Сказавший раз – да скажет два - 5 (30.03.2016)

(3-я часть. Путь к исторической родине немецкой семьи –

преодолеть себя, не теряя равновесия)

Оскар Шульц

 

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

 

Соседи

„Соседки встретились в вечерний час,

 

что и послужило поводом к скандалу в этот раз.“

 

Александр Бреттман

 

После года пребывания в общежитии, мы сняли двухкомнатную квартиру и обустроились уютно. Старый дом был полностью модернизирован, однако в свои прежние квартиры вернулись только две семьи. Остальные были, как и мы, новичками, с разницей, что они были коренными немцами. Все знали, кто мы такие. Наше первое знакомство ограничивалось приветствиями во время встреч в подъезде. Мы с самого начала настроились на дружественное сожительство и всегда были осмотрительными, чтобы не допустить каких-либо трений.

Когда мы привезли купленную кухню, которую я сам хотел монтировать, мы пошли к соседям, чтобы посмотреть на уже собранную мебель. Но за порог нас пустила только одна семья, у всех были различные отговорки. Последние тоже хотели убедить меня пригласить для сборки мастеров из супермаркета, как это сделали они, считая, что мы вряд ли сможем правильно всё установить. Но, когда они сообщили, что это стоит «всего» 400 ДМ, я стал настойчивее, и им пришлось уступить. Так мы проникли на их кухню. Уже 8 лет, как мы тут живём, но больше, чем ту кухню, я не увидел. Однако эти двое пожилых людей остались нашими хорошими знакомыми.

В начале всё было чужим. Например, в нашем дворе ещё не было площадки для сушки белья. Мы носили бельё в соседний двор и использовали один или два натянутых провода - свободных было много. Через пару дней на нашем белье появилась записка: „У нас не принято использовать чужие верёвки для сушки белья“. Тогда мы пошли к другому дому, где стояли столбы, и закрепили свою верёвку. Но и тут появилась записка с сухими словами: „Площадка для сушки – частная собственность“, а несколько позже поставили вывеску: „Частная территория. Вход воспрещён“. Самым непонятным было то, что никто из недовольных не хотел общаться с нами, они нашли одну лишь возможность - высказаться письменно и в одностороннем порядке. Вскоре возле нашего дома была сделана площадка для сушки белья и необходимость ходить по соседским дворам отпала.

Когда на нашей улице ввели новую систему утилизации мусора, я спросил одного из жителей, как следует закрывать контейнеры. Он ответил иронично: „40 лет мы не пользовались в ГДР замками. От кого нам теперь закрывать мусор?“ Однако через две недели я получил ответ на свой вопрос: все контейнеры с цепями на замке. Я сделал то же, повесил цепочку и на наш контейнер.

Дети из дома тоже пытались вывести нас из равновесия. Они нажимали на звонок и, проходя мимо, стучали в дверь. Нам потребовалось много терпения, пока удалось застать одну девочку (10 лет) за этим занятием. Мы отвели её к родителям. Позже пригласили её с подружкой в нашу квартиру и познакомили их с нашими внуками. И так навсегда была решена проблема с беспокойством.

Внуки часто приезжали к нам на велосипедах. Иногда они оставляли их внизу, в коридоре. Вскоре мы получили письмо из ЖЭКа, что проход в коридоре должен быть свободным. Посещали нас и наши дети. Они ставили свои машины на свободные места во дворе. Сначала на въезде появилась надпись, угрожавшая отбуксировкой. Потом двор разделили на места, и каждое обозначили номером автомашин владельцев. Но свободного места для машин гостей всё ещё было достаточно. Когда дети, приезжая, опять ненадолго оставляли во дворе свою машину, её тут же загораживали другими и таким образом лишали возможности выезда. Мы были вынуждены разыскивать соседей и просить их освободить проезд. Вскоре на выезде появились два столбика с внушительной цепью и замком.

Было и другое. Однажды мы посетили женщину из нашего дома, лежавшую после тяжёлой операции в больнице. Потом другую, с тяжёлой травмой после аварии. Несколько цветов, пара яблок и несколько сочувственных слов сломали лёд. Когда мы праздновали нашу золотую свадьбу, соседи встретили нас, полные уважения, с цветами, подарками и поздравлениями к юбилею. Исчезли замок и цепь перед въездом во двор, дети беспрепятственно нас навещают. „Добрый день“ больше не произноситcя сухо, стали завязываться ни к чему не обязывающие короткие разговоры.

– Когда я позже беседовал с одной женщиной, выехавшей из нашего дома, она объяснила, почему период адаптации в доме так сильно растянулся: „Мы, квартиросъёмщики в 1996 году добровольно погасили предъявленную нам большую доплату за якобы допущенный перерасход по производственным услугам. Только Вы не последовали нашему примеру. Все были убеждены, что мы, коренные немцы, всё понимаем лучше. Не может быть, чтобы российский немец мог правильнее оценить ситуацию, лучше нас понять суть квартирного контракта, лучше знать законы, касающиеся аренды квартир. Значит, это просто упрямый и сварливый тип, которого надо проучить. Так возникло непризнание Вас и молчаливое противодействие. Ещё больше нас разозлило, что после трёхлетней борьбы Вы доказали Домоуправлению, что правда на Вашей стороне. А, когда Вы добились снижения квартплаты на 3 ДМ/м², мы вообще обалдели. Наш негативный настрой против Вас исчез и негласное ополчение рассыпалось. Одни остались сердитыми, но, вероятно, больше на себя, а другим Вы внушили уважение“.

Я вспоминаю те годы, как время борьбы не только с домоуправлением, но и самим собой. Вначале нужно было убедить себя, что имеешь право на борьбу. Все соседи сдались без боя и погасили высокую, неправомерно предъявленную доплату. Действительно ли я понимаю положение вещей лучше местных? Попытка найти справедливость в объединении квартиросъёмщиков потерпела неудачу, потому что мне надо было сначала стать членом объединения, и лишь через год получaл право на консультацию – консультацию и не больше. Это меня не устраивало. Оставалось одно: тщательно изучить квартирное право и все законы, касающиеся найма. И я это сделал.

– Я ответил, той мне доверительно всё рассказавшей молодой женщине: „Спасибо Вам, уважаемая, за исповедь. Но я вовсе не принимал немое сопротивление моих соседей так близко к сердцу. Мы с самого начала настроились на мирное сожительство, никто из моих не должен был вступать в дискуссии или тем более ссориться. А что касается конфликта с домоуправлением, то я после первого же собрания установил, что вы, жители бывшей ГДР, столько же мало знаете о квартирном праве, как и я. Неудивительно, ведь вы ещё только пять лет были в ФРГ и не успели ознакомиться с новыми законами. Тем более, что недавно модернизированные дома имели особый статус.“

Сегодня, вспоминая эти разногласия, я могу утверждать, что для меня это было очень серьёзной школой изучения законов, переписки с властями, общения со служащими, которые порой даже не хотели меня слушать. Это была победа, в возможность которой никто из членов моей семьи с самого начала не верил. С тех пор я могу утверждать, что иногда и бюрократия здесь победима.

Мы учились жить экономно, но в достатке. Потребление коммунальных услуг для нас двоих стабилизировалось: 100 л. воды в день, из них 40 л. горячей, 120 кВ/ч электроэнергии в месяц, и нам ежегодно возвращалось от 100 до 400 ДМ. В том, что мои соседи хорошие люди, я с самого начала не сомневался, так оно и есть на самом деле. А причуды есть у каждого.

 

5 Переписка, ведущая к задушевной дружбе

 

„Лучший подарок, чем боги

 

наделили человека, – это дружба“

 

Цицерон

 

Телефон отучает людей от написания писем. Как инструмент регулирования деловых отношений он имеет свои преимущества, но в приватной сфере ведёт только к телефонным разговорам, заменyющим судачение у колодца в прошлом.

Письма имеют совершенно другой смысл. Здесь молчит рот, но стучит сердце, здесь не слышны слова, но загораются чувства, здесь доверительные души не должны оскверняться пустыми словами. Письма – это не только знаки на бумаге, но и глубокие человеческие чувства, потому путём переписки можно вести живой и интересный обмен мнениями. Для меня письма были и остаются, после непосредственной беседы, самым важным средством общения. И когда была поставлена цель основательно выучить немецкий язык, переписка получила ещё один дополнительный стимул.

Должен признать, что я и раньше охотно вёл переписку. В моём домашнем архиве хранится 200 писем и копий. Самое старое письмо написал мой дядя моему отцу в 1914 году. Также сохранились все мои сообщения из трудармии за 1943-44 гг. Многие земляки жалуются, что совершили непоправимые ошибки, уничтожив перед выездом в Германию все письма, старые фотографии и даже дневники, т.к. это было предписано таможенной службой. Они предпочли взять с собой утюг или чугунок, вместо риска сохранить самое важное, ведь разрешалось перевозить только 20 кг на одного человека. Слишком позднее раскаяние.

Переписка всегда была для меня барометром, которым я мог проверить не только моё, но и душевное состояние партнёра. В 1987-93 гг. я переписывался в среднем в году с 44 человеками, написал им 127 писем, получил 82 ответа. Желание моих корреспондентов к обмену мнениями составлял таким образом 65 %. В последующие семь лет (1994-2000) писем было соответственно 62, 171, 86, а ответов 50 %. В 2002 году – 98, 183, 86 и 47 %. Хотя число корреспондентов увеличилось с 44 до 98, я получаю всё меньше ответов. Или падает интерес к письмам, или мои знакомые не нуждаются во мне, сами справляются с жизнью.

Я не считаю, что молчание – тоже ответ. Только после третьего безответного письма перестаю писать. Но есть и такие, с кем я перепи-сываюсь уже много лет. Так я поддерживаю переписку с Петром Ромешевским – школьным другом – уже 55 и с Виктором Хухоровым – другом студенчества – 50 лет.

Есть у меня и такие партнёры по переписке, с которыми я познакомился лишь здесь, в Германии. Мы никогда не встречались, но обмен мнениями стал таким интересным и откровенным, что наше доверие за короткое время переросло в дружеское и даже сердечное отношение. Например, Корнелиус Нойфельд был учеником моего отца в Цюрихтале, в Крыму, в 1935-38 гг. Уже в 47 письмах обменивались мы своими мыслями. Таким образом, мы можем воспринимать и оценить явления жизни с двух сторон. Так и с Антонией Костровски, которая училась до 1935 г. в Геймтале, на Волыни, у моего отца, или Рональдом Нойманом, учившимся в 1935-38 гг. в Геймтале, уже после нашего отъезда. Я обмениваюсь письмами и с местными немцами Куртом Лиске, Райнхардом Шёном и другими, интересующимися историей. С немцами, разбросанными по миру, особенно россиян.

 

„Очень важны открытые обмены опытом

 

и наблюдениями, чувствами и мыслями“

 

Филл Босманс

 

Чтобы показать, как переписка помогла мне лучше писать по-немецки, я приведу один пример. Ко мне обратился Рональд Нойман с просьбой помочь ему в розыске родственников. Его жизненный путь был похож на мой: родился на Украине в 1924 г., «добровольно» переселён в 1939 г., трудармия в 1942-47 гг., Казахстан, жил под Семипалатинском, затем выезд в Германию в 1995 г. Его письма были очень содержательны, хотя частично писались на русском языке. Мой первый ответ был:

– «29.01.99 г. Уважаемый господин Нойманн!

...Так как мы ровесники и у нас выявились определённые совпадающие интересы, то предлагаю перейти на „ты“. Это мой первый шаг. И я полагаю, что ты скажешь „да“.

Второе. Да, я бы мог писать по-русски, но я принципиально за немецкий язык. Это помогает мне чувствовать себя немцем, и я буду придерживаться этой позиции. Тебе рекомендую то же самое, но если у тебя будут возникать трудности, можешь прибегать к русскому языку.

Третье. Я очень дорожу содержательной перепиской, поэтому предлагаю настроиться на более близкое знакомство и длительную дружбу...

Ты был учителем? У тебя чертовски красивый почерк, ты пишешь почти без ошибок... Я действительно рад нашему знакомству и ратую за настоящую дружбу...»

– «05.02.99 г. Уважаемый земляк!

...Я согласен с твоими предложениями на 100 %. Мы оба родились на Волыни и действительно имеем много общего, но самое главное – у нас одна Родина: „В каждом человеке лежит тяготение к родному краю. И если нам иногда там жизнь делали несносной, то всё равно время не должно забыться, даже если покроется золотым цветом времени“. Было бы хорошо и важно объединить наши воспоминания.

Да, я работал с 1948 по 1956 гг. учителем. Но когда мне окончательно надоело постоянное открытое недовольство и скрытая враждебность учеников к учителею немецкого языка, я бросил школу и переквали-фицировался на финансы. Так я работал до 1986 г., до самой пенсии, экономистом в одном совхозе. Частично сохранившемуся умению писать по-немецки я благодарен учителям немецкого языка Геймтальской семилетки, которую я окончил в 1938 г...»

– «21.02.99 г. Дорогой Рональд!

...Мои родители, как и твои, покинули Волынь. Отец предчувствовал, что надвигается самое худшее и «добровольно» переехал в Крым. Его брат Александр последовал за ним в 1936 г. Третий, оставшийся там брат Адольф, как и твой брат и тысячи других немцев, попал под жернова сталинского террора и был расстрелян в 1938 г. Ты пишешь о геймтальских учителях. У учителя Штрошерера я учился 2 года в начальных классах, учитель Слунский был нашим соседом в учительском доме, и я играл с его детьми Александром и Дженни.

...Да, я пытаюсь учить немецкий язык, но это не значит, что я хочу забыть русский. Это когда-то был язык нашего общения, и у меня три русские невестки. Две из них серёзно настроились на освоение немец¬кого языка и уже сносно общаются с местными сослуживцами. Они переквалифицировались и получили хорошие шансы на работе. Почему я должен забыть этот язык? Другое дело, что я не ставлю его теперь на первое место. Я немец и имею теперь возможность проявлять себя на родном языке. Это я советую всем, кто хочет здесь жить. А тем, кто хочет оставаться русским или русскоговорящим немцем, я предлагаю следовать совету моей знакомой Ирины Руди: положить знания русского языка и своё нытьё на одну чашу весов, а немецкий на другую и добиваться равновесия.

У меня не возникает угрызений совести, если мои внуки владеют немецким лучше, чем русским. Если он им когда-нибудь будет больше нужен, чем сейчас, они его со второго места быстро поставят на первое...„.

– «23.03.99 г. Дорогой друг!

...Уже после двух твоих писем я чувствую нашу близость и общность. Как будто мы уже давно знакомы. Я посылаю тебе фото и ожидаю от тебя того же. Я глубоко благодарен тебе за дружбу, которую ты мне предложил, и принимаю её. Это чудо, что мы, ранее не знакомые земляки, встретились здесь, в Германии, на старости лет. Когда моя семья в 1939 г. покинула Волынь, мы потеряли все связи со своими родственниками. Война, переселения, рассредоточение немцев, трудармия, комендатура, а потом смерть родителей усложнили возможности вновь найтись. Лишь здесь, на родине наших предков, смогли мы, немногие из оставшихся в живых, встретиться. Радость? Да, только чаще всего со слезами на глазах. А теперь ещё это везение, что наши пути пересеклись...

Я чувствую себя измождённым, больным и старым. Поэтому хочу перед смертью ещё раз съездить в Семипалатинск, чтобы преклонить колени перед могилами моих родителей и умершего там сына. Временами мне бывает очень плохо. Моё здоровье подорвано пережитыми тяготами, особенно пятью годами трудармии, и из-за облучения от ядерных испытаний, проводившихся на полигоне под Семипалатинском. Я медленно двигаюсь к своему концу. Поэтому всё больше хочется увидеть мою родину Волынь, село Роговку, родительский дом, сад, берёзовый лес позади школы...»

– «02.06.99 г.

...Я подозреваю, Рональд, что ты до сих пор не можешь отмежеваться от своей старой Родины. Твои представления о Родине связаны только с местом рождения. Два последних письма проникнуты болезненной ностальгией. Это не преступление, но в определенном смысле слепота. Чтобы не ранить твоё обострённое чувство Родины, я бы хотел изложить по этому поводу своё мнение.

И мои родители говорили о Волыни, как о невосполнимой родине. Когда они в 1915 г. были изгнаны и жили в ссылке в Средней Азии, их постоянно и невыносимо угнетала тоска по родине. И когда через 7 лет выдалась первая возможность, это чувство одержало верх и они вернулись на Родину. Но то, что их здесь ожидало, было далеко от их идилических представлений. Неузнаваемые, разрушенные сёла, сожжённые леса, опустошённые поля, чужие лица и люди. Это были не только те немногие украинцы и русские, с которыми они когда-то были знакомы, но и вернувшиеся колонисты. Потеряв всё своё имущество, они влачили нищенское существование. Одна треть членов их семей погибла в пути, половина родственников пропала на чужбине. Пережитое горе ожесточило их сердца и сделало неузнаваемыми.

Для отца самым страшным было то, что большинство родственников изменило направление своей веры. Покидая родину, они были истинными лютеранами, теперь же многие стали баптистами, адвентистами, свидетелями Иеговы, приверженцами других сект или атеистами. Это были те, ему с детских лет знакомые дяди, тёти, кузины и зятья, но они были уже не те близкие, а какие-то не свои. С каждой встречей, с каждой беседой они, всё больше запутываясь в поверхностных дискуссиях о вере, в вопросах восприятия Библии и разъяснениях Ветхого и Нового Заветов, отдалялись от него, становясь чужими.

Даже климат стал иной. За семь лет они привыкли к сухому средне-азиатскому воздуху. Вернувшись в забытый мир с серыми облаками, висящими над самой головой, почти без солнца, с нескончнаемыми дождями летом и трескучими морозами зимой, они были разочарованы. Все эти обстоятельства, плюс возникшие материальные трудности, привели к отчуждению от горячо любимой родины.

Потом последовали один за другим необъяснимые по жестокости деяния:

1924-34 – изгнание веры. Колонист, всегда воспринимавший свою родину в неразрывной связи с верой в бога, теперь должен был отделить веру от родины и отбросить её. Кто этого не сделал добровольно, того насильственно лишали родины и вместе со своей верой ссылали в Сибирь.

1928-36 – коллективизация. Колонист после возвращения на родину, за годы НЭПа вновь достиг некоторого благосостояния, так как заботился о будущем своих детей. Теперь же он должен был сам „добровольно“ отдать в колхоз всё нажитое, стоившее ему так много труда и пота: землю, лошадей, скот, инвентарь. Вновь его отрывали от родины, которую он не мог себе представить без благополучия и её основы – частной собственности. Отдать её – значило жить как раб. Не все смогли на это пойти, и тогда их насильно лишали как богатства, так и родины и сослали на север или в степь Казахстана.

1938 – Были закрыты немецкие школы. Дети российских немцев должны были забыть родной язык. Родина без родного языка? Как это понимать? Этим варварским поступком отделили не просто кусок от целого, а вырвали сердце из груди того чувства, что они воспринимали, как родину.

Что же ещё осталось от понятия Родины? Разрушители пообещали построить на руинах прошлого обеспеченное, сказочное будущее – коммунизм. Это были многообещающие слова, но действительность показала совсем иное. Многие родственники, сотни знакомых, тысячи волынцев к тому времени уже были заклеймены, как противники большевиков, раскулачены, сосланы или расстреляны: богатые, кулаки, верующие, не желающие вступать в колхоз.

1936-39 гг. – совсем необяснимое: дети вдруг узнавали, что их отцы – враги народа; родители, что их сыновья – предатели; сёстры, что их братья – шпионы фашистской Германии. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Никто не видел на Волыни будущего. Если до сих пор ещё светилась надежда, что это лишь временные трудности, что скоро будет лучше, то теперь остался только всёподавляющий страх. И Волынь без защищенности, без веры в завтра, без будущего становилась всё более чужой.

И это тот пункт в моём понимании родины, к которому я хотел тебя подвести. Что от святого чувства Родины осталось к этому времени для оставшихся в живых волынцев, как впрочем и для всех немцев в Советском Союзе? Один лишь фантом – обшарпанная, обрубленная со всех сторон, искалеченная и без сердца. И это мы пытаемся назвать родиной? Вернёмся назад к тому времени. Как воспринимали действительность в те годы российские немцы?

Прошлое: Само понятие колонист, вера в бога были уничтожены. Произошла переоценка ценностей, которая не вписывалась в сознание этих людей.

Настоящее: вся немецкая суть надлежала уничтожению. Одновременно с этим у людей пытались вытравить чувство достоинства, стремления к достатку, чувство защищённости. Он должен был стать послушным рабом.

Будущее: В понимании крестьянина, несмотря на всевозможные обе-щания большевиков, не существовало основы для будущего – отсутствовала частная собственность, на базе которой можно было бы что-то выстроить.

Таким образом, самосознание немецкого меньшинства, построеное на сохранении своих традиций в условиях повторяющихся экспроприяций и насильственных переселений и постоянного давления тоталитарного коммунистического режима ощущала себя оторванной от своих корней. И это привело к тому, что, ещё живя на Волыни, на своей родине, у них стало исчезать чувство родины.

Не стало прошлого, нет надёжного сегодня, не стало веры в будущее. Чувство Родины было разрушено. Волынь больше не воспринималась таковой, и люди бежали из мест своего рождения. Мой отец ещё в 1935 г. покинул с семьёю Волынь. Твой отец рисковал ещё четыре года, а потом „добровольно“ переселился в Казахстан в 1939 г. И многие волыняне уехали в места ссылки родственников, чтоб, быть может, там, на чужбине, обрести потерянную родину.

Я посетил Волынь, Житомир, Геймталь в 1972 г. Многое пробуждало воспоминания, но всё было чужим. Я стоял на холме разваленного дома, где я родился. Спустя 37 лет я узнавал отдельные фруктовые деревья, всё ещё цеплявшиеся за жизнь. Но всё это я уже не воспринимал как родину. Это было и остаётся местом моего рождения, селом, с которым были связаны мои воспоминания о детстве, и не больше. Поэтому у меня нет тоски по Волыни. То же самое насчёт Казахстана и бывшего Советского Союза. Я не потерял там родину, у меня её украли ещё в детстве.

Во всяком случае, так я понимаю слово „Родина“. Дорогой Рональд, посмотри и ты на всё не со знакомой, унаследованной от родителей, точки зрения. Отойди немного в сторону от их авторитета. И ещё одно, если можешь, объясни мне, пожалуйста, как можно назвать Родиной то существо, того монстра, что тебя хочет уничтожить?…»

– «22.07.99 г. Дорогой и сердечный друг!

…Большое тебе спасибо за интересные, своеобразные мысли, к кото¬рым ты, очевидно, пришёл благодаря своему жизненному опыту. Такие рассуждения и понимание „Родины“, как у тебя, я услышал впервые. Я ведь тоже много гадал на эту тему, но не мог найти другую или новую якорную стоянку. Я прочитал твоё письмо моей дочери и кузине. Удивительно, мы все трое имели разные представления.

Особенно отличается точка зрения дочери. Она родилась в Казахстане, в деревне Орловка, выросла, вышла там замуж, родила обеих дочерей, там же на кладбище покоятся её бабушка, дедушка и брат. Значит, Орловка её родина, по которой она тоскует, которую она уже несколько раз посетила и ещё собирается навестить.

Совсем другое мнение у моей кузины. Она родилась за год до выезда, в 1938 г., на Волыни, и не помнит места рождения. Она росла в казахском ауле и говорила по-казахски лучше, чем по-немецки. Её детские годы не были омрачены упрёками, что она немка. Это она почувствовала позже, когда они переехали в 1947 г. в русскую деревню, где она в девять лет пошла в школу. Она почти не знала русского языка, очень плохо говорила по-немецки, но зато в совершенстве по-казахски. С первого дня дети её обзывали фашистским выродком и обвиняли в том, что их отцы и братья погибли на войне. Но все же она пробилась до седьмого класса. Её мечта была как можно быстрее и как можно дальше уехать с этого места, чтобы где-то учиться в техникуме, получить профессию, найти работу и никогда не возвращаться в Бородулиху.

Но шел 1954, время комендатуры. Комендант затянул с разрешением, экзамены прошли, и ей пришлось остаться дома. На следующий год повторилось опоздание с разрешением для выезда. Ей было уже 18 лет, она вышла замуж за хорошего русского парня. Двух своих сыновей они воспитали как русских. Но потом все четверо одумались. Альма освежила свои скудные знания немецкого, и семья переехала в Германию в 1995 году.

Она потеряла своё представление о святой Родине-матери. Останки её предков, как и её отца, расстрелянного до её рождения, хранит земля Волыни. Детство прошло в трёх деревнях среди русских и казахов. Юные годы были самыми мрачными: комендатура, незаслуженные, унизительные обвинения со стороны сверстников. Но в Бородулихе она провела 48 лет своей жизни со всеми её хорошим и плохими сторонами. Здесь она основала свою семью, тут появились на свет её дети и была похоронена её мать. Её мнение: нельзя делить родину. Хочет она того или нет, но так получилось, что одна часть её родины на Волыни, другая в трёх сёлах Казахстана, поэтому её родиной является Советский Союз.

Что касается меня, то ты сильно поколебал моё представление. Ты прав, когда говоришь, что немцев в России, в Советском Союзе лишили их Родины. С уничтожением колониста и его права на веру сгинуло прошлое. Лишив стремления к благополучию, отняли настоящее, с изъятием частной собственности выбили основу для будущего. А с запрещением родного языка в 1938 году и выселением всех российских немцев в 1941 году вырвали душу, лишив родины. Всё это соответствовало коммунистической идее: разрушить старый мир и на его обломках построить новую, лучшую жизнь. Мы, невинные дети, ликуя, поддерживали это, мы хотели внести свою лепту в воспитание счастливого человека будущего. У нас не было никакого понятия, что это может привести к уничтожению немецкой самобытности в России. Сегодня мы знаем, куда и к чему нас вели и презрительно называем это создание 'Homo Sowjetikus'.

Теперь я понимаю, что преследования в первые годы советской власти, потом волна истребления 1936-39 годов, которая коснулась наших отцов и братьев, экспроприация, насильственное переселение, трудармия и комендатура – всё было для того, чтобы сделать из нас русских. Великая Россия, Советский Союз должны были стать нашей родиной.

Ты, конечно, во всём прав. Но это ставит мои убеждения с ног на голову… Видимо, действительно нельзя признавать Советский Союз, этого монстра, хотевшего нас уничтожить, нашей Родиной. Но мне необходимо время, чтобы всё это переварить…»

– «28.07.99 г. Мой дорогой друг Рональд!

…Нет, я не вынуждаю тебя встать вверх ногами. По моему мнению, мы всю свою жизнь провели в этом перевёрнутом положении. Это я давно понял и поэтому заставил себя перевернуться, передвигаться ногами вниз, а голову держать наверху, чтобы правильно мыслить.

Я не вижу ничего особенного в том, что твоя дочь как, впрочем, и многие другие, имеет свое мнение о Родине. Ей повезло больше, чем тебе, мне, или нашим родителям. Различные группы советских немцев, даже члены одной семьи имеют различные судьбы. Твоя дочь признаёт своей родиной место своего рождения, кузина – Советский Союз, ты хотел бы её видеть в Волыни, я же утверждаю, что у меня там нет родины, а только место рождения и место проживания.

Четверо наших детей родились в немецком селе Розовка под Павлодаром в Казахстане, жили и учились в девяти различных посёлках и школах. Они считают Родиной не Казахстан, а Советский Союз. Но они уже здесь интегрировались и говорят: ,Советский Союз был когда-то нашей Родиной. А здесь наш дом. Германия стала нашей Родиной’. И в этом разница: Советский Союз был Родиной, а Германия является ею.

Интересна позиция немцев, живших в начале войны, то есть до 1941года за Уралом, в немецких селениях. Они поселились в Средней Азии и Сибири до и в ходе столыпинской реформы, в 1880-1913 гг. Это было примерно 300 000 немцев в Омской области, Алтайском крае, Киргизии и Казахстане. Им пришлось пройти через все испытания и преследования, кроме переселения. Это было их большим преимуществом по отношению к немцам, изгнанным в 1941 г. Так как они жили в закрытых немецких деревнях, они оказались под меньшим давлением русификации, могли заключать немецкие браки, говорить дома на немецком языке.

Жившие там 2-3 поколения советских немцев имели больше права называть родиной места своего рождения, т.к. здесь были их прошлое и настоящее. Не хватало только надёжного будущего. И как только открылась дорога в Германию, они раньше и быстрее всех других массово покинули эту свою „любимую Родину“. До 1993 г. большинство этих немцев уже переселилось в Германию. Так и мои соотечественники из села Розовка, где родились 4 наших детей. Почему?

Ответ однозначен: потому что они не могли признать ни места своего рождения, не место проживания, как и весь огромный Советский Союз своей Родиной. Они предпочли избрать в качестве таковой Родину своих предков.

Другое дело, когда супруги, не немецкой национальности хотят сохранить свою национальность, когда они воспринимают свою родину „там“. Но как только они примут решение чувствовать себя здесь, как дома, они должны будут её искать и найти в Германии и по собственному убеждению адаптироваться. Воспринимать свою Родину „там“ в России и одновременно чувствовать себя здесь не чужими – это несовместимые, взаимоисключающие понятия. Но твоя дочь, кузина и ты – вы ведь немцы, поэтому должны соответственно этому думать и действовать...»

 

„Гонимые тайным вниманьем врагов,

 

Мы пробивались к стране отцов.

 

Как потерпевших крушенье корабля

 

Нас приняла Германии – земля.“

 

М. Луков

 

 

– «24.09.99 г. Уважаемый земляк! Дорогой друг!

…И всё равно, я не понимаю, почему наши дети по-другому воспри-нимают Родину. Ведь они наши кровь и плоть, они дышат тем же воздухом, что и мы…»

– «26.10.99 г. Дорогой Рональд!

…Не они, а мы виноваты, что наши дети имеют такие ограниченные рамками коммунистической идеологии взгляды на Родину. Не они повинны, что заплутались. Мои и, наверняка, твои родители тоже, желая уберечь нас от грозивших неприятностей, умалчивали о геноциде, выпавшем на их долю. Многообещающие лозунги большевиков о равенстве, братстве и справедливости были только шорами для всех немцев России. Наше поколение перенесло это умалчивание правды на своих детей. Они должны были, как все другие, ненемецкие дети вырасти преданными советскими гражданами. Поэтому они с чистой совестью, как и мы, старались строить утопическое коммунистическое общество.

А теперь мы видим результаты: у них нет сострадания, они не чув-ствуют боли по отношению к старшим поколениям, многократно под-вергавшимся экспроприациям, изгнаниям, насильственным переселениям, томившимся в тюрьмах, ГУЛАГах и трудармии, замученным голодом и нуждой, безвинно расстреляным. Они пока не осознают, что там, в России, в бывшем Советском Союзе, из их душ пытались вырвать немецкую самобытность, лишив их родного языка и истинной родины, чтобы таким образом принудить немцев России к ассимиляции. Наши дети до сих пор не могут понять, что ещё до их рождения лично против них ужё был введён геноцид.

Дорогой Рональд, наши родители были вынуждены сдаться на милость победителей, чтобы мы могли жить. Мы и наши дети – слепые и безвинные жертвы системы. Власть имущие вдолбили как нам, так и им в головы чувство любви к стране-великану Советскому Союзу, этому монстру, намеревавшемуся вытравить их нас, российских немцев, национальное самосознание.

Теперь наша святая обязанность разъяснить случившееся. Ведь они хотят здесь интегрироваться, чувствовать себя, как дома. Но нельзя иметь две Родины. А ездить в гости, навещать оставшихся там родственников и знакомых, это не несёт в себе никаких противоречий. Но если ты лично, Рональд, хочешь чувствовать себя здесь, как дома, тогда приложи все усилия, постарайся определить, где твоя Родина и где ты её хочешь иметь. Принимай это решение сперва сам, не переваливай всю тяжесть на плечи своей дочери. Чем скорее это случиться, тем быстрее и она придёт к какому-то решению. Не задерживай её…»

– «27.05.2000 г. Сердечный друг!

…Мой племянник когда-то написал: „Не дать ответа на письмо рав-носильно отказу пожать протянутую для приветствия руку“. Прости меня за задержку…

…Нет, ты меня не принудил, ты только изложил своё мнение. Твоё восприятие Родины так необычно многосторонне как по своей широте, так и по глубине, что нужно время, чтобы проникнуть в его суть и разобраться в самом себе. Все словари называют родиной место рождения, отчизну. Но ты прав, что нельзя называть место рождения Родиной, если отсутствуют все другие компоненты. Только в Германии живут более 10 миллионов изгнанных. И я согласен с тобой и даже убеждён, что только таким путём любой вернувшийся в Германию немец, будь то из России, Польши, Восточной Пруссии, Богемии, Судетской области или из другого места, сможет найти и ощущать здесь свою Родину. Для всех без исключения изгнанных важно понять, что если нет обратного пути в прошлое, то перед ними лежит путь в будущее, на их новую Родину.

Этот барьер я преодолел. Мне повезло, я имею возможность свою старость, свои последние годы жить в стране моих предков, на своей новой Родине. Я считаю большим счастьем и тот факт, что мы, два волынца, один из Геймталя, другой из Роговки, хоть мы ещё никогда не виделись, нашли друг друга и в письмах ведём сердечный обмен мнениями. Такое случилось со мною в первый раз в моей жизни, я воспринимаю это как дар Божий. Я бесконечно благодарен тебе за это. Прости, что иногда перехожу на русский язык…»

– «24.01.2001 г. Дорогой Рональд!

…Браво, мой друг, ты делаешь колоссальные успехи. И не только в письме, но и в том, что нашёл свой путь, сделал важный и обязательный шаг к душевному покою. Чувство родины – это тот рычаг, который, к сожалению, многие не замечают. Вместо того, чтобы искать и использовать его, люди по непонятным причинам разрываются на две части. С одной стороны, они витают в высоких сферах и рассуждают о старой Родине, об этом некогда подкинутом нам кукушкином яйце, будто она действительно принадлежала им. С другой стороны, опустившись на землю, они хотели бы без собственных усилий ощутить тёплое дыхание новой Родины, как нечто само собой разумеющееся. Но так не бывает.

Ты решил отделить место своего рождения от привычного понятия „старая родина“ и родину предков ощутить не в поверхностных словах, а действительно, как свою сегодняшнюю. Всё как на ладони: ты нашёл счастливый приют на старость, свое настоящее. Тут ты видишь будущее своих внуков. Остаётся прошлое – оно в наших сердцах и не должно исчезнуть вместе с нами. Наши потомки на основе наших воспоминаний должны вырастить в себе собственное восприятие того, что произошло с российскими немцами. За это мы несём ответственность. Если в сердцах наших детей былое найдёт свой отклик, может возникнуть правдивое видение прошлого, которое через настоящее поведёт их в будущее.

Итак, ты показал путь своей дочери, внукам и родственникам. Они последуют за тобой и тоже вскоре почувствуют свою Родину здесь, обретут уверенность и душевное равновесие…»

– «22.02.2002 г. Мой дорогой друг!

…не думаю, что моё продвижение поможет дочери чувствовать себя здесь, как дома. Чего-то ещё не хватает, но я не могу понять, чего именно. Благодаря твоей силе убеждения я смог помочь моим внукам, обоим сыновьям кузины и самой кузине, вступить на путь поиска новой Родины. Они в восторге, ведь на самом деле они уже давно двигались в этом направлении. Дочь же настроила себя агрессивно…

Что я хотел тебе сказать. В последнее время я себя особенно плохо чувствую. 470 испытательных взрывов ядерного оружия под Семи-палатинском, проведённых в ущерб нашему здоровью, уже ,подарили' мне химеотерапию, одно дополнительное медицинское облучение и две операции. Ты знаешь, что это такое, это паршиво…

Я желаю тебе наилучшего здоровья и ещё много энергии…»

– «12.04.2002 г. Дорогой Рональд, мой хороший друг!

…Состояние твоего здоровья беспокоит меня. Тебе снова придётся черпать надежду в доверии к врачам…

Это ,что-то’, которое ты ищешь у своей дочери, находится в непос-редственной близости. Ты ни разу не упомянул о своём зяте. То есть вы не вовлекли его в вашу дискуcсию. Он, как ты когда-то писал, ,хороший русский парень’. Без сомнения, твоя дочь, немка, не хочет обидеть мужа. Если она откажется от старой Родины, он может это истолковать, как отчуждение и отмежевание от него. Твоя дочь опасается, что это приведёт к трещине в браке. Тебе надо было и его посвятить в ваш поиск нового мира. У него, как и у всех вас, две возможности: существовать здесь, но сердцем быть там, или душой и сердцем пытаться здесь искать новую родину. Как только он выберет последнее, твоя дочь без каких-либо возражений и с радостью последует за ним. Сошлись на сира Питера Устинова, на бывшего министра труда Ягоду и многих других, которые тоже нашли свою Родину за рубежем.

Но, разумеется, определение Родины не спасительный эликсир. Это лишь решение, показывающее, в каком направлении следует делать первые шаги. За этим следует упорная работа по изучению немецкого языка. Следует выработать добросовестное отношение к учёбе и настойчиво в течение трёх-пяти лет идти к этой поставленной цели.

Тот, кто полагает, что он мог бы достичь этого вперемешку с чтением русских журналов, любовных романов, с просмотром русских кассет, фильмов, телепередач, тот ошибается. Речь идёт не о прекращении этих занятий, а лишь о том, чтобы сдвинуть эти потребности на более позднее сроки. Использование русского языка надо на это время поставить на второе место, а изучение немецкого выдвинуть на первое место и как только знания обоих языков приблизятся к равновесию, русский язык можно снова применять без ограничений.

Разящая ленью отговорка ,Нельзя забрасывать язык Пушкина’ в данном случае неприемлема. Речь идёт не об отказе от одного ради другого. Мы говорим об изучении второго языка, на котором говорят в той стране, где ты собираешься жить. В данном случае это язык великого Гёте…»

– «01.05.2002 г. Дорогой Оскар!

…Теперь я понимаю, почему один мой хороший знакомый после года пребывания покинул Гифхорн. Он говорил тогда: ,Здесь, в русском окружении, мы и наши дети никогда не сможем по настоящему выучить немецкий язык’. Они перебрались в город Стендаль. Спустя два года он сообщал о хороших знаниях языка у всех членов семьи, благополучии и убеждённости, что теперь они легко сходятся с коренными немцами и навсегда там остануться…

…Стадный инстинкт сгоняет нас, переселенцев, к одному месту жи-тельства, и мы кучкуемся, образуя свои гетто. Это ведёт к изоляции наших соотечественников от здешнего населения, к стагнации наших знаний на старом уровне и таким образом на многие годы замедляет интеграцию. Отсюда логичный вывод: прочь из этой cкученности!

…Я так тебе благодарен, наша дружба помогает мне в чёрные часы. Прости меня, если что-то с моей стороны было не так …»

 

На моё следующее письмо к Рональду я долго не получал ответа. 12.11.02 г. я вновь написал ему. Вскоре звонок: „Добрый день! Я Мария Нойманн, вдова Рональда… После тяжёлых и долгих страданий он покинул нас 17 ноября навсегда. Ваше последнее письмо он уже не смог прочесть…“

Какая несправедливость и невыразимо печальная судьба! Страдания, причинённые ему социалистической системой, преследовали его и здесь на родине предков – диагноз рак. Он ушёл в 77 лет, оставив своим близким здесь, на новой родине, не только воспоминания, но и осязаемое прошлое – свою могилу.

* * *

Грустный конец сердечной дружбы. Однако, что я хотел показать этим случаем? Какой многогранной, ничем не ограниченной может быть доверительная переписка. Я показал только одну её сторону. Множество словарей помогали нам в наших беседах. Мы обменивались с Рональдом точками зрений, дискутировали и таким образом расширяли знания пришедшего в упадок родного языка. Рональд никогда не жаловался по поводу своей смертельной болезни, он боролся до конца. Он хотел быть немцем на своей родине – он им стал.

Никогда я тебя, Рональд, не забуду, ты навсегда останешься в моём серце. Пепел к пеплу, прах к праху!

Я бы выгравировал на могильной плите Рональда слова стихотворения Якова Гуммеля, которые охватывают все им высказанные думы и его деяния:

„К встрече в Вюрцбурге“:

 

Всплывает в памяти моей мираж:

Седой Казбек, бурливый Гандж,

Отцовский дом – гнездо родное

Еленендорф ¬– село большое.

 

Тот памятник для человека

Пришельцы строили два века,

Вложили в камни адский труд

Оставив чудный изумруд.

 

Не судьи мы своим отцам,

Не судьи ьы прадедам!

Но, бросив отчий дом и край,

Обещанный не обрели Вы рай.

 

Испытывая голод, страх,

Оплакивая умиравших прах,

Себе достаток всё'ж создали,

Да нехристы всё отобрали.

 

И орошённый потом клок земли,

И дом, и кров в чужие руки перешли.

Лишили родины, погнали на восток,

Чтоб всем народам преподать урок.

 

На стужу, ветер, снег и лёд

Был брошен мой родной народ.

Разрушив семьи, детей лишив отцов

Xотели иx взрастить как манкуртов.

 

Полвека длился тот позор –

К мольбам народа глух был вор –

И лишю на крик истерзаной души

Отчизна предков протянула две руки.

 

Оставили мы "райский сад"…

Начать всё сызнова я рад.

Живу с надеждой в той стране,

Где строят дом не на песке.

 

Открыты двери детям, внукам

К труду, учёбе и наукам

На языке отцов. Не с Мачехой им жить –

Надёжной будут Родине служить.

 

Якоб Гуммель (Jakob Hummel im schwäbischen Dialekt)

Перевод Шульц Оскара, 1994.

(продолжение следует)

↑ 1820