И. Нойманн

Штурманенок Рашников

Подштюрманъ долженъ во всемъ быть штюрману и во деле его

вспомогать, а въ небытность штюрмана дело его отправлять,

подъ такимъ же штрафомъ какъ и штюрману.

(Уставъ Морской Петра Перваго, 1720г.

Книга Третия, Глава Вторая, ст. 2)

Еще совсем недавно неунывающий, как большинство курсантов выпускного курса, будущий, нет – уже, штурман Рашников, весело чистил в училище бронзовый нос флотоводца Крузенштерна, получал погоны с кортиком и распределялся на атомную подводную лодку. Он был без памяти рад этому распределению, считавшемуся престижным, поскольку были и всякие другие… не очень – в гидрографию, на тральщики и прочую надводную мелочь, где можно было гнить до седых волос. А тут – атомоход с перспективами! И вот он уже командир электро-навигационной группы штурманской боевой части атомной ракетной подводной лодки. Казалось бы, все так хорошо началось… Как вдруг в службе что-то не заладилось. Так ему показалось. Традиционные флотские байки гласят: если в первый год служба не пошла, в дальнейшем не пойдет тоже…. Подворотничок на китель не успевает пришить, брюки не глажены, реакция неважная – все время спать хочется. На самостоятельное управление сдать в срок не получается. Подчиненные матросы какие-то разгильдяи, приборы не все в строю. И этот ненавистный старший помощник - Пергамент (“Шмага”)… все видит, все слышит, до всего дое…, ну, в общем до всего у него есть дело. Жить не дает и жизни нет никакой. Ни на службе, ни в семье – домой-то не пускают, пока не сдаст экзамены…″Фитилей″ уже столько, что старпом завел вторую карточку. Все – кончена служба. После очередного взыскания долго мучившийся сомнениями штурманенок написал рапорт на имя командира.

Командиру в/ч…. Капитану 1 ранга Маркову Л.В.

Прошу списать меня с корабля, поскольку в критических ситуациях не имею самообладания и к службе на ПЛ не пригоден.

Командир ЭНГ лейтенант Рашников В.А.

“Фараон” приказал разобраться старшему помощнику. Пергамент написал поперек рапорта:

- Тов. л-т Рашников В.А.! В критических ситуациях не занимайтесь самообладанием! По сути рапорта – отказать! Продолжайте служить Родине

Старпом Е. Пергамент

Рашников В.А. привыкал к тяготам и лишениям долго и тяжело. Был он юношей скромным, домашним, потомственным ленинградцем, любил свою Соню с малышкой и с трудом переносил Пергаментов фольклор. Уходя с корабля по переводу, Пергамент вызвал его к себе в каюту прощаться. За беседой влил в несчастного полбутылки коньяку, а вместе с ним и уверенность в себе, объяснив, что все его недочеты в службе - сущие пустяки по сравнению с мировой революцией! Карточку взысканий и поощрений со всей историй взлетов и падений Рашникова “Шмага” порвал на мелкие клочки на изумленных глазах захмелевшего штурманенка.

- Запомни, Рашников, командир ругает – учит! - внушал пунцовый от изрядной дозы коньяка Пергамент молодому, сверля его голубыми глазами из-под кустистых бровей, - служи Отечеству, в морях твои дороги – ты же штурман!

Служба у молодого пошла. Не сразу, но было бы желание. Замполит - среди моряков, моряк - среди замполитов

Священникъ долженъ прежде всехъ себя содержать добрымъ христианскимъ

житієм въ образъ всемъ блюстися, дабы не прельщать непостоянствомъ или

притворною святостію и бегать корысти, яко корене всехъ злых

(Уставъ Морской Петра перваго)

(Книга третія, глава девятая. Ст 2.)

Капитан-лейтенант Илин был назначен заместителем командира Маркова по политической части сразу после Олега Петровича Гордея, списанного с корабля по заявлению пьяного гардеробщика мурманского привокзального ресторана. Количество первоисточников, изученных Валерием Ивановичем Илиным в академии (ВПА) и глубоко укоренившаяся в сознании мысль о своей “решающей и направляющей”, похоже, изрядно мешали ему в личной морской подготовке и изучению психологии специфического воина – подводника. Моряки справедливо полагали, что замполит тоже должен быть хоть плохоньким, но подводником, по крайней мере, по общей морской подготовке, знанию устройства корабля и навыков в борьбе за живучесть.

А политические знания и работа не должны мешать ему создавать человеческую атмосферу в экипаже, заботу и внимание к людям. Очередной звездопроситель в звании капитан-лейтенанта появился в экипаже перед самым окончанием межпоходового ремонта и моментально осознал себя вторым человеком после командира. Утром на подъем флага он крался на корабль, прячась за береговыми сараями, чтобы поспеть в строй обязательно между старпомом и командиром и дать понять всем, кто есть кто. Экипаж, давясь от смеха, наблюдал эти маневры с палубы. Илин неловко спускался по трапу, хлопал переборочными дверями, набивал шишки в отсеках и не мог отличить ГОНа* от помпы. Ну – не моряк, сразу видно. Неуживчивый, заносчивый характер, хронический насморк и непомерные, не подкрепленные реальным интеллектом амбиции немедленно сделали его объектом матросского и офицерского фольклора. В экипаже это происходит быстро. Старослужащие матросы не стеснялись строго заметить новичку, что переборочная дверь на подводной лодке не дверца домашнего холодильника и что хлопать ею - ужасающая безграмотность для подводника. Офицеры наступали ему на пальцы, спускаясь по рубочному трапу, когда команда “все вниз” выполняется так быстро, что сохранять чванное достоинство, пропорционально занимаемой должности, просто невозможно. Тем более, что на флоте по трапам пешком не ходят – традиционно. В каюты казармы, где офицеры жили по двое – четверо, зам, новичок, врывался вихрем, шморгнув носом, в вечернее неслужебное время без стука. Он не понял намека, когда командир БЧ-2 Борис Цыбешко, стыдливо прикрывая ладошками тощую волосатую грудь, завизжал, как застигнутая ротой солдат голая женщина в бане:

- Мужчина, куда вы прете? Вы же видите, что я не одета! - спасаться от “решающей и направляющей” стали с помощью крючков, купленных в скобяном магазине. По вечерам, когда “море на замке”, а в г. Полярном “оккупантам”, как окрестил местный командир бригады приходящих подводников-атомщиков, делать было нечего, в тесных каютах расписывали “пулю” в преферанс, пили корабельное “шило”, закусывая принесенным с камбуза жареным хеком.

*ГОН - главный осушительный насос

Однако крючки новичка не остановили и он назойливо стучался вечерами по очереди во все каюты, запертые изнутри. Иногда имитировал условные сигналы, подслушанные втихаря. Обманувшись на пароль, капитан 2 ранга Цыбешко, уже принявший пару рюмок в компании минера Кулишина и доктора Ревеги, открыл дверь, но, не растерявшись, уверенно выдавил зама со словами:

- Товарищ капитан-лейтенант, там, где отдыхают старшие офицеры, младшим делать нечего! - зам поскребся еще немного и затих, затаив лютую злобу. Военная биография его была проста, как команда “Смирно”. Закончив пехотное училище по малокалиберной артиллерии, год потрудился штатным комсомольцем в автобате, затем поступил в Военно-политическую академию им. Ленина, почему-то на военно морской факультет, и по окончании осчастливил собой экипаж атомной подводной лодки командира Маркова. Самым выдающимся фактом его биографии была женитьба на дочери очень крупного чина из Министерства обороны или Политуправления, хотя корабельные гусары никак не могли взять в толк, кому такое вечно шморгающее сокровище могло составить счастье.

Короче, он был стопроцентным „инвалидом”. Но если у невесты были хоть какие-то шансы избежать этой участи, то у экипажа они исключались приказом о назначении, а медовый корабельный месяц показал, что и притирка невозможна. Илин развил бурную деятельность по организации политучебы, конспектированию первоисточников и сочинению соцобязательств, упрямо игнорировал познание устройства корабля и неписаных корабельных правил общения в офицерском корпусе такого специфического рода воинских коллективов, как экипаж подводной лодки.

В лексиконе его постоянно проскальзывало таинственное, но нетрудно угадываемое междусловье ”об-тыть”, вероятно, приобретенное во время службы в автобате. В силу всех названных причин он неизбежно и очень скоро стал объектом травли всех матросских и офицерских острословов, получил прозвище “артиллерист” и периодически обнаруживал у себя в каюте то “Пособие для политработы в танковых войсках”. В экипажной стенгазете статью под псевдонимом “О политработе в автобате” корабельный острослов в жанре черного юмора минер Кулишин, прознав по ОБС (одна баба сказала) о необычайной ревнивости зама, на командирских планерках в море стал почесывать лоб под пилоткой. На фальшиво участливый вопрос инженера человеческих душ печально признавался, что в море то мы уже месяц и пора бы им прорезаться… Илин мрачнел, впадал в меланхолию, надолго задумывался, терзаемый мрачными предчувствиями, и на два три дня выпадал из обращения. Он запирался в своей отдельной каюте, никому не досаждал, а еду вестовой носил ему “на дом.”

Минеры

Если ты и туп и глуп - поступай в ВВМУПП**…

(Инженер-механики по злобе …)

Новицын

Минер Новицын не прижился в экипаже. Не наш человек, и в экипаже это сразу передалось всем, как по волнам в эфире. На то и экипаж: в нём нельзя особняком, индивидуально и что-то держать за пазухой. Плохой тон выбалтывать мужские секреты. Нельзя быть высокомерным и выслуживаться за чей-то счет… Правда, Николай на мостик и не стремился. Очень берег себя для истории и избегал ходить через реакторный отсек.

- Этот флот я видел через пенсне, - обычно выражался он, что вызывало естественное недоумение - чего же ты тогда засорял собой Военно-морское училище? Женился со смыслом, через тестя стал „инвалидом” и подал документы в академию. Поскольку поступление в нее было учтено при выборе невесты и дело с помощью родственника успешно продвигалось, время, положенное на подготовку с освобождением от службы, он проводил на казарменной койке, уютно устроив под голову две подушки. Капитан-лейтенант Лисицын подложил ему туда „Арифметику для 4 класса”, но и ее минер изучать не стал за ненадобностью, чтобы не напрягаться… В академию поступил, а после ее окончания доносил знания курсантам в каком-то училище, куда попал опять же с помощью тестя. Флот остался без флотоводца с академическим образованием. Да и Бог с ним. С флотом. После удачного выстраивания карьеры Новицын бросил блатную жену и женился на официантке из училищной столовой.

Кулишин

В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде

(Поговорка минеров…)

После ″академика″ Новицына в экипаже появился капитан 3 ранга Кулишин. Этот был старым минером и служил на разных лодках столько, что уже и не помнил, когда и как эта служба началась и не знал, когда и где она закончится. Он выстрелил за свою службу такую уйму торпед, учебных, боевых, испытательных, что знал свое дело с закрытыми глазами и был вечным командиром первого отсека, куда назначают всех минеров – командиров боевой части три.

За долгую службу ему так надоели всякие разговоры, что он стал патологическим молчуном и открывал рот только тогда, когда этого требовала служба. Невысокий, плотный, круглолицый и курносый, он напоминал персонаж Ярослава Гашека – бравого солдата Швейка. Его шутки из разряда черного юмора были на слуху среди офицеров дивизии, а часть их из народного фольклора – редкие, краткие, сочные и к месту. После чего надолго замолкал. Перед ним за его длительную службу прошли десятки командиров, старпомов и прочих начальников. Он научился переносить самодурство и глупость некоторых из них с таким олимпийским спокойствием, что иных это раздражало до икоты.

- Меньше группы не дадут, дальше лодки не пошлют, - сделал резонный вывод Кулишин, поскольку в его оружейной специальности должности меньше, чем командир БЧ-3 на лодках вообще не существовало. Его никуда не продвигали, потому что как-то не замечали, а сам он не выпячивался да и к росту не стремился. Его вполне устраивали четыре торпедных аппарата калибра 533 мм в носу лодки и два 400 мм. в корме, которые его матросы надраивали до боли в глазах. Торпедные стрельбы ведь не каждый день. В компании с выпивкой был всегда молчалив, больше слушал цветистую травлю товарищей, но до определенной дозы. Когда среди общего разговора он, с тоской завывая, вдруг заводил репертуар курсантских песен:

-“в понедельник проснешься, то ли день, то ли вечер, на подлодке слилось все в понедельник сплошной...”, или

- “а еще вечерами не пускали нас в город, и учили науки, как людей убивать”,

все понимали, что наливать ему больше нельзя и пора укладываться… А он и не сопротивлялся.