем, без фамилии. Потому что я любил рисовать. Я рисовал все время. Рафаэль – это был знаменитый итальянский художник средневековой эпохи Возрождения.

– А кто был Адам Смит – Вы это знаете, Рафаэль?

– Нет, не знаю, хозяин. Я не получил такого хорошего образования, как Адам, хозяин. Я учился только шесть лет у художников. А потом вернулся в буш.

– Послушай, Рафаэль, прекрати называть меня хозяином, пожалуйста. Я тебе не хозяин, мы теперь партнеры по бизнесу, понятно? Ты зовешь меня с этой минуты просто Макс. Договорились?

– Да, мистер Макс.

- И без «мистера». Просто Макс. А то уволю... Шутка! Зови сюда своего Адама Смита. Слава Богу, что его не назвали в приюте Карлом Марксом.

– Почему же: один Карл Маркс у нас в приюте был. Карл-Маркс Выоррмувук. Его назвали так в честь ночного охранника. Выоррмувук тоже был из племени аранда, как и мы с Адамом.

– Ну что ж, очень даже символично: Карл Маркс, ночной сторож в им же опрокинутом мире..., – и Макс стал смеяться. Через мгновенье Рафаэль, которому хватило этой секунды, чтобы понять, что белый Макс потешается не над аборигенами и не над ним лично, а над чем-то другим, присоединился к смеху, и это была сцена, достойная радостной встречи двух эпох: древней, исходной, настоящей, ещё здоровой и честной, и современной, фальшивой и, скорей всего, последней в истории человечества.

Первую ночь в городе Элис-Спрингс Макс Триллер провел на деревянном полу своих внезапно обретенных апартаментов, под одеялом, одолженным ему Рафаэлем. Сам художник ушел на ночь глядя в буш на поиски старшего брата, менеджера и экономиста Адама Смита. В восемь утра Макса разбудили экзотические запахи. Макс выглянул из окна. Внизу, во дворе два господина готовили похлебку и заваривали ароматный чай из неведомых корешков. Одним из них был босой художник Рафаэль, облачённый всё в ту же красную кожаную жилетку на голое тело и джинсы, хотя и без «бабочки» на шее. Другой рядом с ним, высокий джентльмен первобытнообщинной наружности, облаченный в строгий, черный костюм и белую рубашку, мог бы легко сойти за личного похоронного агента художника Рафаэля, если бы не был бос подобно последнему. Правда, чёрные туфли гостя стояли тут же, в сторонке, в ожидании приёма. Поперёк них лежал чёрный галстук. Макс догадался: ага, это и есть тот самый, легендарный Адам Смит из австралийского буша, дитя насильственного экономического образования. Макс вообразил себе экзотическую картину: по бушу шагают в сторону города два босоногих представителя древней цивилизации, один в жилетке и джинсах, другой в смокинге, и ведут неторопливую дискуссию о точечной интерпретации космогонических представлений в современном изобразительном искусстве и о коньюнктурной коммерциализации и прогрессирующей диссипации культуры под воздействием геоглобальных трендов последних десятилетий.

– Доброе утро, джентьмены, – окликнул братьев Макс, – сейчас я спущусь к вам.

Когда он вышел в огороженный сеткой дворик, Адам Вандималунгу был уже при галстуке и в штиблетах, а Рафаэль – в «бабочке» и жёлтых сандалиях. Значит они у него всё же имелись. Но ещё больше Макса поразило идеальное состояние смокинга Адама. И как только он ухитрился сохранить в буше свою наглаженную менеджерскую униформу? На какой пятизвёздночной вешалке, в каком лакированном шифоньере хранил он её и штиблеты из тонкой кожи неведомых зверей?

Вандималунгу-старший, при всей своей антропологической сходности с братом, разительно отличался от Рафаэля: он был почти на голову выше младшего брата, шире в плечах, сумрачней взглядом и суровей всем своим видом. Черные как угли глаза под могучими надбровными сводами прятились особенно глубоко и смотрели особенно настороженно.

– How do you do, sir! – потряс он протянутую ему Максом руку. Голос у него был густой, басистый, приятный, фонетика чёткая, качественная. Далее он молчал, с разъяснениями причины своего появления не торопился, ждал что скажут ему. В этом чувствовались одновременно и скромность и достоинство. Максу это понравилось, хотя внешний вид его новых знакомых все ещё внутренне несколько напрягал его, ему все еще казалось, что говорящие медведи его разыгрывают, что все это – из области детской сказки про Алису в стране чудес. Адам Смит-Вандималунгу едва заметно улыбнулся, как будто прочел мысли Макса и деликатно напомнил ему:

– Вы хотели меня видеть, сэр.

Макс стряхнул с себя оцепенение:

- Да, конечно. Рафаэль, наверное, уже обрисовал Вам проблему? Хочу открыть магазин опалов, а теперь, в сотрудничестве с Рафаэлем, ещё и картин, но не знаю с чего начать. Не имею опыта, не имею знаний в области австралийского законодательства в этой сфере, ищу честного менеджера-администратора, который бы за всё это взялся. Рафаэль порекомендовал Вас. Вот, собственно, и все. Что Вы на это скажете?

Несколько секунд Адам Смит-Вандемалунгу рассматривал Макса в упор, задумчиво и строго. Затем спросил:

– И Вы готовы довериться незнакомому Вам человеку? Да ещё и австралийскому аборигену – ещё вчера, всего одно поколение тому назад представляющему собой дикого, первобытного человека-неандертальца? Ведь наверняка Вы нас с Рафаэлем такими воспринимаете и сейчас, в данный момент, не так ли, мистер Триллер?

Рафаэль обеспокоенно переводил взгляд с брата на Макса и обратно. Видно было, что Рафаэль не согласен со столь агрессивным стилем самопрезентации гордого своего брата Вандемалунгу при устройстве на работу. Но Макса слова Адама ничуть не задели. Вандималунгу-старший нравился ему всё больше. У него был характер, собственное достоинство. Он был мужчина. Кроме того, он говорил на отличном английском языке и отменно формулировал свои мысли. И, конечно, он был человек, настоящий, полноценный человек, наверное, очень даже хороший человек – по тому, как он смотрел и как он говорил. Поэтому Макс задвинул подальше тот снисходительный юмор, за которым старался спрятать своё напряжение, и ответил совершенно откровенно и доверительно:

– Ваш вид немного непривычен для европейца или американца, это действительно так, господа. Но я не турист с фотоаппаратом, гоняющийся за экзотикой, я проработал в Австралии уже достаточно долго, и люди ваших племён работали бок о бок рядом со мной, так что я к их виду вполне привык. Это раз. Теперь второе. Да, доверяться кому попало в бизнесе рискованно и глупо. Тут Вы наверняка правы. Но ведь я Вам, Адам, поверьте, весь свой кошелек с деньгами и не собираюсь отдать прямо здесь, на месте... Ни Вам, ни другому возможному помощнику, которого я увижу в первый раз. Не настолько я идиот – тут Вы можете быть совершенно спокойны. Ну и третье: я, видите ли, специалист по взрывам. Можно сказать – минер. А это та профессия, в которой ошибаются только один раз. От этого развивается чувство опасности. Сейчас оно во мне молчит. Так что давайте забудем про неандертальцев, и обсудим суть дела.

Адам Смит удовлетворенно кивнул и принялся задавать вопросы по сути – один сложней другого: от предполагаемого стартового капитала до планируемых фондов, от структуры закупок и бюджета на рекламу до количества счетов и банковских вкладов. Вступающий в бизнес господин Триллер должен был определиться с тем, будет ли он регистрироваться как частный предприниматель – Sole Trader, или как частная закрытая компания – Proprietary Company; платить налоги как резидент, или как нерезидент. Макс от всех этих вопросов взопрел больше, чем от палящего солнца, перевалившего через крышу дома и затеявшего откровенную жаровню во дворе вопреки осеннему графику работы. Пришлось уйти в дом, в тень. И очень скоро Макс убедился: Адам Смит-Вандималунгу – безусловно профессионал. И именно тот человек, который ему нужен.

К полудню, при поддержке чудодейственного аборигенского чая из розовых корешков партнеры по бизнесу завершили учредительное совещание и отправились обедать «к дяде Бэну» – в столовую быстрого питания KFC на одной из центральных улиц Элис Спрингс. Всех кормил, разумеется, новый босс. Лишь здесь, управившись с большой порцией жареных куриных крылышек, Адам Смит дал согласие на своё трудоустройство за две тысячи австралийских долларов в месяц. Для начала. С испытательным сроком в три месяца. И повышением зарплаты в пропорциональной зависимости от прибыли. Ударили по рукам. Макс предложил скрепить соглашение выпивкой. Рафаэль воскликнул: «Да!». Но старший брат Адам нахмурился и сказал: «Нет!». Затем пояснил: «Нам нельзя, мы слишком легко спиваемся. Старшее поколение вы уже споили, считай – уничтожили. То, что не сумели довести до конца ружья, сделали джин и виски».

– Какие еще ружья? – не понял Макс.

– Обыкновенные. Которые стреляют. Когда вы пришли на нашу землю, то нас было два миллиона здесь. Но мы вам мешали, вам нужна была наша земля. И белые охотники носились на машинах по бушу и стреляли. В кенгуру стреляли ради мяса и шкур, а в аборигенов – для высвобождения пространства. И нас осталось всего шестьдесят тысяч. А потом вы создали для нас резервации, отобрали у аборигенов детей, воспитали их на свой лад, а старикам дали пособия и виски. После того как нас, аборигенов, перестали отстреливать, мы снова стали расти количественно. Сейчас нас уже двести тысяч. Двести тысяч спившихся и спивающихся мужчин и женщин. И ваши белые вожди очень этим результатом гордятся, как будто речь идет о спасенных для красной книги рептилиях...

– Вандималунгу, прекрати! – перебил брата Рафаэль, – ну что ты морочишь голову боссу этими древними историями. Что было, то прошло. Сейчас новая жизнь, и старую уже не вернуть. А не то мистер Триллер может подумать, что мы и в душе все ещё те самые дикие неандертальцы, на которых так смахиваем с точки зрения белых людей.

– Мистер Триллер так не подумает, – с жаром откликнулся Макс, – но все равно мне интересно, Адам. Кем Вы лично себя чувствуете: образованным, современным австралийцем или аборигеном из буша, для которого все белые – враги?

Адам Смит долго всматривался в темную жидкость кока-колы в своём стакане, после чего произнес с горечью и упрёком:

– Сердце моё с моим народом, а голова моя – с вами. Таким вы меня сделали. И таким я умру. Вы разорвали меня пополам. Вы всех нас разорвали пополам. Но я не виню вас. Я виню только охотников, которые нас убивали. А наши тающие племена... что ж, значит так было угодно нашим богам, и духи наши не сумели их переубедить, а нас защитить. «Таков неумолимый ход Истории», – говоря вашим языком, языком белых. Одним суждено исчезнуть раньше, другим – занять их место и двигаться дальше, к собственному концу. Таков неумолимый ход истории, да. Придет и ваш черед...

– Наш Адам – большой философ, – торопливо принялся Рафаэль как бы извиняться за брата, но тот улыбнулся вдруг и сказал:

– А Рафаэль – большой художник. Во всяком случае, самую большую картину из всех которые я видел в Элис Спрингс – футов двадцать на тринадцать – нарисовал именно он. А ещё он красит заднюю сторону толстого стекла в черный цвет и рисует картины-опалы. Это очень красиво. Вроде бы и аборигентский стиль, но совсем по-новому. Появляется эффект глубины, как у настоящих опалов. Рафаэль – молодец! Он вас обогатит, мистер Макс!

– Он НАС обогатит, мистер Смит. И давайте, ещё раз призываю вас обоих, без «мистеров» и по именам. Так у нас, в Америке, принято. Мы не кичливые, как те ваши англичане, что взяли в плен Австралию.

Но тут абориген Адам Смит всё же сумел цапнуть Макса за живое, то ли защищая «своих» англичан, то ли просто демонстрируя хорошее понимание происходящего на планете:

– Вам, американцам, и не к лицу кичиться, вы для этого слишком большие и мощные. Кичатся лишь маленькие народы, которые ухитрились отщипнуть кусочек от мирового пирога и очень этим гордятся. А большие не отщипывают, не крысятничают, они просто берут что хотят. Весь мир разом кладут себе в карман! Именно так, как поступаете вы, американцы. Вы не отщипываете – вы просто забираете себе то, на что положили глаз...

Рафаэль снова засуетился: – «Вот уж болтун этот наш Вандималунгу, никаких нету сил терпеть его трёп! Критик всего мира! Вы бы послушали, Макс, как он наших собственных аборигенов чехвостит! Дерётся даже! Пустые бутылки им об головы разбивает! Так что нашим от него гораздо хуже достается, чем белым – что англичанам, что американцам. Он и китайцев ругает, и японцев – всех! Таков этот дурацкий Вандималунгу: он и в приюте со всеми скандалил. Но он очень-очень добрый и честный человек: я Вам клянусь в этом, Макс, и все наши аборигентские духи являются живыми свидетелями моим словам!»...

Но Макс уже смеялся от души, он уже не хмурился: до чего же замечательные ребята эти два аборигена, эти два говорящих медведя из старой, доброй, детской сказки!

Несколько ближайших дней Макс устраивал свой быт в Элис Спрингс и знакомился с людьми, с которыми его сводил Рафаэль – с ювелирами, торговцами, чиновниками. Рафаэль знал всех, и все знали его. Попутно Рафаэль просвещал Макса относительно порядков и традиций на окружающем их пространстве, рассказывал о племенах и властях, дурных и хороших чиновниках. Историю Элис Спрингс Макс тоже услышал из его уст, а также уяснил для себя сотню других полезных вещей, необходимых для успешной продажи картин и опалов в современной Австралии. Так например, Макс Триллер узнал, что туристы среднего достатка прибывают автобусами как с юга, из Аделаиды, так и с севера, из Дарвина по Стюарт-роад. Богатеи же – только с юга, на поезде, потому что железная дорога здесь кончается, и её никак не могут завершить, дотянуть до Дарвина. Она называется «Ghan». Когда-то по этому маршруту с севера на юг двигались караваны верблюдов, ведомые афганцами: «Af-Ghan»-ами. Другие караванщики на этом гибельном пути не выживали. От афганцев это название трассы – «Ган» – и повелось и перешло затем на поезд. Билет на поезд очень дорог, но вагоны шикарные, с зеркалами и кондиционерами и, говорят, миллионеры в них даже ванны принимают на всём ходу. Их является в Элис Спрингс не так уж много, но зато они скупают самые дорогие опалы и самые большие картины. «В основном это американцы», – сказал Рафаэль и осёкся, опасливо глянув на Макса, после чего добавил: «Но за это американцев здесь и любят – прямо-таки праздник начинается в городе, когда богатые американцы наезжают...». Макс лишь усмехнулся на эти слова.

Адам между тем уже действовал. По вечерам Макс подписывал необходимые бумаги. Неделю спустя новоиспеченный бизнесмен был на пути в аэропорт: он летел в Сидней, чтобы забрать там свои опалы и вернуться. Адаму он оставил доверенность, а Рафаэлю – пачку денег на приобретение холстов и рам. Запас кистей и красок у художника ещё имелся. Рафаэлю не терпелось приступить к бизнес-творчеству, он не хотел терять времени. Его желание совпадало и с настроениями Макса: как можно скорей и понадёжней встать на ноги и сообщить об этом Николь. «И вот тогда уже думай, королева моя. А что до Макса Триллера, твоего верного рыцаря, то он, со своей стороны, к совместной, безоблачной и обеспеченной жизни будет готов...».

В Сиднее Макс прожил – все у тех же предприимчивых миссионеров – около двух недель. Он посещал именитые художественные салоны и простые, тесные лавки для ширпотребных туристов – всевозможные места, где выставлялись картины аборигенов; он ходил по ювелирным магазинам и приценивался к опалам, прислушиваясь к вопросам туристов и присматриваясь ко вкусам покупателей. Он примерялся к собственному бизнесу, короче говоря. Помимо этого, он познакомился с несколькими ювелирами и оставил им с десяток камней из своих запасов: для пробной обработки. В Элис Спрингс были, разумеется, и свои мастерские по обработке опалов, но Максу хотелось сравнить цены и качество работ. Кроме того, по настоянию Адама Макс наведался еще и в дюжину туристических агентств с целью изучения графиков их маршрутов и состава туристических групп.

Наконец, загрузив «лендровер» под крышу согласно совместно с Вадималунгами составленного в Элис Спрингс списка, Макс двинулся в обратный путь. Дорога была ему знакома: совсем недавно, оскорблённый и изгнанный, он ехал по ней куда глаза глядят. А глаза его смотрели тогда в ночь и не видели ничего, кроме собственного горя. Теперь все окружающие его картины раскручивались в обратном порядке: синегорье, эвкалиптовые леса, красная пустыня с белыми соляными озерами. На второй день пути, поспав несколько часов на переднем сидении, новоиспеченный босс собственной фирмы выехал на Стюард-роад и взял курс на север. По мере того, как он приближался к заветному перекрестку, ведущему в сторону Андамуки, сердце его колотилось все быстрее. Повернуть? Навестить? Увидеть ЕЁ? Рассказать ей о своих успешных делах? Дать ей понять, ради чего и ради кого он всё это делает? Параллельный скептический голос возражал: «Не мельтеши, Максимилиан, сохраняй достоинство, ты ещё никто – так, бродяга на колесах с большими планами на будущее. Чем ты хочешь похвастаться – двумя аборигенами, которых приставил к делу? Том Грэй только рассмеётся, если услышит такое. А ведь он, небось, дома торчит теперь весь день, жену стережёт – теперь, когда доверия к ней больше нет у него... подлец!.. Но не в скрэбе же лежать в засаде, ожидая пока он удалится куда-нибудь. Так того гляди китаец Ли засечёт, чёрт вездесущий. А Николь только разозлится, пожалуй...». – «Нет, не заеду!», – объявил Макс самому себе и прибавил газу, чтобы на скорости проскочить приближающийся поворот.

Но когда впереди показался указатель, нога сама вдавила в пол педаль тормоза, а руки повернули руль влево, на обочину. Машина остановилась. Во рту было сухо, язык шуршал наждаком по деревянным зубам. Не от окружающей жары, нет: там было как раз почти прохладно, не выше двадцати градусов по Цельсию. А от жара внутреннего, сердечного, пересохли у Макса все «внутренние трубки», по Спайксу. Он выпил воды, отчаянно борясь с собой, усыхающим душевно. Глаза его смотрели то в сторону Роксби, то вперед. Дорога впереди была совершенно пустынна, лишь над горизонтом поднималась черная стена: там бушевал ливень. Возможно, он уже заливает дорогу. Может быть, к вечеру будет не проехать, и он застрянет на несколько дней посреди пустыни... Нет, надо ехать, надо торопиться. И Макс-деловой заставил Макса-влюбленного двинуться дальше, мимо перекрестка и вперед, на север. Теперь, когда поворот остался позади, деловой Макс успокоился и задремал, сделав трудное дело, тогда как Макс-влюбленный принялся знакомым голосом подлого Амурчика обрабатывать больную душу хозяина призывами повернуть. «Сейчас, посреди дня, Грэя, скорей всего, нет дома, его никогда не бывает в это время, и можно будет столько всего успеть сказать Николь! Всё ей рассказать из последних событий! Ведь ты уехал, баран, даже не попрощавшись как следует с любимой женщиной»... И подлый Амурчик допек Макса до того, что он резко развернулся вдруг на пустой дороге и помчался обратно к повороту, от которого успел отъехать миль на двадцать. От этого брутального маневра всполошился прикорнувший под равномерный гул колёс Макс-разумный и ужаснулся: «Что ты делаешь, придурок? Ты же все испортишь! Если Грэй всё же дома, то разговора с Николь не получится. А если Грэя нет, то будет ещё хуже: ты набросишь на Николь тень изменницы. У стен есть глаза, у деревьев – уши. У китайца Ли – и то и другое. А ведь Николь – дама! И ты не имеешь права компрометировать её, болван динамитный: она тебе этого не простит! Она же сказала: «Мы ещё увидимся»? Да, она сказала это. Имея в виду, что она сама тебя позовет, когда придет час, или сама явится к тебе. Но это вовсе не звучало как приглашение навещать её без предупреждения по твоей собственной прихоти. Не верь этому пакостному Амурчику, Макс. Он провокатор! Вот, посмотри на себя, полюбуйся, во что он превратил тебя, коварно и вероломно: он приворожил тебя к женщине на десять лет старше тебя, а теперь, вместо того чтобы излечить тебя, отпустить тебя, завлекает тебя всё дальше в новые страдания. Опомнись, Макс! Ты на правильном пути с твоим магазином. Докажи ей сначала, что ты не бродяга и не болтун, что ты – серъёзный и надежный человек. Богатый человек! И вот тогда ты увидишь положительный результат. Тогда вы и встретитесь опять, как обещано было»...

Макс-разумный уже не говорил, а громко кричал, заглушая совместный вой колёс и мотора, и продолжал кричать в тот момент, когда машина сворачивала на Андамуку, и кричал всё громче по мере удаления от поворота и приближения к Роксби Даунс. И Амурчик, подлая тварь, вопил тоже, и было уже непонятно, который из этих голосов прав. И вот в какой-то миг, в широком месте пыльной дороги, встав на два колеса и чуть не опрокинув «Лендровер», Макс снова развернулся и погнал в Элис Спрингс – теперь уже окончательно и бесповоротно. Сердце его хотя и рвалось назад и грозило выпрыгнуть и остаться лежать умирать в одиночестве в песке посреди дороги, но уже сдалось перед жестокой волей разума, который таки победил. Обоим советникам своим, продолжавшим бубнить и препираться дальше, Макс приказал заткнуться в наигрубейшей армейской форме, и те подчинились от греха подальше, покуда хозяин не вздумал опрокидываться посреди дороги ещё раз.

Преодолев две залитые водой низины и ещё тысячу миль пути, сбив в темноте трёх перелетавших через дорогу кенгуру – двух маленьких и одного среднего, разбившего фару на «Лендровере», сопровождаемый периодическим дорожным знаком „PLEASE ARRIVE ALIVE!“ («Постарайся добраться живьем!»), Макс благополучно прибыл в Элис Спрингс на рассвете четвёртого дня своего непростого пути.

В Элис Спрингс его ждал приятный сюрприз: магазин был практически готов к открытию. И самое главное: над входом красовался большой темный овал зеркальной вывески, имитирующей огромный черный опал. Мерцающие разноцветные точки, рассыпанные изящными, плавными линиями австралийского узора, складывались в легко читаемое название магазина – «NICOLE». Таково было желание Макса, и Рафаэль исполнил его блестяще. В это же утро, облачившись в белый костюм и канареечного цвета сорочку, приобретенные в Сиднее специально для этой цели, художественно расстегнув пару верхних пуговиц, чтобы проглядывала мохнатая грудь настоящего мачо, и нацепив для пущей лихости видавшую виды австралийскую шляпу, одолженную у Рафаэля, Макс в позе Нельсона-победителя сфотографировался перед входом в магазин-салон «Николь» и отправил Николь Грэй поляроидный снимок с наилучшими пожеланиями на обратной стороне, своим новым адресом и приглашением посетить лучший магазин опалов в Элис Спрингс.

Макс теперь уже хвалил себя за выдержку и осмотрительность: он правильно сделал, что не поддался соблазну и не заехал по дороге в Роксби Даунс. Действовать нужно осторожно и безошибочно, охота на жар-птицу – это дело тонкое и аккуратное, похожее на минирование сверхсложного объекта. А уж в минировании-то Макс кое-что соображал...

Ещё через неделю состоялось открытие художественного салона «Николь». Адаму удалось заманить на мероприятие мэра города, местную прессу и большое количество находящихся в городе туристов. Мэра – буфетом и наличием прессы, а прессу – мэром и аборигенами, собранными из окрестного буша, умытыми и приодетыми, раздающими гостям праздника бесплатные сувениры в виде брелков с изображением кенгуру, медвежат коала и попугаев кукабарра. Туристов же привлекли громкой музыкой деревянного духового оркестра в исполнении красочно разодетых аборигенов, издающих сложные звуки на многоголосых джидериду. Мэр, как ему и положено в подобных случаях, произнес короткую речь о дружбе народов и цивилизаций и о безграничном гостеприимстве Австралии по отношению к туристам всех мастей и клиентам всех банков планеты, пожелал новому предприятию больших налоговых отчислений в пользу города и под аплодисменты зрителей прошел внутрь, в бар, где почётных гостей поили в тот день бесплатно. Бар при салоне – это было изобретение Адама: изморенные жарой туристы приглашались с горячей улицы в прохладное помещение салона, чтобы, освежаясь напитками из зеркального бара, уставленного напитками на любой вкус, расслабиться у стойки или в удобных, мягких креслах зала и незаметно погрузиться в изысканную тишину и мягкий полусвет австралийской художественной культуры, озирая стены, увешанные картинами и наблюдая за работой художника, создающего эти шедевры прямо на глазах у туристов, а то и побеседовать с маэстро и, уже выпив хорошенько, дать художнику пару ценных советов.

Отдохнув, утолив жажду, а то и опрокинув рюмашку, гости салона начинали бродить по залу, склоняться над опалами в витринах и в результате очень редко уходили без покупки. Хорошим покупателям напитки при расчёте прощались, и это обстоятельство настолько умиляло большинство туристов, что они возвращались на второй круг покупок с обязательным заходом в бар, где назюзюкивались до состояния абсолютного и безграничного восхищения сокровищами австралийской земли – с величайшим расточительством в пользу салона как результат такого охмурения. Со временем пришлось даже взять на работу рослого аборигена в тёмных очках, одетого бодигардом, который нёс бы покупки и сопровожал нечленораздельного покупателя до гостиницы или до купе поезда, чтобы его не ограбили по дороге. А заодно бодигард стал охранять и магазин, стоя в тени эвкалипта у входа и поигрывая бумерангом, что привлекало туристов к салону «Nicole» дополнительно. В общем, Адам Смит оказался большой молодец – знаменитый экономист, давший ему своё имя, мог только позавидовать с того света.

Открытие магазина, таким образом, удалось на славу, хотя и подорвало торговлю на неделю вперед, ибо все картины и опалы были раскуплены в первый же день, и все последующие дни Рафаэль не успевал рисовать, а Макс – подвозить обработанные опалы. В скором времени собственные камни у него закончились, и в дальнейшем он перепродавал уже чужие, или выставлял опалы, полученные под реализацию от ювелиров, а также скупал «сырые» камни у скупщиков и обрабатывал их за свой счёт. Новое дело и нежданный успех затянули Макса в стремительное беличье колесо, из которого он не мог вырваться до самой весны, до октября. Но потом работа отладилась, вошла в более или менее рутинный режим, с которым Адам справлялся уже в одиночку, так что у Макса появилось больше времени для размышлений о себе и о Николь. Он всё ещё страстно мечтал о ней. Его хворь не прошла, она, наоборот, окрепла и перешла в хроническую фазу уверенности в стратегической правильности своих действий. Будущее счастье незаметно превратилось в инженерный проект, а любовь служила ракетным топливом для осуществления этого проекта. Всё было подчинено единой идее-фикс: завоеванию Николь.

Сразу после открытия магазина, помимо поляроидного снимка Макс написал Николь подробное письмо с описанием этого события, и его очень огорчало и томило, что никакого ответа от неё не поступало. Неужели Грэй перехватывает его письма? Но вот в середине ноября, когда солнце уже окончательно рассвирепело, долгожданное письмо от Николь пришло. Она извинялась за долгое молчание, связанное с тем, что её несколько месяцев не было дома. Сразу после отъезда Макса из Роксби Даунс Николь улетела в Америку и оставалась там с больной матерью, пока той не стало лучше. Она нашла в своей почте открытку Макса и его письмо, о которых Том умолчал из ревности и ей в Америку не переслал, и поэтому лишь теперь может ответить. Николь называла Макса в письме «мой милый Макс», радовалась его успеху, очень душевно описывала свои смятенные чувства, связанные с названием салона, благодарила Макса за его нежное отношение к ней и высказывала надежду, что при первом же удобном случае она приедет в гости, чтобы приобрести в художественном салоне «Николь» что-нибудь очень драгоценное для себя. Письмо заканчивалось словами: «Я целую тебя, мой милый, милый Макс».

Суровый подрывник Макс Триллер чуть не разрыдался от счастья, читая эти строки, и бросив всё, уехал подальше в буш, чтобы еще и еще раз перечитывать там письмо и вычитать из него что-то очень важное, что он, возможно, упустил. «Приобрести в твоём салоне что-нибудь драгоценное...» – читал он. Разве это не есть достаточно прозрачный намёк? Не опал же она имеет в виду, и не картину! Конечно, нет. Она имеет в виду его, Макса! Да, это так! – и Макс снова перечитывал письмо, чтобы утвердиться в своей догадке. Коварный Амурчик восторженно хлопал в ладошки. И тогда Макс Триллер поднял глаза от письма и просветленным взором обвёл всё ту же, выжженую до красного железа марсианскую Австралию, утыканную серыми арматурными кочками триодии и занавешенную по склонам холмов густо-зелеными зонтиками мульги – пустынной акации на черных, кружевных ножках. Макс видел всё это изо дня в день все последние годы, но только сейчас потрясённо ахнул: до чего же прекрасна Австралия!

Несколько дней подряд Макс писал ответ Николь. Чем больше вариантов письма он изорвал, тем трудней становилось ему определиться с нужным тоном и нужными словами своего послания. В первом варианте он десять или пятнадцать раз написал «Я люблю тебя» и «Я жду тебя». Но это не годилось. Это было слишком опасно. Это было черезчур агрессивно, это был штурм, подразумевающий определенный и решающий ответ: да или нет. Но именно этой окончательности Макс и боялся больше всего. А вдруг, испугавшись необходимости определиться и произнести желанное «да», она, наоборот, скажет «нет» и потребует не писать ей больше? Нет, такой штурм сейчас неуместен, ещё рано, решил Макс и переписал письмо. Но следующая версия показалась ему чересчур сухой, в новом письме было слишком много описаний сделок и прочих подробностей его бизнеса. У Николь могло сложиться впечатление, что нажива дорога ему больше неё. В результате возник третий вариант, затем четвертый, и далее без счёта. Измотавшись окончательно, Макс сократил до минимума информативную часть письма и выразил свою любовь к Николь завуалированно, спрятавшись за полушуткой: «Бизнес мой процветает, – написал он в конце, – но лишь потому, что я постоянно думаю о Тебе. А если бы Ты была рядом, то я сразу превратился бы в миллиардера! Это моё личное открытие в сфере бизнеса, пока ещё совершенно секретное, о котором знают сегодня на земле только два человека – Ты и я». Из-за нахально и необдуманно прыгнувших на бумагу слов: «Целую. Твой Макс» пришлось переписать письмо ещё раз. Окончательный вариант его Макс завершил более спокойно: «С сердечным приветом, пребывающий в ожидании несчётных миллиардов – Макс Триллер, бизнесмен из Элис Спрингс». Это письмо Макс и бросил в почтовый ящик двадцать четвертого ноября 1991 года, в жаркий полдень, яростно иссушающий и без того сухое русло реки Тодд с его розовым песком, усыпанным сухой корой эвкалиптов, ошмётки которой серебрились там, на песчаной ряби, под жаркими вздохами ветра и солнечными стрелами, изображая древесных рыбок за неимением настоящих, живых.

(продолжение следует)