Наследники (30.06.2019)

 

Борис Пильняк (Вогау)

 

I

С Соколовой горы, говорит предание, пришел Стенька Разин, — и уже в книгах есть о том, что оттуда же подступал Емельян Пугачев. Соколова гора стоит над Волгою и степями, хмуро оборвалась в Волгу, разбойную реку. Стоит город над Волгою. У Глебычева оврага, около Старого собора пушка, Пугачевым оставленная. В старом городе, на взвозе от Волги, застряв от позапрошлого века, стоит старый дом с колоннами по фасаду, окрашенный охрой. Некогда в доме давались балы и жил именитый дворянский род Расторовых. Последние двадцать лет в домеумирала старая хозяйка его, Ксения Давыдовна, старая дева. В тысяча 1917-м в октябре она умерла, и в доме, сыром, холодном, разваливающемся, раскраденном, жили — наследники. Разметались было по лицу России, строили свою жизнь в Петербурге, Москве и Париже, двадцать лет дом пустовал, умирая. Пришла революция, взметнулась народная вольница: сородичи Расторовского рода собрались в свое гнездо — от революции, от голода.

Над степью, Волгой и городом творились метели, скакали снежные кони — творилась революция, вольная вольница. Комнаты в доме были стары, темны, сыры, холодны. За окнами был Старый собор и под взвозом лежала Волга в белых снегах, с замерзшими пароходами у пристаней, в семь верст шириною. Сначала в доме жили коммуною. Но, верно, коммунизм слишком несовершенен для генералов — разгородились, окопались каждый в своей комнате, каждый со своим горшком и самоваром. Живут в доме злобно, скучно, мелочно, ненужно, проклиная революцию и жизнь, живут оторванные от жизни, вне жизни, обернувшись к старому.

II

 

В семь часов, когда еще синяя муть, просыпается генерал Кирилл Львович, надевает бухарский халат с кистями и, запалив свечку от лампады, идет в нужник. В нужнике холодно, клубит пар, на стульчаке, как в трактирах, грязь и ледяные глетчеры, генерал хрипит строго, зажимает нос, затем будит жену и шипит:

- Анна! Это черт знает. Этто ччерт... Спроси у твоих родственников, кто так портит ватер? — ведь у нас прислуги нет!

В комнате тесно наставлены вещи. Это и спальня, и гостиная, и столовая. В приземистые оконца в тяжелых шторах идет синяя муть. — Ведь у нас прислуги нет! Ччерт. Сегодня ставить самовар твоя очередь. Гильз нет? — генерал ходит по комнате с руками назад, пальцы его в бриллиантах.

- А тебе идти в районку за хлебом, — говорит Анна Андреевна.

- Знаю. Оставь, пожалуйста. В доме живет четыре семьи и не могут сорганизовать, чтобы по очереди ходили за хлебом. Дай лист бумаги, чернила и кнопки.

Генерал садится к столу и пишет:

«Господа! У насъ нђтъ прислуги, мы сами должны убирать за собою. Не всякiй можетъ садиться орломъ, и потому прошу быть аккуратнђе. Кириллъ Лежневъ.»

Кирилл Львович — не наследник, из рода Расторовых его жена, он приехал с нею. Кирилл Львович берет свое объявление и вешает его у дверей нужника. Затем опять ходит по комнате, поблескивая бриллиантами, и говорит ворчливо:

- Черт знает. Сергей с семьей занимает три комнаты, а мы одну. Я уеду отсюда. А еще родственники. Гильз нет?

Анна Андреевна — тихая, усталая, слабая — говорит устало: - Знаешь же — нет. Сейчас поищу окурки. Лина иногда бросает не вывернутые. - Ишь какие буржуи: окурки бросают, прислугу держат!.. В темном суставчатом коридоре навалена рухлядь, потому что коридор никто не желает убирать. Анна Андреевна роется в бумагах и соре около печки Сергея Андреевича (жена его — Лина), отворяет дверцу и видит, что домработница Леонтьевна, одноглазый циклоп, положила дрова березовые, когда условлено было топить сначала гнилушками от беседки. Генерал сладко курит папироску «своего» табака, затем идет на двор за дровами, приносит гнилушки. Самовар уже готов, генерал пьет чай, много и долго, Анна Андреевна топит в коридоре свою печь. Светлеет медленно, по-зимнему мутно. За стеной уже проснулась семья Сергея, заведовавшего отделением в министерстве, и слышно, как Лина говорит детям: - Кира, ты уже достаточно съел белков, возьми углеводов. - Картоски?

- Да.

- А зиров?

- Ты уже достаточно съел жиров.

Генерал ворчит:

- Не едят, а питаются!.. — и отрезывает себе кусок сала с белым хлебом, чай пьет с солодским корнем и сушеной дыней.

Дом просыпается медленно, по коридору, около открытой двери генерала, ходят с ночными горшками, пустыми самоварами, с зубными щетками и полотенцами полуодетые и заспанные. Генерал пьет чай, наблюдает и злится. Боцает мужскими сапогами циклоп-Леонтьевна, домработница Сергея, с биржи смотрит хозяйственным своим одиноким глазом в печку Анны Андреевны и говорит:

- А дров-то вы как следует наложили, — много.

Генерал отвечает из своей комнаты:

- А вы березовые взяли!

Циклоп вспыхивает, бьет себя по ляжкам,- происходит очередной скандал.

- Как?! Мне не доверяют, за мной следят! Лина Федоровна, пожалуйте расчет, я в биржу пожалюсь!

Лина Федоровна кричит от своей двери:

- Как?! Ей не доверяют, за ней следят! У нас в доме шпионаж! А еще интеллигентные люди!

- А дрова-то все-таки березовые!

- А еще интеллигенты!

Генерал появляется в коридоре и говорит строго: - Не нам рассуждать, Лина Федоровна. Мы здесь не наследники. Вот мне очень странно, почему Сергей занимает три комнаты, а Анна одну, — очень, весьма странно!

III

 

И скандал растет. Генерал одевается и уходит, довольный, в очередь за хлебом. Лина стремится к мужу. Муж идет объясняться, генерала уже нет, он говорит с сестрой, Анной Андреевной.

- Это невозможно, это недопустимо, это сыск!

- Да пойми же ты, что все это из-за окурка, — отвечает тоскливо Анна. Лина сидит наверху у Екатерины и рассказывает ей все во всех подробностях. Анна идет к Константину, лицеисту, младшему брату. Константин говорит о том, что он занят и сейчас сядет за стол писать, но вскоре направляется к Сергею.

- Занят?

- Что?

- Занят, да.

- Позволь прикурить.

Закуривают махорку, которую называют «Кэпстэн». Молчат.

- А то может шахматишки? — говорит Константин.

- Да нет, собственно, — отвечает Сергей.

- Ну — одну?

- Ну, разве одну? Только одну!

Садятся и играют. Константин одет в потрепанный свой лицейский мундирчик, на пальцах у него, как и у генерала, и Сергея, — кольца, на шее старинная золотая цепочка: дело в том, что, боясь обысков, все драгоценности наследники разделили и носят на себе. Играют одну партию, затем вторую, четвертую, шестую, — курят, спорят, вновь условливаются по брать ходов. Генерал приходит с базара из очереди и прохаживается по коридору, заглядывает в дверь, наконец, решается и входит.

- Молокососы, играть не умеете.

- Как умеем.

- Ну-ну! Ты не сердись, не сердись!.. Погорячились — и будет. Если я виноват, — извини старика. Я Кирку за газетой послал, — дал ему двугривенный на подсолнухи.

- Да я и не сержусь.

- Ну, вот и отлично. Выбросьте этого персидского шаха. Давайте преферансишко. И садятся на весь день за преферанс, прерывают только затем, чтобы сходить в свои комнаты пообедать, у Сергея на второе «холодец» из верблюжины. Когда Сергей ремизится, он говорит: - А все-таки, Кирилл Львович, у вас отвратительный характер! - Ну-ну, молокосос!

IV

 

Денег нет. Опекуншей над владениями назначена Катерина Андреевна. Мужчины теперешний строй не признают. Лишь у Сергея остались деньги от проданного перед революцией имения (недаром у него работница). У Катерины сидят две девушки, принципиально бросившие — одна гимназию, другая консерваторию, говорят вяло и помогают чистить картошку. Проходят Анна и Лина, и все вместе спускаются в кладовую, роются в старинных платьях, оставшихся от бабушек, в разных фижмах, робронах, тюрнюрах, откладывают в сторону серебро, фарфор, бронзу, — после обеда придут татары. В кладовой пахнет крысами, стены уставлены ящиками, баулами, чемоданами, висят огромные ржавые весы.

К приходу татар собираются все. Мужчины садятся в стороне. Татары — двое их — здороваются со всеми по очереди за руку. Генерал сопит. Татарин-старик в новеньких галошах на валенках говорит Катерине:

- Как подживаете, барина?

Генерал закидывает ногу на ногу, качает ногой, говорит строго:

- Будьте любезны, — ваша цена.

- Татары перебирают старье, хают хладнокровно, назначают несуразные цены. Генерал хохочет и пытается острить. Катерина злится, говорит наконец:

- Кирилл Львович, так же нельзя!

Генерал вскакивает, отвечает:

- Ну, да! Я не наследник! Я могу уйти.

Генерала успокаивают, торгуются с татарами, татары небрежно вскидывают на руке — старинные платья с кружевами крепостного плетения, старинные ручной работы шандалы, подзорную трубу, ацетиленовый фонарь. В приземистые оконца заглядывают сумерки. В морозных сизых сумерках, точно через толстейшее стекло, виден Старый собор, помнящий Стеньку Разина, перезванивают колокола. Наконец, татары хлопают по рукам, проворно-привычно свертывают купленное в кокетливые тючки, платят керенки из пузатеньких бумажников и уходят. Тогда наследники делят деньги. Сидят в гостиной. Оконца в шторах; висят в марле (лет двадцать не снималась марля) кенкеты и люстра, портреты. Стоит желтый, дубовый рояль, плюш на мебели вытерся, полысел. В комнату идут полосами синие сумерки. Наследники одеты экзотически: генерал в халате, расшитом золотом, с кистями; Сергей в черной николаевке, с бобром; Лина в душегрейке на зайце; Катерина, опекунша, старшая, с усами, — в осеннем мужском пальто, нижней юбке и валенках, — в доме холодно. На всех драгоценности — кольца, серьги, браслеты, колье.

Сергей говорят нехрабро:

- Теперь трудное, в сущности, время, — я предлагаю разделить сумму по количеству едоков.

- Я не наследник, — вставляет быстро генерал.

- Константин отвечает с холодной улыбкой:

- Я не разделяю социальных взглядов. Надо разделить по количеству наследников. Спорят. В окна идет синий вечер, перезванивают колокола. Соглашаются трудно, Катерина приносит самовар, все идут за своим солодским корнем и хлебом, пьют чай, довольные, что не надо ставить самовара. Вдруг неожиданно-тоскливо говорит генерал:

- В том тюрнюре, что сейчас продали, я поручиком-женихом встретил впервые тетушку Ксению... Если так будет еще... Если бы мне сказали, что большевики пробудут еще год, — я застрелился бы. Ведь я страдаю. Ведь мне очень больно. А я старик... Не стоит жить.

- И были очередные слезы. Плакал старчески генерал. Плакала, всхлипывая басом, усатая Катерина. Плакала Анна Андреевна. В углу, обнявшись, стояли две девушки и тоже плакали, — их молодость и пьяное вино девичества остались за бортом.

- Если бы возможно было, — говорит Катерина, — я бы стала расстреливать всех.

Вошли дети Сергея, Кира и Ира. Лина сказала:

- Дети, возьмите себе белков.

Кира намазал хлеб маслом.

V

 

В небо взошел месяц. Звезды стали четкими, черствыми. Снега сини. Волга пустынна. Место у Старого собора глухо, безлюдно. Мороз кует, сковывает. Барышни Ксения и Елена, Сергей, генерал — идут к дому, кататься со взвоза на салазках. Константин уходит в город, в клуб кокаинистов, — кокаиниться, говорить сусальные мудрости и целовать руки женщин, пропахших телом. Леонтьевна, домработница из биржи, циклоп, ложится в кухне на лавку, молится перед сном и засыпает, почив от дня, — степенная, скандальная.

Генерал стоит у крыльца. Сергей втаскивает наверх салазки, садятся трое в ряд, — Ксения, Елена и он, — и мчатся по скрипучему снегу вниз, на волжский лед. Санки летят стремительно, в снежных брызгах и скрипе, в колком, захватывающем дыхание морозе.

- Мороз жестокий, жесткий, парной. Генерал хохлится, как воробей, мерзнет, кричит с крыльца:

- Сергей! Сегодня такой мороз, что обязательно лопнут водопроводные трубы. Надо установить на ночь дежурство.

- Быть может, Сергею, тоже почти старику, в быстром саничном беге грезится счастье, — он кричит:

- Пустяки!

- И вновь стремительно катится вниз от Старого собора, на Волгу, за барки и пароходы, к простору синих льдов, горящих зыбкими снежинками. Но генерал уже взволнован. Он идет в дом, поднимает всех на ноги:

- Господа! Если мы не будем понемногу спускать воду, водопровод замерзнет — трубы лопнут. Мороз — двадцать семь.

- Но ведь кран в кухне. Там спит Леонтьевна, — говорит Лина.

- Разбудить!

- Нельзя!

- Ерунда.

- Генерал идет в кухню, тормошит Леонтьевну, объясняет. Леонтьевна вопит:

- Я в биржу пойду! Не дают спать! Лезут к нераздетой женщине.

- Лина лепечет за Леонтьевной:

- Она в биржу пойдет! Не дают спать! Лезут к женщине...

- Прибегает Сергей.

- Оставьте, пожалуйста. Я отвечаю. Дайте Леонтьевне спать!

Генерал говорит обиженно:

- Конечно, я не наследник.

VI

 

Над степью, над Волгой, над городом идет ночь, идет мороз. В мезонине тоскуют Ксения и Елена. Генерал не может уснуть. Константин приходит поздно, бесшумно пробирается к Леонтьевне. В окна дома идут синие лунные пласты света.

Водопровод за ночь промерз и лопнул.

Саратов, январь 1919 г.

 

 

 

 

↑ 606