(рассказ)

Антонина Шнайдер-Стремякова

Успехом у женщин высокий, стройный, шевелюристый Иван пользовался и в пятьдесят. Директор большого завода, он родился в рабочей семье в Тюмени, однако высшее образование получил в Москве. О себе был высокого мнения и в глубине души считал, что Тося, простушка со средним образованием, на которой он женился по настоянию родителей, ему не ровня.

Родив шестерых детей, Тося видела смысл жизни в детях и служении мужу. Любила она его беззаветно – была и домработницей, и домашним секретарём-менеджером. Её преданность Иван чувствовал кожей и потому всем любовницам отвечал коротко:

- У меня обязательства перед Тосей.

Подобная фраза отрезвляла решительных и меркантильных – тех, кто претендовал на квартиру, машину, статус. Надолго привязывались лишь те, кто искал того, в чём Бог Ивана не обидел, – секса. Но случилось так, что он потерял голову и «обязательства перед Тосей» отошли-отодвинулись. И виной тому стала сдобная 40-летняя Анна, всё ещё стройная и кокетливая. Жила Анна в пригороде, и он каждый день бывал у неё. Домой, к жене и выросшим детям, возвращался поздно и сразу же отправлялся спать.

По гороскопу лев, он, тем не менее, оставался львом и в жизни – оберегал семью. Тося это ценила. Усталость мужа объясняла занятостью на общественной работе, и деловые бумаги, что приходили по электронной почте, подносила на подпись утром.

Мысли о любовнице преследовали его, как наваждение. Он обрывал их усилиями воли, однако после рабочего дня машина мчала его к Анне – той, с которой становился молодым и сексуальным. В конце концов, он набрался мужества, усадил против себя после утреннего завтрака жену, что по привычке мыла и скребла на кухне, выдержал паузу и придал голосу доверительный тон:

- Тося, ты хорошая мать, хорошая жена. Я ценю и уважаю тебя, но, прости, ничего не могу с собой поделать, полюбил я – ухожу... С собой возьму только машину и кое-что из одежды. И тебе, и детям буду помогать, если возникнет необходимость. Мой телефон ты знаешь, – встал, вышел с камнем на душе, сел в машину и на максимальной скорости выехал со двора.

Тося продолжала сидеть – от удара в спину не было сил подняться. «Ловелас, старый ловелас», – мысленно обругала она его вдогонку, понимая, что это её, бабий, конец: впереди маячила пустота. В последнее время у них редко случалась близость, но он был рядом – его присутствие наполняло жизнь смыслом. Для него убирался дом, для него готовилась еда, для него оставалась она опрятной и чистой, для него продолжала много читать, так как в гостях, когда речь заходила о русской и зарубежной классике, он адресовал всех к её эрудиции и компетенции: «Надо спросить Тосю», «Моя Тося знает». И она поддерживала этот статус начитанной дамы – не столько для себя, сколько для него.

Тося поднялась, не зная, что делать и как жить дальше. Зачем ей этот дом? Для кого его содержать? Жить для себя она не умела. Фокусом света и смысла в её жизни всегда оставался муж; дети и внуки в этом фокусе были явлением переменным. Тося потеряла аппетит, слоняясь по дому, как робот, но время, известно, лучший лекарь.

Приходя мало-помалу в себя, она училась жить без него, как учатся жить без любви после смерти родного и близкого человека. Жизнь входила в новую фазу, какой она ещё не знала, – «фазу осмысления». Год страданий укрепил её дух, подвёл итог всей жизни. В молодые годы, когда жизнь кажется вечной, хочется одного – любви; всё остальное кажется второстепенным. Жизненные фазы: материнство-отцовство, удачи-неудачи – для молодых космос, в котором они не бывали. О том, что жизнь с рождения запрограммирована на периоды, в молодости не думают. И это правильно: периоды – удел стариков.

Фраза «жизнь – не только удовольствия» для стариков банальна, как библия, потому как они уже всё испытали: взлёты, падения и даже невесомость. Они знают, что в голод – один смысл жизни, в болезни – другой, в войну – третий. Познав и пережив многое, старики просветляются – становятся безгрешными. Такими и уходят. А иначе и рая бы не было; рай младенцев Тося объясняла безгрешием с рождения. Рождение и смерть – это таинство одиночества, но, отправляя людей на тропу жизни, Бог запрограммировал им тропу непросветлённых. Рассуждая так, или приблизительно так, она себя успокаивала.

Главный смысл жизни – продолжение рода – она выполнила. На новом этапе её смысл сводился к простой истине: не быть обузой детям, то есть быть здоровой телом и духом. Что ж, она начнёт путешествовать, больше бывать на природе, займётся здоровьем – тем, на что никогда не оставалось времени. И проживёт эту фазу достойно до поры, пока не получит знак свыше; знак, что путь просветления пройден и она входит в последнее таинство одиночества, – дорогу смерти.

Интересоваться здоровьем бывшего мужа было для неё так же естественно, как интересоваться здоровьем родственника. Если бы ей раньше сказали, что такое возможно, она бы посмеялась, а, может, и в глаза плюнула. Раньше без Ваниных рук, ног и даже храпа тело теряло силу, тепло, защиту. Без него она не засыпала, как не засыпала без тёплого одеяла. «Вы давно с отцом встречались?» – спрашивала она детей и пеняла им, что они не находят для него времени.

Десять лет уже. Без него. Она научилась спать, есть, ездить к морю, посещать выставки и вечера, выращивать летом овощи. Уверовав в то, что «просветляется», вела, тем не менее, активный образ жизни.

Однажды отправилась в больницу проведать приятельницу, страдавшей гипертонией, – соседка по палате страдала тем же. Рассказывая, как две недели отдыхала у моря и как к ней клеился один старик из Томска, Тося в сценках представляла то себя, то воздыхателя, и палата временами взрывалась от смеха. Эта весёлая безудержность насторожила медицинскую сестру; она вошла отругать их – им-де покой нужен, но, измерив давление, успокоилась: «Положительные эмоции – таблетки от болезней». При расставании женщины изъявили желание проводить Тосю этажом ниже. В весёлом настроении шли они по коридору, и вдруг больной, которого провозили мимо, выдохнул:

- То-ося!

Она взглянула и – застыла: муж! Похудевший и почерневший, он мало напоминал того Ивана, которого она знала, любила, помнила. Перед нею лежал старый, беспомощный, беззащитный человек.

- Ва-аня, ты-ы? – пришла она, наконец, в себя. – Что случилось?

Санитар сообщил, что больного везёт на операцию.

- Какую? – пошла она рядом с кроватью.

- Позвоночник, – слабо уточнил Иван.

- Можно тебя навещать?

- Конечно. Надеюсь, жив останусь.

- А твою... Её не впустили?

- Мы разбежались. Уже давно.

Тося хотела уколоть, что молодым-де старые да больные не нужны, но промолчала. В душе боролись обида, жалость и любовь – ангел молодости и надежд. Победило, к счастью, последнее – вспомнила, как вдвоём разъезжали они по Сибири, Испании, Чехии, как была она счастлива от его заинтересованного взгляда и энергетики, под крылом которой жизнь была содержательной, спокойной, защищённой, и сказала банальное:

- Всё будет хорошо. Бог даст – поправишься.

За два месяца он пережил две сложнейшие операции. И всякий раз, когда приходил в себя, рядом была она, его Тося. Приходили дети, внуки. Слушая их рассказы о личных и вселенских проблемах, он обретал утраченное было ощущение семьи и востребованности, испытывал радость, что его воспринимают своим, родным и близким, – тем, с кем делят тревоги, планы, радости. По утрам он ждал её и, когда в дверях палаты появлялась она, его взгляд загорался по-молодому.

- Ну что, прогуляемся? – спрашивала Тося и, не дожидаясь ответа, отправлялась за креслом. Он сползал в него, и она везла его в парк. Там с её помощью поднимался, и они медленно начинали своё шествие по аллеям. Держась за спинку кресла, он катил его – она шла рядом, всё о чём-то рассказывая и следя, чтобы он не споткнулся. Со стороны казалось, что встретились друзья, которые давно не виделись.

После выписки он коротко спросил: «Мне можно домой?»

- Ну, разумеется, Ловелас, – улыбнулась она.

Когда открылась дверь и он попал в плен родных, знакомых стен, на глаза его навернулись слёзы. Скосив взгляд в его сторону, Тося достала из кармана носовой платок и, вытирая ему, как ребёнку, глаза, сказала проникновенно и просто:

- Не надо.

- Тося, поверь, я никогда не любил тебя так, как люблю сейчас. Мужики, мы все проходим через предательство. Сейчас я способен чувствовать любовь не только низом живота, но и сердцем, а это гораздо важнее. Прости, если можешь.

Когда дети, внуки или знакомые интересовались, какие годы были у них самыми счастливыми, они улыбались друг другу, и он признавался:

- Последние четверь века, что прожили вместе.

май 2015