Иван Антони

Том1, часть1, глава 8

«Vater unser im Himmel, geheiligt werde dein Name. Dein Reich komme. Dein Wille geschehe, wie im Himmel so auf Erden. Unser tägliches Brot gib uns heute. Und vergib uns unsere Schuld, wie auch wir vergeben unsern Schuldigern. Und führe uns nicht in Versuchung, sondern erlöse uns von dem Bösen. Denn dein ist Das Reich und die Kraft und die Herrlichkeit in Ewigkeit. Amen1».

Старик наложил на себя католический крест, сложил на груди руки и расслабился, погрузившись в размышления. В последнее время он часто думал о предстоящей жизни, так как срок заключения приближался к концу, и ему предстояло вернуться в Коми, где его ждали (а может, не ждали?) дети. Старшие дети стали родителями, а младшие ещё не образовали семьи. У кого старику остановиться? Как они примут отца после долгого отсутствия? Впрочем, какой срок отбывать, ни детей, ни его не спрашивали. Выписали «путёвку» сроком на пять лет, и всё. Сиди, старик, и не дёргайся, а то добавят, коли проявишь нетерпение! «Нет, не в моём возрасте греть нары в лагерном бараке, — думал Хайнрих рассеянно, — но Господь Бог дал испытание, и надо терпеливо нести тяготы, как терпел их почтенный Иов, библейский еврей, находившийся в несравненно более тяжёлых условиях, чем я в исправительно-трудовом лагере. Не вина Господа Бога в том, что мне выписан срок без должного расследования предъявленных обвинений. Дьявол, видно, попутал прокурора и судью, вот и отписали пять лет строгого режима. Ну, ничего: сидеть осталось мало. Скоро вернусь домой к нормальной человеческой жизни. … Хм. А можно ли жизнь в ссылке считать нормальной человеческой? Коми не родной дом, но там живут дети. Вернуться домой, значит, попасть к тем из них, кто находится в Коми АССР. Возвращаться в Крым, к старшим детям, разрешат не скоро, если, вообще, когда-нибудь разрешат. Ссылка «на Соловки», определённая по классовой принадлежности, даётся на длительный срок, ведь классовая борьба — это «всерьёз и надолго», как сказал лидер большевиков Ленин. Кулачество должно быть уничтожено как класс, а это значит, хотя бы одно поколение кулаков должно сгинуть «на Соловках». Следующие-то будут покладистее: головы нашпигуют идеями, и перестанут они вести личное хозяйство. В сущности, борьба ведётся с трудолюбивыми крестьянами за право владения землёй. К добру эта борьба не приведёт, и доказательство тому — голод в стране в начале тридцатых».

Вспомнился суд, походивший на балаган, ибо кроме пары писем, написанных им и ещё двумя «шибко грамотными немцами» в Канадский Красный Крест с просьбой послать помощь голодающим детям Республики Коми, ничто суду представлено не было. Зато дело было богато дополнено публикациями из газет с «требованием масс» сурово наказать вражеских шпионов, внедрившихся в советское общество.

Требования не являлись доказательством преступления, так как авторы публикаций не знакомились с содержанием «шпионских» писем, чтобы утверждать о важности информации, передаваемой врагу, но почему-то «разоблачительные» статьи в газетах имели решающее значение при определении презумпции виновности. «Народ требует!», «Коллектив лесопункта осуждает», «Противопоставим вражеским проискам советское правосудие!» — озаглавливались статьи, и игнорировать их в суде не посмели, иначе судебные делопроизводители сами могли попасть в список шпионов или, по меньшей мере, пособников шпионов. «Наш суд народный, потому что выражает волю народа!» — заявляли авторы статей, и оставалось только узнать, по чьему указанию писалась и как оказалась в газетах «воля народа»?

Несмотря на несостоятельность обвинений в шпионаже в пользу Германии (письма с просьбой о помощи голодающим детям были написаны в Канадский Красный Крест), троицу «немецких грамотеев» осудили и разослали по разным исправительно-трудовым лагерям. Куда отправили двух других «участников шпионской диверсионной сети», Хайнрих не знал, как не знали об этом и родственники осуждённых. Попытка узнать что-то об их судьбах в переписке с сыном закончилась тем, что сын запретил ему писать, чтобы и его не объявили немецким шпионом. Отказ в переписке был воспринят отцом с пониманием — обстоятельства вынуждают.

Хайнриха отправили за полярный круг, где находился один из лагерей с режимом строгого содержания заключённых, наклеив на «Дело № _» ярлык: «Немецкий шпион, социальное положение кулак». В действительности, ни за кем он не шпионил, и ничто антигосударственное не замышлял, как утверждало заключение. Зачем? Мало ему того, что уже имел? Ярлык «кулак» был достаточен, чтобы провести остаток жизни в болотах Республики Коми. Но ярлык «шпион» дал «возможность посетить» ещё и дальний Север.

Старик прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. Господи, где он только ни был за свою жизнь!? В Крыму, в Иерусалиме, в Оренбурге, снова в Крыму, и, наконец, в Коми АССР! Думал: «Доживу здесь остаток жизни в спокойствии». За пять лет привык к условиям, к долгим зимам, благо, метелей здесь не бывает, как в степях Оренбуржья — тайга задерживает ветер. Под ногами вечно сырая земля, переходящая в болота и топи, так что летом отсюда не уйдёшь, для этого надо знать охотничьи тропы. И зимой не уйдёшь: замёрзнешь, или волки загрызут. Так что живи спокойно и радуйся жизни! Жить здесь можно: живут же местные народы и уезжать никуда не собираются. Рождаются и умирают, как и в других уголках страны. И с ними он жил бы. Но кому-то не давала покоя мысль, что он ещё не сгинул:

— Вот тебе, сволочь кулацкая! Получи «путёвку» и катись за полярный круг, к чёрту на кулички!

Да, такого давно не было: отправили, не спросив согласия. А он думал, за шестьдесят лет везде побывал, всё повидал и всё пережил. Ан нет! На дальнем Севере, оказывается, ещё не был! Интересно, какой ярлык «наклеят» и куда отправят в следующий раз»? Только и осталось, что на Северный полюс к белым медведям. «А может, в пустыню? Там жить ещё не приходилось, Господь миловал. Но это ж как: с лютого холода да в невыносимую жару? Упаси, Господи!»

За пять лет жизни в Республике Коми, Хайнрих привык к барачной тесноте, к нарам. Первую зиму по приезду спали, как селёдка в бочке, плотно прижавшись друг к другу, так что повернуться с боку на бок по одному невозможно было. Поворачиваться всем сразу приходилось, по команде. И так несколько раз в течение долгой северной ночи. Ничего, привыкли. Оказывается, и так жить можно! Ночь «покувыркаешься», а с утра в лес: норму выполнять, пайку хлеба зарабатывать. А куда денешься? Правило по приезду сразу объявили:

— Кто не работает, тот не ест!

А пришёл с работы, поел и на нары со всеми одновременно укладывайся. Отдыхать надо, то есть, кувыркаться всю ночь. Другого жилья в лесу нет. Не рассчитывали на такой наплыв «новосёлов».

Комендант-юморист по этому поводу шутил:

— В тесноте, да не в обиде, как говорится! Зато все равны: мужики, бабы, детишки, старики! Коммунизм! Мечта человечества!

Всю зиму так спали. Пережили, однако, с Божьей помощью временные неудобства. С приходом весны принялись за строительство дополнительных бараков. В новых нары просторные соорудили, согласно спущенным нормам. Каждый кулак по отдельному месту на нарах получил. Крутись, сколько душе угодно, к соседу только не закатись, сон его не нарушь! Курорт по сравнению с жизнью зимой! «Если и дальше такими темпами стройка пойдёт, коммунизм не за горами!» — шутили спецпоселенцы.

Хайнрих, потомок Римского легионера, быстро приспособился к неудобствам новой жизни. Но кому-то надо было согнать его со ставшего привычным места на нарах и отправить далее на север, обозвав на дорожку «немецким шпионом». На новом месте, правда, отдельное место на нарах сразу предоставили, номерным знаком наградили. Считай, личное имущество получил. Какая ни есть, а всё забота о человеке. Выходит, в исправительно-трудовом лагере к приёму «поселенцев» лучше, чем в спецпосёлке, подготовились. По крайней мере, о спокойном сне позаботились, хотя «поселенец» он вредный: кулак и шпион в одном лице.

А какой он шпион? Вот и начальник лагеря хохочет, ржёт как жеребец, завидевший необъезженную кобылицу. Прищурит мутные пьяные глазки, если разговор заходит о шпионской деятельности Генриха, и ржёт:

— Ничего более глупого в судопроизводстве не встречал! Обвинить в шпионаже старика, с которого труха сыплется?! Ну, хоть бы чуть-чуть на правду было похоже! Нет! Одна глупость другую за уши тянет! Спросили бы лучше знающих людей, как человека грамотно за решётку упечь, если у самих ума не хватает!

Он-де смог бы предложить десяток-другой судебных дел, по которым упекли и много дальше, и на более длительный срок, чем следует по делу «шпиона немецкой разведки Генриха Цвейга».

— Оно же белыми нитками шито! А я бы солидную версию придумал, по которой сослали бы тебя, старик, на Магадан золотишко мыть с предъявлением солидного обвинения в шпионаже государственного значения, а не мутной туфты про шпионаж. Это ж надо было до такого додуматься: шпионаж в болотах Коми, где «матёрый шпион» находился в ссылке?! Смех, да и только! Нет, обмельчали судьи, — заявил начальник категорически, — пустоголовые какие-то стали! За что зарплату получают? Ничего сочинить не могут! Ну, какой из тебя шпион, старик? — наседал он на Хайнриха, дыша застоялым перегаром. — Ты же в это время находился в Коми! Что такое ты мог видеть в Коми, что заинтересовало бы немцев? Болота и топи?

Смеётся начальник, ёрничает, а ты стой и слушай его глупые разглагольствования. Слушай и молчи. Тебе же лучше будет, если промолчишь. А то взбредёт ему спьяна фантазия запустить одну из версий по поводу срока заключения Генриха Цвейг, пошлёт свои «соображения» в суд на доследование, и закрутится карусель по-новому. Нет, пусть уж лучше болтает в своё удовольствие. Может, человеку душу отвести не с кем, потому что служба у него такая, что радоваться нечему. Торчит в заполярной дыре, и положение его, может быть, даже хуже, чем у охраняемых им заключённых. Заключённые-то когда-нибудь на свободу выйдут, если доживут до окончания срока, а ему куковать до самой пенсии. Значит, тоже срок мотает, тоже по-своему несчастный. Не приведи, Господи, нести такую службу!

Начальник лагеря был в хорошем настроении, и ему хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Но какой интерес говорить с вором, даже если он в законе? Он же зашоренный этот вор, ничто, кроме воровства, его не интересует. То ли дело поговорить со стариком: человек в возрасте и, должно быть, мудрый. А он, начальник, хоть и молод в сравнении с ним, а мудреца уму-разуму научит. Расскажет, например, одну из версий осуждения. Старику полезно об этом знать, а то мотает срок в неведении, вместо того, чтобы сидеть со знанием дела.

— Карьеру прокурор с судьёй на тебе, старик, сделали, — высказал он одну из своих версий. — На шпионстве суд построили, как пасьянс разложили. Вот и состряпали дело сроком в пять лет строгого режима.

— А зачем состряпали-то? — спросил Хайнрих, хотя зарекался не вступать в разговор с начальником; инициатива к добру никогда не приводила.

— Это им в зачёт по службе пойдёт. Уразумей: ещё одному - другому человечку что-нибудь пришьют, и смотришь — повышение по службе вышло! Так есть смысл дела стряпать? Есть, да ещё какой! Плох солдат, что не мечтает стать генералом! Ха-ха-ха!

Заключенный Генрих Цвейг стоит по стойке «смирно» и выслушивает «старую песнь» главы лагеря, не прерывая открывшийся словесный понос. Ничего нового у начальника нет и быть не может, ибо жизнь у него идёт по одному сценарию. А душе развернуться хочется, вот и ловит кого-нибудь из заключённых, чтобы излить на него словесную парашу, высвободить душу от гнилья. Заключённому же надо выражать «сыновнюю любовь» к начальству и внимательно выслушивать пьяный бред, чтобы тот остался доволен своим красноречием. Главное — не ввязываться в разговор! Стой и слушай! «Зря я вопрос задал. Теперь он может начать «танец» с этого места. Вообще, кто я такой, чтобы задавать вопросы начальству? Заключённый? Так стой и молчи! Тоже мне, храбрец нашёлся! Вопросы он начальству задаёт!»

Отлил начальник часть «накипевшего» и замолчал, задумался, должно, новая мысль в голову пришла. Так и есть: по поводу решения суда по делу заключённого Цвейг.

— Слышь, старик! А не кажется ли тебе, что срок тебе выписали подозрительный? Маловато за шпионскую деятельность-то пять лет сидеть! Ты же в группе руководство осуществлял, или как? Это же настоящая шпионская сеть получается! За это б`ольший срок полагается: от двадцати пяти до вышки! Или я не прав? Нет, старик, сам подумай: сколько лет дают, если нарушил комендантский режим? Ну, скажем, забрёл куда-нибудь по ошибке. В лесу это легко делается: шёл, шёл по дороге, и вдруг лес расступается, а ты за пределами разрешённой территории находишься! Так что за это полагается? Ага, знаешь! Двадцать лет строгого режима! Так от того нарушения, что заблудился в лесу, государству вреда никакого. А у тебя? Шпионаж в пользу врага! Отчего ж пять лет-то всего? Напутали что-то твои душеприказчики! Бьюсь об заклад, напутали! Надо бы поинтересоваться, как это у них получилось, что за шпионаж всего пять лет дали? Законность во всем должна быть!

Лёжа на нарах, Хайнрих вспоминал вчерашний разговор с начальником. Прежде до такой темы разговор не доходил, вот и запомнилась «беседа». Да, вчера он был в ударе. Должно, лишку выпил перед выходом на сверку состава по списку.

— Будь я на месте прокурора, за пять лет, пусть даже строгого режима, руки марать не стал. Мелко! Тут б`ольшим сроком пахнет! «Шпионская сеть!» — и он со значением ткнул перстом в небо, подчёркивая тяжесть преступления.

«Хорошо, что не ты, зануда, меня судил», — подумал старик, но вслух ни слова. Тот же, прицепившись к малому сроку заключения, продолжал вслух рассуждать:

— Определённо, напутали судьи! Другим-то участникам шпионской сети сколько дали?

Вопрос задан, не отмолчишься, надо отвечать:

— По двадцать пять лет строгого режима.

— Вот видишь, — обрадовано, будто выиграл в лотерею, воскликнул начальник. — Это же совсем другое дело! Это — по-человечески! Почему же тебе так мало дали, а? Учли возраст что ли?

Хайнрих неопределённо пожал плечами:

— Не спрашивал. Мне и этого срока достаточно. Дай, Бог, отсидеть.

— Ну да, ну да,— глубокомысленно заключил начальник. — Скорее всего, так и было: учли возраст. Если тебе двадцать пять влепить — не дотянешь и до середины, сгинешь в зоне. А так, может, на волю выйдешь, родных увидишь. Опять же, похоронят по-людски, в присутствии родни. Сколько сидеть-то осталось?

Вспомнив «душевный» разговор с начальником лагеря, старик задумался: «Сколько же мне будет, когда выйду, … если доживу … Ага! Шестьдесят шесть! Так долго даже на воле не живут, не то чтобы в местах лишения свободы. Но, не моего ума это дело, сколько жить и когда умирать. Всё в руках Божьих, в Его благоволении и разумении. Моё же дело не обвинять Господа в несправедливости, допущенной по отношению ко мне судом, а жить в смирении. Надо пережить это испытание, как пережил зиму в переуплотнённом бараке. Закончилась зима, а летом пришло улучшение! Так и срок мой закончится. Нет ничего вечного … кроме Бога. Конечно, не следует ждать в жизни справедливости, ибо сказано: «Не испытывай Господа Бога своего!», что значит, не требуй исполнения справедливости, как ты её понимаешь, ибо пути Господни иные, неисповедимы они, не дано нам их понять. Главное, не отчаиваться, а предпринимать что-нибудь в направлении достижения цели. Увидит Господь старание и поможет в деле, ежели дело благое. Однако не станет Он помогать обратившимся к дьяволу, ибо сказано: «По вере вашей воздастся вам». А это значит: если потеряешь веру, окажешься в когтях дьявола, и будешь жить по дьявольским законам. И тогда не поможет тебе Господь, ибо ты отрёкся от Него. Господь не воздаёт потерявшим веру в Него!»

Оставив сложную тему о путях Господних, он перешёл к другим размышлениям, так как лежать и ни о чём не думать невозможно. На календаре лето, на улице постоянно светло, день не кончается, так как лагерь находится в Заполярье. Подъём объявят по лагерным «склянкам» — ударом железной болванки по висящему на проволоке куску рельса. Но до подъёма есть ещё время, и можно поразмышлять о перипетиях судьбы, выпавшей на его долю, предположить, что следует ожидать. И Хайнрих Цвейг, а согласно лагерному списку заключённый Генрих Цвейг, снова погрузился в размышления.

«Интересно, для чего Господь послал меня в холодные края, когда все мои предки жили в тёплых? Да ещё в одно из самых холодных мест на земле — на север России. Неужели для того только, чтобы кто-то из фамилии Цвейг узнал, что бывают холодные земли? Для меня это не новость, я знаком с такими местами, жил в степях Оренбуржья, где пытался наладить хозяйство. Правда, так холодно, как здесь, там не было. Однако от жары кости не прели, скорее, ломило от холода. Приходилось плутать по степи, когда занимался извозом. Слава Богу, лошади выводили к жилью, когда вверял судьбу Господу Богу и бросал вожжи». Ему вспомнились мысли, пришедшие в голову, когда впервые заблудился в степи, а вокруг выла метель и слепила глаза снежная круговерть: «Вот и настал черёд идти к праотцам. Не надо было выезжать: видел же, что снег воронками кружит, значит, может начаться непогода. Нет, рискнул, поехал! Чего добился?»

В тот раз повезло — выехал вслепую в сплошной снежной пелене прямо к жилью. Потом ещё несколько раз попадал в снежную круговерть, не обращая внимания перед дорогой на признаки приближающейся непогоды. Выходит, терпение Господа испытывал. Почему же Он не взял его тогда? Неужели потому только, чтобы попал в эту дыру и увидел её обитателей? А может, Он заберёт прямо отсюда? Да, «всё приходит на круги своя», и этот лагерь может стать моим последним кругом. Мрут здесь, как мухи! Но … всё в руках Божьих. Ему решать, кого забрать, а с кем погодить.

Хайнрих встрепенулся и стал читать вторую, обязательную для католика молитву, беззвучно шевеля губами, чтобы не нарушить сон соседей:

«Gegrüßet seist du, Maria, voll der Gnade, der Herr ist mit dir. Du bist gebenedeit unter den Frauen, und gebenedeit ist die Frucht deines Leibes, Jesus. Heilige Maria, Mutter Gottes, bitte für uns Sünder jetzt und in der Stunde unseres Todes. Amen2».

Прочитав и эту, Хайнрих почувствовал удовлетворение и вернулся к мыслям о судьбе, занесшей его в Оренбургские степи. «Что заставило меня покинуть тёплый обжитой Крым и переехать в дикую степь? Плохо жилось? Нет. В Крыму круглый год тепло, растут фрукты и ягоды, на грядках — овощи, а в погребах стоит молодое вино и вино выдержанное. Живи в удовольствие! Нет, снялся, оставил отчий дом и поехал к чёрту на кулички! И чего не хватало?» — задался он вопросом, позабыв со временем истинную причину, подтолкнувшую на переезд в Оренбургские степи.

Вспоминая жизнь в степи, где он имел хороший надел земли и вёл крестьянское хозяйство, Хайнрих вначале решил, что причиной переезда было желание получить землю. В Оренбургских степях она стоила дешевле, чем в обжитом Крыму. Однако, перебрав мысленно занятия в степи, он вспомнил, что вместе с ведением хозяйства, что занимало б`ольшую часть времени, вёл пасторскую службу в католической общине. Сосредоточив внимание на службе, Хайнрих восстановил события в хронологическом порядке и пришёл к выводу, что переехал он в Оренбургские степи не только из-за дешевизны земли, но и по настоятельной просьбе католической общины, состоявшей из немцев Крыма, переехавших в Оренбург. Земляки просили помочь в создании прихода, потому что среди них не было человека, который, в соответствии с положениями католической веры, имел бы право вести службу. Они уверяли, что когда найдут духовное лицо, Хайнрих может вернуться в Крым, если ему не понравится жить в степи. А с покупкой земли и приобретением всего прочего, что необходимо для ведения хозяйства, они, мол, охотно помогут, лишь бы проводилась служба.

В отношениях с Богом у Хайнриха была особая история. С раннего детства вместо игр со сверстниками он проводил время в католической кирхе. Мальчик охотно помогал священнику готовить и проводить службу, пел в церковном хоре и мечтал, когда станет взрослым, посвятить жизнь Богу, то есть стать священником. К сожалению, мечтам не суждено было сбыться. Когда Хайнрих подрос и мог бы приступить к учёбе в духовном заведении, отец не разрешил этого делать. Отказ объяснялся банальным желанием продлить фамилию Цвейг через Хайнриха, для чего женить на католичке, живя с которой он продлил бы фамильную линию. Но по положениям католической веры священнику создавать семью запрещено, и в случае служения Богу, продлить фамилию Цвейг Хайнрих не мог.

Юноша глубоко переживал запрет, однако ослушаться отца не посмел, ибо сказано: «Почитай отца и мать своих». Да и как мог он что-то предпринять без поддержки отца?

Чтобы загладить вину перед сыном, отец обещал оплатить ему дорогу в Иерусалим для паломничества. После посещения святых мест Хайнрих имел бы право проводить некоторые таинства как лицо духовное, точнее, одухотворённое, и при этом иметь жену и детей, так как не был пастырем, обученным в духовном заведении. Это положение устраивало отца, сторонника продления фамилии Цвейг. Устраивало оно и Хайнриха, ибо он имел право проводить службу в отсутствие обученного духовника. Спустя время, отец выполнил обещание, и Хайнрих посетил святые места в Иерусалиме, где касался стен древнего города и предметов, к которым некогда прикасалась рука Иисуса Христа. Хайнрих ходил по земле, помнившей тепло Его стоп, видел мир, окружавший когда-то и Его. Он наполнился христиансским духом настолько, что искренне уверовал в дарованное ему право «славить имя Господне на земле», где бы ни находился и чем бы ни занимался. Христианский дух поддерживал его в хождениях по путаным лабиринтам жизни, давал силы относиться к трудностям по-христиански сдержанно, имея в качестве примеров земную жизнь Иисуса Христа, а также жизни описанных в Евангелии исторических персонажей.

О посещении Хайнрихом Иерусалима односельчане знали, так как паломников среди них было мало. Знали об этом и земляки, выехавшие на новые земли в Оренбургские степи, поэтому обратились к нему с просьбой возглавить приход. Хайнрих в то время был уже женат, но детей ещё не было. Молодая пара была легка на подъём и согласилась переехать в Оренбургские степи, где хозяин мог осуществить юношеские мечты. Они согласились на переезд при условии, что земляки приобретут для них землю, на которой, наряду с духовной службой, Хайнрих мог бы вести хозяйство, так как малочисленный приход не мог обеспечить семье полноценную жизнь за счёт пожертвований паствы. Вопрос о хозяйстве в будущем, когда появятся дети, мог выйти на первый план. Тогда, наряду со службой Богу Хайнрих вынужден будет уделять много внимания работе в собственном хозяйстве, которое с увеличением детей может потребовать значительного времени. Впрочем, одному Богу известно, сколько будет в семье детей, и будут ли они вообще. Так что на момент отъезда из Крыма Хайнрих меньше всего думал о хлебе насущном. Его мысли были сосредоточены на слове Божьем.

Ничего необычного в том, что одна из семей Цвейг переехала на новые земли, не было, ведь переезд родителей Хайнриха из далёких германских княжеств в Россию тоже был связан с землёй. Приобретение земли для фамилий Цвейг было постоянной проблемой. Не хотели они гнуть спину на дядю, поэтому приходилось метаться по свету в поисках земли. На родине отец Хайнриха земли не имел, а купить участок не было средств. Приходилось батрачить на земле, полученной братом от отца по наследству. А известно, что «дающая рука щедрой не бывает», и «от батрачества жиром не заплывёшь». Поэтому отец использовал подвернувшуюся возможность переезда в Крым, где получил землю, на которой был полновластным хозяином и мог выращивать хлеб насущный для содержания семьи. Тем же занялся и рождённый в России сын Хайнрих. Правда, на его переезд в Оренбургские степи оказали влияние специфические положения католицизма, определившие решение переехать.

Основной темой воспоминаний родителей Хайнриха о жизни далёких предков была их занятость на земле, достававшейся нелегко, часто с риском для жизни. Чтобы не потерять, не рассеять землю, её передавали по наследству старшему сыну. Закон наследования земли соблюдался с давних времён, но в воспоминаниях родителей Хайнриха история фамилии Цвейг обычно начинались с Рудольфа Цвейг, легионера, служившего в Римском легионе и за добросовестную службу Императору получившего римское гражданство и землю у северной границы Империи в тогдашних её очертаниях. Получив римское гражданство, фамилия Zweig, в римской записи Zwigus, была занесена в анналы Римской Империи, так что факт её существования можно было подтвердить, заглянув в Государственный архив. Но никто из фамилии Цвейг этого не делал, довольствуясь устным утверждением. Отталкиваясь от него, легендарный предок Рудольф Цвейг был выходцем германского племени, жившего на территории Римской Империи, поэтому все потомки Рудольфа являлись германцами, которых, как и большинство других европейцев, в России назвали немцами: немые, потому что не говорят по-русски.

Таким образом, подтверждающих документов о жизни легендарного предка ни Хайнрих, ни кто другой из фамилий Цвейг не видел. Но родители рассказывали о нравах и отношениях в семьях предков так подробно, что их рассказы воспринимались как документальное подтверждение исторически существовавшего предка — Рудольфа Цвейг. Подтверждением являлось и то, что потомки фамилии Цвейг, жившие в Крыму, как и потомки, оставшиеся на территории Германии, занимались поиском земли для ведения хозяйства. Отношения между семьями Цвейг, а также между членами семей сохранились такими, какими они были прежде, где всё вращалось вокруг земли.

Из многочисленных рассказов отца о легендарном предке-центурионе у Хайнриха сложилось стойкое представление о том, как жил Рудольф Цвейг, и какие задачи ему приходилось решать. Но уверенность в правильности исходили не только из рассказов отца, но и из отношений между семьями Цвейг в Крыму, а также из внутрисемейных отношений в их семьях. Сформированные в далёком прошлом, они представляли собой особый фамильный менталитет, передававшийся «по наследству» из поколения в поколение. Поэтому события, канувшие в лету, виделись Хайнриху достаточно правдоподобными.

Ветеран Римского легиона Рудольф Цвейг ушёл в отпуск, дослужившись до звания «центурион легиона». Являясь крупным землевладельцем, он сердился, если кто-то заводил разговор о разделе его земли. Главным раздражителем Рудольфа в последние дни стал средний сын Ульрих. Он достиг призывного возраста, и перед ним стоял выбор: идти на службу в один из Императорских легионов или остаться на земле и завести семью. Чтобы остаться на земле, нужно было иметь землю или идти к кому-нибудь из землевладельцев в работники. Отец мог бы выделить каких-то пять югеров среднему сыну для содержания семьи, но по закону был обязан передать землю старшему сыну Клаусу, который предупредил его, что нарушения закона не потерпит. Он хочет получить всю землю. Оттого и разгорелись споры между Ульрихом и отцом.

— Я не собираюсь отделять часть моей земли ни тебе, сын, ни Петеру! Если поделить землю между тремя сынами, ничего от неё не останется! А мне ещё кормиться от неё до скончания века, какой мне даруют боги! Вздумал голодом отца морить? Не позволю! Я кровь проливал, служа Императору Рима, чтобы получить от него эту землю! А ты, — он указал пальцем в лицо сыну, — ничего не сделал, чтобы заслужить или добыть иным способом землю! На готовенькое надеешься? Я сказал нет, значит, нет! Иди в легион и заслужи землю, если ты мужчина!

«Вырастил разбойника на свою голову», — со злостью думал Рудольф о среднем сыне, просившем часть земли для создания семьи. Руки старика, недавно ещё твёрдо державшие грозный меч, мелко дрожали. Налив в глиняную кружку молодое вино, он залпом выпил, вытер широкой крестьянской ладонью обветренные губы, и стал разъяснять сыну, отводя разговор от темы передачи ему части земли:

— На днях объявили «Дилектус3». Императору нужны храбрые воины. Он набирает в легионы преимущественно сыновей легионеров, отслуживших срок в его легионах, то есть, потомственных воинов. Они быстрее обучаются воинскому искусству, и с ними Император успешнее завоёвывает земли. Ты достиг восемнадцати лет, и тебя примут в легион. Иди и подпиши договор! Пусть все знают, что храбрый легионер, славный центурион4, ветеран Римского легиона Рудис Цвигус вырастил Императору достойного сына Юлиуса! За это Император объявит мне благодарность, и я с гордостью буду говорить об этом на совете ветеранов! Завоюй славу, Ульрих, и ты получишь землю от Императора для себя и твоей семьи! Земля же, которую за доблестную службу дал мне Император, перейдёт по наследству старшему брату Клаусу. Таков закон, и так считает совет ветеранов. Не подобает ветерану легиона центуриону Рудису Цвигус нарушать законы! Император будет недоволен и может лишить почестей!

Он взял с полки серебряный офицерский бокал и, придвинув кувшин с выдержанным вином, наполнил его доверху. Привычно глянув на невзрачную свинцовую солдатскую кружку, скромно стоявшую рядом с начищенной офицерской амуницией, он мысленно поблагодарил богов, позволивших прослужить от рядового легионера до центуриона Римского легиона и уйти в отпуск здоровым, сильным мужчиной, и залпом выпил вино. Рудольф гордился заслугами перед Римом и оценкой Императора. Однако за то, что вернулся живым и здоровым, приняв участие более чем в двух десятках военных походов, он благодарил всемогущих богов, оберегавших от тяжёлых ран и увечий, в то время как большинство легионеров, начинавших службу с ним, не дожили до отпуска, сложив головы во славу Римского Императора.

Даром Император легионеров не кормил. Во время войн они принимали участие в боевых походах и кроме отвоёванных земель приносили казне золото и драгоценные камни, а работорговцам поставляли пленников для продажи в рабство гражданам Рима. Не сидели без дела они и между походами. Легионеров привлекали к работам в хозяйственном обустройстве провинций, а также для помощи местной власти в поддержании порядка среди завоёванных народов, за что те жутко ненавидели их. Такой порядок существовал на протяжении всего срока службы в легионе.

Военная служба Рудольфа осталась в прошлом, но спокойная жизнь после выхода в бессрочный отпуск не наступила. Ему приходилось защищать кровью добытую землю от посягательства соседей, местных племён, а также сыновей. Средний сын Ульрих настаивал на отделении. Он не хотел служить Императору, ведь не было тайной, что не все рекруты, призванные на службу в легионы, возвращаются. За доказательством не надо было далеко ходить. Большинство жителей селения служили в римских легионах, за что получили землю от Императора на территории, завоёванной у племён, проживавших на ней. По большим праздникам ветераны собирались вместе, пили крепкое вино и вспоминали поимённо всех «коммилитос» — товарищей по военной службе, и «контуберналис» — товарищей по контубернии5, не доживших до конца службы. Не вернувшихся легионеров было больше, чем вспоминавших их.

Ульрих не хотел умирать за Рим и Императора. Его не прельщала «сладкая мысль» о чести быть упомянутым в числе контуберналис и коммилитос, сложивших головы на полях сражений. Ульрих хотел заниматься мирным трудом. Но чтобы жить, нужна была земля, которая кормила бы семью. Идти в работники он не хотел, ведь отец получил много земли и денег от Императора. Неужели он не выделит ему малую часть своих богатств, а предпочтёт рисковать жизнью сына, послав служить в легион?

— А Петер? Когда брат достигнет восемнадцати, как ты поступишь с ним, отец? Тоже продашь в Императорский легион, как продаёшь сегодня меня?

— Не продаю, а отправляю служить Императору! И то, если он сам захочет. Служба Императору — дело добровольное! Я и тебя не продаю. Тебе самому предстоит сделать выбор между унижающей честь настоящего мужчины жизнью работника в хозяйстве Клауса, и жизнью уважаемого ветерана, получившего землю за службу в легионе Императора. Когда передо мной стоял выбор, я выбрал службу, о чём не жалею! Начав служить рядовым легионером, я дослужился до центуриона легиона! Император щедр! За добросовестную службу он наделил меня землёй! Каждый легионер после окончания службы получает от него пять югеров6 земли и деньги! Мне же, как офицеру, Император выделил двести пятьдесят югеров земли и две тысячи восемьсот денариев, часть которых я потратил на покупку дополнительной земли, поэтому я самый уважаемый ветеран в селении! Дослужись, Ульрих, и ты до звания центуриона! Завоюй славу храброго легионера, прославь фамилию Цвейг, и ты получишь землю и деньги от Императора! Тогда совет ветеранов будет уважать тебя, как уважает меня!

Ульрих кисло усмехнулся:

— Будут, конечно, и честь, и слава, если останусь в живых. Ты прекрасно знаешь, что Император держит легионы не для того, чтобы они мирно отдыхали, а чтобы ходили в походы. За время службы надо совершить не менее десяти походов, находясь в коннице, и двадцати походов, будучи пехотинцем! Только в этом случае можно получить отставку с прилагаемыми к ней землёй и деньгами. Как думаешь, останусь я в живых до конца контракта, или ты получишь урну с прахом сына после моей гибели? Ты посылаешь меня на верную смерть, отец! У тебя много земли и есть деньги, полученные за службу. Используй их как любящий отец для сохранения жизни детей, выдели им землю, хотя бы по пяти югеров каждому! От тебя не убудет, а нам с Петером для скромной жизни этой земли хватит! Зато мы сможем жить рядом с тобой и продолжим фамилию Цвейга!

— Стоп, стоп, братец! — встрял в разговор с отцом Клаус. — Хозяйство отца по закону должно перейти мне, и я хочу иметь полное, а не урезанное наследство! Если часть земли отдать тебе, трусливый заяц, а часть малолетке Петеру, то что останется наследнику? Ты, братец, прежде заработай землю, а потом распоряжайся! Не получите вы с Петером ни одного югера! Она по закону принадлежит мне!

— Хорошо тебе, Клаус, называть меня зайцем. Тебе не служить в легионе, не рисковать жизнью! Не то, кто знает: не стал бы ты трусливым зайцем вместо храброго легионера? Моя жизнь и жизнь Петера для тебя ничего не значат! Тебе главное — землю присвоить. А выпадет случай, так ты и отца с матерью не пожалеешь, на тот свет спровадишь, чтобы скорее завладеть наследством! Ненавижу тебя! Зря отец назвал тебя наследником! Толку с тебя не будет, потому что Изольда одних девок рожает! Не быть тебе продолжателем фамилии Цвейг! Растащат дочери отцовскую землю, иначе их в жёны никто не возьмёт! И тогда ни земли не будет, ни фамилия не сохранится! Фамилию сохранить ты не можешь, а о правах на землю заявляешь!

Слова Ульриха не тронули отца: старый легионер поступал по закону. Останется ли сын живым, или погибнет — его не интересовало: пусть защищается от вражеского меча. В запасе у Рудольфа был сын, Петер. На случай гибели Ульриха задача продления фамилии Цвейг ляжет на него. И то в случае, если Изольда не родит Клаусу мальчика. «Судьбу Петера буду решать, когда он достигнет совершеннолетия. Тогда придётся или отправлять его на службу или оставлять на земле. Сегодня же надо отбиться от Ульриха, защитить деньги и землю от наглых притязаний. Давит гадёныш: дай ему землю, и всё! Надо всё же попытаться убедить его пойти на службу. Ведь если он не пойдёт служить, ветераны будут недовольны: почему я нарушил установленный порядок отправлять сыновей на службу Императору? Не пойму, почему он не хочет идти в легионеры... Ведь после службы он может взять землю недалеко от отцовских земель и находиться рядом с родителями!» Эту мысль он пытался довести до несговорчивого сына.

— Император ожидает от ветеранов отправки сыновей в легионы. Я, как центурион легиона, обязан поддерживать волю Рима. А ты, Ульрих, пытаешься уклониться от службы. Ты требуешь отделить тебе часть моих земель или купить для твоего хозяйства землю на мои деньги. Но если я поступлю так, я пойду против закона Империи! Земля дана мне за пролитую кровь во славу Императора, который издал закон о передаче земли старшему сыну. Как отец, я обязан передать землю Клаусу. Что же касается денег, полученных за службу, часть их потрачена на покупку дополнительной земли, а часть я потрачу на изготовление надгробной стелы, на которой будет написано: «Rudis Zwigus, М.Н.М.7» Эта надпись сохранит имя центуриона Римского легиона Рудольфа Цвейг на века! Потомки будут гордиться прародителем! А что оставишь для потомков ты, чтобы они гордились тобой? Иди и послужи Императору, Ульрих, и будут у тебя и земля, и деньги! Будет слава легионера, передаваемая потомками из поколения в поколения! Они будут гордиться славным прародителем!

Смертные не хотят умирать. Но раз уж смерти не избежать, то надо хотя бы оставить напоминание о себе надписями на стелах и памятных досках. Рудольф Цвейг — первый из фамилии Цвейг служил в Римском легионе в звании «центурион» и получил римское гражданство. Он считал это величайшим достижением и хотел увековечить своё имя на века, поэтому деньги, отложенные для изготовления стелы, не стал тратить на покупку земли сыну. Не подумал отец, что может случиться так, что некому будет гордиться его достижениями, ибо не будет потомков. Ульрих намекнул об этом, но возмущённый его черствостью намекнул в циничной форме:

— О каких потомках ты говоришь, отец? У Клауса, твоего наследника, родились три девочки. Они не продолжат фамилию Цвейг! Не будет у тебя потомков, отец, если ни я, ни Петер не вернёмся живыми со службы! И тогда некому будет вспоминать о славном римском гражданине центурионе Римского легиона Рудольфе Цвейг!

— Изольда молода, — отклонил отец предостережение сына .— Она родит Клаусу много детей! Боги не допустят, чтобы Клаус остался без сына, а я без внука, носителя фамилии Цвейг!

— Но боги благословили рождение трёх девочек, отказав Клаусу в единственном сыне!? Почему ты не допускаешь, что и далее будут рождаться только девочки, если Изольда вообще сможет рожать?

— Замолчи, негодный щенок! Не гневи богов! — вспыхнул отец, задетый словами сына за живое. — Как смеешь ты говорить такое герою Рима? Боги справедливы! Они не оставят Рудиса Цвигус без внуков! Не для того они благоволили мне во время службы!

— Однако у героя Рима ветерана Фрибуса Фогель тоже нет внуков! А он, как и ты, проливал кровь во славу Императора! — не унимался Ульрих, стараясь склонить отца дать ему немного земли, чтобы не идти на службу.

Отец фыркнул:

— Нашёл с кем меня сравнивать! Кто Фогель, а кто я?! Я — центурион Императорского легиона! Меня знает сам Император! А Фогель? Всего лишь декан. Он получил от Императора во много раз меньше земли и денег, чем я!

— Но наследника фамилии ветеран Фогель от Императора Рима не получил! В этом деле Император ему не помощник!

Рудольф бросил злобный взгляд на сына, и Ульрих понял, что отца не переубедить: эгоизм старика сильнее родительских чувств. Он отступился от притязаний на землю и деньги отца:

— Ладно. Тебя не переубедить. Ты не способен слышать голос разума. Выходит, мне в твоём доме делать нечего. Пойду и запишусь в легион. Но имей в виду, отец: если я не вернусь, смерть моя будет тебе наказанием богов за бездушное отношение к сыну. Ты знаешь, что легионеру запрещено иметь семью, поэтому пока я буду находиться на службе, наследников у меня не будет. А если я погибну в сражениях, то вместо внуков ты получишь урну с прахом легионера Юлиуса Цвигус. Тогда можешь гордиться перед ветеранами, что твой сын погиб во славу Рима и Императора! Наверное, эта мысль согреет тебя больше, чем живой сын. Впрочем, если смерть настигнет меня в скором времени, не посылай на службу Петера, подумай о внуках. Если отправишь его, и он не вернётся, некому будет гордиться славным предком и его службой Риму и Императору. Некому будет читать эпитафию, написанную на стеле: «Рудис Цвигус, предоставлен почётный отпуск».

Не попрощавшись, Ульрих хлопнул дверью и ушёл записываться в легион, благо, на днях приехали сборщики налогов на содержание стоявшего рядом с селением легиона. Он нашёл агитатора и подписал «Дилектус». С этого дня ему предстояла тяжёлая и опасная для жизни служба римского легионера.

Проводив недовольным взглядом сына, Рудольф сложил на груди натруженные руки и погрузился в воспоминания о непростой службе легионера.

Получив должность центуриона в одном из легионов, Рудольф стал рассматривать жизнь как офицер Римской армии. Он помнил, что будучи рекрутом, слабо понимал важность ежедневных тренировок и военных упражнений. Понимание пришло позже из рассказов легионеров с опытом боя. А в самом начале служба казалась издевательством, поэтому шла тяжело и нудно. Несмотря на плотное телосложение и природную силу, рекруту пришлось пролить много пота, прежде чем он втянулся в ритм жизни. Помня тяжёлое начало службы, и давая себе отчёт, почему он, отслужив по контракту, остался жив, центурион Рудис Цвигус намеревался ужесточить тренировки, чтобы переданная под его командование центурия приобрела высокую боеспособность и живучесть, ибо теперь это была его центурия, и она должна стать лучшей в легионе ...

Служба началась с принятия «сакраментум» — присяги на верность императору и государству:

— Клянусь Богом, Христом и Святым Духом, а также Величеством Императора, который вслед за Богом самый любимый и почитаемый всеми, что буду беспрекословно выполнять приказы Императора, никогда не дезертирую и не откажусь умереть за Римское государство!

Первый раз он произнёс присягу, повторяя слова за офицером, но с годами выучил наизусть, потому что принималась она каждый новогодний праздник. А прежде, как рассказывал пожилой центурион, легионерам надо было выучить две присяги. Первая обязывала повиноваться консулу, а во второй легионеры манипулы8 клятвенно обещали не бросать товарищей ради спасения жизни и не оставлять место в строю во время сражения, за исключением необходимости вернуть оброненное оружие, атаковать противника или спасать товарища. Новая присяга сводилась к произнесению клятвы Богу, Императору и верности государству.

Несмотря на слова клятвы Императору, самому любимому и почитаемому вслед за Богом, на самом деле легионеры сражались за своих товарищей по контубернию9, за центурию10 и легион11. Затем — за военную добычу и славу, и только после этого за Императора и Рим, находившихся далеко от кровопролитных сражений. Тесные узы между легионерами были крепки, так как жить между войнами им приходилось в одной казарме, а во время походов в одной палатке. Другим важным фактором, объединявшим легионеров, был общий прием пищи. В римской армии не было общих трапез, как и общих столовых; тащить с собой кухонное хозяйство было немыслимо. Легионеры готовили еду сами и расплачивались за продукты вычетами из жалования. Совместный приём пищи укреплял чувство товарищества. Легионеры одной центурии хорошо знали друг друга, были друзьями и поэтому сражались сплочённо и эффективно; центурия не такое уж крупное подразделение, чтобы чувствовать себя безликим и отчужденным. Легионеры гордились, что служат в одной центурии. Связанные товарищескими узами, они старались уберечь друг друга от гибели, прикрывая от ударов врага и в случае ранения. Прослужив шесть лет рядовым легионером, Рудис Цвигус на своей шкуре прочувствовал, на чём зиждется непобедимость легионов, и эти знания успешно использовал, став во главе центурии.

Тот факт, что римские легионы завоевали больш`ую часть мира, объясняется военной выучкой, лагерной дисциплиной и постоянной военной практикой. С выработкой этих качеств Рудольф Цвейг столкнулся, как только прибыл на место службы. Четыре месяца новобранца безжалостно тренировали, доводя до изнеможения. Подготовка начиналась с многочасовой отработки военного шага, ибо ничто не должно соблюдаться на марше и в сражении так тщательно, как воинский строй. Доведённый до автоматизма, тяжёлый шаг идущих легионеров вызывал у противника ощущение несокрушимости легионов и вселял сомнение в возможность пересилить «отлаженный механизм». Новобранцы должны были научиться за пять часов обычным шагом преодолевать расстояние в двадцать девять километров, а ускоренным - до тридцати пяти. При этом они несли на себе снаряжение весом более двадцати килограммов — ношу на тренировках. В боевых же походах вес оружия и доспехов мог быть значительно б`ольшим.

Для ускоренного обучения новобранцев офицеры использовали деревянные палки, которыми подгоняли отстающих. Палки «снимали усталость», когда им казалось, что они выдохлись и не в силах выполнить команду. С помощью палок вырабатывали убеждение, что в каждом имеются внутренние резервы, и ими следует пользоваться, какими бы уставшими они ни были. Легионер должен находиться на пике физической подготовки, а она достигалась и поддерживалась регулярными тренировками. Только один день в неделю был у легионера свободным. Обычно его он использовал для посещения куртизанок, палатки которых стояли недалеко от лагеря.

В программу обучения воинскому искусству включалась ежедневная пробежка с полной экипировкой. Отстающих декан подгонял деревянной палкой. В начале службы Рудису перепадало чаще других. Когда палка опускалась на спину, никто не обращал на это внимание. Спустя время, он отметил, что палка гуляет по спинам всех новобранцев, не справляющихся с заданием, и сделал вывод, что получить удар по спине не зазорно, ибо так обучают воинскому мастерству. Новобранцам объяснили, что высокий уровень подготовки гарантирует выживаемость в сражениях, и декан, размахивая палкой налево и направо, таким образом добивался гарантии выживаемости. Декан и сам входил в состав контуберния, и выживаемость офицера зависела от подготовки его легионеров.

Сразу после пробежки начиналось хождение в строю. Он считался лучшей защитой от поражения. После того, как офицеры добивались нужной скорости, и легионеры понимали подаваемые горном и знаменем команды, начиналась отработка перестроения в каре, клин, круг и тестудо. Овладение этими маневрами обеспечивало защиту от нападения с любой стороны, а также способность сражаться независимо от количества оставшихся в живых, ведь число их во время сражения уменьшалось в связи с потерями.

Дважды в день проводилась боевая подготовка. В качестве оружия использовались деревянные мечи, дротики и щиты, вес которых вдвое превышал вес боевого оружия, что приводило к лёгкости владения настоящим оружием. Приемы отрабатывались на столбах, врытых в землю. Легионеров учили эффективно прикрываться щитом от ударов разными видами оружия и умению наносить глубокие колющие удары, так как глубокие раны выводили противника из боя. Обучение владению копьём, кинжалом и другими видами оружия продолжалось часами. От долгого держания щита на весу в плече возникали тянущие боли, но удары палкой заставляли держать щит в боевом положении в течение предусмотренного времени.

— Природа редко рождает храбрецов, — утверждали теоретики военного дела. — Но храбрецы во множестве создаются тренировками, трудом и воспитанием.

Воспитание занимало важное место в подготовке легионеров. Если легионер поддавался панике и пытался убежать с поля боя, его убивали контуберналис, то есть свои, с которыми он делил хлеб и спал в одной палатке - за предательство и нарушение присяги следовала моментальная смерть. Легионер знал, что сохранить свою жизнь он может, сражаясь до последней капли крови, поэтому сражения походили на смертельную схватку зверей. Выйти из боя можно было только со щитом или на щите ...

Воспоминания о службе вызвали в нём глубокие переживания; ветеран как бы заново переживал тяготы и лишения, перенесённые во время службы. За тяжёлый многолетний труд он получил землю и деньги. Поэтому после разговора с Ульрихом на душе остался неприятный осадок: как может сын требовать от него п`отом и кровью заработанную землю? «Не понимает, — сокрушался Рудольф, — он не понимает, как достались отцу земля и деньги, требует дать ему т`о, ради чего я рисковал, мог быть убитым или, что ещё хуже, стать калекой». Размышления вызвали неприязнь к сыну, и он дал себе зарок: не давать Ульриху ни югера земли! …

Начав служить, Рудольф быстро понял, что может не вернуться домой: смерть ходила за легионерами по пятам и могла настигнуть в любом походе. Рассказы опытных легионеров подтверждали опасения молодого бойца. И чтобы первый бой не стал для него последним, он стал тщательно готовиться к нему.

— Жизнь легионера в бою зависит от его технической и тактической подготовки, — утверждали ветераны.

«Значит, — сделал вывод Рудольф, — я должен быть подготовлен лучше, чем мой противник. А для этого мне надо освоить все известные в настоящее время приёмы и технику ведения боя». После осознания этой истины его перестали огорчать удары палкой по спине. Теперь он воспринимал их как напоминание о невыученном уроке и прилагал усилия, чтобы освоить «указанное» палкой упражнение, что подтверждалось прекращением ударов по спине. Осознание жизненной необходимости тренировок облегчало учёбу, и вскоре он настолько привык к новому ритму жизни, что жизнь вне легиона представлялась ему бессмысленной. Не в тягость стали многочасовые марши и тренировки по владению различными видами оружия. Он с равным удовольствием тренировался в ведении коллективного и единичного боёв, в защите от прямых ударов и коварных выпадов из-за щита, построениях контуберния, легиона и армии. Ежедневные пробежки доставляли удовольствие; он стал выполнял их значительно легче товарищей.

Спустя четыре месяца контуберний Рудольфа перевели из учебного подразделения в действующий легион. Военачальники могли задействовать рекрутов в походах, так как новобранцы были готовы к сражениям не только деревянными мечами с учебными столбами, но и настоящими мечами с настоящим противником. А пока легион находился в лагере, Рудольф Цвейг совершал каждый месяц по три-четыре марш-броска с полной выкладкой. И в конце каждого броска легионеры возводили настоящий укрепленный лагерь, обнесенный рвом и земляным валом. Вместе с дисциплиной и обучением взаимодействию легионов это относилось к римской военной тактике.

Но занимались легионеры не только военной подготовкой. В их обязанность входили всевозможные хозяйственные работы в провинции, в которой располагались легионы: строительство дорог и мостов, возведение всевозможных хозяйственных построек, сбор налогов и выполнение полицейской функции. Но с объявлением очередного похода хозяйственные работы прекращались и возобновлялась полнокровная военная подготовка: легионы собирались и отрабатывалось взаимодействие подразделений.

Срок контракта закончился, оставив на память от службы рубцы боевых ран. Теперь Рудольф мог вернуться на родину, получить пять югеров земли и деньги, которых хватало, чтобы купить необходимые материалы для ведения небольшого сельского хозяйства. Землю ему предлагалось получить вблизи границ государства. Расселение легионеров на периферийных землях Римской Империи стимулировалось государственной политикой: на периферии земля стоила дешевле, чем в центре. Делалось это для того, чтобы утвердить власть Рима на недавно захваченных территориях, а также для защиты границ Империи от внешних захватчиков. Отставные легионеры умели защищать землю Императора, лучших защитников Риму было не найти!

Слава богам, тяготы остались в прошлом, и Рудольфу оставалось только вспоминать боевые походы и битвы, в которых он терял товарищей и получал раны. Так бы и закончилась его служба: получив награду, полагаемую рядовому легионеру, он уехал бы на покой. Но центурион, в центурии которого служил Рудис, ценя храбрость, умения и военные навыки легионера, предложил место декана, освободившееся после похода. Польстившись на высокое вознаграждение, легионер согласился продолжить службу. А спустя время аппетит разгорелся, и Рудис решил дослужиться до центуриона — высшего офицерского звания, какое мог получить легионер, начавший службу рядовым. Решение не возникло на пустом месте, а имело реальное основание: его центурион был в возрасте, и по расчётам новоиспечённого декана должен был бы уже думать о скором уходе в отпуск, ведь погибнуть в походе мог не только рядовой или декан, но и центурион. А какой резон гибнуть в походе, если есть возможность жить на земле в отпуске, получив хорошее вознаграждение за службу? Получив награду за службу в должности центуриона, Рудольф мог бы позволить себе поселиться в любой точке Империи, и получить приличный земельный участок - дослужиться до центуриона имело смысл.

Положившись на покровительство богов, до этого благоволивших ему, Рудольф стал служить деканом, планируя дослужиться до центуриона. Находясь на севере Римской Империи, он, будучи сам германцем, отвоёвывал земли у германских племён. Там, на одной из завоёванных территорий, он получил позже землю по низкой цене; низкой, но высокой плодородности. Низкой цена была вследствие ожесточённых боёв с местными племенами. После захвата территории и подчинения её Риму отдельные племена, не мирясь с оккупацией, продолжали войну, совершая налёты на завоевателей — крестьян, получивших землю и занимавшихся сельским хозяйством. Эти места врезались в память не потому, что землю можно было купить дешево. На этой земле он участвовал в одном из самых трагических боёв с объединившимися силами германских племён.

Поход запомнился на всю жизнь. Картины кровавых сражений приходили во снах, каждый раз вызывая животный страх за свою жизнь и запоздалое раскаяние: почему он не прервал службу в легионе сразу, как только получил звание центуриона? Размышляя над этим, он пришёл к выводу, что после присвоения высшего офицерского звания его поступками руководила совесть: «Император повысил меня в звании, надеясь, что принесу пользу Риму, я не могу обмануть его ожиданий, оставить легион и, как заяц, бежать в отпуск!» Уйти мешало и чувство товарищества: легионеры, с которыми он делил хлеб, оставались служить, подвергая жизнь опасности! И тогда Рудольф решил послужить, чтобы уход не походил на бегство, тогда совесть была бы чиста.

Размышляя о причинах задержки на службе, он почему-то упускал важный фактор: награду за службу начисляли не за звание, а за время нахождения на службе в этом звании. Если учитывать этот факт, то возникало сомнение, что совесть являлась единственной причиной задержки центуриона Цвейг на службе в легионе.

Имея звание «центурион Римского легиона», Рудис Цвигус в составе Римской армии ходил на усмирение непокорных германских племён, нарушавших северные границы Римской Империи. В одном из переходов через дремучие леса легионы попали в засаду, под натиском объединённых племён вынуждены были с боями отступить к реке. Германские воины умели противостоять римским легионам, воевать с ними становилось всё сложнее. Причина повышения мастерства заключалась в том, что легионеры, отслужившие в Римских легионах, возвращались в свои племена и передавали полученные на службе знания. А Рим, в связи с расширением Империи, вынужден был привлекать в легионы людей, не являвшихся гражданами Рима. В легионы вступали безземельные крестьяне, бедные горожане, выходцы различных племён. Службу они воспринимали как работу, позволявшую зарабатывать на жизнь.

В последнем походе Римские легионы столкнулись с германскими воинами, среди которых было много отставных легионеров. Благодаря им, германцы знали, какие действия предпримут легионеры в той или иной обстановке. Они уклонялись от боёв с римлянами на открытой местности. Вместо этого, коварно поджидали врага в зарослях густых лесов, совершали неожиданные налёты и тут же скрывались в лесу. Измотанные германцами, вынуждавших постоянно находиться в напряжении, Римские легионеры потеряли уверенность в победе, и выход к реке с каждым днём становился всё сомнительней. «Комариными укусами» германцы завели легионы в непролазные чащи и топи, лишив их возможного маршрута к реке. Загнанные в болота, Римские легионы окопались, ожидая массированного наступления, - как атаковать римлян, германские воины, очевидно, знали. Судьба легионеров в этом случае зависела не от военного опыта офицеров, а от тактики боя германских воинов.

Обстановка резко ухудшилась, когда, отступая, легионы оставили обоз с продовольствием, в результате чего лишились полноценного питания. Не было палаток для ночёвок и тёплой одежды для раненых. Поздно вечером, оградив стан укреплениями, контуберии делились друг с другом остатками пайков, смешанных с кровью и болотной грязью, испытывая смертельную усталость и уныние от осознания, что многим осталось жить одну ночь, так как ожидаемый бой виделся последним. Сомнение в победе овладело и офицерами: они не владели инициативой и не могли выстроить тактику боя. Но, будучи опытными командирами, офицеры не показывали вида, что сомневаются в успехе, и всячески поддерживали боевой дух легионеров.

Во время приёма пищи громко застонал раненый. Стоявший неподалёку конь, испуганный стоном, сорвался с привязи и помчался к задним воротам лагеря. Несколько легионеров бросились в погоню. Бег в сторону ворот посеял панику: легионеры думали, что германцы прорвались в главные ворота, и, захваченные врасплох, легионы будут наголову разбиты вооружённой толпой дикарей. Офицерам пришлось принять решительные меры для остановки паники, так как за стенами лагеря разрозненные легионеры могли стать лёгкой добычей германцев. Центурион Рудис Цвигус догнал воинов, выбежал вперёд и упал перед ними на землю, загородив дорогу к воротам. Прослужив от рядового до центуриона, он предугадал, как поведут себя легионеры: сработает правило не бросать товарища. Чувство стыда остановило легионеров, ведь чтобы бежать к воротам, им пришлось бы переступить через тело товарища. Они замешкались, но короткого мгновения было достаточно, чтобы понять, что на лагерь никто не напал, их жизни ничто не угрожает, и они просто поддались панике.

Построив легионы, старший офицер выступил с речью, в которой напомнил, что легионы находятся в осадном положении, поэтому каждый должны быть хладнокровен и осмотрителен, чтобы правильно оценить обстановку.

— Наша победа и наше спасение, коммилитос, - в наших руках! Мы должны оставаться под прикрытием укрепления до подхода противника, который надеется взять лагерь штурмом. Мы неожиданно выйдем с двух сторон и, опрокинув, погоним его к реке! Если мы выйдем из укрепления сами, нас ждут дремучий лес, топи и болота. Но если двинемся к реке на плечах врага, мы не только не утонем в болотах - мы одержим победу и добудем славу и честь! Напоминаю о родных, оставшихся дома и ожидающих нас, а также о чести, завоёванной нами в сражениях! Держите высоко знаки ваших центурий! Не позволяйте врагу позорить их! Непобедимость и воинская слава держатся на дисциплине и организованности! С ними мы одолеем врага и в этот раз!

Офицер не сообщил о бедственном положении легионов, а вместо этого невозмутимо распределил среди самых храбрых легатов и трибунов коней, включая и своего. Они должны будут первыми атаковать врага, а за ними ударит пехота, возглавляемая спешившимися офицерами.

Утром, напав на сонных германцев, не сомневавшихся в победе и потому не выставивших дозоры, окружённые легионеры на плечах германцев вышли к реке, где расположились за стенами надёжно укреплённого лагеря и принялись за приведение легионов в порядок. Легионы построились, и офицеры стали награждать храбрейших. Рудис Цвигус был удостоен «corona civica» — венка из дубовых листьев — самой высокой награды, вручаемой легионеру независимо от звания. «Corona civica» награждали за спасение товарища в бою. Центурия Рудиса гордо стучала мечами по щитам, приветствуя командира, остановившего панику, чем спас жизнь многим легионерам. Он получил ещё и медаль — круглый слиток серебра, который носят на груди во время сражения как знак храбрости, чтобы герой был виден всем. Медалями наградили и храбрых солдат. Чтобы выделить героев меж сослуживцами, одним вручили шкуры волков и лисиц, которые они надевали на себя перед выходом на поле боя, прикрывая голову и плечи, а другим — гребни и перья на шлемы.

Это был последний поход, в котором принимал участие Рудис Цвигус. Легионер Римской Армии, имевший огромный опыт войны с германцами, заметил выросший уровень их тактики боя. Он решил не испытывать терпение богов, доселе защищавших его от смерти. Он ушёл в отпуск, получив полагавшиеся деньги и землю, и стал заниматься мирным трудом. Путь к обеспеченной жизни был долог. Он был проложен суровой воинской службой: жару, холод и голод, кровь и грязь, смерть людей, поэтому ветеран так ревностно относился к тому, в чьи руки попадут земля и хозяйство. Закон наследования требовал передачи имущества старшему сыну. Если начать делить между всеми детьми, участки через несколько поколений станут настолько малыми, что кормить семьи станет невозможно.

Получив деньги и землю, отставной центурион возвращался со службы не один: на повозке находились жена Амалия и сыновья: Клаус, Ульрих и Петер. Все они получили статус римских граждан, хотя ни Рудольф, ни Амалия, ни тем более дети римлянами не были. Рудольф получил римское гражданство по окончании службы, согласно действовавшему закону о легионерах. Получение гражданства его супруги происходило сложно. Сложной была и история её встречи с будущим мужем.

Амалию вместе с двумя служанками Рудольф взял в плен в одном из походов на германские земли. Произошло это обычным образом. После боя декан Цвигус вместе с легионерами обходил жилища побеждённого племени, собирая трофеи. Таков был порядок: селение на три дня отдавалось победителям на откуп. Он заходил в богатые дома: золотые изделия и драгоценные камни искать в жилищах бедняков было бессмысленно. Что с бедного возьмёшь? Разве что их самих, чтобы продать.

Он зашёл в один из домов. Хозяина не было — он был убит. Навстречу выбежала хозяйка дома. Рудольфу пришлось убить её мечом, потому что она бросилась на него с ножом, пытаясь защитить дочь от участи пленницы. После убийства матери остались дочь и две служанки. Выходец германских племён, Рудольф понимал диалект племени. Он приказал девушкам снять кольца, серьги и браслеты с цепочками и передать ему, что было выполнено беспрекословно. Оставив девушек, он принялся рыться в домашних вещах, надеясь найти что-нибудь стоящее. Ничего не найдя, он с досады изнасиловал одну за другой служанок и подступил к хозяйской дочери. Пока он насиловал, она нашла нож и, приставив к груди, дала понять, что покончит с собой, если он приблизится к ней. Рудольф поразился мужеству девушки; не каждый воин способен заколоть себя мечом, а тут девушка! Он махнул рукой; ладно мол, не стану принуждать, а продам в рабство вместе со служанками. За нетронутую девушку больше заплатят. Он приказал следовать за ним, и пленницы покорно подчинились.

Служанок он, действительно, тут же продал работорговцам, чтобы не обременять себя присмотром за ними. Амалии же, так звали богатую рабыню, приказал смотреть за его хозяйством: стирать вещи, иногда готовить пищу, потому что есть он предпочитал вместе с легионерами.

По возвращении из похода недалеко от казарм Рудольф установил палатку, в которую поселил пленницу. Амалия была не первой из наложниц в палаточном городке. Многие легионеры содержали подруг и вели с ними неофициальную семейную жизнь. Согласно положению о службе, военнослужащим запрещалось заводить семьи, однако на сожительниц начальство смотрело сквозь пальцы. Сожительство не считалось нарушением, потому что рядом с палатками находились палатки куртизанок. Поди разберись, кто сожительница, а кто куртизанка. Правительство смотрело на это сквозь пальцы, так как брак с легионерами не регистрировался и незаконнорождённые дети в случае гибели отца не имели права на наследство. Оставались ни с чем и сожительницы. По достижении призывного возраста дети поступали на службу в Римские легионы, что было на руку государству: Империи с годами требовалось всё больше рекрутов.

По окончании службы и ухода в отпуск легионеру присваивался статус гражданина Рима, и ему разрешался брак с вольной женщиной. Но, чтобы рабыня могла выйти замуж за гражданина Рима, ей надо было юридически получить статус нерабыни. После регистрации бывшая рабыня, а также родившиеся у неё до официального брака дети получали римское гражданство и право наследовать имущество главы семьи. Без этих шагов не могло быть речи о наследстве. Всё в римском государстве было тщательно продумано, была продумана Амалией и дальнейшая жизнь после пленения. Подумав, она благоразумно решила отдаться, а не угрожать покончить собой в случае применения силы. Сообразив, что с девственностью придётся расстаться, а будучи проданной, стать жертвой нового хозяина, она пришла к выводу, что лучше лечь под пленившего поработителя. Симпатий к Рудольфу Амалия не питала хотя бы потому, что он на её глазах убил мать. Появившаяся со временем привязанность носила имущественной характер: Рудольф обеспечивал её всем необходимым, а она прилежно выполняла супружеский долг. Выполняла аккуратно и равнодушно, не испытывая ревности к женщинам, которых он посещал для разнообразия. Так к работе относится крестьянин: зная, что назавтра предстоит делать то же самое, он не стремится выложиться, а прибережёт силы на следующие дни.

Как бы ни холодна была Амалия в постели, матушка-природа сделала своё. Будучи женщиной неиспорченной, Амалия родила Рудольфу трёх сыновей, чем прочно привязала грозного легионера к себе, что стало прочнее юридической регистрации. Дети Клаус, Ульрих и Петер стали наследниками богатства, продолжателями фамилии Цвейг и носителями славы легионера Римской Империи Рудиса Цвигус. Сыновья передадут славу отца детям, а те, в свою очередь, своим и, таким образом, слава центуриона Рудиса Цвигус будет жить в веках!

Но, не надеясь на передачу славы в устной форме, Рудольф решил закрепить успех в виде стелы, на которой написал:

Rudis Zwigus, М.Н.М13.

в отличие от надписи «C.M.14», то есть, отпуск предоставлен по уважительной причине, например, по ранению. Рудольф ушёл в отставку с почётом, и об этом должны знать потомки!

На деньги, отданные изготовителю мраморной стелы, Рудольф Цвейг мог бы купить Ульриху землю, на которой сын вёл бы хозяйство и содержал семью. Но ветеран предпочёл увековечить имя славного центуриона Римского легиона.

1. «Отец наш на небе, да святится имя твое! Твоё царство придёт. Твоя воля будет как на небе, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам сегодня. И прости нам наши долги, как мы прощаем нашим должникам. И не вводи нас в искушение, но избавь от лукавого. Ибо твое есть царство, сила и слава во веки веков. Аминь.

2.«Радуйся, Мария, полная благодати, Господь с тобой. Ты благословенна среди женщин, и благословен плод чрева твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешников, сейчас и в час нашей смерти. Аминь!».

3.Набор в императорский легион.

4. Центурион — сотник, командующий центурией, сотней легионеров.

5. 10 легионеров, подчинённых декану – десятнику, живших в одной палатке.

6. Один югер равен 2523 квадратных метра; пять югеров — примерно 1,3 га.

7. «Рудис Цвигус, предоставлена почётная отставка».

8.Манипула состояла из двух центурий, т. е. 120-200 легионеров.

9.Наименьшая военная единица, 8-10 легионеров.

10.Военная единица, состоящая из 60-100 легионеров.

11.Самостоятельная военная единица с придачей конницы.

12.«Черепаха» — построение, при котором группа легионеров закрыта щитами со всех сторон.

13. Рудису Цвигус предоставлен почётный отпуск, («М.Н.М.» — missus honesta missione, — предоставлен почётный отпуск).

14. «C. M». — causa missi, — отпуск по уважительной причине.

продолжение следует